«Пусть душа останется чиста»
Оформление:
1. Портрет Н. Рубцова.
2. Плакат со словами А. Романова: «Стихи его настигают душу внезапно. Они не томятся в книгах, не ждут, когда на них задержится читающий взгляд, а, кажется, существуют в самом воздухе. Они, как ветер, как зелень и синева, возникли из неба и зелени и сами стали вечной синевой и зеленью...»
3. Выставка книг поэта, изданных в разные годы.
4. Художественные фотографии природы северного края.
Ведущий: Дорогие друзья! Наша сегодняшняя встреча посвящена памяти замечательного русского поэта, нашего земляка, Николая Михайловича Рубцова.
Звучит запись песни «Журавли». Музыка Ю. Беляева, слова Н. Рубцова.
Меж болотных стволов красовался восток огнеликий...
Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня, позовут журавлиные крики –
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали...
Широко на Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как сказание древних страниц.
Все, что есть на душе, до конца выражает рыданье
И высокий полёт этих гордых прославленных птиц.
Широко на Руси машут птицам согласные руки.
И забытость болот, и утраты знобящих полей –
Это выразят всё, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит улетающий плач журавлей...
Вот летят, вот летят... Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!
Вот замолкли – и вновь сиротеет душа и природа
Оттого, что – молчи! – так никто уж не выразит их...
Ведущий: За свою недолгую жизнь Николай Рубцов успел издать только четыре поэтические книги, но сегодня уже невозможно представить лирику последних лет без его имени и его стихов, таких как «Журавли», «Русский огонёк», «Детство»... Прикоснуться к строкам Николая Рубцова – значит, прикоснуться к чему-то незамутненному и доброму.
Чтец: Вода недвижнее стекла,
И в глубине её светло.
И только щука, как стрела,
Пронзает водное стекло.
О, вид смиренный и родной!
Березы, избы по буграм
И, отражённый глубиной,
Как сон столетний, божий храм.
О, Русь – великий звездочёт!
Как звезд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечёт,
Не тронув этой красоты.
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлён
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времён...
Ведущий: Задумываясь над первоисточниками этой красоты, невольно унесёмся в Беломорье – край суровый, богатый сказками, преданиями, легендами. Там, в посёлке Емецк Архангельской области, 3 января 1936 года родился Николай Рубцов. Отец его работал начальником ОРСа местного леспромхоза. Мать оставалась с детьми, Николай был пятым ребёнком в семье. Через полгода после рождения Николая отца переводят на работу в Няндомский леспромхоз. И начинаются переезды; дольше года семья редко где задерживается: то нужда, то обстоятельства.
Ещё до войны начинаются страшные утраты: в 40-м году умирает старшая сестра Надя. 26 июня 1942 года от хронической болезни сердца умирает мать – Александра Михайловна, главная опора и надежда своих детей. А случилось это ужасающе обыденно и просто.
Сохранились мемуарные записи, которые сделал Рубцов в последние годы жизни.
Чтец: «Шёл первый год войны. Мать моя лежала в больнице. Старшая сестра поднималась задолго до рассвета, целыми днями стояла в очередях за хлебом, а я после бомбёжек с большим увлечением искал во дворе осколки. Часто я уходил в безлюдную глубину сада возле нашего дома, где полюбился мне один удивительно красивый алый цветок. Я трогал его, поливал и ухаживал за ним всячески, как только умел. Об этом моем занятии знал только мой брат. Однажды он пришел ко мне в сад и сказал: «Пойдём в кино». «Какое кино?» – спросил я. «Золотой ключик» – ответил он. Мы посмотрели кино, в котором было так много интересного, и, счастливые, возвращались домой. Возле калитки нашего дома нас остановила соседка и сказала: «А ваша мама умерла». У неё на глазах показались слезы. Брат мой заплакал тоже и сказал, чтобы я шёл домой. Я ничего не понял тогда, но сердце моё содрогнулось, и теперь часто вспоминаю я кино «Золотой ключик», тот аленький цветок и соседку, которая сказала: «А ваша мама умерла».
Интересно, что история с аленьким цветком воплотилась у поэта в прекрасное стихотворение.
Чтец:... Этот цветочек маленький
Как я любил и прятал!
Нежил его, – вот маменька
Будет подарку рада!
Кстати его, некстати ли,
Вырастить всё же смог...
Нёс я за гробом матери
Аленький свой цветок.
Ведущий: Через два дня после смерти матери на руках 13-летней Гали, сестры Рубцова, умирает маленькая Надя. Странный символ видится в том, что двух умерших девочек звали Надеждами. Колю забирает к себе соседка. Потом пропадают карточки на хлеб, вина падает на мальчика, и он убегает в лес. А когда возвращается, говорит сестре: «Послушай, я под ёлкой сочинил».
Чтец: Вспомню, как жили мы
С мамой родною –
Всегда в веселье и тепле.
Но вот наше счастье
Распалось на части –
Война наступила в стране.
Уехал отец
Защищать землю нашу,
Осталась с нами мама одна.
Но вот наступило
Большое несчастье –
Мама у нас умерла.
В детдом уезжают братишки родные,
Остались мы двое с сестрой...
Ведущий: Очевидно, это самое первое стихотворение Рубцова. Стихи ещё неумелые, но они были рождены огромным душевным потрясением. Судьба, словно бы посчитав, что семейного тепла будущему поэту уже достаточно отпущено, торопливо разрушает рубцовский дом.
После отъезда отца на фронт и смерти матери двух старших детей забирает к себе тётка, сестра отца, а младших – Николая и Бориса – везут в Красковский детский дом. Через некоторое время Коля пешком уходит оттуда в город, к сестре. Его возвращают обратно. А в 1943 году разлучают и с младшим братом, отправляют в Никольский детский дом, что под Тотьмой.
Позднее, вспоминая своё детство, поэт напишет:
Мать умерла.
Отец ушёл на фронт.
Соседка злая
Не даёт проходу.
Я смутно помню
Утро похорон
И за окошком
Скудную природу.
Откуда только –
Как из-под земли! –
Взялись в жилье
И сумерки и сырость...
Но вот однажды
Всё переменилось,
За мной пришли,
Куда-то повезли.
Я смутно помню
Позднюю реку,
Огни на ней,
И плеск, и скрип парома,
И крик «Скорей!»,
Потом раскаты грома
И дождь... Потом
Детдом на берегу.
Вот говорят,
Что скуден был паёк,
Что были ночи
С холодом, с тоскою, –
Я лучше помню
Ивы над рекою
И запоздалый
В поле огонёк.
До слёз теперь
Любимые места!
И там, в глуши,
Под крышею детдома
Для нас звучало
Как-то незнакомо,
Нас оскорбляло слово «сирота».
Хотя старушки
Местных деревень
И впрямь на нас
Так жалобно глядели,
Как на сирот несчастных,
В самом деле,
Но время шло,
И приближался день,
Когда раздался
Праведный салют,
Когда прошла
Военная морока,
И нам подъём
Объявлен был до срока,
И все кричали:
– Гитлеру капут!
Ещё прошло
Немного быстрых лет,
И стало грустно вновь:
Мы уезжали!
Тогда нас всей
Деревней провожали,
Туман покрыл
Разлуки нашей след...
(«Детство»)
Ведущий: В деревне Никола суждено было провести Коле Рубцову целых семь сиротских – горьких и по-своему счастливых – лет. Всю свою жизнь он с удивительной теплотой и любовью вспоминал эти места.
Чтец: Хотя проклинает проезжий
Дороги моих побережий,
Люблю я деревню Николу,
Где кончил начальную школу!
Бывает, что пылкий мальчишка
За гостем приезжим по следу
В дорогу торопится слишком:
– Я тоже отсюда уеду!
Среди удивленных девчонок
Храбрится едва из пелёнок:
– Ну что по провинции шляться?
В столицу пора отправляться!
Когда ж повзрослеет в столице,
Посмотрит на жизнь за границей,
Тогда он оценит Николу,
Где кончил начальную школу...
(«Родная деревня»)
Ведущий: Живя в детдоме, начитавшись книг о морских путешествиях, Рубцов буквально «бредил морем». Море станет одной из самых ярких страниц его жизни и одновременно серьёзным испытанием, суровой жизненной школой.
А началось всё с того, что 12 июня 1950 года, окончив семь классов, юный Рубцов отправляется в Ригу: там было море и – верх его мечтаний – мореходное училище!
Но «мореходка» не приняла юного романтика, потому как к тому времени ему не исполнилось ещё 15 лет.
Можно представить себе горе подростка! Рухнула, как карточный домик, первая его радужная мечта. Сам поэт об этом расскажет так:
Чтец: Я в фуфаечке грязной
Шёл по насыпи мола,
Вдруг тоскливо и страстно
Стала звать радиола:
– Купите фиалки!
Вот фиалки лесные!
Купите фиалки!
Они словно живые!
Как я рвался на море!
Бросил дом безрассудно
И в моряцкой конторе
Всё просился на судно...
(«Фиалки»)
Ведущий: Написано стихотворение в зрелом возрасте и, что нетрудно заметить, с некоторой иронией по отношению к самому себе – юному и несмышлёному, но вместе с тем и с явным сочувствием и даже с жалостью.
Да и в самом деле жалок был он, юнец, оказавшийся в большом незнакомом городе без копейки в кармане, без всяких связей и знакомств. Вот он, одинокий, голодный, в грязной фуфайке, свисающей с узеньких плеч, бредёт по набережной, смотрит на корабли, стоящие на рейде, такие близкие теперь, но по-прежнему недоступные.
«Купите фиалки!» – плывёт над волнами лёгкая игривая мелодия. А у него на языке: «Купите фуфайку!» Фуфайка – единственное, что он может продать, чтобы разживиться хотя бы кусочком хлеба.
Через годы, вновь переживая те горькие минуты, поэт допишет:
Кроме моря и неба,
Кроме мокрого мола,
Надо хлеба мне, хлеба!
Замолчи, радиола!
Вот хожу я,
Где ругань,
Где торговля по кругу,
Где толкают друг друга,
Где толкают друг другу,
Рвут за каждую гайку
Русский, немец, эстонец...
О!.. Купите фуфайку,
Я отдам за червонец!
Первая «вылазка» в большой мир, как видим, оказалась неудачной. Он возвращается в Тотьму, где поступает в лесотехнический техникум, но через два года бросает учёбу. В конце лета 1952 года получает паспорт и уезжает в Архангельск. На этот раз встреча с морем, о котором так мечтал Рубцов, состоялась.
Забрызгана крупно и рубка, и рында,
Но час отправления дан!
И тральщик тралфлота треста «Севрыба»
Пошел бороздить океан...
Как вспоминает капитан рыболовецкого траулера «Архангельск» Шильников, Рубцов был тогда самым низкорослым в команде. Когда боцман выдал ему робу, он буквально утонул в ней. Почти год он продержался в кочегарской должности.
В 1953 году уезжает в Кировск поступать в горный техникум, где задерживается лишь на полгода. Затем был Ташкент и другие города.
Вспоминая то время, поэт говорит о себе:
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей Земле – по сёлам и столицам.
Я сильным был,
Но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
В 1955 году он уже работает в Ленинграде, отсюда на четыре года уходит служить на флот, на эскадренный миноносец, где начинает писать и печататься на страницах газеты «На страже Заполярья» и в альманахе «Полярное сияние».
Служба была суровая, края тоже суровые, но, странно, такое весёлое лицо у Рубцова, отмечают знавшие его, только на флотских фотографиях.
Вернувшись после службы в Ленинград, он работает на Кировском заводе, заканчивает вечернюю школу, ходит в литературное объединение при многотиражке «Кировец», печатает стихи.
В 1962 году проходит творческий конкурс в Литературный институт имени Горького и приглашается для сдачи вступительных экзаменов.
4 августа написал на «четвёрку» сочинение,
6-го – получил «пятёрку» по русскому языку и «тройку» по литературе,
8-го – «четвёрку по истории и 10-го – «тройку» по иностранному языку.
Отметки, конечно, не блестящие, но достаточные для того, чтобы пройти приёмный конкурс. 23 августа появился приказ № 139, в котором среди фамилий студентов, зачисленных на первый курс, под двадцатым номером значилась и фамилия Николая Рубцова.
Чтец: « В Литинституте шли приёмные экзамены, и все абитуриенты по пути в Дом Герцена заглядывали ко мне с надеждой на чудо. Человек по десять в день...» – так описывает жаркий августовский день 1962 года Станислав Куняев, работавший тогда заведующим отделом поэзии в журнале «Знамя».
И вот: «Заскрипела дверь. В комнату осторожно вошёл молодой человек с худым, костистым лицом, на котором выделялись большой лоб с залысинами и глубоко запавшие глаза. На нём была грязноватая белая рубашка, выглаженные брюки пузырились на коленях. Обут он был в дешёвые сандалии. С первого взгляда видно было, что жизнь помотала его изрядно и что, конечно же, он держит в руках смятый рулончик стихов.
– Здравствуйте, – сказал он робко. – Я стихи хочу вам показать.
Молодой человек протянул мне странички, где на слепой машинке были напечатаны одно за другим вплотную – опытные авторы так не печатают – его вирши. Я начал читать:
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог...
Я сразу же забыл... о городском шуме, влетающем в окно с пыльного Тверского бульвара. Словно бы струя свежего воздуха и живой воды ворвалась в душный редакционный кабинет...
Я оторвал от рукописи лицо, и наши взгляды встретились. Его глубоко запавшие махонькие глазки смотрели на меня пытливо и настороженно.
– Как Вас звать?
– Николай Михайлович Рубцов...».
Ведущий: В Литературный институт Рубцов пришёл с немалым багажом жизненных впечатлений и – главное – со своим творческим голосом: ведь к этому времени были созданы «Детство», «Видение на холме», «В гостях» и другие стихи.
Будучи по натуре своей человеком беспокойным, не привыкшим к оседлости, Рубцов не мог долго прожить в Москве. К тому же по ряду причин он был переведён на заочное отделение.
В конце 1964-го он уже в своем далёком Никольском, своей Николе. Там он много работал, создал за одно лето около 50-ти стихотворений. Необходимым и желанным был этот новый «заочный» образ жизни.
Чтец: Остановись, дороженька моя!
Всё по душе мне – сельская каморка,
Осенний бор, Гуляевская горка,
Где веселились русские князья.
Простых преданий добрые уста
Ещё о том гласят, что каждодневно
Гуляла здесь прекрасная царевна, –
Она любила здешние места.
Да! Но и я вполне счастливый тип,
Когда о ней тоскую втихомолку
Или смотрю бессмысленно на ёлку
И вдруг в тени увижу белый гриб!
И ничего не надо мне, пока
Я просыпаюсь весело на зорьке
И всё брожу по старой русской горке,
О прежних днях задумавшись слегка...
(«Гуляевская горка»)
Ведущий: Даже в тяжёлые минуты, когда сознание одиночества и заброшенности мучило поэта, он стремился успокоить себя, слиться с природой.
Чтец: Короткий день. А вечер долгий.
И непременно перед сном
Весь ужас ночи за окном
Встаёт. Кладбищенские ёлки
Скрипят. Окно покрыто льдом.
Порой без мысли и без воли
Смотрю в оттаявший глазок.
И вдруг очнусь – как дико в поле!
Как лес и грозен и высок!
Зачем же как сторожевые,
На эти грозные леса
В упор глядят глаза живые,
Мои полночные глаза?
Зачем? Не знаю. Сердце стынет
В такую ночь. Но всё равно
Мне хорошо в моей пустыне,
Но страшно мне, когда темно.
Я не один во всей вселенной.
Со мною книги и гармонь,
И друг поэзии нетленной –
В печи берёзовый огонь...
(«Зимовье на хуторе»)
Звучит песня на слова Н. Рубцова «В этой деревне огни не погашены».
Ведущий: Он любил ходить пешком, любил облака над головой, кусты по обочинам дороги, деревенские просторы.
Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом верхом, потом пешком
Пройду по волоку с мешком...
Исполняется песня «Букет». Музыка А. Барыкина, слова Н. Рубцова.
Ведущий: Лучшие строфы рождались в пути, вбирая в себя дорожные впечатления, а главное, ощущение внутренней раскованности, воли, которой Рубцов дорожил больше всего.
Чтец: Всё облака над ней, всё облака...
В пыли веков мгновенны и незримы,
Идут по ней, как прежде, пилигримы,
И машет им прощальная рука.
Навстречу им июльские деньки
Идут в нетленной синенькой рубашке,
По сторонам – качаются ромашки,
Так полюбил я древние дороги
И голубые вечности глаза!
То полусгнивший встретится овин,
То хуторок с позеленевшей крышей,
Где дремлет пыль и обитают мыши
Да нелюдимый филин-властелин.
То по холмам, как три богатыря,
Ещё порой проскачут верховые,
И снова – глушь, забывчивость, заря,
Всё пыль, всё пыль да знаки верстовые...
Здесь каждый славен – мёртвый и живой!
И оттого, в любви своей не каясь,
Душа, как лист, звенит, перекликаясь
Со всей звенящей солнечной листвой,
Перекликаясь с теми, кто прошёл,
Перекликаясь с теми, кто проходит...
Но этот дух пройдет через века!
И пусть травой покроется дорога,
И пусть по ней, печальные немного,
Плывут, плывут, как мысли, облака...
(«Старая дорога»)
Ведущий: В другом своем стихотворении поэт скажет:
Чтец: Доволен я буквально всем!
На животе лежу и ем
Бруснику, спелую бруснику!
Пугаю ящериц на пне,
Потом валяюсь на спине,
Внимая жалобному крику
Болотной птицы...
Надо мной
Между берёзой и сосной
В своей печали бесконечной
Плывут, как мысли, облака,
Внизу волнуется река,
Как чувство радости беспечной...
Я так люблю осенний лес,
Под ним – сияние небес,
Что я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой, весёлый свист,
Но, превратившись, возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: – Я был в лесу листом!
Сказать: – Я был в лесу дождём!
Поверьте мне: я чист душою...
(«Доволен я буквально всем!..»)
Ведущий: В 1965 году в Архангельске выходит первая тоненькая книжечка «Лирика». Трудно сейчас подсчитать, сколько месяцев Рубцов был профессиональным литератором. Он пытался зажить жизнью писателя, но всякий раз его настигала нищета. Поэт часто менял профессии: был слесарем-сборщиком, шихтовщиком, кочегаром, завклубом, литконсультантом. За публикации своих стихов в районных газетах, а если повезёт – в областных, он получал гроши. Не зная, чем заработать в деревне, он собирает для заготконторы то ягоды, то грибы, то вербуется на рубку леса, то пишет в «районку» заметку о сельском фельдшере.
Литературовед Вадим Кожинов вспоминает: «Он был стойким и мужественным, но мог опустить руки из-за неудачи. Он часто мечтал о семейном уюте, о спокойной творческой работе и в то же время оставался скитальцем по своей сути». Даже в родных краях Рубцов живёт наездами – побывал он на Рязанщине, в Сибири, на Ветлуге.
Ему интересны новые места, но в письме А. Романову с Алтая он пишет: «...сильно временами тоскую здесь по сухонским пароходам и пристаням, по родным местам».
Чтец: Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
– Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. –
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зелёный простор.
Словно ворона весёлая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придёт уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
(«Тихая моя родина»)
Ведущий: Мил Рубцову образ необозримого русского простора с бескрайностью лесов, болот, полей.
Чтец: В краю лесов, полей, озёр
Мы про свои забыли годы.
Горел прощальный наш костёр,
Как мимолетный сон природы!..
И ночь, растраченная вся
На драгоценные забавы,
Редеет, выше вознося
Небесный купол, полный славы.
Прощай, костёр! Прощайте все,
Кто нынче был со мною рядом,
Кто воздавал земной красе
Почти молитвенным обрядом...
Хотя доносятся уже
Сигналы старости грядущей,
Надежды, скрытые в душе,
Светло восходят в день цветущий.
Душа свои не помнит годы,
Так по-младенчески чиста,
Как говорящие уста
Нас окружающей природы...
(«Прощальный костёр»)
Ведущий: Любимые края дороги поэту и в весеннюю пору, когда «над зыбким половодьем без остановки мчатся журавли», и в долгую зиму, когда «снег лежит по всей России, словно радостная весть», и в жаркие дни, когда «зной звенит во все свои звонки». Однако ближе всего душе поэта осень.
Чтец: У сгнившей лесной избушки,
Меж белых стволов бродя,
Люблю собирать волнушки
На склоне осеннего дня.
Летят журавли высоко
Под куполом светлых небес,
И лодка, шурша осокой,
Плывет по каналу в лес.
И холодно так, и чисто,
И светлый канал волнист,
И с дерева с легким свистом
Слетает прохладный лист,
И словно душа простая
Просится в мир чудес,
Как птиц одиноких стая
Под куполом светлых небес...
(«У сгнившей лесной избушки»)
Звучит запись песни «Осень». Музыка К. Ликк, слова Н. Рубцова
Ведущий: Рубцов никогда не вёл дневника. Его дневник – стихи. Читаешь его строки и словно бы видишь одинокого путника, стоящего на краю снежного поля. Сгущается холодная тьма. Вокруг страшная, глухая нежить, готовая смять, растерзать душу... И тогда сквозь сумерки и холод отчаяния, – огонёк...
Чтец: Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели.
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звёзд.
Какая глушь! Я был один живой.
Один живой в бескрайнем мёртвом поле!
Вдруг тихий свет (пригрезившийся что ли?)
Мелькнул в пустыне, как сторожевой...
Я был совсем как снежный человек,
Входя в избу (последняя надежда!),
И услыхал, отряхивая снег:
– Вот печь для вас и тёплая одежда.
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде
Жизни было мало,
И, неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала...
Как много жёлтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне
И поразил
Сиротский смысл семейных фотографий:
Огнём, враждой
Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет...
– Скажи, родимый,
Будет ли война? –
И я сказал: – Наверное, не будет.
– Дай Бог, дай Бог...
Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет... –
И вдруг опять:
– Не будет, говоришь?
– Нет, – говорю, – наверное, не будет.
– Дай Бог, дай Бог...
И долго на меня
Она смотрела, как глухонемая,
И, головы седой не поднимая,
Опять сидела тихо у огня.
Что снилось ей?
Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею в то мгновенье?
Но я глухим бренчанием монет
Прервал её старинные виденья...
– Господь с тобой! Мы денег не берем!
– Что ж, – говорю, – желаем вам здоровья!
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью...
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь как добрая душа,
Горишь во мгле – и нет тебе покоя...
(«Русский огонёк»)
Ведущий: В конце 60-х жизнь поэта вроде бы наладилась. Местом постоянного жительства стала для Рубцова Вологда. Здесь, общаясь с писателями-земляками
В. Беловым, В. Коротаевым, В. Астафьевым, О. Фокиной, А. Романовым и др., он много работает, по обыкновению часто уезжает в деревню. В эти годы рождаются новые книги поэта: «Душа хранит» (1969), «Сосен шум» (1970), «Зелёные цветы». Эта, последняя, вышла уже посмертно.
Поэт трагически погиб в крещенскую ночь 19 января 1971 года, что вольно или невольно предсказал еще в 1965-м в своих стихах:
Я умру в крещенские морозы,
Я умру, когда трещат березы...
Весной 1971 года В. Астафьев в журнале «Наш современник» вспоминал: «В день сороковин поэта его друзья и земляки собрались на кладбище. Под дощатой пирамидкой глубоко и тихо спал поэт, который так пронзительно умел любить свою землю и высоко петь о ней, а вот своей жизнью совсем не дорожил. Кладбище, где он лежит, – новое, ещё недавно тут был пустырь, нет здесь зелени и деревья ещё не выросли, на крестах сидят многочисленные нахохленные вороны. Возле стандартных пирамидок позванивают железными листьями стандартные венки, а кругом горят-переливаются голубые снега, светит уже на весну подобревшее солнце, и не верится, не хочется верить, что нет его с нами и никогда уже не будет, и мы не услышим его прекрасную, только до половины спетую песню».
Разговоры о том, что поэты уходят, а стихи остаются, мало утешают. Настоящего поэта заменить никто не сможет на земле...
В 1973 году на могиле Рубцова был поставлен памятник. На мраморной плите – бронзовый барельеф. У подножия памятника выбита на камне строка поэта: «Россия! Русь! Храни себя, храни!».
Чтец: Взбегу на холм и упаду в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву
Пустынный свет на звёздных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя...
Россия! Русь – куда я ни взгляну...
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя –
И шёпот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя...
Россия! Русь! Храни себя, храни!
Смотри опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России.
Кресты, кресты...
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной – бессмертных звёзд Руси,
Спокойных звёзд безбрежное мерцанье...
(«Видение на холме»)
Ведущий: У критика Ю. Селезнёва читаем: «Стихи Рубцова сами просятся на музыку, скорее, музыка просится из его стихов: её нужно улавливать в них, слушать её».
Исполняется песня «В горнице» на стихи Н. Рубцова
Ведущий: Люди, слышавшие стихи в исполнении самого поэта, вспоминают, как, увлекаясь чтением, Рубцов сопровождал его характерными движениями рук, он словно управлял слышимой ему стихией, которая жила в окружающем мире, в лесном шуме, в завывании ветра.
О ветер, ветер! Как стонет в уши!
Как выражает живую душу!
Что сам не сможешь, то сможет ветер –
Сказать о жизни на целом свете.
Шли годы. Время определило значение поэзии Рубцова. Все выше-выше над горизонтом стала подниматься скромная звезда поэта.
Чтец: Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою...
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром...
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей...
(«Звезда полей»)
Ведущий: Писатель, литературовед Станислав Куняев, хорошо знавший Н. Рубцова и друживший с ним, посвятил его памяти очень тёплые и задушевные строки.
Чтец: Мы были с ним знакомы,
Как друзья. Не раз
В обнимку шли и улыбались.
Его дорога
И моя стезя
В земной судьбе
Не раз перекликались.
Он выглядел
Как захудалый сын
Своих отцов...
Как самый младший,
Третий.
Но все-таки звучал
Высокий смысл
В наборе слов его
И междометий.
Он был поэт;
Как критики твердят,
Его стихи лучатся добрым светом,
Но тот,
Кто проникал в тяжёлый взгляд,
Тот мог по праву
Усомниться в этом.
В его прищуре открывалась мне
Печаль по бесконечному раздолью,
По безнадежно брошенной земле, –
Ну, словом, всё, что можно звать любовью.
Он точно знал, что счастье – это дым
И что не породнишь его со словом,
Вот почему он умер молодым
И крепко спит
В своём краю суровом,
На Вологодском кладбище своём,
В кругу теней любимых и печальных.
Ведущий: Жизнеутверждающая и грустная, зовущая к раздумью и действию, поэзия
Н. Рубцова настраивает душу человека на волны добра и участия, сострадательности и совестливости. Лишь чистота души помогает открыть гармоничность целого мира.
Исполняется песня на слова Н. Рубцова «До конца».
До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Перед этой
Жёлтой, захолустной
Стороной берёзовой
Моей,
Перед жнивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей,
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Стадом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.
Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!
Смирнова Татьяна Александровна,
ведущий библиотекарь средней школы