Во всяком случае замысел главарей на этот раз сорвался и предупредил их на будущее время быть еще более осмотрительными и искусными. Можно думать, что в замыслах Заславского скрывалась первая попытка революционеров Израиля покончить с Царской Семьей, так как о постигшей неудаче Заславский поспешил донести в Москву, приписывая ее опасному настроению солдат существующей при Царской Семье охраны.
В апреле месяце намечается вторая попытка сподвижников Бронштейна по племени и духу покончить с Тобольскими Августейшими Узниками.
12 апреля в Тобольске было получено распоряжение, подписанное Янкелем Свердловым: “Долгорукова, Татищева, Гендрикову и Шнейдер считать также арестованными”. До этих пор упомянутые чины свиты, добровольно последовавшие за Царской Семьей в ссылку, проживали напротив губернаторского дома в доме Корнилова и пользовались относительной свободой, то есть могли ходить по городу в сопровождении солдат охраны. После распоряжения Янкеля Свердлова их переместили в губернаторский дом, и судьба их, следовательно, должна была быть тождественной с судьбой всей Царской Семьи. Чем руководился Янкель Свердлов при выборе придворных? Почему были указаны именно эти четыре лица? Отчего исключили состоявших в одинаковом положении баронессу Буксгевден и доктора Деревенько? Вопросы, которые останутся без определенных ответов, и только в отношении доктора Деревенько, судя по его дальнейшему образу действий, можно с достаточным вероятием заключить - не подходил по духу к обреченной Царской Семье.
По-видимому, в это же время в Москве создались обстоятельства, понудившие советскую власть принять меры к перевозке Царской Семьи из Тобольска в Москву. Каковы были причины, побудившие Москву предпринять эту перевозку, можно судить лишь предположительно по совокупности всех обстоятельств, сопровождавших это решение.
|
|
Можно определенно сказать, что в данном случае никакое давление немецких групп или германофильствовавших монархических русских партий здесь не имело места. В этот период немцы в России, заняв Украину, Псков, угрожая Петрограду, чувствовали себя полными хозяевами положения и вполне уверены были в достижении желаемой экономической победы. Бывший Царь им был совершенно не нужен; в разыгравшемся до апогея самомнении они совместно с примыкавшими к ним русскими элементами лелеяли совершенно иной план реставрации монархической России. Их взоры были обращены туда, на юг, в Крым, где скромно и тихо проживал популярнейший из Великих Князей Николай Николаевич, к которому всей душой тянулись доблестные остатки былой могучей русской армии во главе с генералами Алексеевым и Деникиным. Им было вовсе не до несчастной Царской Семьи.
Решение официальной советской власти перевезти Царскую Семью могло быть вызвано двумя причинами: или, опасаясь повсеместных восстаний, советская власть боялась самосуда или похищения, или же перевозка была инспирирована официальной советской власти партией Бронштейна, которая могла использовать перевозку для выполнения своих темных замыслов. Последнее, судя по последовавшим событиям, представляется более вероятным.
Для выполнения перевозки Царской Семьи советская власть командировала в Тобольск Василия Васильевича Яковлева, снабдив его мандатом “чрезвычайного комиссара всероссийского центрального исполнительного комитета рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов”. Полномочия и предписания были выданы Яковлеву от президиума ЦИК, за подписью Янкеля Свердлова и скрепою Аванесова. Этими документами Яковлев уполномочивался вывезти из Тобольска всю Царскую Семью, причем все лица охраны Царской Семьи обязывались исполнять все его требования и приказания под угрозой “расстрела на месте” в случае неповиновения.
|
|
Яковлев приехал в Тобольск 22 апреля вечером. Он не принадлежал ни к изуверам партии Бронштейна, ни к коммунистам Ленина. По своим политическим убеждениям он состоял в партии эсеров и еще при царском режиме как один из активнейших деятелей партии был за что-то приговорен к смертной казни, но удачно бежал и скрывался за границей, в Германии и Швейцарии.
Яковлев был типичным российским идейным политическим деятелем крайних социалистических направлений, но совершенно был чужд темной деятельности закулисных сторонников Бронштейна и, конечно, не предполагал даже о существовании таковых в центральных и местных органах власти и о степени могущества и влияния этой изуверской организации. Получив от официальной центральной власти полномочия на перевозку Царской Семьи, он приехал в Тобольск, чтобы честно выполнить принятое на себя обязательство.
Неудача миссии Заславского была представлена сторонниками Бронштейна официальной советской власти в Москве как акт неповиновения охраны местной советской власти, вытекавший из контрреволюционности солдат охраны, сформированной еще при прежнем правительстве. Совершенно ясно, что Яковлев был инструктирован в Москве именно в такой окраске происшедшего инцидента, почему в Тобольске он прежде всего постарался заручиться расположением солдат охраны.
|
|
23 апреля Яковлев собрал весь отряд и обратился к товарищам с длинной речью, действуя главным образом на их слабые струнки. Говорил он хорошо, просто, ясно и увлекательно; было видно, что он прекрасно понимает психологию толпы и умеет ею пользоваться. С первых же слов. он заявил солдатам, что вот их представитель Лунин приезжал в Москву и хлопотал о суточных деньгах; деньги он, Яковлев, привез и каждому будет выдано не по 50 копеек суточных, как было при временном правительстве, а по 3 рубля на человека в сутки. Солдаты стали осматривать его, стали особо подробно разбирать печать на нем, видимо, питая некоторое сомнение в личности Яковлева. Он это сразу же понял и снова начал говорить солдатам о суточных, о том, что вот теперь они все будут отпущены и станут свободными ехать по домам, к своим семьям и т. п. В конце он упомянул, что вот-де между отрядом и местным советом произошли недоразумения из-за вопроса о переводе Царской Семьи в тюрьму, что он эти недоразумения выяснит.
Как ни были уже развращены солдаты, но инстинктивно почувствовали, что Яковлев приехал с чистой задачей по отношению к Царской Семье, и приняли его сторону. Конечно, большую роль сыграли и привезенные Яковлевым деньги, розданные солдатам на следующий же день. Однако все это не спасло в будущем положении.
Странная обстановка создалась в Тобольске с приездом туда Яковлева; совершенно необъяснимая, если не учитывать той двойственности и лжи, которые выявились во всей системе большевистского управления и режиме, обрушившихся вообще на несчастную Россию. Яковлев вполне убежденно считал себя единственным и высшим представителем всероссийской центральной власти в Тобольске и в то время ни минуты не сомневался в честности и добросовестности этой командировавшей его центральной власти, возглавлявшейся евреем Янкелем Свердловым. Он верил в силу этой власти, в ее единомыслие в достижении целей перестроения России в новые социальные формы, и не мог предполагать, что в советской России может параллельно существовать другая власть, другая, более значительная сила, руководимая в достижении цели своими побуждениями, своими идеями, не “дебатируемыми” открыто в официальных органах советской власти, и не доверяемая каждому честному работнику официальной власти, хотя бы “чрезвычайному уполномоченному”.
В Тобольске одновременно с Яковлевым находились Заславский и палач Хохряков, командированные также по распоряжению Москвы и располагавшие к тому же силами особого отряда интернациональных палачей. Хохряков пользовался, безусловно, большим доверием не только центральной власти, но и промежуточной местной, екатеринбургской; он был уполномоченным от ЦИКа, как и Яковлев, но с добавлением “и Уральского областного совета”. Исаак Голощекин приставил Авдеева “для оказания содействия”, но в действительности для наблюдения за поведением и каждым шагом Яковлева. Авдеев неотступно был все время при Яковлеве, всюду совал свой нос, высказывал свои соображения, с которыми Яковлеву приходилось считаться и порой вести борьбу. Он не содействовал Яковлеву, а мешал, тормозил и усложнял его задачу.
Заславский с Хохряковым, действуя от центральной власти, стараются запрятать Царскую Семью в тюрьму. Яковлев, действуя от той же власти, имеет определенное приказание - вывезти в Москву. Не чувствуется ли во всем этом действие двух разных сил центральной власти, не однородных в путях достижения целей, не единомышленных в руководящих ими идеях? Одна из сил, более лживая, темная, злобная и фанатичная, как бы прячется за другой силой, действующей явно, пользуясь для проведения своих планов не органами управления второй силы, а лишь специальными своими агентами, вкрапленными во все органы.
Вечером в день приезда Яковлев виделся с евреем Заславским, Хохряковым и прочими упоминавшимися выше главарями местного совдепа и, казалось, не усмотрел в них людей другого лагеря и какой-либо опасности для выполнения своей задачи. Но на другой день положение совершенно изменилось. Дело в том, что после беседы с солдатами охраны Яковлев отправился в губернаторский дом и здесь узнал, что Наследник Цесаревич болен настолько серьезно, что нельзя было думать о перевозке его в Москву, особенно приняв во внимание необходимость тяжелого пути в распутицу на лошадях до Тюмени. Было ясно, что вывезти всю Царскую Семью, как это было поручено Яковлеву, он не сможет, что создавало опять неблагоприятную обстановку для замыслов еврейских изуверов центра. Когда вечером Яковлев сообщил об этом главарям местного совдепа и заявил, что он намерен вывезти хотя бы часть Семьи, то Заславский и Хохряков, поддержанные евреями Дуцманом, Пейселем и Дислером, резко стали в оппозицию Яковлеву, грозили ему силой не допустить выполнения такого замысла и создали настолько острую форму прений, что Яковлев почувствовал серьезную опасность, угрожавшую ему и Царской Семье со стороны упомянутых лиц.
Яковлев сильно заволновался; привезенной с собой охраны у него было слишком мало, чтобы противопоставить ее местным силам Заславского и Хохрякова, особенно если им удалось бы перетянуть на свою сторону и охрану, состоявшую при Царской Семье, для чего теперь обстановка складывалась благоприятно в пользу Заславского. Не подозревая, что последний мог действовать по тайным указаниям из центра, Яковлев решил прежде всего получить подтверждение от центральной власти своего намерения везти часть Семьи, а затем, насколько возможно, обезвредить влияние Заславского в охране и обеспечить себе этим возможность выезда из Тобольска. На Заславского и Хохрякова он смотрел лишь как на местных деятелей и считал их поведение проявлением самоуправства местных совдепистов, пользующихся физической силой, находящейся в их распоряжении, и не желающих считаться с распоряжениями центральной власти.
Яковлев бросился на прямой провод с Москвой, изложил сложившуюся обстановку, трения с местным совдепом, опасения насилия со стороны местных красноармейцев и противодействия охраны и получил ответ… везти хотя бы одного бывшего Царя, а с ним может ехать кто угодно.
Яковлев, как ему казалось, добился первого успеха; тем не менее заторопил с отъездом, потребовав, чтобы он состоялся в следующую же ночь, но нервность его не покидала и опасение возможных насилий не оставляло. Поэтому день 24 апреля он посвятил задачам по обезвреживанию Заславского.
Как человек интеллигентный, умный и наблюдательный Яковлев заметил, что в местном Тобольском совдепе существовало два боровшихся направления: Омск считал Тобольск принадлежащим к сфере влияния Западной Сибири, а Екатеринбург, причислявший себя к Центральной России и центральной власти Европейской России, оспаривал и считал Тобольск уральским городом. Представителем Омска в совдепе был студент Дегтярев, а представителем интересов Центральной России и Екатеринбурга тот же еврей Заславский. Яковлев решил использовать это соперничество между Дегтяревым и Заславским и дискредитировать последнего в глазах солдат охраны. Для этого 24 апреля днем Яковлев снова собрал весь отряд на митинг и привел туда Дегтярева и Заславского, который не подозревал хитрости Яковлева. На митинге Дегтярев выступил с речью к охранникам, все содержание которой сводилось к обвинению Заславского в том, что он искусственно нервировал солдат охраны, создавая ложные слухи об опасности, угрожавшей Царской Семье, о подкопах, ведущихся под дом и т. п. Заславский пытался защищаться, но тщетно. Его ошикали, освистали и в результате он вынужден был покинуть собрание.
Потерпев снова неудачу в глазах охранников, Заславский спешно бросился в Екатеринбург, выехав из Тобольска часов на шесть раньше Яковлева.
Все это столкновение с Заславским и Хохряковым может быть, конечно, всегда истолковано как инцидент, возникший на почве самоуправства местных большевистских деятелей. Но в связи с общим ходом последовавших событий, безусловно, чувствуется, что все эти отдельные события находились во внутренней связи между собою и вытекали из какого-то особого плана, совершенно отличного от плана доставки Царской Семьи куда-либо в другой пункт, и руководящий центр которого был в Москве, в среде центральной советской власти.
Освободившись от Заславского, Яковлев все же не успокоился; предчувствие недоброго его не покидало, но он не сознавал, откуда надо ждать опасности. Ему все же продолжала представляться угроза со стороны местных тобольских сил, местных влияний. Только поздно вечером 24-го, когда все уже было подготовлено к отъезду, он снова собрал охрану и тут объявил, что увозит из Тобольска бывшего Государя и сопровождавших Его Государыню Императрицу, Великую Княжну Марию Николаевну и доктора Боткина, причем просил солдат сохранить это в секрете. Последнее несколько смутило солдат, но примирились они на том, что выбрали из своей среды товарищей: Матвеева, Карсавина, Шикунова, Лунина, Лебедева и Набокова, которые должны были сопровождать Государя до места нового назначения.
Отъезд состоялся в 4 часа утра 25 апреля. Яковлев никому не объявил пункта, куда он должен доставить бывшего Царя, но не переставал торопить и в дороге, как бы допуская возможность погони. Нигде не останавливались, перепрягали на станциях лошадей и мчались дальше; даже чай пили не выходя из повозок. Дорога была ужасная, так как распутица испортила путь, а разлившиеся речки имели глубокие броды. Тем не менее к вечеру 25-го Яковлев привез арестованных в Тюмень и здесь, перейдя в приготовленный классный вагон, в тот же вечер двинулись в Екатеринбург.
Яковлев вздохнул свободнее, но… тут-то его и поджидала опасность, совершенно для него неожиданная.
Ночью на 25 апреля в Камышлове он узнал, что екатеринбургские главари решили его не пропускать на Москву и задержать. Выбитый совершенно из колеи своих “чрезвычайных полномочий” его тобольскими инцидентами, ничего не понимая в происходящем, Яковлев повернул назад на Омск, дабы оттуда взять направление на Москву через Челябинск, Уфу и Самару. Однако в Куломзине перед самым Омском поезд опять задержали, и местные железнодорожные служащие объявили ему, что из Омска приказано никуда поезд не выпускать впредь до получения указаний. Яковлев пошел к аппарату с Омском, чтобы узнать в чем дело, и оказалось следующее: Екатеринбург, предупрежденный будто бы Заславским и телеграммой Хохрякова, сообщил Омску, что Яковлев объявляется вне закона, так как намеревался вывезти бывшего Государя Императора в Японию. Тогда Яковлеву ничего не оставалось делать, как, отцепив паровоз, ехать самому в Омск и переговорить по прямому проводу с Москвой. Он вызвал центральный исполнительный комитет, который уполномочивал его на перевозку Царской Семьи в Москву, и получил от Янкеля Свердлова приказ… везти бывшего Государя в Екатеринбург…
Пока Яковлев хлопотал в Тобольске честно выполнить возложенное на него поручение официальной советской власти, в Екатеринбурге, в этом сильном промежуточном этапе распорядительной сети бронштейновской партии и чрезвычайной следственной комиссии, происходило следующее: как уже высказывалось раньше, до 25 апреля среди областных главарей советской власти, по-видимому, совершенно не существовало предположений о размещении Царской Семьи в городе Екатеринбурге. Из весьма ограниченных сведений, данных членом областного президиума Саковичем, можно допустить, что среди заправил этого органа советской власти обсуждались совершенно иные предположения в отношении судьбы Царской Семьи, которую Яковлев должен был привезти через Екатеринбург. Сакович хорошо помнил, что на заседании президиума, происходившем не в официальном месте заседаний и не при полном числе его членов, обсуждали вопрос - как будет лучше покончить со всей Царской Семьей при этой перевозке: устроить ли крушение поезда и таким образом раздавить всех или организовать охрану от провокаторского покушения на крушение поезда, то есть перестрелять в пути всех, представив дело гибели Членов Царской Семьи как случайное следствие происшедшего боя с мнимой бандой злоумышленников. Сакович запомнил, что участвовали в этом заседании евреи Войков, Сафаров, Исаак Голощекин, латыш Тупетул и рабочий Белобородов; возможно, что участвовали и некоторые другие комиссары, но хорошо запомнил именно этих, очевидно, потому, что ими было наиболее проявлено активности в этом гнусном заговоре.
Сакович также помнил, что по вопросу о перевозке Царской Семьи тогда же были сношения с Москвой, то есть с центральной властью, от которой были получены по этому поводу указания. Судя по тем образцам сношений между екатеринбургскими главарями и представителями центральной власти, которые попали в руки следствия, можно определенно заключить, что Екатеринбург всегда и во всем проявлял полную подчиненность главарям центра и постоянно инструктировался Москвой. Поэтому совершенно нельзя допустить, что задержка Царской Семьи в Екатеринбурге могла явиться самочинным актом местной советской власти и что Янкель Свердлов был вынужден дать Яковлеву приказание везти бывшего Царя в Екатеринбург под давлением неизбежности положении. Наоборот, можно думать, что когда изуверы-евреи центра узнали от Яковлева о болезни Наследника Цесаревича, то, не отказываясь от своего умысла, но видя необходимость снова отложить его выполнение, решили использовать создавшуюся обстановку и перевезти Семью по частям в Екатеринбург, дабы освободиться от вечно осложнявшей их план охраны при Царской Семье. Соответственно сему, адепты бронштейновской партии в Екатеринбурге, Сафаров, Войков и Голощекин, вероятно, и получили указание задержать Яковлева. Таким предположением логичнее объясняется приказание, полученное Яковлевым в Омске от Янкеля Свердлова.
В Екатеринбург Яковлев приехал в ночь с 29 на 30 апреля. Здесь к нему отнеслись враждебно, и солдаты, взятые им в Тобольске из охраны, были обезоружены и арестованы. Их продержали несколько дней, но затем, дабы не раздражать охраны, остававшейся в Тобольске при Детях, отпустили обратно в Тобольск. Яковлев, выдержав бурное объяснение в президиуме, помчался в Москву докладывать о результатах своей командировки и, как он говорил, жаловаться на обращение с ним областного совета. В приеме же от него арестованных ему была выдана следующая расписка:
Екатеринбург 30 апреля 1918 г.
Рабочее и Крестьянское Правительство
Российской Федеративной Республики Советов
Уральский Областной Совет Рабочих Крестьянских и Солдатских Депутатов
Президиум № 1
Расписка
1918 года апреля 30 дня, я нижеподписавшийся Председатель Уральского Совета Раб., рк. и солд. Депутатов Александр Георгиевич Белобородов получил от комиссара Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Василия Васильевича Яковлева доставленных им из г. Тобольска: 1) бывшего царя Николая Александровича Романова, 2) бывшую царицу Александру Федоровну Романову и 3) бывш. вел. княгиню Марию Николаевну Романову, для содержания их под стражей в г. Екатеринбурге.
А. Белобородов.
Член Обл. Исполн. Комитета Б. Дидковский.
Был ли выслушан кем-либо в Москве Яковлев - неизвестно. По прибытии его в Москву Лейба Бронштейн в воздаяние особых заслуг, оказанных советской власти Яковлевым, поспешил дать ему в командование армию на Самарском фронте и отправить его из Москвы. Только теперь, вероятно, Яковлев понял ложь, царившую в советской власти и ее системе управления и проведения в жизнь принципов социальных форм нового строительства. Совесть его, как старого честного социалиста, не могла примириться с ложью, и в октябре 1918 года он дезертировал из рядов советской армии и сдался белогвардейским Сибирским войскам.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ И ПРЕСТУПЛЕНИЕ
В упоминавшейся выше книге немецкого экономиста Вернера-Дайя помещены между прочим следующие характерные для момента мысли:
“Несмотря на проявленную жизненную страстность, русский человек в корне все-таки слишком трезв и - по существу явлений - слишком проучен, чтобы в конце концов не взвесить и не оценить политических событий соответственно их выгоде. Поэтому кадеты смогут признать (что, вероятно, стало им уже ясно по примеру германского ведения войны), что экономическая жизнеспособность и прочность Германии в состоянии выдержать соревнование с английскими”.
“Можно уже теперь предсказать, что большевистское правительство, быть может, после нескольких промежуточных градаций будет снова уничтожено буржуазно-кадетской контрреволюцией, во главе которой тогда, по всей вероятности, станет Великий Князь Николай Николаевич”.
Во второй половине 1917 года и первой половине 1918-го политика Германии почти всецело сосредоточилась в руках “Верховного командования”. В министерстве иностранных дел порой совершенно не было известно о тех политических задачах, которые задумывались и проводились в жизнь “командованием”. Читая Вернера-Дайя, иногда представляется, что не был ли он одним из политических вдохновителей “командования” или быть может стоял слишком близко к нему, по крайней мере, мысли, высказанные им в его труде “Наступление на Восток”, во многом являлись руководящим импульсом в политических комбинациях, воспламенявших шовинистических генералов военного командования.
Подтверждение тому, как примером особо ярким, служит приведенная выше выдержка. Апрель, май и начало июня 1918 года были периодом, когда германское “военное командование” в России, усомнившись в возможности работать с большевиками, увлеклось новой политической фантазией. Заняв Украину, утвердив в ней гетмана Скоропадского, немцы на Дону вошли в соприкосновение с военными организациями, объединившимися вокруг генерала Краснова, который принял от немецкого командования руку помощи и получал от него снаряды, оружие, патроны. Зная об очень тяжелом во всех отношениях положении добровольческих групп генерала Алексеева, немцы задумали через генерала Краснова сговориться с генералами Алексеевым и Деникиным и, увлекаясь своей слепой самовлюбленностью, возмечтали при помощи этих генералов выдвинуть и провести на российский престол популярного в народных массах и в военных сферах Великого Князя Николая Николаевича, проживавшего в то время в Крыму.
Конечно, немцы проиграли задуманную ими новую политическую комбинацию, как решительно была проиграна ими ставка на большевиков. Генералы Алексеев и Деникин категорически отказались от каких-либо разговоров с ними, а в отношении Великого Князя Николая Николаевича само собою сомневаться нельзя было; все это были слишком национальные русские люди и слишком понимавшие, в ком крылся корень зла, постигшего Россию, чтобы пойти на какие-либо компромиссы с немцами и продать им свою родину.
Что было делать дальше ограниченным и слепым германским генералам-политикам, признававшим в своем самомнении единственными способами достижения целей или насилие, или провокацию, или подлость. Вот теперь-то, примерно в начале июня, возможно, у них возникла мысль достигнуть своих экономическо-политических целей новым насилием, новой подлостью, и на этот раз над измученным физически и морально, провокаторски обесчещенным ими же еще в мирное время и ныне всецело, как они могли воображать, находившимся в их власти и воли несчастным, сверженным и всеми забытом бывшим Государем Императором Николаем Александровичем. Безвыходность положения, с одной стороны, туманивший голову шовинизм - с другой, и вожделения власти со стороны подстрекавших, предавшихся всецело немцам и перекочевавших в Берлин российских лженационалистов и лжепатриотов могли понудить немецкое командование на подлый план: использовать имя бывшего Царя как угрозу советской власти и понудить ее этим на полное подчинение себе и своим требованиям.
Конечно, если только такой план существовал, то он исходил исключительно из недр различных политиканствовавших бюро германского “военного командования” и ни в коем случае не мог быть продуктом творчества берлинского Министерства иностранных дел. Однако пока изучение и исследование истории уничтожения царской Семьи располагает слишком недостаточными материалами, чтобы утверждать безусловность существования такого плана, и окончательное разъяснение этого темного вопроса принадлежит будущим историческим работам. Настоящее же исследование вынуждено не обходить вопроса молчанием только потому, что при попытке осветить роль центральной советской власти в преступлении, совершенном в Ипатьевском доме, оно наткнулось на ряд обстоятельств, связанных в значительной степени в том или другом виде с именем немецкого командования в России.
Обстоятельства эти следующие.
С начала июня 1918 года различные советские деятели стали усиленно распространять сведения, что немецкое командование в Москве потребовало от советской власти выдачи бывшего Государя Императора и Его Семьи и перевозки Их в Германию. Об этом говорили всюду: и в официальных советских органах, и в салонах советских светских дам, и в подпольных белогвардейских организациях Москвы, и в широких массах населения Москвы и Екатеринбурга, и даже за границей. А в рядах охранников Августейших Узников Ипатьевского дома говорилось определенно, что Царская Семья будет вывезена в Германию, и что император Вильгельм пригрозил товарищу Ленину, “чтобы ни один волос не упал с головы Царя”. Сведения эти держались очень упорно и настойчиво, оставляя впечатление, что, быть может, такого определенного и категорического требования и не существовало, но что-то все-таки похожее было.
Не одни только сведения заставляют так думать, были и косвенные документальные указания на возможность в этом направлении “нежного давления” со стороны немецкого командования на официальную советскую власть.
В середине июня со стороны Одессы приехал в Екатеринбург уже упоминавшийся раньше некто, назвавшийся Иваном Ивановичем Сидоровым. “Как же вы через фронт пробрались?” - спросили его. “Фронта никакого нет, - ответил он, - был немецкий кордон, и немцы меня пропустили, а дальше никаких “товарищей” не видел”.
Поверить такому заявлению решительно нельзя. Сидоров - это слишком определенный контрреволюционер для советской власти: бывший флигель-адъютант, офицер действительной службы, выехавший из неприятельского для советской власти района, мог проехать в довольно краткий срок от Одессы до Екатеринбурга только при исключительном покровительстве обстоятельств, выражавшемся в то время в сотрудничестве с немцами и в вынуждаемом ими согласии советских властей. К тому же из слов самого Сидорова вытекало, что у него были, по-видимому, достаточно легальные документы для путешествия в то время по России.
Между тем Иван Иванович приехал в Екатеринбург с определенной целью - для переговоров с заключенным в Ипатьевском доме бывшим Царем и не стеснялся особенно говорить об этом со многими, совершенно не зная своих собеседников. Он говорил, что необходимо спасти Царскую Семью, что для этого надо сплотить офицерство, что надо все делать для предотвращения опасности, которая угрожает Семье. Сидоров высказывал, что необходимо, чтобы Государь Николай Александрович был опять Царем, а не Великий Князь Михаил Александрович, у которого “не такой характер”. Что под этим подразумевал Сидоров - неизвестно, но о наличии опасности для Царской Семьи он заявлял определенно. Сидоров посещал в Екатеринбурге некоторых лиц не один; с ним появлялся иногда, как он его называл, “адъютант”, но с которым он говорил не по-русски, а на каком-то иностранном языке.
В Екатеринбурге Иван Иванович сошелся с доктором Деревенько, который бывал в доме Ипатьева и навещал больного Наследника Цесаревича. Через Деревенько ему удалось установить доставку заключенным молока, яиц, масла, хлеба, сливок и т. п.; доставка продуктов производилась ежедневно, начиная с 18 июня. Бывший комендантом “дома особого назначения” комиссар Авдеев относился в общем благосклонно к этой доставке продуктов Царской Семье и пошел даже дальше, передавая приносившим продукты женщинам разные мелкие просьбы заключенных - принести ниток, иголок и т. п., а однажды его помощник Мошкин передал, что “Императору нужен табак”, причем именно сказал “Император”.
Таким образом, Сидоров для сношения с бывшим Царем имел два пути: словесный и письменный - через доктора Деревенько, и только письменный - через доставляемые продукты. Оба эти пути связи просуществовали три недели, до 5 - 8 июля, когда новый комендант дома Янкель Юровский прекратил посещения доктора Деревенько и ограничил доставку продуктов только молоком. Следовательно, Иван Иванович располагал вполне достаточным временем для необходимых переговоров с заключенными.
Но в конце июня Сидоров уехал из Екатеринбурга так же благополучно, как и приехал, заявив перед отъездом, что он “не сошелся во взглядах” с офицерами находившейся в Екатеринбурге Академии Генерального штаба. Привезенных с собой писем для Царской Семьи: от Толстых, Хитрово и Иванова-Луцевина, и иконы в футляре по назначению он не передал, и они попали в следственное производство. Он уехал, сознательно оставив Царскую Семью перед той опасностью, которая, по его же словам, Ей угрожала.