Мне вспомнилось, как я рассказывал ей в машине о своей жизни,
— Лично меня она не заставит спрыгнуть с обрыва.
— Заставит. Спрыгнешь как миленький. Смертный человек не может противостоять сирене.
— А я не спрыгну.
Наши взгляды встретились. Ее волосы развевались, хотя окна были закрыты и никакого сквозняка не чувствовалось. Я любовался ее красивыми глазами, пытаясь понять, насколько совпадают наши чувства.
— Человек не может спрыгнуть с обрыва, если он уже падает в другую пропасть — в более глубокую, даже бездонную.
Как только эти слова сорвались с моих губ, я захотел взять их обратно. Интересно, что, когда я придумывал эту фразу, в уме она звучала лучше и весомее. Лена взглянула на меня, желая убедиться в моей серьезности. Я говорил ей правду, но не знал, как это доказать. В результате я снова сменил тему.
— А какой магический дар у Рис?
— Они сивилла, читающая лица. Взглянув на тебя, она может увидеть людей, с которыми ты встречался. Может узнать, чем ты занимался. Рис читает лица людей, как книги.
Лена смотрела мне прямо в глаза. Это вызывало у меня приятную негу.
— А кого она рассекретила? Когда Рис помахала рукой, Ридли на мгновение превратилась в другую женщину. Ты видела ее?
Лена кивнула.
— Мэкон не захотел рассказывать о ней, но это была какая-то темная чародейка. Очень сильная и могущественная.
Я продолжал расспрашивать. Она распалила мое любопытство. Мне начинало казаться, что несколько минут назад я сидел за столом с пришельцами из космоса.
— А Ларкин? Он обладает змеиными чарами?
— Ларкин — иллюзионист. Это похоже на трансформера. Но в нашем семействе только один трансформер — дядя Барклай.
— Чем они отличаются?
|
|
— Чары Ларкина создают иллюзии. Он прикрывает предметы своими магическими проекциями и заставляет людей видеть то, что ему хочется. То есть его проекции нереальные. А вот дядя Барклай действительно может превращать один предмет в другой — на любое время, какое ему требуется.
— Значит, твой кузен меняет только вид предметов, а дядя Барклай преобразует их суть?
— Да. Моя бабушка говорила, что у них почти одинаковые способности. Такое иногда случается с родителями и детьми. Они слишком похожи и поэтому всегда ссорятся друг с другом.
Наверное, она подумала, что не может сказать такого же о себе. Лицо Лены помрачнело, и я предпринял глупую попытку поднять ей настроение.
— А Райан? Что у нее за дар? Быть собачьим кутюрье?
— Об этом слишком рано говорить. Ей только десять лет.
— А Мэкон?
— Он… Дядя Мэкон особенный. Для меня он смог бы сделать что угодно. Я провела с ним очень много времени.
Она отвернулась, уклоняясь от моих дальнейших расспросов. Лена всегда что-то недоговаривала. Я уже смирился с этим.
— Он для меня как отец.
Мне не нужно было объяснять, что значит потерять одного из родителей. Но, в отличие от меня, у нее вообще не осталось близких родственников.
— А кто такая ты? Расскажи о своем даре.
Как будто она обладала только одним талантом! Как будто я не видел действия ее чар с первых дней занятий в этом учебном году. Как будто я, собравшись с духом, не задавал ей почти тот же самый вопрос, когда она сидела на моем крыльце в зелено-пурпурной пижаме.
Какое-то время Лена молчала — наверное, собиралась с мыслями или решала, стоит ли отвечать. Затем она посмотрела на меня бездонными зелеными глазами.
|
|
— Я природная фея. По крайней мере, так считают дядя Мэкон и тетя Дель.
Природная фея. Я вздохнул с облегчением. Слово «фея» казалось мне лучше, чем «сирена». С сиреной я вряд ли бы справился.
— И что это означает?
— Я сама не знаю. Фее многое доступно. Предполагается, что она более могущественна, чем любая другая чародейка.
Лена произнесла последнюю фразу очень быстро, надеясь, что я не расслышу ее. Но я услышал каждое слово. «Более могущественна, чем любая другая чародейка». Я не знал, как относиться к этому «более». «Менее могущественная» устроила бы меня больше.
— Ты же видел, что произошло этим вечером. Я еще не знаю, как управлять своими силами.
Она нервно смяла стеганое одеяло и возвела между нами заградительный барьер. Я провел пальцами по ее руке. Лена лежала рядом, опираясь на локоть.
— Все это неважно. Ты нравишься мне такой, какая ты есть.
— Итан, ты ничего не знаешь обо мне.
Волна теплой дремоты охватила мое тело, и, честно говоря, я потерял интерес к тому, что она рассказывала о чародеях. Мне просто было приятно находиться рядом с ней, держать ее за руку и осознавать, что нас отделяло только стеганое одеяло.
— Это неправда. Я знаю, что ты пишешь стихи. Я знаю о вороне на твоем ожерелье и о бабушке на острове Барбадос. Мне известно, что тебе нравится апельсиновый сок с содовой и что ты ешь шоколадные карамельки вприкуску с попкорном.
На секунду мне показалось, что она вот-вот улыбнется.
— И это все?
— Нет, это только начало.
Ее зеленые глаза все глубже погружались в синеву моего взгляда.
|
|
— Ты даже не знаешь моего имени.
— Тебя зовут Лена Дачанис.
— Неплохо для начинающего, но здесь ты ошибся.
Я сел на кровати и выпустил ее руку.
— О чем ты говоришь?
— Это не мое имя. Ридли говорила правду.
Мне вспомнилась часть беседы за столом. Ридли упрекала Лену в том, что она не знает своего настоящего имени. Я тогда подумал, что кузина выражалась фигурально.
— И как тебя зовут по-настоящему?
— Я не знаю.
— Еще одна традиция чародеев?
— Нет. Многим чародеям известны их реальные имена. Но моя семья другая. В нашем семействе имена, данные при рождении, раскрываются, когда тебе исполняется шестнадцать лет. До той поры нас называют как-нибудь иначе. Ридли была Джулией. Я знала Рис как Аннабель. Меня сейчас зовут Леной.
— Значит, Лена Дачанис — вымышленное имя?
— Нет, я действительно Дачанис, насколько мне известно. Но Леной меня назвала бабушка. Я была очень худенькой. Как ниточка бобов. Вот она и придумала для меня имя: Лена Бина[23].
Какое-то время я молчал. Мне было нелегко принять это.
— То есть ты пока не знаешь своего имени. Но через пять месяцев тебе раскроют его.
— Не все так просто. От меня скрывают кучу информации. Вот почему я всегда такая нервная. Я не знаю своего имени. Мне ничего не известно о том, что случилось с моими родителями.
— Ты говорила, что они погибли. Какой-то несчастный случай…
— Да, так мне сказали. Но когда речь заходит о деталях, мои родственники упрямо отмалчиваются. Я не нашла никаких записей о том случае. Я не видела их могил. Откуда мне знать, что все это правда?
— Кто же будет лгать в таких серьезных вопросах?
— Разве ты не видел мою семью?
— Хм! Верно.
— И то чудовище в мини-юбке? Ту ведьму, которая чуть не убила тебя? Можешь мне не верить, но еще год назад она была моей лучшей подругой. Мы с Ридли выросли вместе. Мы с ней все время переезжали из одного города в другой и складывали наши вещи в один чемоданчик.
— Зато у вас нет южного акцента. Многие люди не поверили бы, что вы родились на Юге.
— У тебя тоже акцент не чувствуется.
— А что ты хотела? Родители с профессорским образованием. Когда я получал вместо пятерок четверки, мое недельное вознаграждение снижалось от доллара до монетки в двадцать пять центов. Я заполнил ими целую копилку.
Это воспоминание заставило меня улыбнуться.
— Значит, Ридли не жила с тетей Дель?
— Нет. Тетя навещала нас по праздникам. В нашем семействе дети не живут вместе с родителями. Это слишком опасно.
Я воздержался от следующей полусотни вопросов, позволив Лене продолжить рассказ. И она не замедлила воспользоваться моим молчанием, словно тысячу лет мечтала поделиться с кем-то историей своей жизни.
— Мы с Ридли были как сестры: спали в одной комнате и вместе учились дома. Переехав в Виргинию, мы уговорили бабушку устроить нас в обычную школу. Нам хотелось завести подруг, почувствовать себя нормальными детьми. До той поры мы разговаривали со смертными только в музее, в вестибюле оперы или на ланче в Розовом домике, куда водила нас бабуля.
— И что случилось, когда вы пошли в школу?
— Начались большие неприятности. Наши наряды оказались странными и не такими, как принято. У нас не было телевизора. За домашние задания мы получали двойки. Для одноклассников мы были изгоями.
— Зато вы общались со смертными.
Она отвела взгляд в сторону.
— У меня не было друзей и подруг, пока я не встретила тебя.
— Вообще никого?
— Единственным близким человеком была только Ридли. В школе к ней относились еще хуже, чем ко мне, но это ее не заботило. Она волновалась лишь о том, чтобы никто не обижал меня.
Я даже не мог представить себе такую картину — чтобы Ридли кого-то защищала.
«Люди меняются, Итан».
«Не так сильно. Даже чародеи».
«Особенно чародеи. Именно это я и пытаюсь объяснить тебе».
Она отодвинулась от меня.
— Затем в поведении Ридли появились странности. Те парни, которые раньше не обращали на нее внимания, вдруг стали увиваться за ней. Они ждали ее у порога школы и дрались друг с другом за право проводить ее домой.
— Да уж! Некоторым гэтлинским девушкам нравится то же самое.
— Не сравнивай Ридли с обычными девушками. Я же говорю: она постепенно превращалась в сирену. Уже тогда она могла заставить любого человека совершить самый безрассудный поступок, на который он был бы не способен в нормальном состоянии. И те парни шли на преступления или прыгали с обрыва… один за другим.
Она прикоснулась пальцами к ожерелью.
— В канун своего шестнадцатилетия Ридли попросила меня проводить ее на железнодорожную станцию. Она боялась, что сойдет с ума. Она подозревала, что станет темной ведьмой, и ей хотелось уехать в другую страну, прежде чем она навредит тем людям, которых любила. Прежде чем она обидит или погубит меня. Я была единственной, кого Ридли по-настоящему любила. В тот вечер она вошла в вагон поезда и исчезла из моей жизни — вплоть до сегодняшнего дня. Этим вечером мы все убедились, что ее забрала к себе Тьма.
— Подожди секунду. О чем ты говоришь? Что значит «забрала к себе Тьма»?
Лена печально вздохнула. Ей явно не хотелось отвечать на мой вопрос.
— Ты должна рассказать мне всю правду.
— В нашем семействе, когда чародей или чародейка достигают шестнадцати лет, они проходят процедуру объявления. Их судьба определяется силой, и они уходят в Свет, как тетя Дель и Рис, или во Тьму, как Ридли. Тьма или Свет, черное или белое. В нашей семье не бывает серых оттенков. Мы не выбираем свой путь… и после объявления уже не можем вернуться назад.
— Что значит «не выбираем свой путь»?
— Мы не можем стать светлыми или темными по собственной воле. Другие чародеи, как и смертные люди, сами выбирают, какими им быть — добрыми или злыми. В моем семействе это невозможно. Когда нам исполняется шестнадцать лет, за нас все решает сила.
Я пытался понять, о чем она говорит, но ее слова казались мне полным безумством. Мое длительное знакомство с Эммой позволяло мне судить о белой и черной магии. Однако такое отсутствие выбора ставило меня в тупик. Я не верил, что Лена не могла решать, кем ей быть в ближайшем будущем. Черт! И кем же она станет?
— Вот почему мы не можем жить с родителями, — продолжила она.
— Я не понял. Как это влияет на ваши родственные связи?
— Обычно темные сами уходят от светлых. Но когда Алтея, сестра моей бабушки, стала темной чародейкой, ее мать не захотела расставаться с ней. Закон гласит, что если чародеи отдаются Тьме, им полагается оставить дом и своих близких. Однако мать Алтеи решила, что справится с любыми проблемами. И тогда в городе, где они жили, начали происходить ужасные события.
— Какие именно?
— Алтея была эво — невероятно сильной чародейкой. Она могла воздействовать на людей, как Ридли. И к тому же постоянно эволюционировала. Вскоре Алтея обрела способность превращаться в животных и в любого человека. В городе произошло несколько необъяснимых инцидентов, в которых серьезно пострадали люди. Затем утонула девушка. И тогда мать Алтеи изгнала дочь из дома.
А я еще думал, что в Гэтлине начнутся проблемы с приездом Ридли. Оказывается, на свете были и более опасные чародейки.
— Значит, никто из вас теперь не может жить с родителями?
— Чародеи решили пожалеть родителей. Им очень тяжело отворачиваться от детей, когда те уходят во Тьму. С некоторых пор детей стали воспитывать другие родственники — вплоть до момента их объявления.
— Почему же Райан живет вместе с родителями?
— Райан… это Райан. Она особый случай.
Лена беззаботно пожала плечами.
— По крайней мере, так сказал дядя Мэкон, когда я спросила его об этом.
Идея о том, что все члены ее семейства обладали сверхъестественными силами, казалась мне слишком фантастической. Они выглядели обычными людьми, похожими на меня и любого гэтлинца. Выходит, они были иными существами? Даже Ридли, возникшая перед «Стой-стяни», не вызвала у парней никаких подозрений. Они посчитали ее обычной девчонкой, правда, очень горячей, и поэтому явно расстроились, что она искала меня. Как это происходит? Почему родственники Лены рождались чародеями, а не простыми смертными?
— Твои родители тоже обладали необычным даром?
Мне не хотелось расспрашивать ее об этом. Я знал, как трудно говорить о погибших родителях. Но любопытство взяло вверх.
— Да, в нашем семействе все наделены магическими силами.
— И что они могли делать? Их чары чем-то походили на твои?
— Я не знаю. Бабушка никогда не рассказывала мне о папе и маме. Как будто их вообще не существовало. Иногда я даже думаю, что ее молчание объясняется особой причиной.
— Какой?
— Они могли быть темными. И если это так, то мне тоже придется уйти во Тьму.
— Ты не будешь темной.
— Откуда ты знаешь?
— Почему в таком случае нам снятся одинаковые сны? И почему, входя в класс, я знаю, там ты или нет?
«Итан».
«Это правда».
Я прикоснулся пальцами к ее щеке и тихо добавил:
— Мне самому непонятно, откуда приходит такое знание, но я ему верю.
— Ты просто принимаешь желаемое за действительное. Я чародейка и то не могу предугадывать события, которые произойдут со мной.
— Извини, но сейчас ты говоришь какие-то детские глупости.
Я охотно назвал бы глупостями и прочие ее рассуждения о чародействе. Конечно, мне хватило ума не выражать все свои мысли вслух.
— Что ты имеешь в виду?
— Все эти разговоры о судьбе. Никто другой не может решить, какой тебе быть. Никто, кроме тебя.
— Только не в семействе Дачанис. Другие чародеи обладают свободой выбора. Они сами прокладывают свои дороги в будущее. В моей семье все происходит иначе. На шестнадцатый день рождения мы проходим процедуру объявления и становимся частью Света или Тьмы. Никакого свободного волеизъявления.
Я нежно приподнял ее подбородок.
— Значит, ты природная фея. Это же неплохо?
Взглянув в глаза Лены, я понял, что хочу поцеловать ее. Я был уверен, что нам не о чем тревожиться, пока мы вместе. В тот миг мне почему-то казалось, что мы будем вместе всегда. Я перестал думать о баскетбольных правилах и наконец позволил ей прочитать мои мысли о ней — о том, что мне хотелось сделать и как долго смущение и страх удерживали меня от такого поступка.
«Ого!»
Ее глаза расширились, наполнившись невообразимой лучезарной зеленью.
«Итан! Может быть, не надо…»
Я придвинулся к ней и поцеловал ее в губы. Они были слегка солеными, как слезы на щеках. Вместо привычной волны тепла меня пронзил разряд электричества — от кончика языка и до самых пяток. Подушечки пальцев начало покалывать. Нечто подобное я чувствовал, когда в восьмилетнем возрасте по совету Линка сунул карандаш в электрическую розетку. Лена закрыла глаза и притянула меня к себе. Пару минут все было просто чудесно. Она целовала меня.
Ее губы растянулись в счастливой улыбке. Наверное, она ожидала этого поцелуя так же долго, как и я. Потом вдруг нахмурилась и отпрянула от меня.
«Итан, нам не следует делать этого».
«Почему? Мы же нравимся друг другу».
Хотя, возможно, я поторопился с выводами. Неужели ошибся? Я взглянул на ее вытянутую руку, которая по-прежнему покоились на моей груди. Она должна была чувствовать, как сильно билось мое сердце.
«Ты не понимаешь…»
Лена начала отворачиваться. Мне показалось, что она хотела убежать, как в тот день, когда мы нашли медальон в Гринбрайре, или как в тот вечер, когда она умчалась, оставив меня у крыльца. Я сжал пальцами ее запястье и почувствовал жар, исходивший от кожи.
— Тогда в чем дело?
Она посмотрела на меня и виновато поморщилась. Я попытался услышать ее мысли, но у меня ничего не получилось.
— Похоже, ты думаешь, что я сама могу выбирать свою судьбу. К сожалению, это не так! Похоже, тебя не впечатлило поведение Ридли. Однако она могла убить тебя — и убила бы, если бы я не остановила ее.
Она печально вздохнула. Ее глаза заблестели от набежавших слез.
— Вот в кого я могу превратиться! В чудовище! И твоя вера тут не поможет.
Я обвил руками ее шею, надеясь перевести беседу в другое русло. Но Лена не унималась.
— Мне не хочется, чтобы ты видел меня такой.
— Перестань терзать себя.
Я поцеловал ее в щеку. Она сползла с постели и высвободила руку из моих пальцев.
— Ты не понимаешь!
Она подняла ладонь и показала смазанное число, написанное синими чернилами. 122. Как будто у нас осталось только сто двадцать два дня.
— Я понял. Ты напугана. Мы что-нибудь придумаем. Нам просто нужно быть вместе.
— Мы ничего не придумаем! Ты смертный. Нам нельзя сближаться друг с другом. Я не хочу разрушать твою жизнь. Ты можешь погибнуть, если останешься рядом со мной.
— Слишком поздно.
Я слышал каждое слово Лены. Но ее увещевания лишь укрепляли мою убежденность в том, что пути назад нет. Я уже потерял голову.
9.10
ВЕЛИКИЕ ПРЕДКИ
Слушая все эти объяснения о чародействе из уст красивой девушки, еще можно было подумать, что они не лишены разумного начала. Но позже, вернувшись домой и забравшись в постель, я уже не находил в словах Лены никакого здравого смысла. Интересно, что подумал бы Линк по этому поводу? Я попытался представить себе ход такой беседы. «Прикинь, чувак, мне нравится девушка, но я не знаю ее настоящего имени. Она ведьма — точнее, чародейка. Через пять месяцев ей предстоит выяснить, будет ли она доброй или злой. Пока она может вызывать ураганы и бить стекла в окнах. Мы с ней нашли какой-то странный медальон и с его помощью увидели несколько сцен из прошлого. Эмма и Мэкон Равенвуд потребовали, чтобы я закопал его в землю. Этот медальон материализовался — проявился на женском портрете, который висит в холле Равенвуда. И кстати, его особняк не населен привидениями. Он просто полностью меняется каждый раз, когда я туда прихожу, чтобы повидаться с девушкой, которая жжет меня и сотрясает током одним прикосновением руки. Но я целовал ее. И она целовала меня…»
Все это казалось мне невероятным. Я закрыл глаза и погрузился в сон.
Меня разрывало на части. Колючий ветер жалил лицо. Я цеплялся рукой за дерево, сопротивляясь урагану. От его невыносимого воя болели уши. Вокруг была полнейшая круговерть. Ветки, куски земли и какие-то предметы летали и сталкивались друг с другом в воздухе. Скорость ветра умножалась с каждой секундой. Крупный град колотил по голове и рукам. Казалось, что разверзлись небеса. Нужно было отыскать какое-то укрытие. Но я не мог уйти.
«Оставь меня, Итан. Спасайся сам!»
Я не видел ее. Неистовый ветер не позволял мне открыть глаза. Однако я по-прежнему сжимал запястье Лены — так сильно, что еще немного, и сломал бы ей кость. Я не мог отпустить ее. Все, что угодно, только не это. Ветер, изменив направление, начал приподнимать меня с земли. Я одной рукой держался за дерево, а другой цеплялся за запястье Лены. Ураган стремился разлучить нас. Он отрывал меня от дерева и тянул Лену прочь. Я чувствовал, как ее рука выскальзывает из моих пальцев. У меня больше не было сил удерживать ее.
Я проснулся, содрогаясь от кашля. Кожа на лице горела от ледяного ветра. Мало того что в Равенвуде я едва не умер от холода, так теперь еще и сны изменились. Не слишком ли много переживаний для одного вечера? Дверь моей комнаты была открыта нараспашку. Это удивило меня, поскольку перед сном я закрыл ее на ключ. Не хотелось бы, чтобы Эмма обкладывала меня спящего своими колдовскими куклами. Но ведь я точно помнил, что закрывал дверной замок.
Почему мне снились кошмары? Неужели сон был связан с каким-то будущим событием? Я вздохнул и, протянув руку, включил старую лампу, стоявшую на прикроватном столике. Рядом лежала книга, которую я читал уже пару дней, — «Лавина» Нила Стивенсона. Я вытащил закладку, но странные звуки в доме заставили меня прислушаться. Шаги? Слабый шорох доносился с кухни. Похоже, отец решил устроить перерыв. Хорошая возможность пообщаться!
Спустившись по лестнице на первый этаж, я понял, что встреча с отцом не состоится. Его кабинет, как всегда, был закрыт. Из-под двери пробивалась полоска света. Значит, на кухне шумел не он, а Эмма. Сделав еще несколько шагов, я заметил темный силуэт, удалявшийся по коридору. Так быстро могла перемещаться только Эмма. Задняя дверь скрипнула и закрылась. Кто-то вошел в дом или вышел из него. После того, что случилось этим вечером, мне было необходимо увериться в своих догадках. Я метнулся в прихожую и посмотрел в окно. На улице перед домом стоял старый пикап-грузовик — «студебеккер» пятидесятого года выпуска. Эмма подошла к машине, о чем-то поговорила с водителем, затем передала ему сумку и залезла в кабину. Куда она собралась ехать на ночь глядя?
Я решил последовать за ней. Во-первых, эта женщина заменила мне мать, и я был готов сделать для нее все на свете. Во-вторых, Эмма села в ветхий грузовик незнакомого мужчины, что вызвало у меня нехорошие подозрения. Но как я мог угнаться за ними без машины? Выбора не было. Мне пришлось взять мамину «вольво». Именно на ней мама попала в аварию. Я вспоминал об этом каждый раз, когда видел ее в гараже. Сев за руль, я вновь почувствовал знакомый запах. В салоне пахло старыми газетами и «Виндексом»[24].
Вести машину ночью с выключенными фарами оказалось труднее, чем я думал. Я едва удерживал дистанцию. Судя по всему, пикап направлялся к Топкому ручью. Похоже, Эмме потребовалось срочно съездить к себе домой. Грузовик свернул с трассы на сельскую дорогу. Когда он наконец сбавил скорость и прижался к обочине, я остановился и заглушил двигатель. Эмма открыла дверь. В кабине загорелся свет. Я присмотрелся к водителю и узнал его. Это был наш почтальон Карлтон Итон. Но почему Эмма попросила Карлтона подвезти ее сюда? Да еще в такое позднее время? Я никогда не замечал у них дружеских отношений.
Эмма что-то сказала Карлтону и закрыла дверь. Грузовик, затарахтев, поехал дальше по дороге. Я вышел из машины и последовал за нашей домохозяйкой. Она всегда придерживалась спокойного уклада жизни. Что могло так сильно обеспокоить ее и заставить ночью отправиться на болота? Явно что-то более серьезное, чем срочный заказ погадать на картах.
Она зашагала по узкой дорожке к прибрежным кустам. В темноте я едва угадывал ее силуэт и полагался в основном только на хруст гравия под ее ногами. Чтобы не шуметь самому, мне пришлось идти по траве рядом с дорожкой. Я хотел выяснить, почему Эмма тайком удрала из нашего дома перед самой полуночью. И конечно, я боялся, что она заметит мою слежку.
Свое название Топкий ручей получил по вполне понятной причине. Чтобы попасть в этот поселок бедняков, вам сначала нужно было перебраться через несколько больших зловонных луж с черной водой. Если бы не лунный свет, я сломал бы себе шею, пробираясь по лабиринту из кустов и невысоких дубов, покрытых грязью и мхом. Мы приближались к топи. Я уже чувствовал болотный воздух — липкий и плотный, словно вторая кожа. У края воды виднелись плоты, сделанные из кипарисовых бревен. Эти плавучие средства напоминали ожидавшие такси. Я увидел, как Эмма ловко запрыгнула на ближайший плот и, оттолкнувшись от берега длинным шестом, начала переправляться на другую сторону болота.
Я не был в доме Эммы несколько лет. К тому же, похоже, раньше мы добирались другой дорогой. По крайней мере, сейчас в темноте я не узнавал этой местности. Бегло осмотрев гнилые бревна и потертые веревки, я убедился, что плоты ничем не отличаются один от другого — все были старыми и ветхими. Я выбрал первый попавшийся. Управлять плотом оказалось непросто. Эмме это удавалось намного легче. Каждые несколько минут где-то рядом раздавался громкий всплеск. По темной воде скользили хвосты аллигаторов. Я был искренне рад, что не стал переходить болото вброд.
Последний толчок шеста подогнал плот к берегу. Поднявшись по песчаному откосу, я увидел дом Эммы — небольшой и скромный, с одним окном, в котором теплился свет. Стены и ставни были выкрашены в тот же синий цвет, что и наша родовая обитель. Дом из кипарисовых бревен казался неотъемлемой частью болота. В воздухе стоял запах жасмина — густой и сильный, как аромат лимонов и розмарина. Я удивился, откуда он взялся: во-первых, жасмин не цветет поздней осенью и, во-вторых, не растет на болоте. Но это безусловно пах жасмин. Еще одна непостижимая странность в довесок ко всему случившемуся.
Какое-то время я наблюдал за домом, но ничего не происходило. Возможно, Эмме просто захотелось проверить свое жилище. Наверное, она предупредила отца о своей отлучке, а я, как болван, отправился за ней посреди ночи, рискуя стать ранним завтраком для аллигаторов. Я уже собирался вернуться к плоту и переправиться обратно через топь, жалея о том, что по пути к болоту не разбрасывал хлебные крошки. И тут дверь распахнулась. Эмма вышла на порог и, открыв белую дамскую сумочку, внимательно осмотрела содержимое. Меня удивил ее наряд. Она надела свое лучшее лиловое платье, белые перчатки и забавную шляпку с цветами, приколотыми к широким полям.
Эмма быстрым шагом пошла к болоту — немного в другом направлении. Зачем она так вырядилась? Чтобы прогуляться по топкой грязи? Чуть позже стало ясно, что все мои прежние испытания на пути к дому Эммы оказались ерундой в сравнении с тем, что я пережил, пробираясь в глубь топи. Густая тина цеплялась за джинсы. При каждом шаге мне казалось, что я вытаскиваю ноги из цемента. Учитывая возраст и длинное платье Эммы, я просто не понимал, как ей удается так быстро идти по болоту.
Время от времени она останавливалась на кочках с высокой травой и осматривалась по сторонам. Видимо, у нее имелась конкретная цель. Сплетенные ветви кипарисовых деревьев и плакучих ив создавали плотный купол над нашими головами. Несмотря на теплый воздух, меня пронизывала нервная дрожь. Прошлым вечером мне довелось повидать много странного, но атмосфера этого места была просто жуткой. Откуда-то сбоку накатывала волна клубившегося тумана. Она напоминала поток варева, выплеснувшегося из-под крышки кипящего горшка.
Эмма остановилась, и я пригнулся ниже. Она вытащила что-то из сумки. На ее ладони засияли в лунном свете какие-то белые предметы. Кости! Похоже, куриные. Она пошептала что-то над ними и положила их в мешочек — почти такой же, который дала мне для обуздания магической силы медальона. Потом, порывшись в сумке, Эмма достала бумажное полотенце, которое наверняка позаимствовала в каком-нибудь дамском туалете. Она вытерла им грязь с подола платья. Вдали виднелись бледные огни костров, мигавшие во тьме, как светляки. Я услышал музыку и женский смех. Где-то на берегу болота поселковые пьяницы устроили праздник. Эмма приподняла голову. Видимо, какой-то необычный звук привлек ее внимание.
— Хватит прятаться! Я знаю, что ты здесь.
Меня охватила паника. Я подумал, что она заметила меня. Но, к счастью, Эмма обращалась не ко мне. Из душного болотного тумана вышел Мэкон Равенвуд. Он вальяжно покуривал сигару, словно приехал сюда на дорогой машине. На его безупречно выглаженных брюках и накрахмаленной белой рубашке не было ни пятнышка грязи. Мы с Эммой стояли по колено в жиже и в болотной траве, но Мэкон Равенвуд шагал по черной воде, как по асфальту.
— Не забывай о времени, Мелхиседек. Я не могу долго оставаться здесь. К утру мне нужно вернуться домой. Не понимаю, зачем ты назначил встречу так далеко от города. Это было очень невежливо с твоей стороны. И весьма затруднительно для женщины моего возраста.
Она обиженно шмыгнула носом.
— Сплошное неудобство!
Н-е-у-д-о-б-с-т-в-о. Десять букв по вертикали. В минуты изумления в мою голову, как правило, приходят только глупые мысли.
— У меня тоже был насыщенный вечер, Эмария. Но дело требует незамедлительных действий и нашего пристального внимания.
Мэкон приблизился к Эмме на несколько шагов. Она отступила назад и указала на него костлявым пальцем.
— Вернись туда, где стоял. В эту ночь мне не хочется здороваться за руку с такими, как ты. Абсолютно не хочется. Сохраняй дистанцию, иначе нам придется расстаться.
Он шутливо попятился назад, пуская в воздух колечки табачного дыма.
— Как я уже говорил, Эмария, ситуация получила дальнейшее развитие. Мы должны незамедлительно вмешаться. Цитируя наших друзей-священников, я могу сказать, что «чем полнее луна, тем дальше она находится от солнца».