Лежа на полу в кабинете директора в задранном до пояса платье, Эмма Морли делает медленный выдох ртом. — О, и кстати. Девятиклассникам нужны новые экземпляры «Сидра с Роузи» [33]. — Посмотрим, что можно сделать, — говорит директор, застегивая рубашку. — И раз уж я лежу тут у вас на ковре, может, обсудим еще что-нибудь? Как насчет школьного бюджета или визита инспекции по образованию? Какие вопросы вы хотели бы рассмотреть? — Я тебя хотел бы рассмотреть, — отвечает он, ложится рядом с ней и целует в шею. Мистер Годалминг — Фил — большой спец по таким вот двусмысленным намекам. — Что это значит? Да ничего не значит. — Она раздраженно прищелкивает языком, отталкивает его и думает о том, почему после секса, даже приятного, у нее всегда портится настроение. Они лежат неподвижно. В половине седьмого вечера в конце четверти в средней школе Кромвелл-роуд непривычно тихо, как и всегда в нерабочие часы. Уборщики уже ушли, дверь кабинета закрыта и заперта изнутри, но ей все равно не по себе, она лежит как на иголках. Разве не должно быть какого-то приятного тепла, ощущения взаимного счастья, что ли? Уже девять месяцев она занимается сексом на казенном ковре, пластиковых стульях и ламинированных партах. Поскольку Фил заботится о своих сотрудниках, он даже снял поролоновую подушку с офисного кресла, и та сейчас лежит у нее под задом — но как же ей хочется однажды заняться сексом на мебели, которая не складывается в штабеля! — Знаешь что? — подает голос директор. — Что? — По-моему, ты просто потрясающая. — В подтверждение своих слов он сжимает ее грудь. — Не знаю, что буду делать без тебя целые шесть недель. — Может, хоть ссадины от ковра заживут. — Целых шесть недель без тебя. — Его борода щекочет ей шею. — Да я с ума сойду без секса… — Что ж, ты всегда можешь воспользоваться услугами миссис Годалминг, — замечает она и как бы со стороны слышит свой голос — ехидный и злобный. Она принимает сидячее положение и опускает платье ниже колен. — К тому же мне всегда казалось, что долгие каникулы — одно из преимуществ учительской профессии. Так мне говорили. Когда я устраивалась на эту работу. Он обиженно смотрит на нее с ковра: — Не надо так, Эм. — Что? — Не притворяйся брошенной. — Извини. — Мне это нравится не больше твоего. — А мне кажется, что как раз нравится. — Ничего подобного. Давай не будем все портить, ладно? — Он кладет ладонь ей на спину, словно утешая. — Ведь мы до сентября больше не увидимся. — Хорошо, я уже извинилась. — Давая понять, что разговор закончен, она разворачивается, целует директора и уже собирается подняться, однако в этот момент он кладет руку ей на затылок и тоже ее целует, слегка царапая бородой кожу. — Как же я буду скучать. — Знаешь, что тебе нужно сделать? — говорит она, снова целуя его в губы. — Это довольно радикальный шаг… Он смотрит на нее с тревогой: — Продолжай… — Этим летом, как только кончится четверть… — Говори. Она касается пальцем его подбородка: — Думаю, тебе нужно сбрить бороду. Он резко поднимает корпус: — Да ни за что! — Мы уже так давно вместе, а я до сих пор не знаю, как ты на самом деле выглядишь. — Я так и выгляжу! — Но твое лицо… твоего лица не видно. Может оказаться, ты даже симпатичный. — Она кладет руку на плечо директора и увлекает его обратно на ковер. — Что скрывается под маской? Откройся мне, Фил. Позволь увидеть тебя настоящего. Они смеются, и неловкость уходит. — Боюсь тебя разочаровать, — говорит он, поглаживая бороду, как любимого щенка. — К тому же без бороды мне придется бриться три раза в день. Раньше я брился по утрам, но уже к обеду был похож на уголовника. Потому и решил: а пусть себе растет, пусть будет у меня такой стиль. — А… так это твой стиль … — Борода смешная. Детям нравится. С ней я похож на бунтаря… Эмма снова смеется: — Фил, нынче не тысяча девятьсот семьдесят третий год. В наше время борода уже не признак бунтарства. Он обиженно пожимает плечами: — А Фионе нравится. Она говорит, что у меня безвольный подбородок. — Наступает тишина, как всегда, когда он вспоминает о жене. Чтобы разрядить обстановку, он решает подшутить над собой: — Да и ты наверняка знаешь, что дети прозвали меня Бородачом… — Впервые слышу. Правда? — Фил смеется. Эмма с улыбкой прибавляет: — Не Бородачом, а Бородой. Ты просто Борода. Человек-Борода, а еще Волосатая Обезьяна. Он вдруг приподнимается на локте, сурово нахмурившись: — Нет! — Ой. Ну, тогда извини. — Волосатая Обезьяна? — Так тебя называют. — Кто? — Дети. — Волосатая Обезьяна?! — А ты разве не знал? — Нет! — Ой. Ну, тогда извини. Фил ложится на спину, обиженно насупившись: — Не могу поверить. Волосатая Обезьяна. — Они это в шутку, — успокаивает его Эмма. — Не со зла. — А по-моему, звучит очень зло! — Он снова поглаживает бороду, точно утешая собачку. — Это все потому, что у меня тестостерон повышен, вот в чем дело. — При слове «тестостерон» он заметно веселеет, привлекает Эмму к себе и целует ее еще раз. От него пахнет дешевым кофе из учительской и вином, которое он прячет в своем шкафчике. — У меня будет покраснение, — жалуется она. — Ну и что? — И все поймут. — А все уже ушли. — Фил кладет руку ей на бедро, но в этот момент на столе звонит телефон, и директор вздрагивает как ужаленный. Шатаясь, встает на ноги. — Не подходи, — умоляющим тоном произносит Эмма. — Не могу! Он натягивает штаны, точно разговаривать с Фионой без штанов было бы предательством: он как будто боится, что по его голосу та поймет, что ниже пояса он обнаженный. — Привет! Да, дорогая! Да, я знаю! Как раз собирался уходить… Он обсуждает с женой домашние дела, что лучше — сварить на ужин макароны или заказать еду с доставкой, посмотреть телевизор или DVD. Не желая знать подробностей семейной жизни своего любовника, Эмма поднимается на ноги, находит свои скомканные трусы, которые валяются на столе среди скрепок и колпачков от шариковых ручек. Одевшись, она подходит к окну. Вертикальные жалюзи запылились, розовые лучи солнца освещают окна кабинета химии напротив, и у Эммы вдруг возникает острое желание оказаться где-нибудь в парке, или на пляже, или на площади какого-нибудь европейского города — где угодно, лишь бы не в этом душном школьном кабинете с женатым мужчиной. Как случилось, что однажды утром она проснулась и обнаружила, что ей уже тридцать и она чья-то любовница? Это такое отвратительное, такое гадкое слово, и она бы его не использовала, да вот только по-другому и не скажешь. Она любовница начальника, и в этой ситуации она видит лишь один плюс — по крайней мере, у него нет детей. * * *
Их роман — еще одно гадкое слово — начался в прошлом сентябре, после того ужасного отпуска на Корфу, когда она в тарелке с кальмарами обнаружила обручальное кольцо. «Мне кажется, мы слишком разные» — лучшая отговорка, которую она смогла тогда придумать. Последующие две недели прошли как в тумане: солнечные ожоги, обиды, самоуничижение и страхи по поводу того, возьмет ли ювелир кольцо обратно. Нет ничего грустнее, чем отвергнутое обручальное кольцо. Оно лежало в чемодане в их номере, излучая грусть, как радиацию. Из отпуска она вернулась загорелой и несчастной. Ее мать, которая знала о кольце и уже купила себе наряд для свадьбы, пришла в ярость и неделями пилила Эмму, пока та уж не начала сомневаться, правильно ли поступила. Однако для нее сказать «да» означало пойти на уступки, а Эмма знала из книжек, что брак, на который соглашаются из чувства безысходности, ничем хорошим не заканчивается. Роман с Филом решил все ее проблемы. Во время какой-то рутинной встречи она расплакалась в его кабинете, он вышел из-за стола, обнял ее, поцеловал в затылок, словно говоря «ну наконец-то». После работы он сводил ее в одно местечко, о котором давно слышал; это был гастропаб, и название заведения говорило, что там есть пиво, но и еда тоже вкусная. Они заказали стейки и салат с козьим сыром, и когда их ноги случайно соприкоснулись под большим деревянным столом, она все рассказала Филу. После второй бутылки вина осталось лишь завершить начатое; за объятиями в такси последовал поцелуй, а вскоре она нашла в своем ящичке коричневый конверт внутренней почты («Насчет прошлого вечера — все время думаю о тебе, ты нравишься мне уже много лет, когда мы сможем поговорить?»). Все познания Эммы о супружеских изменах были почерпнуты из сериалов 1970-х годов. Чинзано, спортивные машины, вечеринки с вином и сыром — измена вызывала у нее ассоциации с людьми среднего возраста, среднего класса. Теперь же, когда она сама в этом участвовала и наличествовали все атрибуты адюльтера вроде взглядов тайком, рук, сплетенных под столом, поцелуев в подсобке, ее удивляло, насколько всё это казалось знакомым и какой сильной эмоцией может быть влечение, особенно в сочетании с чувством вины и осознанием собственной ничтожности. Однажды вечером он торжественно протянул ей коробочку в подарочной обертке — после секса в декорациях рождественского спектакля, постановку которого она готовила, — на этот раз это был мюзикл «Бриолин». — Мобильник! — Вдруг мне захочется услышать твой голос. Сидя на прозрачном капоте «бриолиновой молнии» [34], она вздохнула, глядя на коробочку: — Что ж, рано или поздно это должно было случиться. — Что? Тебе не нравится подарок? — Да нет, подарок прекрасный. — Она улыбнулась собственным воспоминаниям. — Просто я только что проиграла спор кое с кем. Иногда, когда они гуляли и говорили ясным осенним вечером в безлюдной части парка или хихикали во время школьной рождественской службы, напившись глинтвейна и незаметно прижавшись друг к другу, — иногда в такие минуты ей казалось, что она влюблена в Филипа Годалминга. Он был хорошим, строгим и увлеченным преподавателем, разве что немного напыщенным иногда. У него были красивые глаза, и он мог быть смешным. Впервые в жизни она испытывала почти неудержимое сексуальное желание. Разумеется, ему было уже сорок четыре, он был стар, и тело его под шубкой волос было похоже на опавшее дрожжевое тесто, но он был страстным и внимательным любовником, иногда, пожалуй, даже чересчур страстным; во время секса у него было очень напряженное лицо, а еще он выкрикивал непристойности. Ей было трудно поверить, что человек, который стоял перед всей школой и рассуждал о благотворительности, способен произносить такие слова. Иногда ей даже хотелось его одернуть, сказав: «Мистер Годалминг, что за выражения!» Но с начала их связи прошло уже девять месяцев, первоначальное волнение утихло, и теперь ей с каждым днем все труднее понять, зачем она здесь — ради чего торчит в школьном коридоре чудесным летним вечером. Ей бы гулять с друзьями или с любимым, которым она гордится и о котором не боится упомянуть в присутствии других. Насупившись от чувства вины и смущения, она ждет у мужского туалета, пока Фил умывается, используя казенное мыло. Педагог по английскому языку и актерскому мастерству и любовница директора. С ума сойти. — Я готов, — говорит Фил, выйдя из туалета. Он берет ее руку — его ладонь все еще влажная после умывания, — но осмотрительно выпускает, когда они выходят на свежий воздух. Запирает дверь, включает сигнализацию, и в свете вечернего солнца они идут к его машине, сохраняя профессиональную дистанцию. Его кожаный портфель иногда ударяется об ее лодыжку. — Подвез бы тебя до метро, но… — Ни к чему, чтобы вне школы нас видели вдвоем. Они проходят еще несколько шагов. — Еще четыре дня! — мечтательно говорит он, чтобы заполнить паузу. — Куда поедете на этот раз? — спрашивает она, хотя ей это известно. — На Корсику. Будем много гулять. Фиона обожает ходить пешком. Сколько ее помню, вечно она ходит, ходит, ходит… Как Ганди. А вечером снимет свои походные ботинки и сразу уснет. — Фил, прошу тебя, не надо. — Извини. Извини. — Чтобы сменить тему, он спрашивает: — А ты куда собираешься? — Может, съезжу в Йоркшир к родным. Или останусь здесь, буду работать. — Работать? — Ну, ты знаешь. Буду писать свою книгу. — А… книгу… — Как и все остальные, он произносит это таким тоном, будто ей не верит. — Твоя знаменитая книга случайно не о нас? — Нет, не о нас. — Они подошли к его машине, и ей не терпится с ним попрощаться. — Не думаю, что эта тема так уж интересна. Он оперся локтем на крышу своего синего «форда», приготовившись к торжественному прощанию, а она взяла и всё испортила. Он хмурится, выпячивает розовую нижнюю губу, которая проглядывает сквозь бороду. — О чем это ты? — Не знаю, просто… — Продолжай. — Фил, что касается меня и тебя… Мне все это не нравится. — Ты несчастна? — Согласись, отношения у нас не идеальные. Раз в неделю на школьном ковролине. — А мне казалось, ты довольна. — Я не имею в виду, что ты не удовлетворяешь меня сексуально. Секс тут ни при чем, меня убивают… обстоятельства. — А мне все нравится… — Правда? Правда всё устраивает? — Насколько я припоминаю, тебя тоже всё устраивало. — Ну, пожалуй, поначалу было весело. — Ради бога, Эмма!.. — Он смотрит на нее сердито, точно застал ее с сигаретой в туалете для девочек. — Мне надо ехать! Почему ты заговорила об этом именно сейчас, когда у меня нет времени? — Прости, я… — Серьезно, Эмма, какого черта! — Эй! Не говори со мной так. — Я не говорю, я просто… просто… Давай переждем летние каникулы, о'кей? А потом решим, что делать. — А мне кажется, делать тут ничего. Мы или продолжаем, или прекращаем встречаться, хотя я считаю, что продолжать не стоит. — Мы можем сделать еще кое-что, — говорит он, понизив голос. — Точнее, я. — Он оглядывается и, убедившись, что вокруг никого нет, берет ее за руку. — Я мог бы сказать ей этим летом. — Но я не хочу, чтобы ты ей говорил, Фил. — Когда мы будем в отпуске или даже до того, на следующей неделе… — Я не хочу, чтобы она знала, Фил. Какой смысл? — Какой смысл? — Никакого! — А мне кажется, есть смысл, мне кажется, не такая уж это плохая идея. — Отлично! Давай обсудим это в следующей четверти, давай… даже не знаю… назначим день. Воодушевившись, он облизывает губы и снова оглядывается, чтобы убедиться, что никто их не видит. — Я люблю тебя, Эмма Морли. — Нет, не любишь, — вздыхает она. — Не по-настоящему. Он опускает голову, словно глядя на нее поверх воображаемых очков: — Это уж я сам решу, ладно? Она терпеть не может его директорский тон и взгляд — они ненавистны ей до такой степени, что у нее возникает желание ударить его ногой под колено. — Ты лучше езжай, — говорит она. — Я буду скучать по тебе, Эм… — На случай, если не созвонимся, желаю хорошо отдохнуть… — Ты даже не представляешь, как я буду по тебе скучать. — Корсика — это просто замечательно. — Каждый день. — Ну ладно, до скорого, пока. — Подожди. — Подняв портфель и используя его как ширму, он целует ее. Очень осмотрительно, думает Эмма, стоя неподвижно. Он открывает дверцу машины и садится. Темно-синий «форд-сьерра», машина, подобающая директору, бардачок набит топографическими картами. — До сих пор не могу поверить, что они прозвали меня Волосатой Обезьяной, — бормочет он, качая головой. Она стоит на пустой автостоянке и смотрит, как он уезжает. Ей тридцать лет, она встречается с женатым мужчиной, которого почти совсем не любит, но, по крайней мере, у него нет детей. * * *
Через двадцать минут она уже стоит под окном длинного малоэтажного дома из красного кирпича, где находится ее квартира, и видит свет в гостиной. Значит, явился Иэн. Она подумывает, не отсидеться ли в ближайшем пабе или, может, навестить друзей, но знает, что Иэн все это время будет поджидать ее в кресле с включенным светом, как наемный убийца. Она делает глубокий вдох и ищет ключи. С тех пор как Иэн переехал, квартира стала казаться просторнее. Без его видеокассет, зарядных устройств, адаптеров и кабелей, виниловых пластинок в картонных конвертах квартира выглядит так, будто ее недавно ограбили, и Эмма снова ловит себя на мысли о том, как мало вещей накопила за эти десять лет. Из спальни доносится шорох. Она снимает с плеча сумку и тихо подходит к двери. Содержимое ящиков комода разбросано по полу: письма, банковские выписки, разорванные бумажные конверты от фотографий и негативов. Молча и незаметно стоя в дверном проеме, она некоторое время наблюдает за Иэном: тот, фыркая от натуги, пытается просунуть руку в самую глубь ящика. На Иэне кроссовки без шнурков, тренировочные штаны и неглаженая рубашка. Наряд, подобранный со всей тщательностью, чтобы продемонстрировать максимальную степень эмоционального смятения. Он оделся так, чтобы ее расстроить. — Иэн, что ты делаешь? На лице его отражается удивление, но лишь на секунду, после чего он вновь выглядит как обиженный вор. — Что-то ты припозднилась, — осуждающе произносит он. — А тебе какое дело? — Просто интересно, где ты шляешься, только и всего. — Была на репетиции. Иэн, мы вроде договорились, чтобы ты не заходил без предупреждения. — А что такое — ты не одна, что ли? — Иэн, у меня нет никакого желания с тобой спорить. — Она ставит сумку, снимает куртку. — Если ты ищешь мой дневник или что-то подобное, то зря тратишь время. Я уже много лет дневник не веду. — Между прочим, я ищу свои вещи. Мою собственность, знаешь ли, вещи, которые мне принадлежат. — Ты все свои вещи забрал. — Мне нужен паспорт. Я его потерял! — Что ж, могу точно тебе сказать: в моем ящике для нижнего белья его нет. — Он, конечно, придумывает. Она прекрасно знает, что паспорт Иэна никуда не девался — просто ему нужен предлог, чтобы порыться в ее вещах и показать ей, как ему плохо. — А зачем он тебе? Куда-то собрался? Неужели решил эмигрировать? Он хмыкает и говорит: — О, ты наверняка об этом мечтаешь! — Ну, я бы не возражала, — замечает она, перешагивает через ворох бумаг на полу и садится на кровать. — Что же, дорогая, тебе не повезло, потому что никуда я не денусь, — произносит он тоном «плохого полицейского». Иэн подошел к исполнению роли брошенного любовника с такой увлеченностью и рвением, которых ему всегда не хватало как комику, и сегодня он явно в ударе. — К тому же мне это не по карману. Ей хочется его унизить. — Неужели приглашений на комические вечера в последнее время маловато? — А ты как думаешь, дорогая? — Он разводит руки в разные стороны, демонстрируя свою небритость, немытые волосы, плохой цвет лица и всем своим видом говоря: «Вот что ты со мной сделала». Эта откровенная демонстрация жалости к себе, шоу одного актера, призванное показать, как ему одиноко, — результат шестимесячной подготовки, но сегодня у Эммы нет настроения на то, чтобы смотреть этот спектакль. — Что за новая привычка называть меня дорогая, Иэн? Не уверена, что мне это нравится. Он снова принимается за поиски, пробормотав что-то в ящик, возможно даже «Иди к черту, Эм». Может, он пьян? На туалетном столике стоит открытая банка крепкого дешевого пива. Пиво… хорошая идея. Эмма тут же решает напиться как можно скорее. Почему бы и нет? Судя по всему, всем остальным это помогает. Обрадовавшись своей затее, она идет на кухню, чтобы начать. Иэн следует за ней: — И где ты была? — Я же тебе уже сказала. В школе, на репетиции. — И что репетировали? — «Багси Мэлоун» [35]. Получается очень смешно. Хочешь пару билетиков на премьеру? — Нет, спасибо. — Там будут водяные пистолеты. — А мне кажется, ты была с мужчиной. — О, умоляю, опять ты за свое. — Она открывает холодильник. Есть полбутылки вина, но сейчас ее устроит лишь что-нибудь покрепче. — Иэн, откуда эта одержимость, что у меня кто-то есть? Почему просто не согласиться с тем, что мы друг другу не подходим? — Она с треском дергает дверцу обросшей льдом морозилки. Крошки льда рассыпаются по полу. — Но это неправда! — Отлично, как скажешь, тогда давай снова будем вместе! — За пачкой хрустящих блинчиков с мясом, которые хранятся в морозилке с незапамятных времен, лежит бутылка водки. — Ура! — Эмма протягивает блинчики Иэну. — Вот, дарю. Теперь ты их законный опекун. — Захлопнув холодильник, она берет стакан. — И кстати, даже если бы у меня кто-то был, Иэн, что из того? Мы больше не встречаемся, забыл? — Что-то такое припоминаю. И кто он? Она наливает в стакан водки на палец: — Кого ты имеешь в виду? — Твоего нового приятеля, кого же еще! Можешь все мне рассказать, я не против. — Он презрительно ухмыляется. — Мы ведь по-прежнему друзья. Эмма делает глоток и наклоняется, уперев локти в стол и прикрыв ладонью глаза. Ледяная жидкость проскальзывает вниз по пищеводу. Проходит пара секунд. — Мистер Годалминг. Директор школы. У нас роман уже девять месяцев, и, кажется, в основном меня в нем привлекает секс. По правде говоря, нам обоим как-то несолидно заниматься такими вещами. Мне даже стыдно немного. И грустно. Но, как я постоянно себе напоминаю, по крайней мере, у него нет детей! — Она смотрит на дно стакана. — Ну вот, теперь ты все знаешь. На кухне воцаряется тишина. Наконец Иэн говорит: — Ты надо мной издеваешься. — Да ты посмотри в окно, только выгляни, и сам увидишь. Он ждет в машине. Темно-синий «форд-сьерра». Иэн снова хмыкает — он ей не верит. — Не смешно, Эмма. Эмма ставит на стол стакан и делает медленный выдох: — Да, я знаю. Не смешно. Эту ситуацию никак нельзя назвать смешной, с какой стороны ни посмотри. — Она поворачивается и смотрит ему в лицо. — Я тебе уже говорила, Иэн, ни с кем я не встречаюсь. Ни в кого не влюблена и даже не собираюсь. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. — У меня есть одна теория, — напыжившись, сообщает он. — Что за теория? — Я знаю, с кем ты встречаешься. Она вздыхает: — И с кем же, Шерлок? — С Декстером! — торжествующе заявляет он. — О боже… — Эмма допивает остававшуюся в стакане водку. — Прямо в точку, а? Она невесело смеется: — Если бы это было так… — Это что еще значит? — Ничего. Иэн, как тебе прекрасно известно, я с Декстером уже несколько месяцев не разговаривала. — Это ты так говоришь! — Иэн, ты просто смешон. По-твоему, у меня с ним тайная интрижка, которую мы ото всех скрываем? — Ну, все улики именно на это указывают. — Улики? Что еще за улики? Впервые за весь вечер у Иэна пристыженный вид. — Твои тетрадки. Проходит секунда, Эмма отставляет стакан в сторону, чтобы не возникло искушения швырнуть его в Иэна. — Ты читал мои тетрадки? — Так, просмотрел одним глазком. Пару раз. За прошлые годы. — Ах ты, свинья. — Все эти стишки, десять чудесных дней в Греции, столько страсти, столько желания… — Да как ты посмел! Как ты посмел читать их тайком! — Да они повсюду валялись! Сама о чем думала? — Я думала, что тебе можно доверять и у тебя есть хоть капля достоинства! — Да мне и читать их не надо было. И так совершенно все ясно с вами двумя… — Всё, Иэн, моему терпению пришел конец! Ты уже несколько месяцев ноешь и стонешь, гудишь у меня над ухом и торчишь здесь, как побитая собака! Так знай, если еще раз ты появишься без приглашения и начнешь рыться в моих ящиках, то, клянусь, я вызову полицию. — Валяй! Вызывай! — Он делает шаг ей навстречу, раскинув руки и заполнив собой всю крошечную комнату. — Это и моя квартира тоже, забыла? — Неужели? Ты ведь ни одного счета не оплатил! Я за все платила из своего кармана! Ты и пальцем не пошевелил, только и знал, что лежать на диване и жалеть себя… — Неправда! — А те жалкие гроши, которые зарабатывал, тратил на свои дурацкие киношки и жратву! — Я тоже оплачивал счета! Когда хватало! — Но этого было недостаточно! Господи, как же я ненавижу эту квартиру, как ненавижу в ней жить. Я должна уехать отсюда, иначе сойду с ума. — Это был наш дом! — отчаянно протестует он. — Я здесь никогда не была счастлива, Иэн. Неужели ты не замечал? Я словно застряла в этой дыре, мы оба застряли. Неужели ты не чувствовал? Иэн никогда не видел ее такой, не слышал, чтобы она так разговаривала. Он потрясен, глаза круглые, как у насмерть перепуганного ребенка. Спотыкаясь, он подходит к ней. — Успокойся! — Хватает ее за руку. — Не говори так. — Отстань от меня! Я не шучу, Иэн! Отстань! Они кричат друг на друга, и она думает: о боже, мы стали одной из тех ненормальных парочек, которых слышно через стены по ночам: напьются — и давай орать. Кто-нибудь из соседей сейчас наверняка думает: не вызвать ли полицию? И как люди дошли до такой жизни? — Вон отсюда! — выдыхает она, а он в отчаянии пытается ее обнять. — Верни мне ключи и убирайся, не хочу больше тебя видеть. А потом, так же неожиданно, они вдруг оба начинают плакать, сидя на полу узкого коридора квартиры, которую купили вместе, надеясь на лучшее. Иэн, закрыв рукой лицо, пытается говорить между всхлипами и вздохами. — Я больше не могу. Почему это со мной происходит? Это просто ад какой-то. Я в аду, Эм! — Я знаю. Мне жаль. — Она обнимает его за плечи. — Почему ты меня не любишь? Почему не можешь просто взять и полюбить меня? Ведь ты когда-то меня любила? В самом начале? — Конечно. — Так почему опять не можешь полюбить? — Ох, Иэн, я просто не могу. Пыталась, но не могу. Прости. Мне очень, очень жаль… Спустя некоторое время они уже лежат на полу в том же самом месте, точно их прибило к берегу. Она склонила голову ему на плечо, протянула руку поперек его груди, вдыхая его запах — теплый, уютный, запах, к которому она уже успела привыкнуть. Наконец он говорит: — Мне пора. — Да, я тоже так думаю. Отворачиваясь, чтобы она не видела его красное, опухшее лицо, он садится и кивает в сторону кучи бумаг, тетрадок и фотографий на полу спальни: — Знаешь, что меня больше всего убивает? — Что? — Что у нас нет совместных фотографий. Тех, на которых мы вдвоем. Есть тысячи снимков, где ты с Дексом, а чтобы ты и я вместе — таких почти нет. По крайней мере, за последние годы. Как будто мы просто взяли и решили вместе больше не фотографироваться. — У нас фотоаппарат дурацкий, — неуверенно произносит она, и Иэн не возражает. — Извини, — говорит он, — что… вломился вот так, рылся в твоих вещах. Это совершенно недопустимо. — Прощаю. Только не делай так больше. — А некоторые твои рассказы ничего, знаешь. — Спасибо. Хотя ты и не должен был их читать. — Но почему? Какой смысл скрывать их ото всех? Тебе надо их кому-нибудь показать. Перестать писать только для себя. — Может, я так и сделаю. Когда-нибудь. — Я не стихи имею в виду, стихи можешь никому не показывать. Я про рассказы. Они у тебя действительно удачные. У тебя хорошо получается писать. Ты умная. — Спасибо, Иэн. Его губы начинают дрожать. — Неужели тебе и вправду было так плохо? Когда жила здесь со мной? — Мне было здорово. Просто так получилось, что ты подвернулся под горячую руку. — Хочешь поговорить? — А тут и говорить не о чем. — Понятно. — Да. Они смотрят друг на друга и улыбаются. Он стоит у двери, положив одну руку на дверную ручку, но никак не может уйти. — Хотел спросить еще кое-что. — Валяй. — Ты же с ним не встречаешься? С Декстером? А то у меня уже паранойя. Она вздыхает и качает головой: — Клянусь жизнью, Иэн. Я не встречаюсь с Декстером. — Потому что я тут прочитал в газете, что он и его подружка, ну, они расстались, вот и подумал: мы тоже расстались, и он опять свободен… — Я не видела Декстера уже… очень давно. — А у вас что-нибудь было? Пока мы были вместе? У тебя и Декстера было что-то, о чем я не знал? Потому что я не вынесу, если… — Иэн, у меня с Декстером никогда ничего не было, — отвечает она, надеясь, что он уйдет, не задав следующий вопрос. — Но ты хотела? Хотела ли она? Пожалуй, иногда. Часто. — Нет. Нет, не хотела. Мы просто друзья. — Ладно. Хорошо. — Он смотрит на нее, пытаясь улыбнуться. — Эм, я так по тебе скучаю. — Знаю. Он кладет руку на живот: — Мне так плохо от этого… — Пройдет. — Правда? Потому что мне кажется, что я схожу с ума. — Я тебя понимаю. Но помочь не могу, Иэн. — Ты всегда могла бы… передумать. — Не могла бы. И не передумаю. Прости. — Ну ладно. — Он пожимает плечами и улыбается сжатыми губами — как Стэн Лорел [36]. — Но спросить-то можно? — Думаю, вреда не будет. — Учти, я по-прежнему считаю тебя толстопопой Эммой. — Сам ты толстопопый, Иэн. — Она улыбается, потому что он ждет от нее такой реакции. — Что ж, я не буду стоять здесь и спорить с тобой! — Он вздыхает, не в силах больше изображать бодрость, и нажимает на ручку двери. — Ну ладно. Передавай привет миссис Морли. Увидимся. — До встречи. — Пока. — Пока. Он поворачивается и дергает дверь на себя, делая вид, будто она ударила его по лбу. Эмма невесело смеется, Иэн глубоко вздыхает и уходит. Некоторое время она еще сидит на полу, потом вдруг встает и, полная внезапной решимости, берет ключи и выходит из квартиры. Ее окружают звуки летнего вечера в спальном районе: крики и визг, отражающиеся от стен домов. Кое-где еще висят флаги со Дня святого Георгия [37]. Она шагает по двору. Разве не должна она иметь близкий круг неунывающих подружек, которые помогут преодолеть кризис? Разве не должна она сейчас сидеть на мягком диване в окружении шести или семи модных городских девчонок, разве не в этом смысл жизни в большом городе? Но все ее подруги или живут в двух часах езды от ее дома, или проводят вечер с семьями и бойфрендами. К счастью, отсутствие веселых подруг рядом компенсирует винный магазин со странным и депрессивным названием «Пьем каждый день». На площадке перед входом малолетние преступники на велосипедах нарезают ленивые круги, но ее уже ничем не испугаешь: она идет им навстречу, глядя прямо перед собой. Выбрав бутылку не очень сомнительного вина, она встает в очередь. У парня, что стоит перед ней, на лице вытатуирована паутина, и, ожидая, пока он отсчитает мелочь на два литра дешевого сидра, она вдруг видит в стеклянном шкафчике покрытую пылью бутылку шампанского. — Мне еще шампанского, пожалуйста, — говорит Эмма. Продавец подозрительно на нее смотрит, но видит, что деньги у нее есть — крепко зажаты в ладони. — Что-то празднуете? — Да, — отвечает она. — У меня сегодня большой праздник. — А через секунду прибавляет: — И пачку «Мальборо». Позвякивая бутылками в хлипком пакете, она выходит из магазина и вставляет между губ сигарету, точно это противоядие. И вдруг слышит: — Мисс Морли? Эмма испуганно оборачивается. — Мисс Морли! Я здесь! И тут она видит Соню Ричардс, ее протеже, ее любимицу, — та вышагивает на длинных ногах. Тощая, вечно обиженная девчонка, что играла Плута Доджера в школьном спектакле, словно преобразилась. Нынешняя Соня — настоящая красавица: высокая, уверенная, с гладко зачесанными волосами. И тут Эмма четко представляет, как выглядит со стороны и какой, должно быть, видит ее Соня: сутулая, с заплаканными глазами, сигаретой во рту на пороге магазина «Пьем каждый день». А ведь она не так давно вдохновляла Соню. Эмма прячет сигарету за спину — какой абсурд! — Как поживаете, мисс? — Кажется, Соня чувствует себя неловко, бросает взгляды по сторонам, точно жалеет, что подошла. — Отлично! Отлично! А у тебя как дела, Соня? — Хорошо, мисс. — Как колледж? Все в порядке? — Да, мне очень нравится. — В следующем году выпускные экзамены? — Точно. — Соня украдкой поглядывает на пакет с бутылками и клубы дыма, вьющиеся за спиной Эммы. — А потом в университет? — Надеюсь поступить в Ноттингем. Если наберу баллы. — Конечно, наберешь. Я уверена. — И все благодаря вам, — говорит Соня с некоторым сомнением. Молчание. Эмма в отчаянии приподнимает пакет с вином, указывая на него рукой, в которой держит сигарету: — А я тут за покупками выбежала! Соня в растерянности. — А… Ну ладно, мне пора. — Хорошо, Соня, так рада была с тобой повидаться! Удачи тебе! Всего самого хорошего! — Но Соня уже ушла, не оглянувшись, и Эмме, не просто учительнице, а вдохновителю юных сердец, остается лишь смотреть ей вслед. * * *
Позднее тем вечером случается странная вещь. Эмма лежит в полусне на диване — телевизор включен, рядом с диваном стоит пустая бутылка — и вдруг просыпается под голос Декстера Мэйхью. Правда, не понимает ни слова из того, что он говорит: что-то про шутер от первого лица, опцию «мульти» и нон-стоп «стрелялки». Растерянно и испуганно раскрыв глаза, она видит его: он стоит прямо перед ней. Эмма садится и расплывается в улыбке. Она и раньше видела эту программу. «Правила игры» — ночная передача горячих новостей и обзоров из мира компьютерных игр. Декстер вещает из бутафорской крепости, построенной из пенопластовых глыб и подсвеченной красными лампами; это своего рода чистилище, где игроки с нездоровым цветом лица, ссутулившись, сидят перед гигантским экраном, а Декстер Мэйхью заставляет их жать на кнопки все быстрее и быстрее — и убивать, убивать, убивать. Игры, или, как их называют, турниры, прерываются обзорами, в ходе которых Декстер и красотка с оранжевыми волосами с серьезным видом обсуждают новинки текущей недели. Может, все дело в том, что у Эммы маленький телевизор, но Декстер выглядит каким-то опухшим, лицо его посерело. Может, все дело в маленьком экране, но ей кажется, чего-то не хватает. Где тот обаятельный парень, которого она знала? Рассказывая о Duke Nukem 3D [38], он выглядит как-то неуверенно, даже неловко. И все же ее захлестывает волна нежности к Декстеру Мэйхью. В течение десяти лет не было такого дня, чтобы она о нем не думала. Я хочу вернуть своего лучшего друга, думает она, потому что без него все не так и все не слава богу. Надо обязательно позвонить Декстеру, думает Эмма и засыпает. Только завтра. Завтра первым делом ему позвоню.
Глава 11
Две встречи
Вторник, 15 июля 1997 года