Категория «непереводимость» в литературной критике




Применительно к началу XX века можно говорить о том, что мысль о непереводимости художественного текста получает теоретическое оформление. Непереводимость понимается как невозможность в полной мере передать оригинальный текст средствами другого языка без потери его художественного, духовного содержания или искажения формы, при котором меняется и содержание. В первую очередь, идея о непереводимости высказывается авторами литературных произведений и переводов. Наиболее показательны в этом отношении поэты-символисты.

На рубеже XIX-XX веков теория непереводимости утверждалась поэтами-символистами К.Бальмонтом и В.Брюсовым. Вообще, практика и теория символизма в целом, также как и романтизма, традиции которого и продолжили символисты, поддерживали жизнеспособность теории непереводимости. Поэтика символизма была ориентирована на новую форму, сложную и изощренную, адекватно передать которую на другом языке в единстве с его оригинальным содержанием было практически невозможно.

К. Бальмонт принадлежит к наиболее плодовитым переводчикам в истории русской литературы. Он переводил всю жизнь. В своей статье «Руставели» Бальмонт пишет: «Можно ли, однако, что-нибудь перевести? Можно ли воссоздать – начертанием или красками – живое лицо?». И отвечает на этот вопрос так: «И нет, и да». При этом он ссылается на испанского поэта XVI века Сааведру Мигеля де Сервантеса, который, не будучи профессиональным переводчиком, также высказался о трудности перевода, и английского поэта-романтика XIX века Перси Биш Шелли, который много переводил и говорил о переводе: Сервантес говорит, что всякий перевод похож на узорную ткань, показываемую с изнанки. Шелли говорит, что желать перевести что-нибудь в области поэзии – это то же самое, что, пожелав получить аромат фиалки, бросить фиалку в плавильник. Это так. Но есть ткани красивые и с лица и с изнанки. И наряду с лесной фиалкой мы имеем в нашей жизни дух фиалки, воссозданный в благовонии. Нельзя воссоздать живое лицо способами, который называются, несправедливо называются, точными – фотографией или наложением гипсовой маски» [Бальмонт 1980, 608, 609].

В истории переводческой мысли эпохи Серебряного века русской поэзии необходимо отметить В. Брюсова, который много и напряженно занимался переводами. Он был переводчиком-профессионалом. Внимательное отношение к переводческой деятельности Брюсова не менялись, менялись принципы или «метод» (определение Брюсова) перевода. Испытывание непреодолимых трудностей при переводе, постоянное желание как можно больше приблизиться к тексту подлинника привели поэта со временем к буквализму. Трудности при переводе поэт связывал с идеей о потенциальной невозможности перевода. Брюсов говорил, что «надеялся побудить читателей от переводов обратиться к оригиналам». В статье «Фиалки в тигле» 1905 года поэт высказывает следующую мысль, ставшую впоследствии афоризмом: «Передать создание поэта с одного языка на другой – невозможно; но невозможно и отказаться от этой мечты» [Перевод - средство сближения народов, 1987, 291].

Идеи Гумбольдта о внутренней форме слова, почерпнутые ими в основном через Потебню, а также языковедческие опыты самого Флоренского, во многом основанные на наследии Гумбольдта, оказывались созвучными языковой практике футуристов и их декларациям. Так, один из ведущих теоретиков футуризма А.Крученых в своей «Декларации слова как такового» писал: «…Переводить с одного языка на другой нельзя, можно лишь написать стихотворение латинскими буквами и дать подстрочник. Бывшие… переводы – только подстрочники; как художественные произведения они – грубейший вандализм».

Необходимо отметить, что не все поэты Серебряного века писали о непереводимости. Важнее то, что идея о потенциальной непереводимости художественного текста всегда имела место. Она могла либо открыто высказываться поэтами или выражаться в стремлении поэтов преодолеть непреодолимые трудности перевода литературного текста. Поэтому в критических статьях поэтов других течений мы не находим смелого утверждения проблемы непереводимости как таковой. Поэты пытаются найти способы, которые позволили бы им справиться с естественными трудностями перевода. Так, представитель акмеизма Н.Гумилев в статье «Переводы стихотворные» о способах перевода поэтических текстов, подробно разъясняет то, как лучше переводить, чтобы сохранить «дух» оригинала. Однако, и в работе Гумилева наряду с предложением наиболее оптимального решения переводческой задачи содержится и признание поэтом невозможности полной передачи содержания подлинника: «В стихах часто встречаются параллелизмы, повторения полные, перевернутые, сокращенные, точные указания времени или места, цитаты, вкрапленные в строфу, и прочие приемы особого, гипнотизирующего воздействия на читателя. Их рекомендуется сохранять тщательно, жертвуя для этого менее существенным» [Принципы художественного перевода 1920: 56-57]. Таким образом, мы можем усматривать здесь скрытую идею о непереводимости стихотворного текста.

Не высказывают идею о непереводимости и некоторые другие поэты, в том числе и относящиеся к символизму: А. Белый, А. Блок. Но зато в трудах философского характера мы можем встретить мысли о невозможности передать художественное содержание на другом языке. Прежде всего, необходимо обратиться к русскому философу этого времени П.Флоренскому.

Философ П.Флоренский в работе, известной под названием «Мысль и язык» (1922), полностью солидаризуется с В.ф. Гумбольдтом в трактовке национального языка как энергии, таящей в себе собственные источники. Он пишет: «Язык – важный и монументальный – огромное лоно мысли человеческой, среда, в которой движемся, воздух, которым дышим. …Мы дорожим языком, поскольку признаем его объективным, данным нам, как бы наложенным на нас условием нашей жизни» [Сочинения 1990, 2]. Флоренский, кратко изложив лингвистическую теорию Гумбольдта в своей работе, утверждает ее основные положения. Флоренский отмечает некоторые антиномии, ранее выделенные Штейнгелем и Потебней. Флоренский признает словотворчество как обновление языка, который сам «предстоит по-разному духу как целое, уже готовое, сразу обозреваемое».

Флоренский обращает особое внимание на такое поэтическое творчество, целью которого является выражение таинственных, не поддающихся рациональному оформлению чувств и переживаний. В частности, он пишет о Лермонтове, Тютчеве и особенно Фете. «Поэзия Фета, - говорит Флоренский, - запинающаяся, с неправильным синтаксисом, и порою непрозрачная в своем словесном одеянии, давно уже признана как род «за-умного языка», как воплощение за-словесной силы звука, наскоро и лишь приблизительно прикрытого словом». Флоренский, таким образом, фиксирует внимание на такой деятельности языка, когда последний нарушает «сковывающие» и ставшие внешними по отношению к нему правила и переходит за границы собственных слов и синтаксиса. Естественно, произведения, написанные в подобной языковой ситуации, ставят перед их переводчиками на другие языки практически неразрешимые проблемы.

Таким образом, идея непереводимости, заявленная еще в эпоху Возрождения, развивалась в трудах ученых и поэтов. Проблема непереводимости актуализировалась по мере развития переводческой практики. Распространение ее было обусловлено также внелитературными причинами - историческим и культурным развитием нации.

Таким образом, идея непереводимости художественного произведения имела место в критических работах поэтов Серебряного века и имела две формы своего существования:

1) открыто высказывалась как переводческая проблема;

2) носила скрытый характер и выражалась поэтами в виде непреодолимой трудности перевода.

 

 

Глава 3.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-12-28 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: