– Высказана мысль или нет – но она реальна и имеет силу, – сказал Туек. – А ты знаешь, что, оказавшись среди фрименов, можешь найти грань между жизнью и смертью слишком острой… и подвижной?
Халлек прикрыл на миг глаза – на него внезапно навалилась чудовищная усталость.
– «Где Господь, который… вел нас по пустыне, по земле сухой и необитаемой, по земле сухой, по земле тени смертной?..» – пробормотал он.
– Не торопись – и день твоей мести придет, – сказал Туек. – Поспешность – орудие шайтана. Умерь свое горе; у нас есть все необходимое для того. Есть три вещи, способные успокоить сердце – вода, зеленая трава и красота женщин.
Халлек открыл глаза.
– Я предпочел бы, чтобы возле моих ног текла кровь Раббана Харконнена. – Он в упор посмотрел на Туека. – Ты думаешь, придет такой день?
– Я почти никак не связан с твоим будущим, Гурни Халлек. Все, что я могу, – это помочь тебе сегодня.
– Тогда я принимаю помощь – и остаюсь с тобой, пока ты не решишь, что пришло время мстить за твоего отца и всех, кто…
– Слушай, воин … – Туек перегнулся через стол, вытянув шею и жестко глядя на Халлека. Лицо контрабандиста закаменело. – Вода моего отца… За его воду я расплачусь сам. Собственным клинком.
Халлек ответил Туеку таким же взглядом в упор. В этот миг контрабандист напомнил ему герцога Лето: вождь, смелый, уверенный в себе, непоколебимый в своих поступках. Да, точно как герцог Лето… до Арракиса.
– Ты хочешь, чтобы мой клинок был рядом с твоим? – спросил Халлек.
Туек откинулся на спинку кресла, расслабился, молча разглядывая Халлека.
– Ты считаешь меня воином? – настаивал Халлек.
– Во всяком случае, ты – единственный из приближенных герцога, кому удалось спастись, – ответил Туек. – Враг был гораздо сильнее, но ты боролся и отходил… Ты боролся с ним, как мы – с Арракисом.
|
|
– А?..
– Мы живем пока что в покорстве, Гурни Халлек, – объяснил Туек. – Наш враг – Арракис.
– Значит, «бей врага поодиночке» – так?
– Так.
– Это и фрименский принцип?
– Возможно.
– Ты сказал, что жизнь с фрименами может показаться мне слишком суровой. Ты имел в виду, что они живут в открытой Пустыне?..
– Кто знает, где живут фримены? Для нас Центральное плато – земля ничейная, пустая… Но я хочу поговорить с тобой еще вот о…
– Мне говорили, что Гильдия старается не водить свои меланжевые лихтеры над Пустыней, – сказал Халлек. – Но ходят слухи, что если все-таки лететь над Пустыней и знать, где искать, – можно увидеть в некоторых местах островки зелени…
– Слухи! – скривился Туек. – Ну ладно. Так что ты выберешь – жизнь с нами или с фрименами? Мы живем в относительной безопасности; наш сиетч высечен в скале, у нас есть собственные хорошо укрытые котловины. Мы живем, в конце концов, как цивилизованные люди. А фримены… шайки бродяг и оборванцев, которых мы нанимаем как охотников за Пряностью…
– Но они могут убивать Харконненов.
– А результат? Уже сейчас за фрименами идет охота, как за дикими зверями. С лучеметами – они ведь не используют щиты. Их просто уничтожают. А почему? Потому, что они убивали Хаконненов.
– Именно Харконненов? – спросил Халлек.
– Что ты имеешь в виду?
– Разве ты не слышал, что на стороне Харконненов, возможно, были сардаукары?
– Опять слухи…
– Но погром – это совсем не в стиле Харконненов. Слишком расточительно.
|
|
– Я верю только тому, что вижу своими глазами, – отрезал Туек. – Выбирай же, воин! Я – или фримены. Я могу обещать тебе убежище и возможность когда-нибудь пролить кровь нашего общего врага. Можешь в этом на меня положиться. Ну а фримены смогут предложить тебе лишь жизнь – жизнь преследуемого, жизнь дичи.
Халлек задумался – слова Туека звучали мудро и сочувственно. Но все же что-то его настораживало, а что – он и сам не понимал.
– Ты должен больше верить себе, – настойчиво сказал Туек. – Чьи решения помогли тебе в бою, если не твои собственные? Решай.
– Да, решать надо, – проговорил Халлек. – Так герцог и его сын мертвы?
– Харконнены считают, что мертвы. В подобных делах я склонен верить Харконненам… – Мрачная улыбка коснулась губ Туека. – Но в чем-либо ином – вряд ли.
– Тогда я принимаю решение, – сказал Халлек. Он в традиционном жесте поднял правую руку ладонью вверх, прижав большой палец. – Мой меч – твой меч.
– Я принимаю его.
– Хочешь ли ты, чтобы я постарался привлечь на твою сторону также и моих людей?
– Ты что, предоставишь им решать это самим?
– Они шли за мной – до сих пор. Но почти все они уроженцы Каладана. Арракис обманул их: они потеряли здесь все, кроме своей жизни. Поэтому я бы хотел, чтобы они могли решать сами…
– Разве теперь время миндальничать? Ведь они же шли за тобой.
– Иначе говоря, они тебе нужны.
– Мы всегда найдем дело для опытных бойцов. Особенно в такие времена.
– Ты принял мой меч. Хочешь ли ты, чтобы я убедил и своих людей?
– Я думаю, Гурни Халлек, что они пойдут за тобой.
|
|
– Надеюсь, что да.
– Уверен.
– Итак, я могу решать это сам?
– Решай.
Халлек не без труда встал из глубокого кресла – даже это небольшое усилие, оказывается, было слишком тяжело для него.
– Сейчас я бы хотел посмотреть, как они устроены и не нуждаются ли в чем-нибудь.
– Обратись к моему квартирмейстеру, – сказал Туек. – Его звать Дриск. Передай, что я велел проявить к вам максимум внимания. Чуть позже я подойду сам, а сейчас я прежде всего должен проследить за отправкой груза Пряности.
– С кем удача, тот всюду пройдет, – пробормотал Халлек.
– Всюду, – подтвердил Туек. – Надо сказать, в смутное время в нашем деле открываются просто редкостные возможности…
Халлек кивнул. Послышался тихий шелест. Гурни ощутил движение воздуха – рядом с ним открылся люк. Он повернулся и, пригнувшись, вышел.
Он оказался в зале, через которую незадолго до этого его с товарищами провели люди Туека. Длинное, узкое помещение было высечено в скале – гладкие стены показывали, что тут применялись лучерезы. Потолок, следуя природному строению скалы и образуя надежный свод, уходил вверх достаточно высоко, чтобы обеспечить естественную циркуляцию воздуха в помещении. Вдоль стен тянулись закрытые шкафчики и стойки с оружием.
Не без гордости Халлек отметил, что те из его людей, кто был способен держаться на ногах, все еще стояли. Даже усталые, потерпевшие поражение, они не позволяли себе расслабиться. Среди них Халлек заметил также медиков контрабандистов, которые оказывали помощь раненым. По левую руку составили контейнеры-носилки, и возле каждого из тяжелораненых сидел кто-нибудь из людей Атрейдесов.
Это было в правилах Дома Атрейдес, с этого начиналось обучение воинов: «Мы заботимся о своих». И это правило, выдержав все, оказалось незыблемо.
Один из офицеров подошел к Халлеку, доставая из футляра его девятиструнный балисет. Резко отсалютовав, офицер сообщил:
– Командир, врачи сказали, что Маттаи безнадежен. Банка костей и органов здесь у них нет, только то, что необходимо для первой помощи. Так что Маттаи скоро умрет – и у него есть к вам просьба.
– Какая?
Офицер протянул ему балисет.
– Маттаи хотел бы услышать песню – чтобы она облегчила его уход. Он говорит, вы знаете, – он часто просил вас ее спеть. – Лейтенант переглотнул. – Она называется «Моя женщина», сэр. Может быть, вы…
– Я знаю ее. – Халлек взял балисет, достал из паза на деке мультиплектр. Взял мягкий аккорд – оказывается, кто-то уже настроил инструмент. У него защипало в глазах, но он выбросил это ощущение из головы и повел мелодию, заставляя себя непринужденно улыбаться.
Несколько его людей и один из врачей контрабандистов склонились над носилками умирающего. Один из бойцов Атрейдесов негромко запел, легко ведя песню в контртон. Было видно, что песня хорошо знакома ему:
Женщина моя – у окна,
Нежных линий плавный изгиб.
Рук прекрасных живая волна
На квадрате светлом стоит,
За окном полыхает закат,
И струится изгиб нежных рук…
Жду вас, руки любимой моей,
Руки милой.
Обнимите нежней и теплей,
Руки милой…
Певец смолк и забинтованной рукой прикрыл веки человека на носилках.
Халлек завершил мелодию тихим, мягким аккордом.
«Теперь нас осталось семьдесят три», – подумал он.
Семейную жизнь в Ройял-Креш – «Королевских Яслях» – многие могут найти достаточно трудной для понимания, но все же я попытаюсь дать хотя бы самое общее представление об этом.
Я думаю, что у отца был лишь один настоящий друг – граф Хасимир Фенринг, генетический евнух и один из лучших бойцов Империи. Граф – это был вертлявый и довольно уродливый коротышка, но большой щеголь – привел как-то к отцу новую рабыню-наложницу. Мать попросила меня поглядеть за происходящим: нам всем приходилось шпионить за отцом, просто ради собственной безопасности. Разумеется, ни одна из наложниц, которых, согласно договору между Бене Гессерит и Гильдией Космогации, подарили моему отцу, не могла бы принести ему наследника – но интриги в этом направлении не прекращались никогда и даже угнетали своим однообразием. Нам же – матери, сестрам и мне – пришлось в совершенстве научиться избегать изощреннейших орудий убийства.
Возможно, ужасно говорить так о своем отце – но я отнюдь не уверена, что он был непричастен ко всем этим покушениям. Императорская семья, увы, не походит на обычные семьи.
Итак, новая рабыня оказалась рыжеволосой, как отец, гибкой и изящной. У нее были сильные мышцы настоящей танцовщицы, а ее подготовка, это было видно с первого взгляда, включала знание системы нейрообольщения. Отец долго рассматривал ее, обнаженную, и наконец сказал: «Нет, она чересчур красива. Пожалуй, лучше сохранить ее для подарка кому-нибудь…» Вы не сможете вообразить, какое смятение вызвало такое самоограничение в Ройял-Креш. Дело в том, что проницательность, коварство и способность к самоконтролю всегда были для нас главной угрозой.
(Принцесса Ирулан, «В доме моего отца»)
Уже наступал вечер. Пауль стоял возле диститента. Расщелина, где он разбил палатку, уже была затоплена тенью. Пауль смотрел через песчаный пролив на скальную стену и прикидывал, не пора ли будить мать – она еще спала в палатке.
От устья расщелины вдаль бежали бесконечные складки дюн. По катящимся к горизонту солнцем дюны отбрасывали жирные тени – словно под ними прятались клочья ночи.
Монотонность плоской равнины угнетала. Он попытался уцепиться глазами хоть за что-нибудь, но все было плоско и неподвижно – кроме дрожащего марева раскаленного воздуха. Нигде ни былинки, которая могла бы дрогнуть от ветерка… лишь дюны и далекая стена под сверкающим серебристо-голубым небом.
«А что мы будем делать, если окажется, что это – вовсе не одна из заброшенных испытательных станций? – думал он. – Что, если там нет фрименов и замеченные нами растения – лишь случайность?»
В это время Джессика проснулась, повернулась на спину и сквозь прозрачную секцию посмотрела на сына. Он стоял к ней спиной – и что-то в его позе, фигуре напомнило ей его отца. Она ощутила, как волна горя вновь поднимается в ней – и отвернулась.
Наконец она смогла заняться собой – застегнула дистикомб, попила воды из кармана диститента, вышла и потянулась, прогоняя сон.
Не поворачиваясь, Пауль проговорил:
– Какая тишина… Я поймал себя на том, что уже наслаждаюсь ею.
«Как его разум приспосабливается к окружающему», – подумала Джессика и припомнила одно из основополагающих утверждений учения Бене Гессерит: «Под воздействием стресса разум может отклониться в любую сторону, как в положительную, так и отрицательную, как верньер – от позиции «Включено» и до «Выключено»… Представьте себе это как спектр или шкалу, где на одном конце – полное отключение сознания, а на другом – гиперсознание. То, куда отклонится разум – во многом зависит от подготовки ».
– А тут можно было бы неплохо жить, – сказал Пауль.
Она попыталась увидеть Пустыню его глазами, попыталась представить все те лишения, которые Арракис принимал как должное, и гадала, какие варианты будущего видит ее сын.
«Здесь, – думала она, – человек может быть один, не боясь врага за спиной, не опасаясь охотников…»
Она подошла к сыну, подняла бинокль, подстроила масляные линзы и вновь оглядела противоположную стену. Да, действительно – сагуаро, еще какие-то колючки… а в их тени – низкая и редкая желто-зеленая трава.
– Я сворачиваю лагерь, – решил Пауль.
Джессика кивнула, прошла к самому концу расщелины, откуда открывался более широкий вид, повела биноклем налево. Там сверкала белоснежная солончаковая котловинка. Белое поле – а в этом мире белый был цветом смерти. Но котловина говорила о другом: о воде. Когда-то эта искрящаяся белизна была скрыта водой… Джессика опустила бинокль, поправила бурнус и некоторое время стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как позади Пауль убирает палатку.
Солнце опускалось. Через соляную котловинку протянулись длинные тени. Над закатным горизонтом загорелись яркие полотнища цвета. Постепенно начала сгущаться темнота; угольно-черные тени казались пальцами ночи – она будто осторожно трогала Пустыню, прежде чем ступить на нее. Словно купальщица на краю холодной воды…
И вот занавес ночи опустился над песками. Вспыхнули звезды.
Джессика подняла к ним глаза. Подошел Пауль – она почувствовала его движения. Ночь в Пустыне устремлялась ввысь – казалось, будто ты сам поднимаешься к звездам. Давящая тяжесть дня уходила. Лиц коснулся ночной ветерок.
– Скоро встанет Первая луна, – сказал Пауль. – Я уже уложил рюкзак и поставил манок…
«Мы можем навсегда сгинуть в этом проклятом месте, – подумала Джессика. – Никто даже не узнает…»
Ветерок поднимал облачка песка, и песчинки били по лицу. Он нес запах корицы, который источала ночь.
– Чувствуешь запах? – спросил Пауль.
– Даже через фильтры. Тут просто несметные сокровища – но воды здесь за них не купишь… – Она повела рукой. – Смотри: ни одного огонька.
– Фрименский сиетч, если он здесь есть, должен быть укрыт за теми скалами, – возразил он.
Над горизонтом по правую руку блеснула серебряная полоска: всходила Первая луна. Она поднялась; на ее диске отчетливо вырисовывался силуэт руки. Джессика внимательно оглядывала посеребренные лунным светом пески.
– Я поставил манок в самом глубоком месте нашей расщелины, – сообщил Пауль. – Когда я зажгу свечу, у нас будет около тридцати минут.
– Тридцати минут?
– Ну да, прежде чем он начнет звать… ну… червя.
– О. Понятно. Я готова – идем?
Пауль отошел – слышно было, как он поднимается к месту их дневки.
«Ночь – как тоннель, – думала Джессика, – дыра в завтра… если завтра наступит для нас. – Она потрясла головой, отгоняя тяжелые предчувствия. – Да что это я? Нельзя поддаваться мрачным мыслям – меня не тому учили!..»
Вернулся Пауль, поднял рюкзак и зашагал вниз. Дойдя до первой дюны, он остановился, поджидая мать – и не оборачиваясь, слышал ее мягкие шаги. Мерные тихие звуки на языке Пустыни были опасными звуками…
– Надо идти без ритма, – озабоченно сказал Пауль, припоминая, как ходят в Пустыне… это была память и реальная, и провидческая… – Смотри, – сказал он. – Вот как фримены ходят по пескам…
Он ступил на наветренный склон дюны и пошел вдоль ее изгиба, подволакивая ноги.
Джессика следила за ним шагов десять, потом пошла следом, подражая походке сына. Она уловила принцип: надо стараться имитировать естественные звуки Пустыни, возникающие от подвижек песка… от ветра. Но мышцы не желали следовать ненормальной системе: шаг… шарканье… шарканье… шаг… пауза… шарканье… шаг…
Вокруг них расстилалось само Время. Скальная стена впереди, кажется, вовсе не приближалась, а та, что осталась за спиной, все так же возвышалась над ними.
Тумп! Тумп! Тумп! Тумп! – застучало сзади.
– Манок, – сквозь зубы пробормотал Пауль.
Машинка стучала… и вдруг оказалось, что очень трудно не поддаться ее ритму, не шагать в такт ударам.
Тумп… тумп… тумп… тумп…
Они шли по залитой луной котловине, и мерный стук пронизывал все вокруг вниз и вверх, вверх и вниз по осыпающимся склонам дюн: шаг… шарканье… пауза… шаг… По крупному песку, почти гальке, на котором оскальзываются ноги: шарканье… пауза… пауза… шаг…
Напряженно вслушиваясь, они ждали, что вот-вот послышится знакомый шорох.
Когда же этот звук наконец пришел, он был вначале так тих, что шаги его заглушили. Но звук, приближаясь с запада, нарастал… становился все громче… громче…
Тумп… тумп… тумп… тумп… – усердно долбил манок.
Оглушительный шорох затопил ночь. Обернувшись на ходу, они увидели огромный движущийся вал песка.
– Иди, – прошептал Пауль. – Не оглядывайся!..
Сзади, от скал, раздался яростный шум, схожий со звуком обвала.
– Иди! – повторил Пауль.
Он отметил, что теперь обе стены, и впереди и сзади, были на одинаковом удалении.
А позади разъяренный червь крушил скалы, бился о них, и грохот сотрясал тьму.
Они все шли и шли. Мышцы ныли той же привычной болью, которая, казалось, растянулась в бесконечность. Но манящая стена впереди приближалась.
Джессика шла словно в пустоте, сконцентрировавшись только на том, чтобы идти: лишь сила воли заставляла ее передвигать ноги. Рот горел от жажды, но раздавшиеся за спиной звуки не позволяли и думать остановиться – пусть даже на миг, чтобы попить воды из водяных карманов…
Тумп… Тумп…
Взрыв бешеной ярости позади с новой силой сотряс скалы, заглушив манок.
И все смолкло.
– Быстрее! – прошептал Пауль.
Она кивнула, хотя и знала, что он не видит ее жеста, который был нужен ей самой – как бы дать понять мышцам, и без того измотанным до предела работой в противоестественном ритме, что от них потребуются еще большие усилия…
Стена впереди, несущая безопасность, уже закрывала звезды. У ее подножия тянулась полоса совершенно ровного песка. Пауль ступил на песок, споткнулся – он очень устал – и, пытаясь удержать равновесие, почти впрыгнул на гладкую поверхность.
Гулкий удар сотряс песок.
Пауль резко отпрыгнул в сторону, на два шага.
Бум! Бум!
– Барабанные пески! – придушенно воскликнула Джессика.
Пауль ухитрился восстановить равновесие. Мельком оглянулся, успев охватить взглядом пески и скалы, – до них оставалось всего метров двести. А позади раздался шорох. Как ветер, как гул потока… в мире без воды.
– Беги! – закричала Джессика. – Пауль, беги!
И они побежали.
Барабанный песок оглушительно рокотал под ногами. Миновав его предательскую полосу, они вылетели на мелкий гравий. Какое-то время бег казался отдыхом: по крайней мере в нем был нормальный ритм, это было естественное, понятное действие. Но песок и гравий словно хватали их за ноги. А страшный шорох приближался – казалось, на них надвигается буря.
Джессика споткнулась, упала на колени. Для нее не осталось ничего – лишь усталость, лишь звук позади, лишь ужас.
Пауль рывком поднял ее.
Впереди появился тонкий шест, торчащий из песка. Они миновали его, увидели следующий. Но Джессика поняла, что видит нечто необычное, лишь когда шесты остались позади.
А вот и еще один шест, изъеденный ветром и песком, торчит из щели в камне.
И еще один.
Скала!
Она почувствовала ее под ногами – твердая поверхность, а не вязкий песок. Стало легче бежать, у нее будто прибавилось сил. В каменной стене впереди темнела вертикальная тень – щель в скале. Они из последних сил рванулись к ней, забились внутрь.
А позади стих зловещий шорох.
Джессика и Пауль обернулись.
Там, где кончались песчаные волны, метрах в пятидесяти от каменного «берега», над пустыней вставал серебристо-серый холм, и каскады песка срывались с него. Холм вздымался все выше… и вот в нем разверзлась чудовищная жаждущая пасть – черный круглый провал, и его края искристо блестели под луной.
Пасть искала их, тянулась к узкой расщелине, куда забились Джессика и Пауль. На них обрушился густой запах корицы. Лунный свет сверкал на кристальных остриях зубов.
Огромный рот рыскал из стороны в сторону, то приближаясь к трещине, то откатываясь назад. Пауль затаил дыхание. Джессика сжалась у стены, не в силах оторвать взгляд от ужасающего зрелища.
Ей пришлось собрать воедино все, чему учили ее в Бене Гессерит, чтобы совладать с древним ужасом, с наследственными страхами расовой памяти, готовыми затопить ее разум.
Пауль чувствовал почти экстатический подъем. Только что он, переступив барьер времени, вступил на новую, тоже неизвестную ему территорию. Он чувствовал тьму впереди, непроницаемую для его внутреннего взора. Как будто какой-то его шаг был шагом в колодец… в провал меж волн, откуда будущее было невидимо для него. Все окружавшее его резко изменилось.
Но это ощущение слепоты, видение тьмы времени отчего-то не испугало его, но невероятно обострило все остальные чувства. Оказывается, он воспринимал и вбирал в себя до мельчайших подробностей вставшую из песков тварь, которая искала их. Пасть червя была огромна – метров восемьдесят в диаметре, не меньше… по краю ее сверкали изогнутые, как крисы, кристаллические зубы… могучее дыхание несло плотный запах корицы… менее различимые летучие запахи альдегидов… кислот…
Червь ткнулся в скалу над ними, закрыв лунный свет. В щель посыпался дождь из песка и щебня.
Пауль толкнул мать глубже назад…
Корица!!!
Запах корицы окутывал его.
«Что общего у червя с Пряностью – с меланжей?» – спросил он себя. И припомнил, как Лиет-Кинес проговорился, намекнув на какую-то связь между червем и Пряностью…
Брумм!..
Откуда-то справа, издали, послышался сухой громовой раскат.
И снова:
Брумм!..
Червь ушел обратно в песок. Какой-то миг он лежал неподвижно. Кристаллы зубов разбрасывали вокруг лунные блики.
Тумп! Тумп! Тумп! Тумп!
«Еще манок!» – понял Пауль.
Тоже справа.
По огромному телу чудовища прокатилась дрожь. Оно погрузилось глубже в песок; теперь над поверхностью оставалась лишь арка пасти, точно разверстый зев уходящего в песок тоннеля.
Песок зашуршал, зашелестел.
Червь еще глубже ушел в песок, начал разворачиваться. Теперь это снова был продолговатый песчаный холм, ползущий через дюны.
Пауль вышел из укрытия, глядя, как катится грозная песчаная волна через пустыню на новый зов.
Вслед за ним из щели осторожно выбралась Джессика. Прислушалась.
Тумп… Тумп… Тумп… Тумп…
Наконец звук смолк.
Пауль нашарил трубку своего дистикомба, глотнул водяной конденсат.
Джессика смотрела, как он пьет, но словно не видела – она еще не отошла от усталости и пережитого ужаса.
– Он точно ушел? – шепотом спросила она.
– Его кто-то позвал, – ответил Пауль. – То есть не «кто-то». Фримены.
Понемногу она приходила в себя.
– Он огромен, чудовищен…
– Ну, не так огромен, как тот, что слопал наш топтер…
– А это действительно были фримены?
– Они пользовались манком.
– Почему они помогли нам?
– Может, они вовсе не помогали. Просто позвали червя.
– Но зачем?
Ответ был где-то рядом, на грани понимания… но так и не пришел. Было что-то… видение… что-то связанное с телескопическими, снабженными крюками небольшими штангами – «крюками Подателя».
– Зачем им звать червя? – повторила Джессика.
Ледяное дыхание страха коснулось разума Пауля, и лишь с большим трудом удалось ему заставить себя отвернуться от матери и посмотреть вверх, на гребень стены.
– Надо бы найти дорогу наверх еще до света. – Поднял руку, показал: – Помнишь, мы пробежали мимо шестов? Смотри, вон еще такие же.
Она проследила за его рукой. Действительно, шесты, изъеденные ветром, стояли вдоль почти незаметного узкого карниза, который высоко вверху изгибался и переходил в трещину.
– Шесты отмечают путь наверх, – сказал Пауль. Он вскинул на плечи рюкзак, подошел к основанию стены. Полез вверх.
Джессика постояла, собираясь с силами, и последовала за ним.
Они карабкались по склону, следуя указательным шестам. Наконец карниз сузился до совсем уже крохотного выступа перед входом в темную расщелину.
Пауль нагнул голову, заглянул в тень. Опора под ногами на узком карнизе была ненадежна, но он из осторожности медлил. В расщелине было темно, хоть глаз выколи. Правда, вверху, куда она уходила, горели звезды. Он прислушался, но не услышал ничего подозрительного: сыплется песок, негромко трещат насекомые, суетливо топочет какая-то мелкота. Осторожно пошарив ногой, Пауль ощутил припорошенную песком скалу. Он медленно, дюйм за дюймом, обогнул нависший над карнизом выступ и махнул матери – «за мной». Ухватил ее за полу и придержал, пока она обходила выступ.
Звезды смотрели в щель меж каменных стен. Пауль почти не различал фигуру матери – так, смутный серый призрак, почти невидимое движение во мраке.
– Фонарик бы зажечь… – шепнул он. – Жаль, нельзя.
– У нас есть не только зрение, – напомнила Джессика.
Пауль передвинул ногу дальше вперед, перенес на нее вес, пошарил второй ногой – и наткнулся на что-то. Подняв ногу, обнаружил, что это ступенька, и поднялся на нее. Протянул руку назад, поймал руку Джессики и потянул за собой.
Еще ступенька.
«Удобная и ровная, – добавила про себя Джессика. – Без сомнения, дело рук человека…»
Она поднималась вслед за почти невидимым сыном, ногой нащупывая ступени.
Стены постепенно сблизились – теперь лестница была узкой, еле пройти; плечи почти касались стен. Наконец она вывела их в узкое ущелье с ровным полом, которое, в свою очередь, открывалось в неглубокую, залитую лунным светом котловинку.
Пауль вышел на край котловинки, огляделся и прошептал:
– Как красиво!..
Джессика, стоявшая за его плечом, могла лишь молча с ним согласиться.
Как бы она ни устала, как бы ни раздражали катетеры, носовые фильтры и наглухо застегнутый дистикомб, как бы она ни боялась и ни мечтала об отдыхе, – красота котловинки захватила ее.
– Как в сказке, – прошептал Пауль.
Джессика кивнула.
Перед ними расстилалась целая рощица пустынной растительности – кусты, кактусы, крохотные розетки зеленых листиков. Дул ветерок, и листья трепетали в лунном свете. Стены котловинки по левую руку были зачернены тенью, справа – озарены луной.
– Наверняка тут живут фримены, – проговорил Пауль.
– Да, такое количество растений без человеческого ухода не выживет, – согласилась она и, сняв колпачок с питьевой трубки, глотнула воды. Теплая, с еле заметным горьковатым привкусом влага смочила горло, сразу освежив ее. Когда она закрывала трубку, под колпачком захрустели попавшие в него песчинки.
Внимание Пауля привлекло движение – справа от них, на расстилающемся внизу дне котловинки. Сквозь кусты дымника и поросль травы виднелся освещенный луной клин песка, а на нем – хоп, хоп, прыг-скок, хоп-скок, хоп – резвились какие-то крошечные зверушки.
– Мыши! – прошептал он.
Хоп-хоп-хоп – они то скрывались в тенях, то снова выпрыгивали на свет.
Беззвучная тень упала с неба на зверьков. Пронзительный птичий крик, хлопанье крыльев – и серая птица призраком поднялась над котловинкой с темным комочком в когтях.
Весьма своевременное напоминание, подумала Джессика.
Пауль все смотрел в котловинку. Глубоко вздохнув, он почувствовал чуть резковатый запах шалфея, струящийся из ночной тьмы. Хищная птица… Он принял ее как реальность Пустыни, естественный порядок вещей в ней. После атаки хищника в котловинке наступила такая несказанная тишина, что казалось, слышно было, как льется на стоящие на страже кусты сагуаро и ощетинившегося зелеными копьями красочника молочно-голубой свет луны. И тихое пение этого света было, наверно, древнейшей, первозданной гармонией Вселенной.
– Пора, пожалуй, найти место для палатки, – нарушил наконец молчание Пауль. – А завтра с утра попробуем найти фрименов, которые…
– Чаще всего незваные гости не слишком радуются, найдя фрименов! – прервал его слова тяжелый мужской голос, раздавшийся откуда-то сверху и справа. – Только, пожалуйста, не надо бежать, пришельцы, – добавил голос, когда Пауль дернулся было обратно к проходу. – Если вы побежите, только растратите зря влагу своих тел.
«Им нужна вода нашей плоти!» – с ужасом подумала Джессика. Ее мышцы пришли в полную готовность, мгновенно преодолев усталость. Внешне, впрочем, это было невозможно заметить. Определив направление на голос, она невольно поразилась: вот это мастера! Даже она не слышала, как фримены подобрались так близко. Тут же она сообразила, что владелец голоса был неслышим потому, что звуки его движения были неотличимы от обычных звуков пустыни.
Второй голос откликнулся со стены котловины, слева:
– Кончай с этим, Стил. Берем их воду – и идем дальше. Времени до рассвета осталось немного.
Пауль, не так хорошо, как мать, подготовленный к неожиданным опасностям, был раздосадован: он замер, он пытался даже бежать, он позволил панике, пусть даже на миг, захватить себя!.. Теперь он усилием воли заставил себя действовать так, как его учили: расслабиться, затем от настоящей расслабленности перейти к кажущейся и быть готовым в любой миг нанести удар в любом направлении.
Но он все еще чувствовал страх. И знал его причину: он по-прежнему не видел будущего… и того, что происходило сейчас, он раньше не видел… а их окружали фримены, которым нужна лишь вода двух беззащитных тел.