Газеты, перепечатавшие известие о пожертвовании г. Орленева, благоволят напечатать и настоящее письмо.
Председатель комитета».
Августа.
Вчера сгорел Малый театр. Телеграмма Плющевского (подана 2 ч. пополудн.).
«Сегодня 10 час. вечера загорелся неизвестной причины Малый театр, сгорели до тла сцена и зрительный зал, бутафория и декорации, бывшие на сцене. Сезон погиб. Убытки громадны. Завтра советуюсь с Михаилом Алексеевичем и Карповым что предпринять. Буду телеграфировать, писать. – Плющевский».
Я вышел утром гулять. У ворот встретила меня баба, которая приносит телеграммы. Я послал ее в дом не заглянувши. Мне очень тяжело. Храбрюсь, но напрасно. Дело погибло безвозвратно. Счастье меня оставило видно. Может быть, и пора. Достаточно оно меня баловало. Все это ликвидация перед моей смертью.
Завтра отсюда уезжаю в Петербург на разговоры, сожаления, аханья и прочую чепуху.
Августа.
Была Варвара Александровна Цурикова. Вар. Алекс, старая девушка, очень интересная; два ее рассказа были напечатаны в «Вест. Евр.», один в «Рус. Обозр.» Рассказывала много о Толстом, его сестре монахине, об юродивой Аннушке. Последняя дочь богатого купца, красивая; по смерти отца, дядя, ее опекун, отдал ее замуж за красивого молодого человека, против ее воли. Она на другой день объявила, что не хочет жить с мужем; ни убеждения, ни угрозы, ни колдуны, которых прислали, ничего не могли сделать. Она садилась к стене и кричала: «не подходите ко мне, ради Христа». Ей связали руки назад и колдун ее отчитывал. Она так кричала, что колдун сказал, что ничего не может сделать. Она отказалась от своего состояния и просила дать ей только 200 руб., которые она внесла в монастырь и стала монахиней, городской пророчицей. У нее прекрасный голос и она поет вирши. В Москве ее чают как пророчицу. Старшая сестра Л.Н‑ча, монахиня, знала ее тоже и говорила ему, чтоб он с ней познакомился. Л.Н. пришел к ней: она жила в Москве, в том же доме, где и сестра ее. Она сидела между двумя монахинями, когда он вошел, она долго на него смотрела.
|
|
– «Вы верите в Христа?»
– «Верю», – отвечал Л.Н.
– «Как в бога?»
Он подумал и отвечал: –«Верю как в бога».
Монахиня говорит ей, чтоб она спела ему вирши.
– «Нет, я ему другое спою». И запела «царю небесный», молитву, которую Толстой ежедневно читает. Потом сказала ему, чтоб он не отнимал овец из стада Христова.
Сестра Л.Н‑ча рассчитывала очень на это свидание.
Сестра Вар. Алек., старше Л. Дубенского (42 л. вышла замуж, трое детей), была на‑днях у Толстого. Софья Андр. говорила о своем письме к Антонию:
– «Я прославилась на весь мир».
Л.Н. очень огорчен отлучением, по словам ее.
Она рассказывала многое другое. И все просто, образно. Цуриковы бедны. И о бедности просто. Я слушал очень внимательно, и впечатление мягкое, внушающее доброту. Есть старичок, добрый, ласковый, бывший кадет. Он постоянно переписывал ее, Толстого и писал под его диктовку. Гр. Софью Анд. терпеть не может. Раз его выписали из Ясной Поляны в Москву. Дорогою он запил. Он страдал запоем. Графиня раскричалась на него, когда он пришел к Толстым и гнала его. Он просил Л.Н‑ча, чтоб он дал переписывать ему хоть в сарае. Дело было зимой, но графиня не позволила. Он не помнит, как он очутился в части и совсем лишился глаза. Когда Толстой диктовал ему о христианстве, показывая на глаз свой, говорил:
|
|
– «Кто это сделал? Вы не истинный христианин».
Наивно он приписывает себе влияние на Толстого.
* * *
Вчера был Е. Л. Кочетов, потом Е. П. Карпов по поводу пожара Мал. театра и нашей антрепризы. Говорил подробности пожара. Загорелось около моей ложи, так что если б был спущен железный занавес, все равно огонь прошел бы и в зрительный зал. Благодаря глупой экономии Плющевского, в театре не было пожарных. Обыкновенно же во время сезона пожарные живут в театре, за что театр платит. В городе будто, говорят о поджоге, полиция получает письма с указаниями на Яворскую. Какой то рабочий оставался в театре после того, как из него все вышли и постучался, чтоб его выпустили. Главная вина от нашей непредусмотрительности и небрежности. Надо было так случиться, что, благодаря бенефису Быховца, не было вечерней репетиции в воскресенье 20, в день пожара. Карпов тоже уехал за город. Как обыкновенно это бывает, пожар был для всех сюрпризом.
* * *
Панаевский театр. Съемщики его, Казанский и К‑о, предложили по цене тяжелой 27 000, т.‑е. то, что они сами платят, 25 000 отступного и 50 000 гарантии труппы их. Труппа стоит 10 000 в месяц, якобы она наймет другой театр и будет там играть, а убытки от такой антрепризы Казанского и К‑о заплатим мы. Это пахнет на 5 месяцев сотней тысяч. Эта сумма, вероятно, и будет у нас значиться в дефиците. Я согласился принять эти условия, как это ни тяжело, главным образом по тому, чтоб не расстроить труппы. Труппа с своей стороны предложила уступить из своего жалованья 25 %, но это с благодарностью отклонено.
|
|
Сентября.
Сегодня в «России» рисунок: вел. кн. Влад. Алек, при осмотре нового зала Публич. биб. Так как и я с ним был то меня замарали на рисунке. В «Нов. Вр.» я велел совсем выпустить рисунок.
Дело в том, что Н. К. Шильдер передал мне приглашение великого князя позавтракать с ним у Кюба в день осмотра им библиотеки. Осмотр был 6‑го сентября в 11 часов. Я был там. Великий князь был очень любезен, подробно осматривал зал, библиотеку. В час завтрак. Были Шильдер, гр. И. И. Толстой, Дубровин и вел. кн. Борис Влад. Разговор вертелся около истории. Влад. Алекс. говорил много, рассказывал ненапечатанные Герценом главы «Записок Екатерины», ее детстве и характеристику Елисаветы Петровны. Очень смеялся над случаем почтовых карточек, полученных из‑за границы с изображением Народного дома Имп. Николая II с переводом этой русской надписи так «Maison publique de l’empereur Nicolas II». Карточку отбирали. Сипягин поднял шум против таможни, которая пропустила эти карточки.
* * *
Вчера Сипягин запретил розничн. продажу «Петерб. Газеты» зато что она напечатала пять строк о выезде гр. Л. Н. Толстого в Крым вопреки циркуляру. Сипягин зол на его характеристику, сделанную Толстым, и преследует газеты, которые смеют говорить о нем. Глупый министр.
* * *
В пьесе Чайковского есть одно действующее лицо – Горемыкин. Сипягин письмом к директору театра просил его изменить эту фамилию, так как был министр Горемыкин. Мелочной человек!
* * *
Панаевский театр наняли. 27 000 + 25 000 отступного со стороны «фарса» и 52 000 обеспечения сборов его труппы. Гр‑ня Апраксина еще не решила вопроса о возобновлении театра, и мы только мечтаем о постройке собственного театра и покупке земли.
Ноября.
Вчера по телефону министр внутренних дел Сипягин просил меня заехать к нему сегодня в 3/4 10‑го.
Что такое? Думали, гадали, предполагали тысячу причин, одну другой важнее. Нервы у меня так расстроены, что не спал всю ночь.
Приезжаю. Принимает. Садимся. На столе у него субботнее приложение к «Новому Времени».
– «Разговор у нас будет конфиденциальный. Я нарочно сам по телефону просил Вас. Разговор особенный. Скажите мне, зачем вы поместили вот это?»
И он показал на 2 стр. Мне показалось, что на портрет статс‑секретаря Соед. Штатов Гея.
– «Портрет Гея?»
– «Нет, вот эти два».
– «Гессенских?»
– «Да».
– «Не знаю».
– «Вы правду говорите?»
– «Даю вам слово. Мне показывают приложения, я видел эти портреты, но не подумал спросить, зачем они».
– «Я вам безусловно верю. Дело в том, что теперь идет процесс о разводе Гессенских. Это – брат государыни. И вдруг в «Новом Времени», его портрет. Это очень для нее неприятно».
– «Я понимаю это, и, поверьте, если б я знал, я бы не поместил эти портреты».
– «А кто помещал портреты, вероятно, знал?»
– «Вероятно».
Сипягин укоризненно покачал головой, как бы сожалея сотрудника, «Нов. Вр.», который пошел на такое преступление.
– «Я его спрошу, зачем он это делал?»
– «Лучше не говорите».
И больше ничего. Прощаясь, он повторил мне, что верит мне, что верит мне безусловно, и крепко пожал руку. Отдохнув и выспавшись только, я понял, что Сипягин в сущности чинил мне допрос, хотел уловить меня. Но видно, мой вид совершенно невинного человека убедил и его, что я действительно ничего не знаю. Даже о существовании этого брата государыни я ничего не знал.
Я рассказал все только Гею. Он мне сказал, что Гессенский – педераст, и что поэтому жена его развелась с ним.
Мне было досадно на Булгакова.
* * *
– «Какой же пост ты желал бы получить?» – спросил Александр II у дипломата Колошина.
– «Какой будет угодно вашему величеству, исключая великого поста».
За эту остроту он не получил ничего. (Рассказывал Татищев).
Декабря.
Буренину принесли рукопись, которую я велел набрать. При рукописи вырезка объявления о смерти из «Нового Времени»:
«Студент с.‑петербургского университета Александр Павлович Франк скоропостижно скончался 11‑го сего декабря в 3 1/2 час. дня. О чем отец, братья и сестра покойного с глубоким горем извещают родных и знакомых» (№ 11057).
Этот Франк, как рассказывали, застрелился потому, что ему выпал жребий убить кого то; другие указывали на Сипягина. Рукопись рассказывает о последнем дне молодого человека.
ЖРЕБИЙ
«На него пал жребий… Он должен был сделать то, что осуждали законы его страны и законы бога».
«Он стоял среди товарищей молодой, прекрасный, полный жизни и сил, а в лице его были ужас и тоска».
«Ты колеблешься?» – спросил один из них, с лицом фанатика, высокий и суровый. – «А клятва?» – «Мальчишка, кукла, предатель», – сказал другой. – «Смотрите, он отказывается».
«Он молчал, а тоска все сильнее сжимала ему сердце. Лица товарищей пред его глазами сплывались в безобразную массу, в ушах стоял гул их голосов, озлобленных и тревожных, но только одно слово слышал он ясно: предатель. Он хотел оправдаться, хотел сказать, что он не знал, что так гнусно, так ужасно, так бессмысленно; он хотел умолять их оставить его жить свободным и гордым, как прежде, без пятна, без упрека… Но слова не шли у него с языка. Он знал, что он осужден»…
«Иди, – сказал первый, – нас и без тебя много. Ты знаешь теперь, что тебе осталось сделать. Ты думал, мы шутим».
* * *
«Он шел по улице людной и шумной, а ему казалось, что кругом все пусто, мертво».
«Мысли бежали с назойливой быстротой, огибая кругом бега своего, настоящее, прошедшее и будущее. Вся его недолгая жизнь развернулась перед ним: детство без матери; отец, его первый друг, бескорыстный и всепрощающий; годы ученья, с их мелкими печалями и радостями; женская любовь; кружок товарищей и вся затягивающая сеть мечтаний о благе людей и вечной справедливости… Все дальше и дальше… и, наконец, этот жребий. Почему же ему, когда все существо его возмущалось, а их так много, жаждущих этого, ждущих подвига, слепых и упорных».
«Почему, почему? И убежать некуда, расплата везде найдет»…
«Он пришел домой; отец и брат ждали его за обедом». «Скорее, приятель, скорей Сашук»,– сказал старик, – «набегался я сегодня; есть хочется». «Сейчас», – ответил тот, – и прошел в свою комнату. Там на стене висел револьвер, когда‑то на распродаже казенных вещей купленный отцом и употреблявшийся мальчиками летом для пугания ворон. Он не торопясь зарядил его и тоскливо осмотрелся. Он ждал, что вот сейчас случится что нибудь, что помешает ему, что этот кошмар безобразный рассеется и все будет опять просто и ясно, как в далекие дни детства, когда покойная мать учила его молиться, и он лепетал за ней на своем детском языке: «да прийдет царствие твое»… Но все было по прежнему… Картина сходки ясно представилась его больному мозгу.
– «Саша, да что же ты»?.. – «Иду» – сказал он, и спустил курок, смерть тихо осенила своим заступническим крылом его измученную душу»…
Аэс»
* * *
Обедали Татищев и кн. Шаховской. Он говорил, что репутация его падает, что Сипягин ничего слушать не хочет. Когда он ему говорит, что запрещать печатать о судебном разбирательстве полицейских чинов значит нарушать законы, – С. отвечает, что в чрезвычайных случаях закон ему это разрешает. – «Я сказал ему, что при Д. А. Толстом печать свободнее говорила, чем при нем. Он сослался на то, что в самом правительстве много людей, которые совершенно равнодушны к тому, что творится».
* * *
Сыромятников рассказывал, что несколько лет тому государь Николай II прислал на заключение князя Ухтомского донос Бадмаева на меня. Что это за донос, – не спрашивал. Ha днях я спросил у Сигмы, что это был за донос Бадмаева. – «Он называл вас нигилистом и революционером, и Ухтомский сказал царю что это неправда».
Год
Января.
Сегодня переполох в редакции «России». Говорят, что Амфитеатров сослан в Иркутск, Сазонов выслан из Петербурга. Все дело в фельетоне Амфитеатрова «Господа Обмановы». Вчера утром мне принесли газеты в 9 ч. Я еще не ложился. Взглянув в фельетон Амфитеатрова, я увидел «Алексей Алексеевич» и бросил газету, подумав, что под именем «Господа Обмановы» Амфитеатров изображает нашу семью. Я встал в 8 час. вечера и мне наговорили ужасы. – «Господа Обмановы» – «это Романовы, Алексей Алексеевич – Александр Александрович, Николай Александрович, или Ника Милуша – Николай II» и т. д. другие имена, но те же инициалы Марии Феод., Алекс. II, Николая II. Точно человек старался, чтоб непременно узнали, что именно отрывается под этими именами. Разумеется были расхватаны публикой. Говорят, что цена дошла до нескольких рублей. Но, вероятно, многие разносчики не знали, ибо в 8 ч. вечера Коялович купил два № по 5 коп. Непонятно, почему Амфитеатров это сделал. Утром сегодня его жена была у Миши в слезах. В квартире был обыск, потом его увезли в осеннем пальто, так как шуба была заложена. В доме 25 руб. В редакции «России» ей ничего не дали. Миша дал ей 100 руб.
– «Не был он пьян?»– «Нет. Он вечером приехал из Пскова, где написал фельетон, отправил его в редакцию и сказал: – «Вероятно, не напечатают. Это будет третий фельетон, который отвергается. По крайней мере, не скажут, что я ничего не делаю». Утром он увидел фельетон напечатанным и сказал: – «Не догадались». И был все время весел и доволен. Дорошевича Беляев видел во время завтрака, и Дорошевич не знал даже фельетона. Сотрудники, вообще, свою газету не читают.
Вечером слышал, что Сипягин в 12 ч. послал за кн. Шаховским, который пробыл у него до 7 ч. Сазонов ездил к Сипягину в 5 ч. жаловаться на сотрудников, что они его подвели, что сам он фельетона не читал. Лазарь Попов был у о. Янышева, который был у государя, и государь, подавая ему «Россию», сказал – «Прочтите, как о нас пишут». Редакция получила уведомление циркулярное «не сообщать никаких сведений о приостановлении газеты «России» и о причинах, вызвавших приостановку этого издания, иначе как по предварительному разрешении гл. управления». Газета не запрещена, ее приостановили.
Как мог написать это Амфитеатров? Беляев говорит, что он = положительно страдал от того, что Дорошевича больше читают, что Дорошевичу в сущности газета обязана. Кроме того, Амфитеатров не в первый раз трогает государя. Еще в 1901 г. он написал сказку, где в Иванушке‑Дурачке видели государя. Я этой сказки не читал, но слышал об ней от многих. Сам начальник гл. упр. по делам печати кн. Шаховский говорил мне, что он спас «Россию», не обратив внимания на эту сказку, хотя ему на нее указывали: он получил несколько писем, авторы которых удивлялись, что газета безнаказанно может печатать такие оскорбительные для государя статьи. В 1901 г. он тоже написал несколько сказок, где догадчики видели государя. Летом он написал фельетон о губернаторе, которого назвал Николаем Александровичем, влюбленном в танцовщицу, и т. д. Таким образом, он, очевидно, стремился обратить внимание на свои фельетоны и страдал от соперничества с Дорошевичем. Прошлой осенью он хотел перейти в «Новое Время», был со мной очень любезен, но я уклонялся от переговоров, находя, что они невозможны. Сам Амфитеатров мне ни слова не говорил, ни я ему. Но он говорил с Мишей. Буренин считал Амфитеатрова талантливым, но глупым, считал упорно и теперь говорит, что он это сделал по глупости.
Дело это вызвало прямо чрезвычайный говор. У «России» тысяч 15 подписчиков, может быть даже больше. Этих ресурсов, конечно, ей недоставало, но губить дело – зачем было Амфитеатрову. Гольштейн говорит, что ему он говорил:
– «Я создал «Россию», я ее и уничтожу».
В 1900 г. в ноябре гр. Л. Н. Толстой говорил мне, что Дорошевич талантлив, а Амфитеатров нет. Отец его – богатый поп московский. В новый год актер Далматов говорил мне, что Амфитеатров в деньгах не нуждается, что отец гостил у него недавно. Я не могу себе объяснить этого поступка, тем более, что Амфитеатров ни в каких неблагонадежностях не был замешан, что в политическом отношении он также корректен, как я. Никаких знакомств не вел. Любимая страна его – Италия, Неаполь и далее, а не Швейцария, не Париж.
Тут Сазонов виноват во сто раз больше. Это – фальшивый человек. Он ухаживал за Мещерским, в чиновниках был подлипалой, приносил в «Нов. Вр.» льстивые статьи о деятельности Горемыкина. Мне он всегда был противен, и демократизм его был фальшив в серьезных статьях.
Января.
Вечером была жена Амфитеатрова. О Сазонове она сказала, что он не только читал фельетон ее мужа, но и сказал: – «Наконец то Амфитеатров написал хороший фельетон». Просила денег. Дал еще 200 руб., но подумал, что ей всего бы прямее обратиться к отцу Амфитеатрова, протоиерею Успенского собора в Москве, человеку очень богатому. Уходя из «Нов. Вр»., Амфитеатров остался мне должен до 15 тысяч. Я советовал ей, чтоб Амфитеатров написал царю искреннее письмо, сказал бы всю правду, и я уверен, что царь простил бы его.
«Россию», конечно, не запретят, а только отнимут редакторство у Сазонова. Репутация ее еще больше поднимется. У ней по 15 янв. 23 000 подписчиков, из них 15 000 иногородних. ‘Это очень большой успех, У «Нов. Вр.» подписка упала, именно иногородняя на 1200 человек. Год нашего 25‑летнего юбилея был, таким образом, годом падения подписчиков и годом, в который газета впервые была остановлена на неделю Сипягиным.
* * *
Положение наше, однако, было бы очень хорошим, если б не огромная стоимость издания. Набрали сотрудников до 60 ч., все с жалованьем, и б. ч. совсем ненужных. Распустить ненужных невозможно и нет возможности пригласить новых. Я связан по рукам и ногам. Устал невероятно, способность писать ушла. Постарел и Буренин. А молодежь плоховата очень, или ей надо больше простора.
* * *
Амфитеатрова мне сказала, что муж ее вовсе в Псков не уезжал. Он просто сидел дома, чтоб отстать от собутыльников, и работал, сказавшись уехавшим. Он поэтому и корректуры своей статьи не видел, так как редакция думала, что он в Пскове.
– «Сколько прежней жене своей он дает?» – спрашиваю Амфитеатрову.
– «400 р».
– «Ну, а теперь как же?»
– «Придется и ей сократить свои расходы».
Меня удивляет протопоп Успенского собора, о. Валентин. Неужели ничего не дает?
* * *
Сегодня И. Е. Репин прислал статью о преподавании рисования и спрашивает, что «предварительно» он желает знать гонорар. Я ему ответил, что 20 коп. строка.
* * *
Плющевскому написал об Андросовой, что больше 600 р. в месяц я не желал бы ей давать. У нас дефицит будет в 60 000 р. и все это ляжет на меня. А куда я годен? Нужна хорошая драматическая актриса. А где ее взять? О, родина, куда девались твои таланты? Или такое бездарное время мы переживаем? Есть такие времена, что дарования если есть, то они не могут вложиться в устаревшую форму, а новая еще не созрела. Может быть, готовится что нибудь великое, необъятное, и, разумеется, оно сиднем сидит где нибудь и занимается не своим делом.
Января.
Амфитеатрова (Райка, как ее называют) приходит просить денег и проч. Ее муж не церемонился, выходя из газеты, клеветал на меня писал в «России» разные гадости против меня без подписи, во время юбилея не поздравил. Ежедневно кого нибудь ссылают, ежедневно есть несчастные, которым можно помогать, а помогать Ам‑ву, который вел себя относительно меня неблагородно, не следовало.
Может, это и правда. Но у меня против него никакой злобы. В. П. Бурении говорил, что он в психологию зависти к Дорошевичу не верит, что Ам‑в мог написать просто в белой горячке. На это, как будто, указывают слова Ам‑вой, что он две недели безвыходно сидел дома после кутежей и «работал». В Петербурге врачи психиатры собираются подать записку, что он невменяем.
Демчинский рассказывал, что по городу ходят сплетни, что это я подкупил Амфитеатрова написать пасквиль за 50 тыс. 3000 я дал ему у Кюба, а остальные на руки. Но так как одного Амф‑ва подкупить мало, то надо еще сообразить сумму, за какую пойдет Сазонов. Вот подлецы, как действуют! Говорят, Победоносцев, прочтя пасквиль, сказал – «Это хуже выстрела!» Но свинство, старается запутать в дело меня. Деньги, данные мной Ам‑вой, очевидно помогают сплетне.
Января.
Опять те же разговоры. «Россия» будет выходить. Говорят, Витте советовал государю не обижаться, что это будет нехорошо. Он послушался. Вечером в газету прислано секр. ред. России объявление.
Булгаков послал его Шаховскому, который исправил – вместо «приостановлено» –«приостановилось». Воображает, что он кого нибудь обманет.
Беляев по секрету вечером сказал мне, что будто Амфитеатров умер. Дорошевич это известие благовестил по городу, и составлялись легенды, что Амф. умер ударом, что он застрелился, что его отравили.
Отрава. Господи, боже мой! Точно Италия времен Борджиа. Вся эта болтовня основывалась на какой‑то телеграмме от него, в которой было сказано, что все радикально изменилось и присылать ничего не надо. Очевидно, чепуха.
Я не спал прошлую ночь и думал лечь рано. Но после обеда лег спать и опять себе напортил, т.‑е. и другую ночь не спал.
Января.
Амфитеатрова ходила к кн. Ухтомскому просить его, чтобы он похлопотал у государя за ее мужа. Он решительно отказался.
* * *
Репин наврал в своей статье, отнеся П. Веронезе к XVII ст., и Венецию в том столетии подчинил Австрии. Я поправил его и привел над его поправкой (№ 9294) выписку из Ш. Ириарта о допросе в St. Officio П. Веронезе. Пожалуй, обидится. Плохо художники наши знают историю и даже историю живописи.
* * *
Вчера я писал Сигме. Ответа от него не получил. С Геем по обыкновению говорили о газете и жалели, что нет молодых талантливых сотрудников. У Сигмы большое достоинство: «много духу», – сказал Гей.
– «Во вторник он хотел принести какую то пакость», – сказал Гей.
* * *
Деньги и богатство портят людей, особенно тех, которые должны быть независимы по самой своей профессии, как напр. журналисты.
* * *
Репин предлагает свои афоризмы об искусстве и спрашивает, на каких условиях. Я отвечал: «на тех же (20 к. строка)».
Января.
В прошлое воскр. был кн. Шаховской, ругал Амфитеатрова, говорил, что погубил его, Шаховского, что «Россию» он много раз спасал, что если б он захотел найти в ней вредное направление, то его можно найти «через строку» во многих статьях. Он рассказывал, что, прочитав два столбца фельетона, нашел, что ничего нет, что это «провинциальные нравы», как сказано в заголовке, и пошел с визитами. В 5 ч. его позвал Сипягин, говорил ему, что он распустил цензоров, а Ш. отвечал, что напротив он так строго держит цензоров, что ни один из них не смел бы сказать ему, что в фельетоне разумеются государь и его семья.
В эти дни разговоры продолжались. Е. В. Богданович, у которого я был вчера и познакомился там с редактором «Миссионерского Обозрения», говорил, что у Сипягина говорят о том, что я чуть ли не был в заговоре с Амфитеатровым, что я дал ему 1000 р. и пригласил писать в «Нов. Вр.» Я всегда жалел и жалею, что Амфитеатров вышел из «Нов. Вр.» Что ему следовало бы побыть еще два‑три года у нас и отвыкнуть от своей бестактности. Сегодня Сергеенко говорил, что летом Л. Н. Толстой, прочитав его фельетон, в котором прозрачно была рассказана история государя и Кшесинской, сказал:
– «Ах, он когда нибудь такую штуку сделает, что всех удивит. Он именно такой».
Л. К. Попов снова спрашивал о. Янышева, и он подтвердил ему, что действительно государь сказал ему в воскресенье после обедни, подавая ему № «России»:– «Прочтите, как пишут нашу биографию». Сипягин ничего не говорил государю в течение нескольких дней. В воскресенье он обедал у гр. Шереметева и, приехав с обеда, принял меры: телеграммами остановил кое‑где почту, запретил продажу в железнодорожных киосках и велел сделать обыск у Амфитеатрова и сослать его в Иркутск. О. Янышев говорил, что в. к. Владимир Александрович присылал ему № «России» в среду. Богданович говорил, что в четверг Сипягин не докладывал государю, но что в пятницу в 2 ч. послал за ним государь и сказал: – «Я прочел эту гадость. Почему вы мне об этом не доложили?» – «Я не считал возможным», – отвечал министр, – «но я сделал распоряжения». Он приехал от государя довольный и вечером сказал: – «Я доволен сам собою».
* * *
А. И. Никольский передал, что Витте назначен председателем комиссии по сельскому хозяйству. Он этого не ожидал. Был весьма возбужден. Говорил, что орловские дворяне написали, что если Ермолова сделать министром финансов, а Витте – министром земледелия, то больше ничего и не нужно для поправления дела. Открыть таможни, разорить промышленность и тем будто бы спасти хозяйство. Крестьянину можно помочь, но не этого, очевидно, хотят члены комиссии.
Но Сипягин – «барин» старого порядка, аристократ, думающий что все дело в том, чтобы помочь помещикам. Необходимы решительные реформы, необходимо нечто вроде земского собора, необходимо обеспечение личности, необходима свобода, которая бы не давала разгуливаться произволу.
* * *
У репортера «Нов. Вр.» сделали обыск без него, причем выломали дверь в его квартире. Потом за ним послали и увезли. Все дело оказалось в том, что разорванную его карточку нашли в Козловской тайной типографии, печатавшей прокламации рабочих. Этими прокламациями давно уже наполнена Россия. Репортера послали к рабочему прошлой весной, который прислал письмо в редакцию, желая видеть автора статьи «Нов. Вр.», за которую газета была остановлена. Его послали. Он нашел его, привез к себе на квартиру и расспрашивал и делал заметки. В это время было объявлено редакциям, что можно печатать статьи о рабочем движении, но с позволения особого цензора при министерстве внутренних дел. Несколько заметок было составлено в редакции, но цензор так их безбожно марал, что они не печатались. Затем и перестали посылать. Репортеру надоел рабочий, он стал часто к нему ходить, говорил, что он известный даже за границей агитатор и т. д. По его смелости репортер заметил, что перед ним просто шпион, и он запретил швейцару пускать его. С того времени он и не видел его. Весьма вероятно, что это и был шпион. «Нов. Вр.» остановили за статью о рабочем вопросе и, разумеется, заподозрили в сношениях с рабочими и прислали шпиона. У нас постоянно подозрение падает на спокойных людей, а «Нов. Вр.» было неугодно Сипягину, и он за ним охотился, как хороший охотник за дичью.
* * *
Меньше чем в полгода явилось три литературных статьи, которые надо считать яркими знамениями времени. Статья в «Вере и Разуме», в апрельской книжке, напечатанная не по разуму архиеп. Амвросием и перепечатанная «СПБ. Вед.», и друг. (я не перепечатал), где было выказано много резкой правды с юмором, речь М. А. Стаховича в «Орлов. Вестнике» перепечатанная тоже «СПБ. Вед.» с похвалами, и фельетон Амфитеатрова. Это три звена одной и той же цепи, не одинаково важные, но может быть статья в «Вере и Разуме» самая ядовитая. Наивно ли поступил Амвросий? Конечно, нет. Он хотел показать: посмотрите, как говорят о духовенстве, о правительстве и государе. Он же и в словах своих обличал интеллигенцию и высшие классы в выражениях нисколько не мягких.