Плюмаж, наверное, был приятным спутником, когда карман оттягивал туго набитый кошелек; простодушно‑лукавая физиономия Галунье свидетельствовала, что ему обыкновенно присуще хорошее настроение, но сегодня оба пребывали в унылом расположении духа, и на то у них имелись причины.
Таковыми были пустой желудок, пустой кошелек и перспектива, вероятней всего, опасной работы. От такой работы можно отказаться, когда в кармане у тебя звенят деньги. К несчастью для Плюмажа и Галунье, страсти пожирали все их состояние. И вот Плюмаж задумчиво произнес:
— Ризы Господни! Больше никогда не прикоснусь ни к картам, ни к стакану.
— А я навсегда отказываюсь от любви, — пообещал чувствительный Галунье.
И оба принялись строить добродетельнейшие планы, как они распорядятся своими будущими сбережениями.
— Я куплю полную экипировку, — объявил с энтузиазмом Плюмаж, — и поступлю солдатом в роту нашего Маленького Парижанина.
— Я тоже стану солдатом, — подхватил Галунье, — или слугой полкового лекаря.
— Из меня получится неплохой королевский стрелок.
— Полк, в котором я буду служить, может быть уверен, что уж кровь‑то я буду пускать, как надо.
И оба продолжали:
— Мы снова увидим Маленького Парижанина! И иногда сможем уберечь его от нападения!
— Он снова будет называть меня стариной Плюмажем!
— Опять, как когда‑то, будет подшучивать над братом Галунье!
— Гром и молния! — воскликнул гасконец и в возбуждении весьма чувствительно огрел кулаком свою клячу, которая никак не отреагировала на это. — Для людей военных мы страшно низко пали, дружище. Ну, да Бог милостив. Чувствую, что с помощью Маленького Парижанина я вновь поднимусь.
Галунье печально покачал головой.
|
|
— Неизвестно, пожелает ли он узнать нас? — усомнился он, с унылым видом оглядев свой нелепый наряд.
— Дружище! — укоризненно промолвил Плюмаж. — У мальчика благородное сердце.
— А какая боевая стойка! — вздохнул Галунье. — Какая быстрота!
— Какая выправка! Какая осанка!
— А помнишь его удар слева с отскоком?
— А помнишь три прямых удара, которые он показал на состязании у Делепина?
— А сердце?
— Золотое сердце! А какой везучий в игре! Ризы Господни! Как пить умел!
— А как женщинам кружил головы!
С каждой репликой они все более воодушевлялись. По какому‑то внутреннему побуждению оба они остановились и пожали друг другу руки. Их чувство было неподдельно и глубоко.
— Дьявол меня побери! — воскликнул Плюмаж. — Да пожелай только Маленький Парижанин, мы станем у него слугами. Не правда ли, друг мой?
— И сделаем из него большого вельможу! — завершил Галунье. — Тогда уж деньги Пероля не принесут нам несчастья.
Оказывается, это господин де Пероль, доверенное лицо Филиппа Гонзаго, вызвал мэтра Плюмажа и брата Галунье.
Они неплохо знали Пероля, а еще лучше его хозяина господина Гонзаго. Ведь до того как приняться за обучение мелкопоместных тарбских дворянчиков благородному и достойному искусству фехтования, они держали в Париже на улице Круа‑де‑Пти‑Шан, в двух шагах от Лувра, фехтовальный зал. И если бы не страсти, внесшие разброд в их дела, они, возможно, сделали бы состояние, поскольку к ним хаживал весь двор.
Оба они были славные малые, но, видимо, ненароком совершили какую‑нибудь глупость. Они ведь так ловко орудовали шпагой! Но будем великодушны и не станем доискиваться, почему в один прекрасный день они заперли свой дом и покинули Париж с такой поспешностью, словно земля горела у них под ногами.
|
|
Известно, что в Париже той поры фехтмейстеры были вхожи в круг самых сановных вельмож. Подоплеку многих дел они знали иной раз лучше, чем сами придворные. Они являли собой живые газеты. Можете представить себе, сколько тайн знал Галунье, побывавший к тому же еще и цирюльником!
В нынешних обстоятельствах они рассчитывали извлечь из этих своих знаний наибольшую выгоду. Выезжая из Тарба, Галунье заявил:
— Это дело, сулящее миллионы. Невер — первый клинок в мире после Маленького Парижанина. Так что если речь идет о Невере, им придется раскошелиться.
Плюмажу осталось лишь горячо поддержать столь разумную речь.
В два пополудни они, наконец, доехали до деревушки Таррид, и первый встреченный крестьянин показал им, где находится кабачок «Адамово яблоко».
Когда они вошли в маленький низкий зал кабачка, тот был уже почти полон. Служанка, молоденькая девушка в яркой юбке и шнурованном корсаже, какие носят крестьянки в Фуа[9], торопливо разносила кувшины, оловянные кубки, угли в сабо для разжигания трубок и вообще все, что могут потребовать шесть воинственного вида мужчин, только что проделавших долгий путь под солнцем пиренейских долин.
На стене висели шесть длинных рапир в ножнах.
И у всех на лбу было написано яркими письменами слово «наемный убийца». Бронзовые лица, дерзкие взгляды, устрашающие усы. Если бы сюда случайно забрел почтенный горожанин, то, едва увидев профили этих забияк, тут же хлопнулся бы без чувств.
|
|
За первым столом, у дверей, сидели трое, и все трое, судя по их лицам, были испанцами. За следующим столом расположился итальянец со шрамом от лба до подбородка, а напротив него хмурый прохвост, акцент которого выдавал его немецкое происхождение. Третий стол занимал мужлан с длинными нечесаными волосами, изъяснявшийся с картавым бретонским выговором.
Трое испанцев звались Сальданья, Пинто и Пепе по прозвищу Матадор; все трое были esgrimidores[10], один из Мурсии, второй из Севильи, а третий из Памплоны. Итальянец был наемный убийца из Сполето и звался Джузеппе Фаэнца. Немца звали штаупиц, а бретонца Жоэль де Жюган. Собрал этих шестерых мастеров шпаги господин де Пероль. Они все были знакомы с ним.
Когда мэтр Плюмаж и брат Галунье, поставив своих жалких скакунов в конюшню, вошли в «Адамово яблоко», первым их побуждением, как только они узрели это достойнейшее общество, было тотчас же выскочить. Низкий зальчик освещало одно‑единственное окошко, и клубы табачного дыма еще усугубляли полумрак. Первое, что бросилось в глаза нашим друзьям — худые профили, усы торчком и рапиры на стене. Но в тот же миг шесть хриплых голосов возгласили:
— Мэтр Плюмаж!
— Брат Галунье!
И все это сопровождалось отборными ругательствами‑проклятьями, имеющими хождение в Папском государстве, на берегах Рейна, в Кемпер‑Корантене[11], Мурсии, Наварре и Андалусии.
Плюмаж приложил руку козырьком к глазам.
— Битый туз! — воскликнул он. — Todos camarados!
— Все старые друзья! — перевел еще чуть‑чуть дрожащим голосом Галунье.
Галунье от рождения был трусоват, но необходимость заставила его стать смельчаком. Из‑за любого пустяка он мог пойти гусиной кожей, но дрался при этом, как черт.
Начался обмен рукопожатиями, настоящими мужскими рукопожатиями, от которых белеет кожа на руках и ноют пальцы; начались крепкие объятия; приходили в теснейшее соприкосновение шелк камзолов, вытертое сукно, облезлый бархат. В костюмах этих храбрецов можно обнаружить все, кроме белого белья.
В наши дни учителя фехтования или, выражаясь их языком, господа преподаватели науки фехтования, являются благонравными предпринимателями, добродетельными мужьями, прекрасными отцами и честно исполняют свои обязанности.
В семнадцатом же веке виртуоз колющих и режущих ударов был либо любимцем придворных и горожан, либо бедняком, которому приходилось крутиться и пускаться во все тяжкие, чтобы выпить свою порцию дрянного вина в скверной харчевне.
Середины здесь не было.
Наши друзья, собравшиеся в «Адамовом яблоке», наверно, знавали лучшие времена. Но солнце удачи для них закатилось. Явно, одна и та же гроза поразила их всех.
До появления Плюмажа и Галунье между тремя группами никаких дружеских сношений не было. Бретонец никого не знал. Немец поддерживал разговор только с итальянцем, а трое испанцев попивали вино в гордом обособлении. Но Париж уже и тогда был центром всех искусств. Такие люди, как Плюмаж‑младший и Амабль Галунье, державшие открытый дом на улице Круа‑де‑Пти‑Шан напротив Пале‑Рояля, были известны всем виртуозам шпаги в целой Европе. Они послужили связующим звеном между тремя группами, которым сам Бог велел познакомиться и поладить. Лед был сломан, столы сдвинуты, кувшины тоже, и начались представления по всей форме.
Каждый сообщил свои титулы. Услышь их посторонний человек, у него волосы встали бы дыбом! Эти шесть рапир, висящих на стене, прикончили больше христианских душ, чем мечи всех палачей Франции и Наварры.
Бретонец, будь он гуроном, носил бы на поясе две‑три дюжины скальпов; сполетанцу в снах могли являться десятка два с лишним призраков, а немец прикончил двух гауграфов, трех маркграфов, пятерых рейнграфов, одного ландграфа и теперь искал бургграфа.
Но все это было ничто в сравнении с испанцами, которые просто купались в крови своих бесчисленных жертв. Пепе‑Убийца, он же Матадор, по его словам, меньше трех человек одним махом не протыкал.
К чести гасконца и нормандца, мы можем отозваться о них лишь самым лестным образом: в кругу этих фанфаронов они пользовались всеобщим уважением.
Когда были опустошены все кувшины и шумная похвальба несколько поутихла, Плюмаж обратился к собравшимся:
— А теперь, красавчики мои, потолкуем о наших делах. Позвали служанку, которая с трепетом приближалась к этим каннибалам, и велели ей принести еще вина. Это была толстая брюнетка с небольшой косиной. Галунье сразу нацелил на нее артиллерию своих влюбленных взглядов; он хотел было пойти за нею под предлогом, что, дескать, надо бы проследить, чтобы она нацедила вина похолодней, но Плюмаж ухватил его за шиворот.
— Ты обещал властвовать над своими страстями, дружок, — с укоризной промолвил он.
Тяжело вздохнув, брат Галунье сел. Когда толстуха принесла вино, ее отослали, велев более не возвращаться.
— Красавчики мои, — начал Плюмаж‑младший, — мы с братом Галунье не ожидали встретить столь блистательное общество здесь, вдали от городов, от многолюдных столиц, где обычно вы и применяете свои таланты.
— Скажи‑ка, — прервал его наемный убийца из Сполето, — Плюмаж, саго mio[12], известны ли тебе города, где сейчас есть работа?
И все остальные согласно закивали с видом людей, полагающих, что их достоинства недостаточно вознаграждаются. Сальданья поинтересовался:
— А ты не знаешь, зачем нас тут собрали?
Гасконец открыл было рот для ответа, но почувствовал, как брат Галунье наступил ему на ногу.
Плюмаж‑младший, хоть и считался в этой паре номинальным главой, имел обыкновение следовать советам своего помощника, осторожного и благоразумного нормандца.
— Я знаю только, — начал он, — что нас вызвали…
— Это я, — прервал его Штаупиц.
— И что обычно, — продолжал Плюмаж, — когда вызывают нас с братом Галунье, надо кого‑то прикончить.
— Caramba! — воскликнул убийца. — Когда дело поручают мне, других звать нет нужды!
Каждый принялся развивать эту тему в меру своего красноречия и хвастливости, после чего Плюмаж подвел итог:
— Так что же, нам придется иметь дело с целой армией?
— Нет, мы будем иметь дело с одним‑единственным дворянином, — ответил Штаупиц.
Штаупиц был приближен к особе господина де Пероля, доверенного лица принца Филиппа Гонзаго.
Это заявление было встречено взрывом хохота.
Плюмаж и Галунье смеялись громче других, но нога нормандца все так же оставалась на сапоге гасконца.
Это означало: «Позволь, я поведу».
Галунье с самым простодушным видом поинтересовался:
— И как же зовут этого великана, который будет сражаться с восемью?
— Из которых, раны Христовы, каждый стоит полудюжины добрых вояк! — добавил Плюмаж.
Штаупиц ответил:
— Герцог Филипп де Невер.
— Но говорят, он при смерти! — воскликнул Сальданья.
— Еле дышит! — добавил Пинто.
— Совсем обессилел! Лежит в постели! В последней стадии чахотки! — наперебой кричали остальные.
Плюмаж и Галунье не произнесли ни слова. Нормандец чуть заметно кивнул и отодвинул свой стакан. Гасконец последовал его примеру.
Их внезапная серьезность не могла не привлечь внимания остальных.
— Что вы знаете? Что вам известно? — посыпалось со всех сторон.
Плюмаж и его помощник молча переглянулись.
— Какого дьявола! Что все это значит? — воскликнул изумленный Сальданья.
— Можно подумать, — вступил Фаэнца, — что вы собираетесь бросить дело.
— Не слишком‑то обольщайтесь, красавчики, — веско промолвил Плюмаж.
Слова его были заглушены громогласными протестами.
— Мы видели Филиппа де Невера в Париже, — кротко произнес брат Галунье. — Этот умирающий доставит вам хлопот.
— Нам! — ответил хор голосов.
Возгласы эти сопровождались презрительным пожатием плеч.
— Вижу, — заметил Плюмаж, обведя взглядом своих коллег, — вы даже не слыхали про удар Невера.
Все широко раскрыли глаза и насторожились.
— Удар старого мэтра Делапальма, — пояснил Галунье, — которым он уложил семерых фехтмейстеров между рынком Руль и заставой Сент‑Оноре.
— Все эти секретные удары — вздор! — закричал Пепе Убийца.
— Крепкая нога, острый глаз и хорошая защита, — объявил бретонец, — плевал я на все секретные удары.
— Битый туз! Полагаю, красавчики, нога у меня крепкая, глаз острый и защита тоже неплохая, — с достоинством заметил Плюмаж.
— У меня тоже, — добавил Галунье.
— Одним словом, нога крепче, и глаз острей, и защита верней, чем у любого из вас…
— А доказать это, — со своей обычной мягкостью предложил Галунье, — мы готовы, ежели вам будет угодно, хоть сейчас.
— И тем не менее, — продолжал Плюмаж, — удар Невера не кажется мне вздором. Он трижды нанес мне укол у меня в академии. Вот так‑то вот…
— И мне тоже.
— Укол в лоб, между глазами, три раза подряд.
— И мне три раза, в лоб, между глазами!
— Три раза подряд, а я даже шпагу поднять не успел, чтобы парировать!
Шестеро наемных убийц слушали теперь весьма внимательно.
Никто уже не смеялся.
— Значит, — перекрестившись, заявил Сальданья, — это не секретный удар, а колдовство.
Маленький бретонец сунул руку в карман, где у него, очевидно, лежали четки.
— Так что, красавчики мои, правильно созвали всех нас, — торжественно произнес гасконец. — Тут говорили про армию;, так вот, я предпочел бы иметь дело с целой армией. Поверьте мне, на свете есть только один человек, способный противостоять со шпагой в руке Филиппу де Неверу.
— И кто же он? — раздались шесть голосов.
— Маленький Парижанин, — ответил Плюмаж.
— Ну, это дьявол, а не человек! — с неожиданным восторгом воскликнул Галунье.
— Маленький Парижанин? — раздались голоса. — А как зовут этого вашего Маленького Парижанина?
— Его имя всем прекрасно известно. Его зовут шевалье де Лагардер.
Похоже, это имя и вправду было известно всем мастерам шпаги, поскольку среди них воцарилось молчание.
— Я никогда не встречал его, — произнес наконец Сальданья.
— Тем лучше для тебя, дорогуша, — объявил Плюмаж. — Он не любит людей вроде тебя.
— Это тот, которого называют красавчиком Лагардером? — осведомился Пинто.
— Тот, что убил трех фламандцев под стенами Санлиса? — понизив голос, спросил Фаэнца.
— Тот, что… — начал было Жоэль де Жюган.
Но Плюмаж не дал ему договорить, произнеся с пафосом:
— Лагардер только один, второго нет!
ТРИ ФИЛИППА
Низенькое оконце кабачка «Адамово яблоко» выходило на поросший буками склон, который спускался ко рву замка Келюс. Меж деревьями вилась проезжая дорога, ведущая к деревянному мосту, перекинутому через глубокий и широкий ров. Рвы окружали замок с трех сторон и упирались в пустоту на обрыв Ашаза.
Рвы осушили после того, как были разрушены стенки, державшие воду, и с той поры там ежегодно брали два укоса великолепного сена для конюшен маркиза.
Недавно как раз пошел второй укос. Из кабачка, где сидели восемь наших героев, было видно, как косцы под мостом метали сено в копны.
Вода из рвов была спущена, но сами они сохранились в неприкосновенности. Их откосы круто поднимались к склону.
Для вывоза сена из рвов был прокопан проезд, который соединялся с дорогой, проходящей под окнами кабачка.
Крепостная стена начиная от дна рва, до первого этажа изобиловала бойницами, но человек мог проникнуть внутрь только через единственное отверстие в ней: это было низкое окно, находящееся как раз под постоянным мостом, которым уже давным‑давно заменили подъемный. Окошко это было закрыто решеткой и прочными ставнями. Оно служило для освещения и пропуска воздуха в баню замка, просторный подземный зал, еще сохранивший следы былого великолепия. Как известно, в средние века, особенно на Юге, бани отличались большой роскошью.
Часы на башне донжона только что пробили три. В конце концов ужасного головореза красавчика Лагардера тут не было и его тут не ждали, так что после первого испуга виртуозы шпаги очень скоро оправились и вновь принялись бахвалиться.
— Я вот что тебе скажу, дружище Плюмаж, — объявил Сальданья. — Я с удовольствием дал бы десять пистолей, чтобы увидеть твоего шевалье де Лагардера.
— Со шпагой в руке? — отхлебнув глоток вина и цокнув языком, осведомился гасконец. — Ну что ж, только в этот день ты, дорогуша, причастись и вверь себя милосердию Божьему.
Сальданья сдвинул шляпу набекрень. Как ни странно, пока еще никто никому не отвесил пощечины, не заехал кулаком, но дело, похоже, шло к этому. И тут Штаупиц, сидевший у окошка, воскликнул:
— Успокойтесь, ребята! К нам жалует господин де Пероль, фактотум принца Гонзаго.
Действительно, на дороге показался верхом на коне господин де Пероль.
— Мы тут слишком много болтали, но ни о чем не договорились, — поспешно вступил Галунье. — А надобно вам знать, друзья, что де Невер со своим секретным ударом стоит целой груды золота. Хотите разом разбогатеть?
Нет смысла говорить, каков был ответ сотоварищей Галунье. Он продолжал:
— А раз так, то позвольте действовать мне и мэтру Плюмажу. Что бы мы ни втолковывали этому Перолю, поддакивайте нам.
— Договорились! — раздался согласный хор голосов.
— Во всяком случае, — усаживаясь, закончил брат Галунье, — те из нас, чью шкуру не продырявит шпага Невера, смогут заказать панихиды по убитым.
Вошел Пероль.
Галунье первым почтительно стянул с головы колпак. Остальные тоже обнажили головы, приветствуя вошедшего.
Пероль держал под мышкой большой мешок с деньгами. Он швырнул его на стол и сказал:
— Вот, храбрецы, вам на винишко!
После этого глазами пересчитал присутствующих и заметил:
— Превосходно, все в сборе. А сейчас я в нескольких словах расскажу, что вам предстоит сделать.
— Мы внимательно слушаем вас, добрейший господин де Пероль, — отозвался Плюмаж, опершись локтями на стол. — Итак?
Остальные подхватили:
— Мы слушаем.
Пероль встал в позу оратора.
— Сегодня вечером, — начал он, — часов около восьми вот по этой самой дороге, что проходит под окошком, сюда приедет один человек. Он будет верхом. Коня он привяжет к мостовой опоре, после чего спустится в ров. Видите там, под мостом, низкое окно, закрытое дубовыми ставнями?
— Прекрасно видим, добрейший господин де Пероль, — ответил Плюмаж. — Битый туз! Мы же не слепые.
— Этот человек приблизится к окну…
— Ив этот момент мы окружаем его, да?
— Со всей учтивостью, — со зловещей улыбкой произнес Пероль. — И можете считать, что вы заработали свои деньги.
— Ризы Господни! — воскликнул Плюмаж. — Милейший господин де Пероль вечно сказанет что‑нибудь, от чего животики можно надорвать!
— Значит, все ясно?
— Конечно. Но, надеюсь, вы еще не покидаете нас?
— Нет, друзья, я тороплюсь, — ответил Пероль и уже сделал шаг к двери.
— Как! — удивился гасконец. — Вы уходите, не сказав нам имени того, кого мы должны будем… окружить?
— А зачем вам его имя?
Плюмаж мигнул, и тотчас наемные убийцы недовольно зароптали. А Галунье даже выказал обиду.
— И вы даже не скажете нам, кто тот почтенный господин, на которого мы будем работать? — не унимался Плюмаж.
Пероль пристально взглянул на него. На лице его появилось беспокойство.
— А вам не все ли равно? — бросил он, пытаясь принять высокомерный вид.
— Очень даже не все равно, добрейший господин де Пероль.
— Но ведь вам так хорошо заплатили!
— А может мы не считаем, что нам хорошо заплатили, милейший господин де Пероль.
— Друг мой, что ты этим хочешь сказать?
Плюмаж встал, и все остальные последовали его примеру.
— Черт возьми, приятель! — бросил он, резко изменив тон. — Давайте поговорим в открытую. Мы все тут учителя фехтования, а следовательно, дворяне. А я к тому же гасконец, то есть дворянин самых голубых кровей. И наши рапиры, — тут он хлопнул по своей, которую не снял, — желают знать, что им предстоит сделать.
— Присядьте, пожалуйста, — любезно предложил брат Галунье, придвинув табурет доверенному лицу Филиппа Гонзаго.
Остальные выражали шумное одобрение Плюмажу. Пероль было растерялся.
— Друзья мои, — произнес наконец он, — ну, уж если вам так хочется это знать, то вы сами могли бы догадаться. Кому принадлежит замок?
— Маркизу де Келюсу, черт подери! Добрейшему сеньору, у которого жены не доживают до старости, Келюсу‑на‑засове.
И что дальше?
— Дальше? А вы не догадались? — с простодушным видом удивился Пероль. — Вы работаете на маркиза де Келюса.
И вы верите этому? — с наглым видом обратился Плюмаж к сотоварищам.
— Нет, — ответил брат Галунье.
— Нет, — дружно зашумели остальные. Впалые щеки Пероля слегка покраснели.
— Что это значит, прохвосты! — вскричал он.
— Потише! — остановил его гасконец. — Мои благородные друзья ропщут, так что поберегитесь. Лучше потолкуем мирно, как порядочные люди. Если я правильно вас понял, дело обстоит следующим образом: маркиз де Келюс узнал, что некий дворянин время от времени проникает в его замок через нижнее окно. Так?
— Да, — кивнул Пероль.
— Ему также известно, что мадемуазель Аврора де Келюс любит этого дворянина?
— Совершенно верно, — подтвердил Пероль.
— Это вы так утверждаете, господин де Пероль. Таково, по‑вашему, объяснение нашего съезда в харчевне «Адамово яблоко». Кое‑кто мог бы счесть это объяснение правдоподобным, но у меня есть основания считать его лживым. Вы, господин де Пероль, сказали нам неправду.
— Черт меня побери! — воскликнул тот. — Это уже наглость!
Но его голос утонул в криках наемных убийц:
— Давай, Плюмаж, говори! Выложи ему все! Гасконец не заставил себя упрашивать.
— Во‑первых, мои друзья так же, как я, знают, что ночной посетитель, предназначенный для наших шпаг, не кто иной как принц…
— Принц! — хмыкнул, пожав плечами, Пероль. Плюмаж продолжал:
— Да, принц Лотарингский, герцог де Невер.
— Ну, в таком случае вы знаете гораздо больше меня, — заметил Пероль.
— Ризы Господни! Это ведь не все. Есть еще кое‑что, чего мои благородные друзья, возможно, и не знают. Аврора де Келюс не является любовницей господина де Невера.
— Даже так? — бросил Пероль.
— Она — его жена! — отрубил Плюмаж. Пероль побледнел и пролепетал:
— Откуда ты это знаешь?
— Знаю, и это главное. Откуда — это вас не касается. А сейчас я вам докажу, что знаю и еще кое‑что. Они тайно обвенчались четыре года назад в Келюсской церкви, и, если сведения мои верны, вы и ваш благородный патрон…
Плюмаж с издевательским видом снял с головы шляпу и закончил:
— Были, господин де Пероль, свидетелями этого обряда. Пероль не стал отрицать.
— Ну, и к чему вы клоните, повторяя эти сплетни? — только и спросил он.
— К тому, чтобы открыть имя светлейшего сеньора, которому мы будем служить сегодня ночью, — отвечал гасконец.
— Невер женился на мадемуазель Авроре вопреки воле ее отца, — объявил Пероль. — Господин де Келюс жаждет отомстить. Чего проще.
— Да, ничего не было бы проще, если бы бедняга На‑засове знал про этот брак. Но господину де Келюсу ничего не известно. Ризы Господни! Старый хитрюга не стал бы отправлять на тот свет самого богатого жениха Франции. Все давным‑давно уладилось бы, если бы господин де Невер сказал старикану: «Король Людовик желает женить меня на своей племяннице принцессе Савойской, но я этого не хочу. Я тайно обвенчался с вашей дочерью». Но бедняжку принца пугает репутация Келюса‑на‑засове. Он обожает свою жену и боится за нее.
— И каков вывод? — прервал его Пероль.
— А таков, что мы работаем не на господина де Келюса.
— Это же ясно, — подтвердил Галунье.
— Как день, — зашумел хор голосов.
— Ну, и на кого же вы, по‑вашему, работаете?
— На кого? Хм… Кровь Христова! На кого? Вы знаете историю трех Филиппов? Нет? Ну, тогда я вам расскажу ее в двух словах. Это три высокороднейших дворянина, чтоб мне пропасть! Один — Филипп Мантуанский, принц Гонзаго, между прочим, ваш господин, разорившееся и севшее в лужу высочество, готовый задешево продать душу первому встречному дьяволу; второй — Филипп де Невер, которого мы тут поджидаем, а третий — Филипп Французский, герцог Шартрский. Все трое, прах меня побери, красивы, молоды и блистательны. Даже если вы попытаетесь себе вообразить самую крепкую, высокую, небывалую дружбу, вы будете иметь разве что слабое представление о той любви, какую питали друг к другу три Филиппа. Так говорили о них в Париже. Королевского племянника, если позволите, мы оставим в стороне, он к нашему рассказу отношения не имеет. Мы будем заниматься только де Невером и Гонзаго, этими Пифием и Дамоном[13].
— Черт возьми! — воскликну Пероль. — Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?
— А что, — отвечал Плюмаж, — подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.
— Каковой доход, — вставил Галунье, — имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.
— Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? — продолжал Плюмаж. — Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.
— Совершенно верно, — вторично вставил Галунье. Плюмаж наполнил свой кубок.
— Господа, — сказал он, — я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.
— Здоровье принца Дамона Гонзаго! — закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.
— И что вы на это скажете, господин де Пероль? — торжествующе заключил Плюмаж.
— Чушь! — буркнул тот. — Клевета!
— Вы позволили себе грубость. Пусть мои доблестные друзья рассудят нас. Я беру их в свидетели.
— Ты сказал правду, Плюмаж! — зашумели доблестные друзья.
— Принц Филипп Гонзаго, — пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, — выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.
Плюмаж остановил его:
— Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте‑ка. Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:
— Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?
— Плюмаж! — произнес нормандец.
— Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.
Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.
— Но я не умею выступать публично, — пролепетал он.
— Попробуй! — предложил Плюмаж, закручивая усы. — Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.
— Рассчитываю на их снисходительность, — промямлил робкий Галунье.
Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:
— Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по‑другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили[14]…
— Пьетро Гарба‑э‑Гаэта! — прервал его Фаэнца. — Я знавал его. Большой был мерзавец.
Брат Галунье мягко улыбнулся.
— Это был человек степенный, — поправился он, — мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.
При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.
— Битый туз! — бросил Плюмаж. — Да ты великолепный рассказчик. Продолжай!
Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.
— Принц Филипп Гонзаго, — продолжал Галунье, — частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.