Чичестер, графство Суссекс

Декстер и сам не заметил, как это произошло, просто в один прекрасный день проснулся и понял, что влюблен, и жизнь превратилась в сплошной праздник. Сильви Коуп. Ее зовут Сильви Коуп — прекрасное имя, и если кто-нибудь просит его рассказать о ней, он качает головой, выдыхает и говорит, что она потрясающая, просто удивительная. Она красива, разумеется, но не так, как другие, — не как пустышка с обложки мужского журнала вроде Сьюки Медоуз или Наоми, Ингрид, Иоланды, которые красивы лишь потому, что одеты по последней моде. Нет, ее красота спокойная, классическая; будь он по-прежнему телеведущим, то сказал бы, что у нее есть «класс», или даже назвал бы ее «иконой стиля». Длинные прямые светлые волосы со строгим прямым пробором; мелкие, аккуратные черты бледного лица в форме сердечка, идеально пропорциональные. Она напоминает ему героиню картины, название которой он не может вспомнить: это какое-то средневековое полотно, женщина с цветами в волосах. Вот такая она, Сильви Коуп; женщина, которая выглядела бы вполне уместно рядом с единорогом, обнимая его за шею. Высокая, стройная, немного суровая, часто серьезная — у нее редко меняется выражение лица, — она лишь хмурится или изредка обращает к небу глаза, когда он скажет или сделает какую-нибудь глупость. Сильви идеальна, и она требует того же от других. У нее чуть-чуть, самую чуточку, оттопыренные уши, и оттого, когда свет падает сзади, они светятся коралловым светом, как и пушок на ее щеках и висках. В другой жизни, когда внешность много для него значила, эти детали — красные уши, пушок на висках — могли бы показаться ему отвратительными. Но когда он смотрит на нее сейчас — она сидит напротив него за столом на английской лужайке в самый разгар лета, подперев подбородок рукой с длинными пальцами, над ними летают ласточки, а пламя свечей освещает ее лицо, прямо как на полотнах того самого художника, который любил рисовать одну свечу, — он словно загипнотизирован ее красотой. Она улыбается, глядя на него через стол, и он решает, что сегодня вечером признается ей в любви. Раньше он никогда никому не говорил «я тебя люблю», по крайней мере искренне и трезвым. Он говорил «ведь я люблю тебя, чертова стерва», но ведь это совсем другое; Декстер чувствует, что именно сейчас пришло время произнести «я тебя люблю». Он так занят обдумыванием своего плана, что на мгновение теряет нить разговора. — Так чем вы занимаетесь, Декстер? — спрашивает мать Сильви, сидящая на дальнем конце стола. Хелен Коуп — холодная, похожая на птицу женщина в бежевом кашемире. Декстер не слышит и продолжает смотреть на Сильви; та предупреждающе вскидывает брови: — Декстер? — Хм?.. — Мамочка задала тебе вопрос. — Извините, я задумался. — Он телеведущий, — говорит Сэм, один из братьев-близнецов Сильви. Сэму девятнадцать, у него спина капитана команды по гребле, самодовольная фашистская физиономия, и он копия своего братца Мюррея. — Или бывший телеведущий? — с ухмылкой прибавляет Мюррей, и оба братца встряхивают своими пепельными челками. Атлетичные, гладколицые, голубоглазые — они выглядят так, будто их вырастили в лаборатории. — Мамочка не тебя спрашивала, Мюррей, — произносит Сильви сквозь стиснутые зубы. — Ну, я все еще телеведущий, в некотором роде, — говорит Декстер и думает: я еще до вас доберусь, маленькие ублюдки. У Декстера с близнецами и раньше были стычки, еще в Лондоне. Своими ухмылками и перемигиваниями они ясно продемонстрировали, что не слишком высокого мнения о новом приятеле сестрички, что она могла бы найти кого и получше. Семейство Коупов принадлежит к той категории людей, которые всегда выигрывают и признают лишь подобных себе. А Декстер всего лишь очаровательный молодой мужчина, бывшая знаменитость, опальный шут. За столом воцаряется молчание. Или от него ждут ответа? — Извините, какой был вопрос? — спрашивает Декстер, растерявшись на мгновение, но полный решимости вернуться в седло. — Я спрашивала о вашей нынешней работе, — терпеливо отвечает миссис Коуп, ясно показывая, что тестирует Декстера как кандидата на пост нового бойфренда Сильви. — Вообще-то, я работал над парой новых программ. Сейчас мы как раз ждем, какую из них выберут. — И о чем они, эти программы? — Одна о лондонской клубной жизни — из категории «что творится в столице», а вторая спортивная. Об экстремальных видах спорта. — Экстремальные виды спорта? Что это значит? — Ну, горный велосипед, сноуборд, скейтборд… — А ты сам-то занимаешься хоть каким-нибудь экстремальным спортом? — с ухмылкой спрашивает Мюррей. — Ну, я немного занимаюсь скейтбордингом, — сдерживая злость, отвечает Декстер и замечает, что Сэм, сидящий по другую сторону стола, запихивает салфетку себе в рот. — Могли ли мы видеть вас на Би-би-си? — спрашивает Лайонел, отец Сильви. Лайонел — красивый, полный, самодовольный мужчина, как ни странно, все еще блондин, хотя ему уже под шестьдесят. — Не думаю. Мои программы обычно транслируют поздно ночью. — «Программы транслируют», «немного занимаюсь скейтбордингом»… Господи, что он такое несет? В присутствии Коупов он почему-то ведет себя так, будто находится на съемках фильма о жизни викторианской Англии. «Да, сэр, программы транслируют…» Но раз так надо, значит, надо. Мюррей, второй близнец, — а может, Сэм? — говорит с полным ртом салата: — А мы в детстве смотрели это твое шоу, «зашибись!». Там еще все время матом ругались и девки танцевали в клетках. Помнишь, мам, ты нам еще запрещала его смотреть? — О боже, это шоу? — миссис Коуп хмурится. — Что-то припоминаю, смутно. — Да ты его просто терпеть не могла, — говорит Мюррей или Сэм. — «Выключите немедленно!» — кричала ты, — добавляет второй близнец. — «Выключите! Вы повредите себе мозги!» — Забавно, моя мать говорила то же самое, — замечает Декстер, но все его игнорируют, и он тянется за бутылкой. — Так это были вы? — Отец Сильви выгибает брови, словно джентльмен за его столом вдруг оказался грубияном. — Да, я, но этим же все не ограничивалось. Я, например, брал интервью у рок-групп и кинозвезд. — Он думает, не кажутся ли со стороны хвастовством его разговоры о рок-группах и кинозвездах, но не успевает понять — близнецы обрушивают на него новый удар. — Ну и как, по-прежнему тусуешься с кинозвездами? — говорит с притворным восторгом один арийский ублюдок. Декстер решает ответить честно, но без сожалений и жалости к себе: — Да нет. Уже нет. Это все… в прошлом. — Декстер скромничает, — подает голос Сильви. — Ему постоянно делают новые предложения. Просто он очень разборчив, что касается экранной работы. А на самом деле он хочет быть продюсером… У Декстера своя продюсерская компания! — гордо добавляет она, и родители кивают с одобрением. Бизнесмен, предприниматель — такое амплуа им гораздо больше по вкусу. Декстер тоже улыбается, но от правды не убежишь: в последнее время предложений у него раз-два и обчелся. У «Мэйхем ТВ» так и не появилось ни одного клиента, даже ни одного потенциального клиента — компания по-прежнему существует лишь в виде логотипа на дорогой бумаге. Его агент Аарон его бросил. Нет ни заказов на озвучку роликов, ни на рекламу, даже приглашения на премьеры приходят все реже. Он больше не является лицом элитного сидра, его членство в покерном клубе незаметно приостановили, и даже парень, что играет на барабанах в Jamiroquai, больше не звонит. Тем не менее, несмотря на все это, несмотря на все неудачи в карьере, он чувствует себя хорошо, потому что влюблен в Сильви, прекрасную Сильви, и на выходные они всегда куда-нибудь уезжают. Выходные обычно начинаются и заканчиваются в аэропорту Стэнстед, откуда они летят в Геную или Бухарест, Рим или Рейкьявик. Сильви планирует эти поездки с точностью военного вторжения. Поразительно красивая пара из европейской столицы, они останавливаются в эксклюзивных маленьких отелях-бутиках, гуляют и ходят по магазинам, ходят по магазинам и гуляют, пьют черный кофе из крошечных чашечек в уличных кафе, а потом запираются в роскошном номере, отделанном в естественных тонах, обставленном в минималистском стиле, с непременной душевой кабиной и стеблем бамбука в высокой узкой вазе. Свободные от прогулок по маленьким частным лавкам крупных европейских городов вечера они проводят в Западном Лондоне с друзьями Сильви — хрупкими, красивыми девушками с высокомерным лицом и их розовощекими толстозадыми бойфрендами, которые, как и Сильви и ее подружки, работают в сфере маркетинга или рекламы в Сити. По правде говоря, эти суперуверенные в себе супербойфренды ее подружек не совсем в его вкусе. Они напоминают ему старост и отличников из его колледжа: не то чтобы с ними было неприятно общаться, просто они совсем не отвязные. Но ничего. Нельзя же всю жизнь тусоваться, да и потом, более упорядоченный и спокойный образ жизни тоже имеет свои преимущества. Благопристойность и пьяный угар не слишком сочетаются, поэтому, за исключением одного бокала шампанского и вина за ужином, Сильви не пьет. Она также не курит, не употребляет наркотики, не ест красное мясо, хлеб, рафинированный сахар и картофель. Но самое главное, она не терпит, когда Декстер напивается. Его слава знаменитого мастера по коктейлям для нее ничего не значит. Для нее опьянение — это стыд, недостойный мужчины, и Декстер уже не раз оказывался в одиночестве в конце вечера всего лишь из-за третьего по счету мартини. Хотя вслух Сильви никогда об этом не заговаривала, его поставили перед выбором: или ты бросаешь пить и разбираешься со своими проблемами, или до свидания. Поэтому в последнее время его все реже мучает похмелье, все реже у него идет носом кровь и все реже по утрам он испытывает угрызения совести и ненавидит себя. Он больше не ложится спать с бутылкой красного на случай, если ночью захочется пить, и за это он благодарен Сильви. Он чувствует себя новым человеком. Но самое удивительное в Сильви то, что она нравится ему больше, чем он ей. Ему по душе ее прямота, ее уверенность и самообладание. Ее беспощадная, не терпящая извинений амбициозность и вкус ко всему дорогому и безупречному. Разумеется, ему нравится, как она выглядит и как они выглядят вместе, но он также любит ее за полное отсутствие сентиментальности; она тверда, прекрасна и желанна, как алмаз, и впервые в жизни он выступает в роли охотника. На первом свидании в разорительно дорогом французском ресторане в Челси он вслух поинтересовался, хорошо ли она проводит время. Прекрасно, ответила она; просто она не любит смеяться на людях, потому что от смеха появляются морщины. И хотя при этих словах у него по коже пробежал холодок, он также проникся уважением к ее твердости. Этот первый визит в дом ее родителей — часть долгого уик-энда. Они заехали в Чичестер, а потом двинутся дальше по шоссе М3 и снимут коттедж на полуострове Корнуэлл, где Сильви будет учить его кататься на сёрфе. Конечно, ему не стоит брать столько выходных, нужно работать или искать работу. Но, представив Сильви, такую суровую и раскрасневшуюся, в гидрокостюме и с волосами, стянутыми в хвостик, он не может удержаться. Он смотрит на нее, словно спрашивая, какое произвел впечатление, и она ободряюще улыбается. Пока все нормально; он наливает себе последний бокал вина. Слишком много пить нельзя. С такими людьми надо всегда быть собранным. После десерта — сорбе с клубникой из их собственного сада, которое он нахваливал на все лады, — Декстер помогает Сильви отнести тарелки в дом, особняк из красного кирпича, похожий на навороченный кукольный домик. Они стоят в кухне, отделанной в викторианском стиле, и загружают посуду в посудомоечную машину. — Я все время путаю твоих братьев. — Я их так различаю: Сэм злобный, а Мюррей гадкий. — Кажется, я им не очень нравлюсь. — Им никто не нравится, кроме собственной персоны. — По-моему, они считают меня выскочкой. Она протягивает руку поверх корзинки со столовыми приборами и берет его ладонь: — Так ли важно, что о тебе думают мои родственники? — Не знаю. А тебе важно, что обо мне думают твои родственники? — Пожалуй, отчасти. — Значит, и мне, — говорит он совершенно искренне. Она замирает и пристально на него смотрит. Сильви не любит ни смеяться на людях, ни публично демонстрировать привязанность — объятия и прочие телячьи нежности. Секс с ней похож на особо сложную партию в сквош: когда все заканчивается, у него болят все мышцы и обычно возникает ощущение, что он проиграл. Физический контакт между ними редок, но когда это все же случается, это происходит неожиданно и развивается стремительно, словно разворачивается пружина. Как сейчас: Сильви вдруг кладет одну руку ему на затылок и крепко целует, одновременно схватив другой рукой его руку и просунув ее себе между ног. Он смотрит ей в глаза — они широко раскрыты, полны чувства — и придает подобающее выражение своему лицу, обозначающее страсть, а не боль оттого, что ему прищемило ногу дверцей посудомоечной машины. Он слышит, как родственники Сильви заходят в дом; грубые голоса близнецов гремят в коридоре. Пытается отстраниться, но его нижняя губа крепко зажата меж зубами Сильви и комично оттягивается, как в диснеевском мультфильме. Декстер стонет от боли, и Сильви смеется и отпускает его губу — та, как роликовая штора, со шлепком возвращается на место. — Не могу дождаться, когда мы окажемся в постели, — шепчет Сильви, а он проверяет, не идет ли из губы кровь. — Что, если твои услышат? — А мне все равно. Я уже большая. — Он думает, не признаться ли ей в любви прямо сейчас. — Боже, Декстер, нельзя прямо так класть кастрюли в машину, их надо сначала сполоснуть! — Она идет в гостиную, предоставив ему споласкивать кастрюли. Декстер не робкого десятка, но есть что-то в этом семействе с их самодовольством и самодостаточностью, что заставляет его занять оборонительную позицию. Дело даже не в положении — он и сам выходец из привилегированных кругов, разве что его семья куда более богемная и либеральная, чем консерваторы Коупы. Нет, ему не дает покоя то, что здесь он словно обязан доказывать, что он не неудачник. Коупы из тех, кто встает с рассветом, совершает горные прогулки и озерные заплывы; они здоровые, энергичные, лучшие во всем, и он решает, что не даст им себя запугать. Когда он входит в гостиную, близнецы поворачиваются к нему и тут же замолкают, точно они его обсуждали. Он уверенно улыбается и садится на один из диванов с цветочной обивкой. Гостиная обставлена в стиле загородного отеля, здесь даже журналы разложены веером на кофейном столике: «Загородная жизнь», «Частный детектив», «Экономист»… Воцаряется тишина. Слышно, как тикают часы, и Декстер уже собирается полистать «Домашний очаг», но в этот момент Мюррей говорит: — А давайте сыграем в «Мориарти»! Все члены семьи, включая Сильви, издают возглас одобрения. — Что за «Мориарти»? — спрашивает Декстер, и Коупы дружно качают головой, осуждая невежество чужака. — Это замечательная, просто замечательная домашняя игра! — говорит Хелен. Декстер за весь вечер ни разу не видел ее такой возбужденной. — Мы столько лет в нее играем! — Тем временем Сэм сворачивает «Дейли телеграф» в жесткую продолговатую трубочку. — Правила вкратце такие: одному из играющих завязывают глаза и дают свернутую газету. Он становится на колени напротив второго… — …у которого тоже завязаны глаза, — подхватывает Мюррей, одновременно роясь в ящиках антикварного письменного стола в поисках клейкой ленты. — И тот, у кого свернутая газета, говорит: «Ты здесь, Мориарти?» — Мюррей бросает скотч Сэму. — И второй должен отклониться или увернуться и ответить: «Да!» или «Здесь!» — Сэм сворачивает газету плотным рулоном. — И, ориентируясь на звук, надо попытаться ударить соперника свернутой газетой! — Всего дается три попытки, и если все три раза промахнешься, становишься тем, кого должен ударить следующий игрок, — заключает Сильви в полном восторге от того, что им предстоит сыграть в эту викторианскую игру. — А если удастся побить соперника, то сам выбираешь себе следующую жертву. По крайней мере, мы играем именно так. — Итак. — Мюррей похлопывает себя по ладони бумажной дубинкой. — Как тебе такой экстремальный вид спорта? Общим решением Сэм объявляется ведущим, а чужак, то есть Декстер, — его жертвой; дубинка, разумеется, достается Сэму. Полем битвы становится большой выцветший ковер посреди гостиной, и Сильви отводит Декстера на место, становится сзади и завязывает ему глаза большой белой салфеткой — настоящая принцесса, оказывающая любезность верному рыцарю. Декстер в последний раз смотрит на Сэма, который стоит на коленях напротив него и ухмыляется с завязанными глазами, похлопывая свернутой газетой по ладони, и вдруг понимает, что должен во что бы то ни стало выиграть эту игру и доказать этой семье, чего он стоит. «Покажи им», — шепчет Сильви, обдавая его ухо своим горячим дыханием, и он вспоминает кухню, свою руку у между ног у Сильвии. Она берет его за локоть и помогает ему опуститься на колени; теперь игроки стоят напротив друг друга в тишине, как гладиаторы на арене, устланной персидским ковром. — Начнем игру! — объявляет Лайонел тоном императора. — Ты здесь, Мориарти? — с усмешкой произносит Сэм. — Здесь, — отвечает Декстер и отклоняется назад, как танцор лимбо. Первый удар приходится ему прямо под глаз. «Ууу! Ой!» — восклицают Коупы, смеясь над его болью. — Больно, наверное, — издевательски замечает Мюррей, но Декстер добродушно и громко смеется, словно говоря: «Вот парень молодец!», — хотя испытывает сильнейшее унижение. — Задел-таки! — говорит он, потирая щеку. Сэм, уже учуявший запах крови, снова спрашивает: — Ты здесь, Мориарти? — Зде… Не успевает Декстер пошевельнуться, как дубинка ударяет его по ягодице. Он вздрагивает и валится набок; Коупы снова покатываются со смеху, а Сэм тихо шипит: «О да». — Умница, Сэмми, — говорит мамочка, гордясь своим сыночком, и Декстер вдруг понимает, что ненавидит эту долбаную идиотскую игру, которая, видимо, является в этой семейке извращенцев чем-то вроде ритуального унижения. — Два ноль в твою пользу, — гогочет Мюррей. — Молодец, братишка. Я вам обоим покажу, братишки, думает Декстер, кипя от ярости. Ведь больше всего он ненавидит, когда над ним смеются, а эта семейка вдобавок ко всему явно считает его неудачником, прогоревшим и недостойным звания бойфренда их драгоценной Сильви. — Кажется, я понял, в чем смысл этой игры, — со смехом произносит он, призывая на помощь свое чувство юмора и одновременно мечтая расквасить Сэму физиономию кулаком… — Приготовьтесь, сейчас что-то будет, — снова говорит Мюррей своим издевательским голоском. …или сковородой, тяжелой чугунной сковородкой… — Я думаю, три ноль у нас в кармане. …или молотком, или лучше кувалдой… — Ты здесь, Мориарти? — спрашивает Сэм. — Здесь! — отвечает Декстер и, как ниндзя, выгибается в талии, наклонившись вправо. В третий раз Сэм ударяет его сверху по плечу свернутой газетой, как кинжалом; Декстер падает спиной на кофейный столик. Удар так силен и точен, что он не сомневается: Сэм подглядывает; но, сорвав повязку, чтобы уличить его в жульничестве, он видит перед собой лишь Сильви, которая склонилась над ним и смеется, смеется от души, несмотря на то что от смеха появляются морщины. — Вот это удар! Стопроцентное попадание! — визжит нацистский ублюдок Мюррей. Декстер поднимается на ноги, сделав радостную гримасу. Ему снисходительно аплодируют. — УРРРААААА! — вопит Сэм, оскалившись, краснея и победно ударяя себя кулаками в грудь. — Может, в следующий раз больше повезет! — утешает Декстера Хелен, кровожадная римская императрица. — Ты еще научишься, — смеется Лайонел, а Декстер в ярости замечает, что близнецы прикладывают ко лбу руку, изображая большим и указательным пальцами букву «L». Неудачник ^[42]. — Я все равно тобой горжусь, — мурлычет Сильви, взъерошив его волосы и похлопав по колену. Он падает на диван с ней рядом. Разве она не должна быть на его стороне? Когда дело доходит до лояльности, она все равно остается одной из них. Турнир продолжается. Мюррей шлепает Сэмюэла, Лайонел шлепает Мюррея, затем его побивает Хелен, и все это происходит в радостной, веселой атмосфере — все эти тычки и шлепки свернутой в трубку газетой. Когда он, Декстер, получал по лицу твердой, как деревяшка, газетой, Коупы не были такими добродушными. Утонув глубоко в мягком диване, он смотрит на них, насупившись, и в качестве мести молча решает опустошить бутылку лучшего кларета Лайонела. Было время, когда Декстер был способен с юмором воспринимать такие вещи. Будь ему двадцать три, он был бы более уверен, обаятелен, не сомневался бы в своих силах; но теперь эти качества куда-то делись, и по мере того, как бутылка пустеет, его настроение ухудшается. Затем Хелен побеждает Мюррея, Сэм выигрывает у Хелен, и вот настает черед Сэма бить сестру. Декстер не без удовольствия и гордости наблюдает, как ловко играет Сильви; она легко увертывается от отчаянно пытающегося ее задеть брата — такая гибкая, спортивная, его золотая девочка. Он смотрит с улыбкой, устроившись на диване, и уже думает, что о нем все забыли. Но тут Сильви протягивает ему газету со словами: — Иди сюда. Твоя очередь! — Но ты же выиграла! — Знаю, но ты еще ни разу не был ведущим, бедняжка. — Она жалостливо морщит губы. — Давай. Попробуй. Побей меня! Коупы в восторге — они издают нечто вроде глухого звериного рыка, демонстрируя свое возбуждение, которое, как это ни отвратительно, сродни сексуальному. Он понимает, что у него нет выбора. На карту поставлена его честь, честь рода Мэйхью. Декстер торжественно опускает стакан, встает и берет газету. — Ты уверена? — спрашивает он, опускаясь на колени на расстоянии вытянутой руки. — Ведь я неплохо играю в теннис. — О, я-то уверена, — отвечает она, провокационно улыбаясь и встряхивая запястьями, как гимнастка. Мюррей завязывает ей глаза. — И кажется, у меня должно получиться, — добавляет Декстер. За его спиной Сэм затягивает повязку, как жгут, говоря: — Сейчас увидим. На арене воцаряется тишина. — Готова? — спрашивает Декстер. — О да. Он сжимает свернутую газету обеими руками, подняв их на уровень плеч. — Уверена? — Если ты готов, то и я… На секунду перед внутренним взором Декстера возникает образ бейсболиста на поле, и он наносит мощнейший удар сверху вниз по диагонали, сопровождаемый громким свистом. Из-за того, что глаза завязаны, сила удара кажется огромной; вибрация проходит по обеим рукам и отдается в груди. За ударом следует секунда немой тишины, и Декстеру на мгновение кажется, что он все сделал просто замечательно. А потом он слышит треск, и Коупы с ужасом вскрикивают: — СИЛЬВИ! — О боже! — Дорогая, милая, с тобой все в порядке? Декстер срывает повязку и видит, что Сильви каким-то образом оказалась в дальнем углу комнаты; она лежит у камина, как марионетка, которой обрезали все ниточки. Глаза широко раскрыты и моргают, а ладонь закрывает лицо, но он все равно видит темную струйку крови, вытекающую у нее из носа. Она тихо постанывает. — Господи, Сильви, извини! — Он вскакивает и устремляется через комнату, но семейство уже окружило ее плотным кольцом. — Господи, Декстер, о чем ты только думал? — рычит побагровевший Лайонел, вытянувшись в полный рост. — Ты не спросил «Ты здесь, Мориарти»!!! — визжит мать Сильви из центра стаи. — Не спросил? Извините… — Нет, ты просто набросился на нее как ненормальный! — Как сумасшедший… — Извините. Извините, я забыл… Я был… — Пьян! — вопит Сэмюэл. Слова зависают в воздухе. — Ты пьян, чувак. Да ты в стельку! Все оборачиваются и злобно сверкают на него глазами. — Это случайность. Наверное, просто задел лицо не под тем углом. Сильви дергает Хелен за рукав. — Очень страшно выглядит? — чуть не плача, спрашивает она, медленно отведя ладонь от лица. Ее нос похож на шарик клубничного сорбе. — Не так уж плохо, — выдыхает Хелен и зажимает рот рукой. Сильви морщится и начинает плакать. — Дайте мне посмотреть! Дайте мне посмотреть! Отведите в ванную! — хнычет она, и Коупы помогают ей подняться. — Это просто дурацкий несчастный случай… — говорит Декстер. Сильви проходит мимо него, держась за руку матери и глядя прямо перед собой. — Хочешь, я тоже с тобой пойду? Сильви? Сильви? — Ему никто не отвечает, и он с жалким видом смотрит, как мать ведет ее по коридору и по лестнице в ванную. Шаги затихают. Декстер остался наедине с мужской частью семейства Коупов. Те злобно зыркают на него, как неандертальцы. Он инстинктивно сжимает в кулаке свое единственное оружие, плотно свернутый экземпляр сегодняшней «Дейли телеграф», и говорит единственное, что приходит в голову: — Больно, наверное. * * *

Четверг, 15 июля 1999 года

Сомерсет

И вот они посыпались. Роскошные конверты из тисненой бумаги ложились на коврик неиссякаемым потоком. Свадебные приглашения. Это была далеко не первая волна. Кое-кто из их ровесников стали мужем и женой еще в университете, но то были балаганные студенческие пирушки, пародия на взрослую свадьбу, что-то вроде шуточных студенческих «званых обедов», когда все наряжались в вечерние платья и ели макаронную запеканку с тунцом. Вместо свадебных приемов устраивали пикники в местном парке, гости являлись в костюмах и бальных платьях из секонд-хенда, а потом все шли в паб. На свадебных фотографиях тех лет невеста с женихом обычно изображены чокающимися кружками пива; невеста при этом могла сжимать сигарету густо накрашенными красной помадой губами. Да и свадебные подарки были скромными: сборник модной музыки на кассете, долгоиграющая пластинка, фотоколлаж в дешевой рамке, набор свечей. Университетская свадьба была чем-то вроде забавной выходки, бунтарства в легкой форме — это было равносильно тому, чтобы сделать маленькую татуировку, которую никто никогда не увидит, или обрить голову в знак протеста. Второй волне, свадьбам двадцатипятилетних, еще удалось сохранить кое-что от той непринужденной, домашней атмосферы. Гости собирались в местных клубах и родительских садах, свадебные обеты писали сами, ни в коем случае не приплетая религию, и кто-то неизменно читал то стихотворение о дожде, у которого слишком маленькие ладошки ^[43]. Но прагматизм уже тогда начал показывать свое холодное и жесткое лицо. Идея «реестра свадебных подарков» уже витала в воздухе. Пожалуй, в будущем следует ожидать и четвертой волны — волны вторых браков, не то радостных, не то грустных событий, все участники которых испытывают легкий дискомфорт и спешат свернуть праздник к половине десятого, чтобы не утомились многочисленные дети. «Мы не хотели устраивать ничего грандиозного, — обычно говорят в таких случаях жених с невестой. — Просто повод для маленькой вечеринки». Но в данный момент, в этом году, на взлете третья волна — третья волна, которой до сих пор не было равных в мощности, великолепии и разрушительной силе. Это свадьбы людей от тридцати до тридцати пяти лет, — на этих празднествах уже никто не смеется. Третью волну не остановить. Очередной роскошный кремовый конверт почтальон приносит почти каждую неделю. Конверт, такой толстый, будто внутри бомба, содержит замысловато выполненное приглашение — триумф бумажной инженерии, — а также внушительный список телефонов, электронных адресов, веб-сайтов и инструкций, как добраться, что надеть и где покупать подарки. Места в загородных отелях бронируются блоками; вылавливаются целые стаи лосося; огромные шатры возводятся за одну ночь, как бедуинские палаточные города. Дымчато-серые смокинги и цилиндры берутся напрокат и носятся с самым серьезным видом, а флористам и рестораторам, струнным квартетам и учителям танцев, изготовителям ледяных скульптур и одноразовых фотоаппаратов остается лишь расширить карман и порадоваться. Группы, более-менее прилично исполняющие соул, падают с ног от усталости. Снова в моде церкви, а еще у счастливых пар нынче принято проделывать короткий путь от места бракосочетания к месту приема на лондонских автобусах с открытым верхом, воздушных шарах, верхом на белоснежных скакунах или на частных самолетах. Свадьба требует поистине сверхчеловеческой любви и отдачи, а также множества отгулов за свой счет, причем в основном от гостей. Коробка конфетти стоит восемь фунтов. Мешок с рисом из лавки на углу в качестве конфетти уже не годится. Мистер и миссис Киллик имеют честь пригласить Эмму Морли и спутника на бракосочетание Тилли Киллик и Малькольма Тайдвелла. Эмма сидела на бензозаправке в своей новой машине, своей самой первой машине, сильно подержанном «фиате-панда», держала в руках приглашение и предчувствовала неизбежное — что и на этой свадьбе будут мужчины с сигарами, а кто-нибудь из англичан непременно вырядится в килт. Эмму Морли и спутника… Она снова раскрыла автомобильный атлас — древнее издание, в котором не хватало карт пары больших городов с пригородами. Развернула его на сто восемьдесят градусов, затем на девяносто в обратную сторону, но с таким же успехом она могла бы ориентироваться по Книге судного дня. Эмма швырнула атлас на пассажирское сиденье, где должен был сидеть ее несуществующий «спутник». Эмма была кошмаром на дороге — водила небрежно, а при виде препятствий цепенела; первые пятьдесят миль она проехала, по рассеянности водрузив на нос очки, хотя с утра надела контактные линзы, так что ей казалось, что другие машины угрожающе выскакивают ниоткуда, как инопланетные космические корабли. Частые остановки были нужны, чтобы стабилизировать кровяное давление и промокнуть капли пота над верхней губой. Она порылась в сумочке и посмотрелась в зеркало, стараясь не кривляться, чтобы отражение было реалистичным. Помада была слишком красная и вызывающая, а нарумяненные щеки выглядели неестественно, как грим комической актрисы эпохи Реставрации. И, почему, подумала Эмма, почему я всегда похожа на девчонку, намазавшуюся маминой косметикой? Она также сделала классическую ошибку и вчера пошла к парикмахеру — нет, простите, к стилисту, — так что ее волосы до сих пор напоминали вчерашнее высокохудожественное многослойное взбитое сооружение, то, что ее мама называла «укладкой». Она в отчаянии одернула подол своего платья — это было одеяние в китайском стиле из ярко-синего шелка, или искусственного шелка, делавшее ее похожей на пухлую забитую официантку из заведения под названием «Золотой дракон». Когда она садилась, ткань пузырилась и натягивалась, а от «шелка» в сочетании с дорожной нервотрепкой она вся вспотела. У кондиционера в машине были две настройки: «Взлетное поле» и «Сауна», и вся ее элегантность испарилась еще в Мэйденхеде — остались лишь два влажных пятна под мышками. Она рассмотрела их, подняв локти, и подумала: не вернуться ли обратно домой и переодеться? Или просто повернуть обратно. Вернуться домой да и остаться там, поработать над книгой. Ладно бы она и Тилли Киллик до сих пор были лучшими подругами. Но нет, те мрачные дни, когда Тилли сдавала ей комнату в крошечной квартирке в Клэптоне, отбросили на их отношения длинную тень, и они так и не решили старый спор о возврате залога. Нелегко желать новобрачным всего хорошего, когда невеста должна тебе пятьсот фунтов. С другой стороны, там будут все ее старые друзья. Сара Си, Элисон, Сита, близнецы Уостон, Боб, Мари с прической «взрыв на макаронной фабрике», Стефани Шоу из издательства, Кэллум О'Нил, разбогатевший владелец сети забегаловок. И Декстер. Декстер со своей подружкой. В тот самый момент, когда Эмма сушила подмышки у вентиляционного отверстия и размышляла, что делать, Декстер пронесся мимо незамеченным в своей спортивной «мазде». Рядом сидела Сильви Коуп. — И кто там будет? — спросила Сильви, сделав тише музыку. Сегодня она выбирала музыку, и выбрала группу Travis. Сильви не слишком любила музыку, за исключением группы Travis. — Куча народу из университета. Пол, Сэм, Стив О'Ди, Питер и Сара, близнецы Уотсоны. И Кэллум. — Кэллум. Мне он так нравится. — Мари с прической «взрыв на макаронной фабрике», Боб. Подумать только, я столько лет их не видел. Моя старая подруга Эмма. — Еще одна бывшая? — Нет, она не бывшая. — Старая интрижка? — И не интрижка. Просто старая подруга. — Та учительница английского? — Она уже не учительница. Ты с ней разговаривала на свадьбе Боба и Мари, помнишь? В Чешире. — Смутно припоминаю. Довольно привлекательная, кстати. — Наверное. — Декстер пожал плечами. — Мы вроде как поссорились, долго не общались. Я тебе рассказывал. Помнишь? — У меня все твои подружки в голове смешались. — Она отвернулась к окну. — Так у тебя с ней что-нибудь было? — Да не было у нас ничего! — А с невестой? — Тилли? А что с ней? — С ней у тебя был секс? Декстер вспоминает декабрь 1992-го и ту ужасную квартиру в Клэптоне, где вечно пахло жареным луком. Все началось с массажа стоп и как-то само собой безумно закрутилось. А Эм