— Итак, сначала плохие новости. «Правила игры» закрывают. — Как это? Ты серьезно? — Да. — Хм… Ясно. Хм… А они объяснили почему? — Нет, Декси, им просто кажется, что они не сумели донести тонкую романтическую притягательность компьютерных игр до ночной аудитории. Руководство канала считает, что программе чего-то не хватает, поэтому и закрывают шоу. — Понятно. — И запускают новое, с новым ведущим. — Под новым названием? — Нет, название осталось прежнее: «Правила игры». — Хм… Так значит, это то же шоу. — Ну, они собираются внести значительные изменения. — Но шоу-то по-прежнему называется «Правила игры»? — Да. — И декорации те же, формат, все остальное? — Практически. — Но ведущий другой. — Да. Ведущий другой. — И кто же? — Не знаю. Но точно не ты. — А они не сказали кто? — Сказали, возьмут кого-то моложе. Кого-то моложе, так как им нужна более юная аудитория. Больше ничего не знаю. — В общем, другими словами, меня уволили. — Что ж, наверное, можно и так сказать, хотя, по их словам, они просто решили выбрать другое направление. Обратное от тебя. — Ясно. М-да… А хорошие новости? — Извини? — Ты сказал, сначала плохие новости — они закрывают программу. А хорошие? — Это все, Декстер. У меня больше новостей нет. * * *
В это же время всего в двух милях, на другом берегу Темзы, Эмма Морли и ее старая подруга Стефани Шоу поднимаются в лифте. — Главное, повторю еще раз, Эмма, не позволяй ей себя запугать. — С чего это мне ее бояться? — В издательском бизнесе о ней легенды ходят. У нее та еще репутация. — Та еще репутация? И с чем это связано? — Скажем так, она… яркая индивидуальность, — отвечает Стефани Шоу. И добавляет шепотом, хотя, кроме них, в лифте никого нет: — Как редактору ей равных нет, просто она немного… с заскоками, вот. Следующие двадцать этажей они едут в молчании. Стефани Шоу невообразимо модная, аккуратненькая, в накрахмаленной белой рубашке — нет, не рубашке, а блузке — и узкой черной юбке до колен. Волосы уложены в безупречное маленькое каре, и она совсем не похожа на угрюмую девочку-гота, что много лет назад сидела рядом с ней на лекциях. Эмма с удивлением обнаруживает, что рядом со старой знакомой чувствует себя неуютно: ее смущает ее профессионализм, деловитая манера общения. Ведь Стефани Шоу наверняка приходилось даже увольнять людей! Она теперь наверняка говорит что-то вроде «Сделайте мне копию вот этого документа!». Если бы Эмма так вела себя в школе, ее бы обсмеяли. Эмма стоит в лифте, сцепив руки перед собой, и ей вдруг хочется захихикать. Ей представляется, будто она и Стефани играют в игру под названием «Офис». На тридцатом этаже дверь лифта открывается. Эмма видит перед собой просторное помещение с высокими затемненными окнами с видом на Темзу и Ламбетский дворец [39]. Когда она впервые приехала в Лондон и, полная надежд, писала наивные письма издателям, она представляла, как пожилые секретарши в очках со стеклами в форме полумесяца в тесных, старых георгианских особняках разрезают конверты ножами для бумаг с рукояткой из слоновой кости. Но этот офис светлый, стильный, новехонький — образцовое рабочее место современного сотрудника СМИ. Единственное, что утешает, — горы книг на полу и столах; на первый взгляд кажется, что книги сложены бессистемно и грозят обрушиться. Стефани выходит из лифта, и Эмма следует за ней; повсюду из-за стопок с книгами выглядывают люди, рассматривая новенькую, а она тем временем пытается одновременно идти и снимать куртку. — Я, конечно, не могу гарантировать, что она всю твою книгу прочла… или вообще ее открывала, раз уж на то пошло, но если она пригласила тебя на встречу, Эм, это уже очень хороший знак, правда. — Спасибо тебе большое, Стефани. — Поверь, Эм, твоя книга действительно хороша. Иначе я не стала бы ее ей показывать. Не в моих интересах подсовывать ей всякую чушь. * * *
Это была история о школьной жизни, романтическая история для детей постарше, действие которой разворачивалось в обычной школе в Лидсе. Что-то вроде подросткового сериала, только более реалистичного, менее приукрашенного; в центре сюжета — репетиции школьного спектакля, «Оливер», а повествование ведется от лица Джули Крисколл, хамоватой сорвиголовы, играющей Плута Доджера. Были в книге и иллюстрации: небрежные рисунки, карикатуры и облачка с саркастическими репликами героев — все как в дневнике тринадцатилетней девчонки, вперемешку с текстом. Разослав первую часть объемом двадцать тысяч слов, она стала терпеливо ждать, пока не получила отказ от всех издательств. Это был полный набор стандартных фраз: «Не наш формат»; «Извините, ничем не можем помочь»; «Надеемся, в другом издательстве вам больше повезет». Утешал Эмму в этих отказах только их туманный характер; для нее было совершенно очевидно, что ее рукопись никто не читал — ей просто отвечали стандартным письмом. Из всех книг, что она начинала и бросала, эта была единственной, которую после прочтения не хотелось швырнуть через комнату. Эмма знала, что книга хорошая. Но понимала, что придется задействовать связи. Несмотря на то, что немало ее друзей по колледжу ныне занимали влиятельные посты, она дала себе клятву никогда ни у кого не просить одолжения: дергать за рукав более успешных бывших однокашников было для нее равносильно тому, чтобы просить денег у друзей. Но писем с отказами накопилось уже на целую папку, а, как не уставала напоминать ей мама, моложе Эмма не становилась. И вот как-то в обеденный перерыв она отыскала пустой класс, сделала глубокий вдох для храбрости и позвонила Стефани Шоу. Они не общались уже три года, но, по крайней мере, между ними всегда существовала взаимная симпатия, и, приятно поговорив о том о сем, Эмма наконец решилась задать вопрос: не согласится ли Стефани кое-что прочитать? Кое-что, что она, Эмма, написала. Пару глав и синопсис дурацкой детской книжки. Про школьный мюзикл. * * *
И вот она здесь, встречается с издателем — с настоящим издателем! Ее трясет от выпитого кофе, тошнит от волнения, и общему беспокойству способствует также то, что сегодня она была вынуждена «прогулять» работу. А ведь сегодня важное учительское собрание, последнее перед каникулами, а она утром проснулась и, как нерадивый ученик, зажала нос и позвонила секретарю, промямлив что-то про желудочный грипп. Секретарша ей не поверила — это было слышно даже по телефону. Так что теперь жди разноса от мистера Годалминга. Фил будет вне себя от ярости. Но сейчас ей некогда об этом беспокоиться, потому что они уже подошли к угловому кабинету — занимающему дорогостоящую коммерческую площадь стеклянному кубу, внутри которого спиной к Эмме стоит хрупкая женская фигурка на фоне умопомрачительной панорамы Лондона от собора Святого Павла до здания Парламента. Стефани показывает на маленький стул у двери: — Ну вот. Жди здесь. А потом заходи ко мне. Расскажешь, как все прошло. И помни — главное, не бояться… * * *
— А они не сказали почему? Почему меня уволили? — Вообще-то, нет. — Брось, Аарон, скажи. — Ну, если дословно, то… если дословно, они сказали, что ты выглядишь как человек из тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. — О… О… Хм… Ну да ладно. Пошли они, а? — Именно, я им то же самое сказал. — Так прямо и сказал? — Ну, я ответил, что мне неприятно. — О'кей. А какие у нас еще варианты? — Да никаких. — Никаких? — Ну, есть та программа, где роботы сражаются, а ты должен… ну, типа объявлять выход роботов. — А зачем роботам сражаться? — Что я могу ответить? Такова их природа, наверное. Роботы агрессивны. — Что-то мне так не кажется. — Ясно. Ну, тогда, может, передача об авто на канале «Мужчины и машины»? — Спутниковое ТВ? Издеваешься? — Спутниковое и кабельное — это наше будущее, Декс. — А что же национальные каналы? — Там пока ничего. — Но есть же что-то для Сьюки Медоуз, есть что-то для Тоби Морея… В последнее время как телек ни включишь, везде этот чертов Тоби Морей. — Ну, это же телевидение, Декс. Тоби сейчас в моде. Просто мода такая, понимаешь? Раньше ты был модным, теперь он. — Я был модным?! — Я не говорю, что ты вышел из моды, нет. Просто у всех бывают взлеты, падения… вот и всё. Мне кажется, тебе надо подумать о смене амплуа. Надо, чтобы люди начали воспринимать тебя иначе. Мы должны изменить твою репутацию. — Погоди-ка… а у меня есть репутация? * * *
Эмма сидит на маленьком стуле с обтянутым кожей сиденьем и ждет, и ждет, и смотрит, как все в офисе занимаются своими делами. К стыду своему, она отчасти завидует обитателям этой корпоративной вселенной, которые кажутся такими молодыми и крутыми профессионалами. Но она знает, что завидует всего лишь внешним атрибутам. В этом офисе нет ничего особенного, он ничем не отличается от других, однако по сравнению со средней школой Кромвелл-роуд он выглядит совершенно футуристично: полная противоположность учительской с кружками в пятнах от чая, видавшей виды мебелью и унылым расписанием дежурств, атмосферой неприветливости, жалоб и недовольства. Конечно, дети просто замечательные, точнее, некоторые дети и иногда, но в последнее время она все чаще конфликтует с учениками, и это ее все больше тревожит. Недавно ей впервые высказали, что «им всё это не надо», и ей трудно смириться с таким отношением. А может, у нее нет уже прежней сноровки, желания, энергии? Да и натянутые отношения с директором не идут на пользу. А что, если бы жизнь сложилась иначе? Что, если бы она упорно продолжала писать письма в издательства, когда ей было двадцать два? Могло ли случиться так, что она, Эмма Морли, а не Стефани Шоу, сейчас питалась бы сэндвичами из гастрономического бутика и носила узкие юбки? С недавнего времени ее не оставляло чувство, что жизнь ее вот-вот изменится, потому что так должно случиться, — и, может быть, сегодня и есть тот день, может, эта встреча и есть ее новое начало? В животе снова порхают бабочки от волнения: секретарь кладет трубку и подходит к ней. Марша готова ее принять. Эмма встает, разглаживает юбку, потому что видела по телевизору, что так делают офисные сотрудники, и заходит в стеклянную коробку. Марша — мисс Фрэнком — высокая, статная женщина с орлиными чертами, что делает ее грозной и похожей на героиню романов Вирджинии Вулф. Ей чуть за сорок; седые волосы коротко пострижены и зачесаны на лоб — советская укладка, — а голос хриплый, командирский. Она встает и протягивает Эмме руку: — Вы, видимо, у меня на двенадцать тридцать?.. Эмма торопливо отвечает, что да, ей на двенадцать тридцать, хотя на самом деле ей было назначено на двенадцать пятнадцать. — Sitzen Sie bitte hin [40], — говорит Марша. Почему по-немецки? — думает Эмма. С какой стати она говорит по-немецки? Пожалуй, лучше ей подыграть. — Danke [41], — говорит Эмма, оглядывается, садится на диван и бросает взгляды по сторонам: полки с наградами, книжные обложки в рамках — свидетельства блистательной карьеры. У Эммы вдруг возникает сильная уверенность, что ей здесь не место, что она тут лишняя и лишь зря тратит время этой уважаемой дамы, ведь та издает книги, настоящие книги, которые покупают и читают люди. Да, нелегко находиться рядом с такой женщиной. В комнате повисает молчание; Марша опускает жалюзи и подкручивает их, чтобы из офиса, где работают ее сотрудники, не был виден кабинет. Внутри кабинета становится сумрачно, и у Эммы неожиданно появляется чувство, что она сейчас получит взбучку или ее начнут допрашивать. — Извините, что вам пришлось ждать, — говорит Марша, садясь в кресло за рабочий стол, — я сегодня очень занята. Едва удалось найти время. Но мне не хочется принимать поспешных решений. Когда речь идет о таких важных вещах, важно сделать правильный выбор, как вы думаете? — Просто необходимо. Полностью согласна. — Итак, давно вы работаете с детьми? — Дайте подумать… с тысяча девятьсот девяносто третьего года — около пяти лет. Глаза Марши загораются, и она немного подается вперед: — И вам нравится ваша работа? — О да. Ну, по большей части. — Эмме кажется, что она чересчур зажата, чересчур официальна. — Когда они меня не доводят… — Дети вас доводят? — Бывает, ведут себя как маленькие поганцы, если честно. — Да что вы говорите! — Ну, сами знаете. Хамят и поднимают бучу. Марша хмурится и откидывается на спинку кресла: — И что вы тогда делаете, чтобы навести порядок? — Ну, обычно кидаюсь стульями! Шутка! Да всё как обычно — велю выйти и тому подобное. — Хм… Понятно. — Марша ничего больше не говорит, но на лице ее написано глубокое неодобрение. Глаза ее возвращаются к бумагам на столе, и Эмма думает, когда наконец-то начнется разговор о ее книге. — Что ж, — говорит Марша, — должна сказать, ваш английский гораздо лучше, чем я думала. — Простите? — Ну, вы так бегло говорите по-английски. Как будто прожили в Англии всю жизнь. — Но… так и есть. Марша смотрит на нее раздосадованно: — Но в вашем резюме другое сказано. — Не поняла? — В вашем резюме говорится, что вы немка! И как ей теперь исправить ситуацию? Притвориться немкой? Ничего хорошего из этого не выйдет. Немецкий она не знает. — Нет, я англичанка, уж поверьте, — говорит Эмма. И думает: что за резюме? Никакого резюме она не посылала. Марша качает головой: — Извините, мы, кажется, не понимаем друг друга. Ведь вы у меня на двенадцать тридцать? — Да! Думаю да. Или нет? — Вы няня? Вы насчет работы няней? * * *
— Погоди-ка… а у меня есть репутация? — Ну, вроде как. В шоу-бизнесе. — И что обо мне говорят? — Ну… тебя считают ненадежным, вот и всё. — Ненадежным? — Непрофессионалом. — Это как понимать? — Ну, ты выпиваешь. Еле языком ворочаешь на съемочной площадке. — Эй, да я никогда… — А еще ты сноб. Люди считают тебя снобом. — Сноб? Я не сноб, я просто уверен в себе! — Декс, я просто повторяю, что люди говорят. — Люди? Что за люди? — Люди, с которыми ты работал. — Серьезно? Ну надо же… — Я вот что хочу сказать. Если тебе кажется, что у тебя проблемы… — Не кажется. — …сейчас самое время обратить на них внимание. — Но у меня нет проблем. — Ну значит, мы в шоколаде. А пока дам тебе совет: подсократил бы ты свои траты. По крайней мере, в течение пары ближайших месяцев. * * *
— Эмма, простите, ради бога… Она направляется к лифтам со слезами на глазах, сгорая от стыда, Марша идет за ней по пятам, а Стефани семенит за Маршей. Из кабинок выглядывают любопытные, наблюдая за процессией. Так ей и надо, наверное, думают они, нечего строить воздушные замки. — Простите, что потратила ваше время, — извиняющимся тоном произносит Марша. — Вам должны были позвонить и отменить встречу… — Ничего, вы не виноваты, — бормочет Эмма. — Стоит ли говорить, что моя ассистентка получит по первое число?! Вы уверены, что не получали сообщение? Я не люблю отменять встречи, но у меня просто руки не дошли прочесть вашу рукопись. Я бы сейчас ее бегло просмотрела, но, оказывается, бедняжка Хельга все это время ждала в зале для совещаний… — Я все понимаю. — Стефани заверила меня, что вы очень талантливы. Мне очень хотелось бы прочесть ваши работы… Эмма подходит к лифту и с силой нажимает кнопку вызова: — Да уж… — Ну, по крайней мере, будет чем повеселить друзей! Повеселить друзей? Она тычет в кнопку лифта, точно пытается выколоть глаз. Да не хочет она веселить друзей; она хочет изменить свою жизнь, вырваться из этого болота, а не веселить друзей! Вся ее жизнь — сплошные веселые истории, бесконечная вереница анекдотов, а ей хочется хоть раз сделать что-то стоящее. Хочется добиться успеха или хотя бы надеяться на это. — Боюсь, на следующей неделе встретиться не получится, я уезжаю в отпуск, поэтому придется подождать. Но до конца лета непременно увидимся, обещаю. До конца лета? Месяц за месяцем будет идти без изменений. Она снова нажимает кнопку лифта и молчит, как насупившийся ребенок: пусть мучаются. Они ждут. Марша, которую происходящее как будто нисколько не смущает, изучает ее внимательными синими глазами. — Скажите, Эмма, а чем вы в данный момент заняты? — Работаю учительницей английского. В средней школе в Лейтонстоуне. — Наверное, это очень сложная работа. Как у вас находится время писать? — Я пишу по вечерам. По выходным. Иногда рано утром. Марша прищуривается: — Должно быть, вы действительно увлеченный писатель. — Это единственное, чем мне сейчас хочется заниматься, — говорит Эмма, не только удивляясь собственной искренности, но и сознавая, что это действительно правда. За ее спиной открываются двери лифта, она смотрит через плечо и почти жалеет, что нужно уходить. Марша протягивает руку: — Что ж, мисс Морли, до свидания. С нетерпением жду нашей следующей встречи. Эмма пожимает ее длинные пальцы: — А я надеюсь, вы найдете себе няню. — Я тоже. Последняя оказалась просто психопаткой. Вы-то, конечно, вряд ли согласитесь? Почему-то мне кажется, вы весьма подходите на это место. — Марша улыбается, и Эмма отвечает улыбкой; Стефани за спиной у начальницы закусывает губу, шепчет: «Прости-прости-прости» — и показывает жестом, чтобы звонила. Двери лифта закрываются; Эмма сползает по стене, кабина падает вниз с высоты тридцати этажей, и Эмма чувствует, как волнение сменяется унылым разочарованием. Сегодня в три часа утра она не могла уснуть и все представляла, как она и ее редактор спонтанно решают вместе пообедать. Вот она пьет холодное белое вино в модном ресторане на крыше небоскреба, развлекая новую знакомую забавными историями из школьной жизни… И вот как вышло — ее вышвырнули на улицу меньше чем через двадцать пять минут после появления в редакции. В последний раз она была на южном берегу Темзы в мае, праздновала результаты выборов, но теперь от той эйфории даже следа не осталось. Поскольку у нее якобы желудочный грипп, она не может даже пойти на учительское собрание. Ну и что, все равно ее там ждут лишь очередные конфликты, упреки, злые инсинуации. Чтобы развеяться, она решает прогуляться и идет в направлении Тауэрского моста. Но даже прогулка по Темзе не способна поднять ей настроение. В этой части набережной идет ремонт; всё в лесах и завешено брезентом, а здание электростанции на южном берегу кажется облезлым и унылым в летний полдень. Она проголодалась, но по пути нет ни одного кафе, да и не с кем туда зайти. Звонит телефон; она роется в сумке, обрадовавшись возможности поделиться своим негодованием, и слишком поздно понимает, кто звонит. — Так, значит, желудочный грипп? — с сарказмом произносит директор школы. Эмма вздыхает: — Именно. — Хочешь сказать, ты лежишь в постели? Однако судя по звукам, ни в какой ты не в постели. Судя по звукам, ты гуляешь на солнышке! — Фил, прошу… не начинай. — О нет, мисс Морли, нельзя же иметь все и сразу. Нельзя разорвать наши отношения и ждать от меня поблажек! — Он уже несколько месяцев говорит с ней таким подчеркнуто вежливым, бесстрастным и презрительным тоном, и она снова испытывает прилив злости оттого, что попалась в собственную ловушку. — Если ты хочешь, чтобы наши отношения были исключительно профессиональными, то они и будут исключительно профессиональными! Вот так! Так что скажи на милость — почему пропустила сегодняшнее важное собрание? — Не надо, Фил, прошу. Я не в настроении… — Мне не хотелось бы применять к тебе дисциплинарные меры, Эмма… Она отводит руку с телефоном от уха, пока директор читает нотации. Громоздкий и устаревший, это тот самый телефон, что ей подарил любовник, чтобы «слышать ее голос, когда захочется». Они по этому телефону даже сексом занимались. По крайней мере, Фил. — Тебя ясно проинформировали, что присутствие на собрании обязательно. Четверть еще не кончилась, знаешь ли. На мгновение она думает о том, как здорово было бы швырнуть чертов телефон в Темзу. Но сначала ей пришлось бы вынуть сим-карту, а это несколько опошлит символический жест, к тому же такой драматизм бывает только в кино и сериалах. Да и новый телефон ей не по карману. Ведь с этого момента она безработная. — Фил? — Теперь я для тебя мистер Годалминг, не забывай, пожалуйста. — Ладно. Мистер Годалминг… — Да, мисс Морли? — Я увольняюсь. Он издает фальшивый смешок, который необычайно ее бесит. Она так и видит, как он медленно качает головой. — Эмма, ты не можешь уволиться! — Могу. И еще кое-что, мистер Годалминг… — Эмма? Ругательство уже готово сорваться с ее губ, но она не может заставить себя произнести его вслух. Вместо этого она с наслаждением мысленно проговаривает бранные слова, прерывает соединение, опускает телефон в сумку и, словно опьянев от волнения и страха перед будущим, шагает дальше на восток по набережной Темзы. * * *
— Извини, не могу угостить тебя обедом, у меня встреча с другим клиентом. — Ничего страшного. Спасибо, Аарон. — Как-нибудь в другой раз, Декси. Что с тобой? Ты как-то приуныл, приятель. — Да нет, все в порядке. Просто немного встревожен. — По какому поводу? — Ну, знаешь, по поводу будущего. Моей карьеры. Я совсем не того ожидал. — Ну а разве бывает иначе? Это же твое будущее. Это и делает жизнь такой интересной, черт возьми! Эй, поди сюда. Я сказал, подойди! У меня на твой счет есть одна теория, приятель. Хочешь услышать? — Валяй. — Ты нравишься людям, Декс, правда. Проблема в том, что они не воспринимают тебя всерьез: это такая любовь-насмешка, любовь-ненависть. Вот если бы заставить их полюбить тебя искренне…
Глава 12
Я люблю тебя
Среда, 15 июля 1998 года