Увидев, что их предводитель упал, пара оставшихся самураев Уэсуги ударилась в бегство, надеясь добраться до своих – резервный отряд они оставили далеко позади. Победа досталась Мунину и его людям легче, чем они ожидали. На площадке, где еще недавно сражалось восемь бойцов, сейчас осталось только четверо. Двое противников сбежали, еще двое со стонами корчились на траве.
– Задали мы им перцу! – с довольным видом подытожил Мунин. – Только уж больно просто все получилось. Мало чести в такой победе.
– Да уж, надо бы и нам выйти с ручками для мотыг…
– Нет уж, у вас с мечами–то лучше получается, – возразил Мунин. – Однако ж здорово мы их расчехвостили!
– И что будем с ними делать?
– Тут вроде река была, – бросим их в воду. Если воды маловато, запустите водяное колесо. А уж дальше пусть сами плывут. Слышь, Кимбэй, ну–ка, тащи их туда!
– Слушаюсь! – отвечал бородатый верзила, направляясь к распростертому на площадке Дэндзо. Тот смотрел исподлобья со страшной гримасой на лице. Заметив, что раненый схватил валявшийся рядом меч, слуга отскочил в сторону, но в этот миг Дэндзо, ко всеобщему изумлению, вонзил острие себе в живот.
– А! – невольно выдохнули все четверо.
Тораноскэ бросился было остановить несчастного, но Мунин окликнул его:
– Не тронь! Пусть!
– Поистине этот человек достоин уважения! – торжественно промолвил он изменившимся голосом, будто бы с трудом роняя слова. – Желаете ли, чтобы я стал вашим кайсяку? Я Мунин Оиси из клана Цугару, родич Кураноскэ. До того как уйти в монахи, получал содержание в триста коку!
Приподняв голову, Дэндзо Сибуэ улыбнулся и кивнул. Мунин поправил воротник, подошел поближе, повернулся к Тораноскэ и, взяв у него меч, смерил взглядом клинок.
|
|
На краткий миг зимнее небо прояснилось, и в провале меж туч холодно блеснула звезда.
– Не обессудьте! – промолвил Мунин, сделав шаг вперед. Его спутники замерли в ожидании.
Хаято, отыскав лодку и оставив ее в условленном месте, поднялся на берег. Вскоре он с удивлением увидел, что Дзиндзюро спешит к реке один.
– Что случилось? – спросил Хаято.
– А, даже говорить об этом неохота! – махнул рукой Дзиндзюро.
Изобразив, будто вспарывает себе живот, он пояснил:
– Дэндзо Сибуэ того…
– Что?!
– Никто из наших больше не появлялся?
– Ни одного так и не было.
– Значит, заблудились, переиграли план. Эх, бедняги!
– Там был Оиси со своими людьми?
– В том–то и дело, что нет! Я и сам хорош! Купился на подставку и чуть не попался. Думал, Кураноскэ там – вот и полез, как дурак. Хотел его прикончить, а меня самого так приложили!.. Мастерски старикан меня бросил… Тоже, между прочим, Оиси, только зовут его Мунин. Страшный человек этот бонза! Я потом слышал, как он и его подручные сошлись в бою с Дэндзо Сибуэ и теми тремя. Для него драка, видать, любимое занятие. Я там спрятался за деревьями и слушал, как они рубились – так холодным потом обливался! Да уж, нашла коса на камень! Такому лучше не попадаться! Что и говорить, силен бонза и удал, но к противнику уважение имеет.
– Кто же он такой? Откуда взялся?
– Чего не знаю, того не знаю, но только он в родстве с Кураноскэ. В общем, перепутали его с тем Оиси… А того мы упустили. И куда он подался, неизвестно.
– Так что, он, значит, отправился в Эдо?
– Да наверное, так.
Хаято смотрел на Дзиндзюро и молчал. Он представил себе на мгновение Хёбу Тисаку, который ждет от них вестей в своей комнатушке с дождевыми подтеками по стенам на втором этаже маленького захудалого рёкана в Сиодомэ.
|
|
«Что же теперь будет?» – подумал Хаято и деловым тоном сказал:
– А может, еще немного подождем здесь?
– Ведь если еще ждать, скоро уж и рассвет. Жалко, конечно, Сибуэ, но, может быть, он на самом деле счастливей тех, кто остался в живых. Они, небось, к своему командору явиться теперь постыдятся. Да и для нас тоже расклад – хуже не придумаешь.
– Если разведать, где Кураноскэ скрывается в Эдо, можно попробовать еще раз. Все равно к нему его ронины станут наведываться, так что узнать, где он остановился, будет нетрудно.
– Оно, конечно, так, – задумчиво ответил Дзиндзюро.
Они сели в лодку и уже собрались было отплыть от берега, когда на откосе показались уцелевшие самураи из их отряда – Цутия и Камэи. Лишь теперь, увидев, в каком ужасном состоянии эти двое, Хаято по–настоящему почувствовал, какое поражение потерпели они нынешней ночью.
Тикара слышал, что Кураноскэ временно поселился в деревне Хирама, что он иногда наведывается в Эдо и встречается там с Дзюнаем Онодэрой, Соэмоном Харой и Тюдзаэмо–ном Ёсидой, но с ним отец встречаться не спешил, а сам Тикара отправиться в Хираму не решался. Оттого, что встреча с отцом так оттягивалась, у юноши было тяжело на душе, и, хотя он ни с кем не делился своими тревогами, его не покидало странное беспокойство.
Вечером пятого ноября Тикара уже собирался ложиться спать, когда в коридоре послышались шаги и управляющий постоялого двора, отодвинув сёдзи, сказал:
|
|
– К вам гости, сударь.
Он слегка отступил в сторону, и в комнату, к радостному изумлению сына, грузно протиснулся Кураноскэ.
– Ну, здравствуй, – сказал он, с улыбкой взглянув на Тикеру и, обведя взором комнату, будто желая удостовериться, в каких условиях обитает теперь сын, без лишних слов уселся подле светильника.
Когда управляющий удалился, Кураноскэ объявил:
– Теперь буду жить тут, у тебя. Тикара был на седьмом небе от счастья.
Пока служанка в соседней комнате заваривала чай, Кураноскэ, попросив Тикару растереть тушь, вписал в регистр постояльцев имя «Горобэй Какими, дядя Санаи». Он знал, что Тикара назвался здесь Санаи Какими.
– Так что теперь я твой дядя!
Отец и сын обменялись радостными улыбками.
Санаи Какими, то есть Тикара, прибыл в Эдо с какой–то судебной тяжбой, и ничего удивительного не было в том, что на помощь ему отправился дядя. Так и представил дело Кураноскэ, когда хозяин постоялого двора явился засвидетельствовать почтение новому гостю, попросив заодно зарезервировать еще места, так как вскоре должны были подоспеть два–три их земляка, которые хотят посмотреть Эдо. В тот вечер отец и сын после долгой разлуки снова улеглись рядом, постелив на циновку футоны.
На следующее утро прибыли Матанодзё Усиода, назвавшийся Уэмоном Харадой, и Дзюнай Онодэра, назвавшийся Дзюаном Сэмбоку, а с ними юный вакато Косити Касэмура. Поскольку число земляков заметно выросло, они, с согласия хозяина, перебрались в отдельный флигель на заднем дворе, где и расположились все вместе.
Дзюнай был при Кураноскэ связным, в чьи обязанности входило осуществлять общение командора с прочими соратниками. Все единодушно сошлись на том, что командору лучше никуда с постоялого двора не выходить, и сам Кураноскэ с таким решением согласился. Тикара этому обстоятельству был несказанно рад, да и сам Кураноскэ был доволен тем, что снова может, как прежде, жить с сыном под одной крышей.
Они не виделись всего каких–нибудь полтора месяца. Правда, в разлуке время тянется долго, но Кураноскэ не мог не подивиться тому, как повзрослел и возмужал Тикара за эти несколько недель.
– А ты еще вырос, сынок! – заметил он.
Тикара в ответ смущенно улыбнулся, как когда–то в детские годы, бросив на отца любящий взгляд. В памяти Кураноскэ одна за другой оживали сцены из прошлого, когда он стал припоминать детство Тикары. Невольно мысли его перенеслись в Тадзиму, где оставалась сейчас жена с прочими детьми. Молча он вдруг принялся слегка постукивать пальцами по углу столика…
Днем в комнату через окно долетал неумолчный шум с улицы, отделенной от их пристанища глинобитной оградой. Комнатушку в четыре с половиной татами через стенку от Кураноскэ занимал престарелый Дзюнай Онодэра, который обычно посиживал на циновке у стола перед окном, выходящим на северную сторону. Старик очень переживал оттого, что не может теперь, обосновавшись в Эдо, по утрам и вечерам проделывать свои упражнения с копьем. Двор был слишком тесный, да и внимание соседей привлекать было опасно. Однако мысленно он все время видел перед собой цель, которую поражает острием копья. Впрочем, старый Дзюнай, числившийся при командоре офицером связи, был занят делами по горло и в течение дня редко бывал в своей комнатушке.
Когда же такой случай выдавался, он обычно писал письма. Дзюнай на редкость хорошо владел кистью и в написании писем весьма преуспел. Большинство посланий было адресовано жене, которую он оставил в Киото. Мать Дзюная, о которой оба они так заботились, скончалась прошлой зимой, и жена Тандзё теперь была дома совсем одна. Такую дружную и любящую престарелую чету не часто встретишь в этом мире. Оба они посвятили себя друг другу, вместе встречали предначертанные судьбой испытания и прожили всю жизнь неразлучно, дожив до седин, а теперь должны были расстаться, когда Дзюная долг призвал в Эдо. Они знали, что снова встретиться после разлуки в земной жизни им не суждено. С тем жена провожала мужа, уходившего в Эдо, и с тем муж покидал жену… Но и простившись навсегда, они оставались душою навеки вместе. Они знали, что в конце концов все равно когда–нибудь воссоединятся. Об этом они не говорили друг с другом, но свято верили, и каждый из двоих не сомневался, что супруг бережно хранит в сердце заветную надежду.
Дзюнай писал жене о разном. В каждом письме непременно было стихотворение–танка. Так же и в ответных письмах от жены он всегда находил стихотворное послание. Краткие стихотворения в тридцать один слог позволяли мужу и жене вновь увидеть и почувствовать, что у другого на сердце, – как когда–то в их доме в Киото под кровлей с длинными нависшими стрехами, где они подолгу молча сиживали в комнате с видом на цветущий сад. Жена Дзюная всегда безоговорочно доверяла мужу, принимала его решения и одобряла все его действия, а муж всегда мог без утайки поверить жене самые заветные тайны.
Когда перегородка между комнатами отодвигалась и в проеме показывалось благодушное лицо Кураноскэ, Дзюнай откладывал кисть, и они принимались обсуждать дела. Ему часто приходилось отправляться на задания. Посещая скрывавшихся в разных частях города соратников, Дзюнай передавал им приказы командора, принимал сообщения и потом докладывал Кураноскэ. Когда с делами было покончено, Дзюнай, оставшись в одиночестве, снова брался за кисть, сочинял стихотворение.
Шел одиннадцатый месяц по старому лунному календарю – на дворе было холодно. Ночи были погожие, но над стрехой виднелось затянутое облаками зимнее небо, студеный ветер то и дело чаще стучал калиткой в саду. В эту пору каждую ночь кто–то из молодых ронинов посменно отправлялся в квартал Мацудзака разведать, что творится в усадьбе Киры, отчего Дзюнаю прибавлялось работы. Однако он убеждал себя, что и так уж ведет чересчур вольготную жизнь: только и знает, что греется в постели. Даром что старик, и с ретивой молодежью равняться уже вроде бы не по годам… При всем том, хоть для досуга времени оставалось все меньше, Дзюнай от сложения стихов отказываться не собирался.
– Кажется, пришел кто–то, – сказал, вскочив на ноги, Гэндзо Акахани.
Его напарник Синдзаэмон Кацута дошел по дорожке до калитки и выглянул на улицу.
Над крышами холодным светом сиял диск полной луны – шла тринадцатая ночь месяца. Лишь приглушенный вой собаки где–то вдалеке тревожил тишину ночного квартала. И чем больше сгущался мрак, тем, казалось, ярче становилось сияние.
– Мне вроде послышались шаги… – нахмурился Гэндзо. Вокруг стояла полная тишина – не слышно было ни малейшего шороха.
– Интересно, который час? – добавил он.
– Н–ну, – протянул Синдзаэмон, взглянув сначала на свою тень, а затем на луну в небе, – наверное, идет четвертая стража. Похолодало, однако. У тебя руки не мерзнут?
– Наверное, заморозки будут, иней выпадет. Позапрошлым вечером, вон, так подморозило, что стоять на месте было невозможно.
– Можно было винцом отогреваться. Надо было заранее приготовиться.
– Да брось ты! – рассмеялся Гэндзо. – Какое там!.. Ну что, еще один обход, что ли?
Синдзаэмон кивнул в ответ и оба, держась затененной стороны улицы, осторожно двинулись вдоль стены. Усадьба Киры в длину была не более одного тё. Поверхность рубчатой глинобитной ограды влажно блестела в лунных лучах. Лазутчики зорко посматривали на нее из–под своих капюшонов.
В эту ночь снова ничего особенного не происходило, и докладывать, судя по всему, было не о чем. Освещенная луной усадьба была похожа на раковину, сомкнувшую створки: сообщение с внешним миром было строго ограничено, и проведать о том, что делается там, внутри, не представлялось никакой возможности.
Конечно, поглядывая на стены усадьбы и переговариваясь о том, что может происходить за этой стеной, оба приятеля, как и их сменщики, должно быть, не раз прикидывали про себя: «А что, если все–таки решиться и заглянуть внутрь? Была не была!» Сколько можно жить вот так, в полном неведении?! Ну, ходят они тут, а что толку? Может быть, Кира сейчас в усадьбе, но вполне возможно, что его там давно уже нет. Они каждую ночь караулят, высматривают что–то, а на душе тревожно и муторно. Если бы им, например, сейчас сказали, что Кира скрывается на Севере, в Ёнэдзаве, никто не мог бы представить доказательства, что это не так.
– А все же… Есть он там или нет? – прошептал Синд–заэмон.
Гэндзо не мог сдержать ухмылки:
– И ты тоже интересуешься? Позавчера на дежурстве Мори то же самое спрашивал.
– Ну–ну, – криво улыбнулся Синдзаэмон.
Ничего удивительного – все думали об одном и том же, всех снедала одна забота.
Приятели еще раз оглядели высокую ограду усадьбы. Там, за стеной, их заклятый враг… Во всяком случае, предположительно это так. И тем не менее они ничего не могут предпринять – потому что ничего не знают наверняка! Но есть же предел терпению! Ведь они совсем близко от врага. Вот он, его дом, у них перед глазами! Ситуация могла показаться комичной, но им было не до смеха – в груди вскипала бессильная ярость. Угнетенные и подавленные, они погрузились в угрюмое молчание. Собака продолжала скулить вдалеке.
Вскоре стена усадьбы кончилась. Дойдя до угла, оба одновременно оглянулись. Хотя позади никого и не было видно, они чувствовали внутренним чутьем, что там кто–то есть. Действительно вскоре в лунном свете показался силуэт старца. То был один из ронинов, Тюдзаэмон Ёсида. Гэндзо и Синдзаэмон смотрели на старика с удивлением:
– Что–нибудь случилось? – осведомился Гэндзо.
– Да нет, – шепотом ответил Тюдзаэмон, оглянувшись по сторонам и оделив друзей сочувственной улыбкой, – просто решил прогуляться с вами. Молодцы вы, стараетесь! А мне, нынче тоскливо как–то стало на сердце – за вас переживаю. Вон холод–то какой! А вы тут каждую ночь дежурите… Тяжело, поди!
Приятели возразили, что, мол, им, молодым, все нипочем. Впрочем, они догадывались, что старик, вероятно, пришел не только для того, чтобы их подбодрить, и ждали дальнейших объяснений.
Но Тюдзаэмон как будто бы не замечал их нетерпения.
– Эта дорога ведет к задней стене храма Эко–ин? – спросил он.
– Да… Но все–таки скажите, почтенный, зачем это вы в столь поздний час?… – не выдержал Синдзаэмон.
Тюдзаэмон снова улыбнулся.
– Да вот затем и пришел, чтобы разведать этот путь. Был у меня разговор с командором. Ну вот, после того я сюда и отправился – с полудня иду. Чтобы, значит, определиться на местности.
В глазах у Гэндзо и Синдзаэмона блеснул огонек.
– Так–так… В общем, вы, государи мои, делайте свое дело, – продолжал старик, – а мне, стало быть, надо разведать этот путь.
– Да, конечно… Не хотелось бы вам доставлять излишнее беспокойство, но если только что понадобится, вы скажите – мы все сделаем!
– Нет, благодарствую, пока ничего не требуется. Как раз подходящая для старика работенка. Пойду себе помаленьку да все разгляжу. Нынче ночь, видать, будет холодная – так я на всякий случай ватный набрюшник поддел. Вы тоже, государи мои, смотрите, не простудитесь!
– Вот еще! Что нам сделается?! Ежели пожелаете, загляните к нам в домишко на обратном пути. Там и переночуете. Жилье, правда, неказистое… Здесь совсем рядом, в квартале Токуиси Эмон.
– Как же, как же! Помню! Вы там вместе с Сугино и Такэбаяси устроились. Однако ж не обессудьте, государи мои: я нынче обещал на ночлег к старому Хорибэ отправиться. Старик сказал, что растопит жаровню и будет меня поджидать, так что не прийти нельзя – обидится.
Да ведь я не только нынешней ночью – и впредь буду сюда ходить. Тогда уж и к вам наведаюсь непременно. Передавайте всем привет.
С этими словами Тюдзаэмон распрощался и зашагал своей дорогой в сторону моста, что находился подле храма Эко–ин. Предстояло разведать, какой дорогой в предстоящую решающую ночь могут подойти подкрепления из усадьбы Уэсуги и где лучше устроить засаду, чтобы их встретить и перехватить. Тюдзаэмона занимали сейчас исключительно эти тактические проблемы. Дорога раздваивалась, что предполагало два возможных решения. Предстояло построить план так, чтобы в ту, первую и последнюю, решающую ночь все шло как по маслу, без малейшего сбоя, для чего надо было все обдумать и предусмотреть. Тут важно было каждое мельчайшее отличие рельефа, которое надлежало учитывать, планируя наступление или отступление – любое перемещение живой силы.
Когда Тюдзаэмон вышел к ярко освещенной лунным светом каменистой пойме реки, ветер, долетевший с воды, дохнул холодом. Тем временем Тюдзаэмон мысленно живо, будто наяву, представлял себе картину: как по этому мосту, нависшему над рекой, словно радуга с картины тушью–сумиэ, черными волнами накатываются отряды подкрепления из дружины Уэсуги. Какой же дорогой двинется противник, переправившись через мост? Поворачивая голову из стороны в сторону, Тюдзаэмон внимательно осматривал озаренные призрачным лунным светом горловины двух переулков, расходящихся от моста и ведущих в сторону усадьбы Киры. Там его соратники должны будут со сверкающими копьями наперевес грудью встретить врага. Постояв некоторое время в задумчивом безмолвии, Тюдзаэмон подошел поближе к горловинам. Снова остановился, прикидывая ширину каждого прохода, затем прошелся по каждому, вымеряя шагами расстояние до усадьбы.
На следующий день его письменный отчет с подробными выкладками и приложенной картой был доставлен Кураноскэ. Командор слушал Тюдзаэмона не перебивая, лишь изредка вставляя свои замечания. Вечером того же дня Тюдзаэмон снова отправился на разведку, вышел к тому же месту и спустился к берегу, над которым гулял студеный ветер, чтобы уточнить, как следует встретить противника, если он не пойдет по мосту, а переправится через реку на лодках.
Дней через пять составленная им карта была сплошь испещрена пометками. Только в одном месте зияло белое пятно, которое чрезвычайно огорчало старого Тюдзаэмона. Злополучным белым пятном, увы, оставалась усадьба Киры.
Рисоторговец Гохэй, он же Исукэ Маэбара, проявил немалое мужество, вернувшись в квартал Аиои. Товарищи пытались его остановить, но Исукэ ничего не желал слушать.
– Ничего, как–нибудь обойдется, – отвечал он на все.
Было ясно, что личная безопасность беспокоит Исукэ в последнюю очередь. Ёгоро Кандзаки, известный ранее как галантерейщик Дзэмбэй, понимал, что сильная натура Исукэ была страшно уязвлена перенесенным унижением, отчего его друг непомерно ожесточился.
– Раз так, я пойду с тобой, – сказал он.
Исукэ пытался отказаться, но на сей раз Ёгоро не желал ничего слушать и в конце концов настоял на своем. Друзья вместе после долгого отсутствия вернулись в Хондзё и отперли двери лавки. Осмотревшись со временем, Исукэ понял, что, пока его не было и лавка была заброшена, многие из бывших клиентов обратились к услугам других торговцев. Однако были и такие семьи, что снова приходили к нему с заказами, спрашивая при этом, что с ним приключилось и почему так долго не было. Большого дохода лавка принести не могла, но на это и не рассчитывали, так что Исукэ к утрате клиентов относился спокойно. Кое–кто из окрестных жителей пытался расспрашивать его, из–за чего тут была такая буча и кто учинял погром, но Исукэ помалкивал, предоставляя Ёгоро слово для объяснений. Ёгоро считал, что такие разговоры им только на пользу и способствуют укреплению их позиций, поскольку люди им сочувствуют. При этом, разумеется, лишнего о себе не болтали. Кое–как они привели в порядок лавку и начали торговать.
Однако снова открыть лавку на том же месте означало бросить вызов противнику и неминуемо навлечь новую атаку. Едва ли их начинание могло окончиться миром, так что друзья заблаговременно подготовили пути для отступления. К их удивлению, миновало несколько дней, но никто их так и не потревожил.
Вряд ли в усадьбе Киры могли не заметить возвращения Исукэ. Если же там все знали, но ничего не предпринимали… это могло означать лишь то, что у противника на уме нечто иное. Друзья не находили себе места, пытаясь угадать, что же задумал противник.
– Все–таки что бы это значило, а?
– Наверное, им приказано к нам не соваться. Да и вообще что–то в последнее время тех молодчиков из охраны вроде не видно… Может, и в самом деле Киры здесь уже нет? Может, его уже куда–нибудь отсюда забрали? Как подумаю об этом, так сразу на душе скверно становится.
– Да уж!
Больше всего они боялись, что их опасения подтвердятся. Если странное затишье означало, что противник готовится к решающей схватке, а охранников не выпускают со двора из стратегических соображений, чтобы не допустить утечки сведений и не обнаружить степени готовности усадьбы к обороне, это еще ничего. Если же им все же удалось злодея Кодзукэноскэ куда–то перевести, обманув бдительность лазутчиков… Это означало бы, что все усилия ронинов пошли прахом.
Друзья гнали от себя тревожные мысли и старались развеять опасения. Они попробовали было сойтись с теми торговцами, что были допущены в усадьбу, и как бы невзначай выведать, что делается в доме Киры, но из этого замысла ничего не вышло. Лавочники, как видно, были запуганы – им строго–настрого было запрещено упоминать малейшие подробности того, что происходит в усадьбе. Может быть, излишнее любопытство друзей вызывало подозрение, но только на все свои вопросы они получали уклончивые и неопределенные ответы.
От подобных ответов тревога их, наоборот, только возрастала. Наконец, когда скрывать опасения уже не было сил, один из ронинов по имени Кохэйта Мори без околичностей предложил:
– Надо попробовать туда пробраться!
– Если бы такое было возможно, то больше и расспрашивать никого не надо было! – усмехнулся Ёгоро.
– А что, уж так–таки и невозможно?
Ёгоро рассказал, какие злоключения пришлось претерпеть Исукэ, но Кохэйта в ответ только рассмеялся:
– Да нет же! Я же не говорю, что надо идти через парадный вход – я предлагаю с другой стороны подобраться. Ладно, сегодня же ночью и попробую!
Затея была, конечно, сумасбродная.
Той же ночью, незадолго до рассвета, Кохэйта, крепко спавший наверху, проснулся и спустился на первый этаж по скрипучим ступенькам.
– Ну, я пошел, – бросил он расположившимся внизу Исукэ и Ёгоро.
– Да ты что! Погоди! – попытался остановить его Ёгоро. Дело–то больно рискованное! Если дашь маху, всем нам несдобровать!
– Ничего, я уж постараюсь маху не дать! – усмехнулся из темноты Кохэйта. – Только пускай кто–нибудь из вас там покараулит.
– Слушай, лучше брось ты это! – подал голос Исукэ.
– Вот еще! Я же затем тут у вас и остался. Ну, не хотите – как хотите, я сам пойду. Только не найдется ли у вас тут приставной лесенки?
– Ты что же, по лестнице туда полезешь?
– Ну да. Без лестницы через стену перебраться будет трудновато.
– Что верно, то верно… Да брось ты в самом деле!
– А ну вас! Раз так, ничего мне от вас не надо! Я ведь это давно задумал – вовсе не вдруг решился, когда вас тут послушал. Все равно когда–нибудь надо было решиться!
– Подожди! – сказал Исукэ, вставая и затягивая покрепче кушак. – Делать нечего, пойду с тобой.
– Я так и думал! Ну, где тут у вас лестница? – обрадовано засуетился Кохэйта, открывая дверь черного хода.
Холодное лунное сиянье хлынуло в дом.
– Хотя… – спохватился Кохэйта, – может быть, лучше будет где–нибудь в окрестностях у соседей лестницу позаимствовать. Тут случайно плотник поблизости не проживает?
– Вряд ли получится. Может, лестница у кого и есть, да наружу ее, небось, не выставят.
– Тогда придется вашу взять. Только если потом придется бежать и лестницу там бросить, лучше чтобы была чужая…
– Да ладно, на нашей не написано, откуда она. Бросим так бросим. Не коротковата ли?…
– Сойдет!
На дворе стоял предрассветный морозец. Лестница была вся припорошена инеем. Кохэйта отряхнул иней, взвалил лестницу на плечи и потащил к задней стене усадьбы Киры, стараясь не выходить на свет. Исукэ молча смотрел, как он приставил лестницу к стене в затемненном месте, попробовал, прочно ли стоит, и не говоря худого слова принялся взбираться по перекладинам. Месяц сиял на небосводе, заливая светом ряд остроконечных деревянных колышков, торчащих из черепичного покрытия ограды.
Когда Кохэйта добрался до гребня стены, силуэт его отчетливо отпечатался на фоне лунного неба. Исукэ смотрел снизу и переживал за товарища, но при этом прекрасно понимал, что, если только разведка пройдет успешно, польза от нее для общего дела будет неоценимая. Поскольку ставки уже были сделаны, оставалось только молча наблюдать и ждать, чем все кончится.
Тем временем Кохэйта соскользнул вниз по ту сторону стены.
Мгновенье… еще мгновенье… Ничто пока не нарушало тишины, и время тянулось невыносимо долго. Исукэ тревожно прислушивался: не залает ли собака? Не идет ли ночной обходчик? Он так и вздрогнул, когда издалека, из–за стены, в лунном безмолвии холодной ночи донесся стук открывшейся двери. «Все пропало!» – пронеслось в голове у Исукэ.
Из дома донесся топот множества ног.
– Вон он! Вон он! – послышались крики.
Эх, ведь с самого начала было ясно, что эта сумасбродная затея плохо кончится! Исукэ переживал из–за того, что не смог отговорить приятеля, но надеялся, что Кохэйте все же удастся спастись. Если же ему не повезет и он попадется в лапы людям Уэсуги, прийти ему на помощь все равно невозможно. От этой мысли у Исукэ кошки скребли на сердце.
Тут над гребнем стены показалась голова.
– Беги! – крикнул Кохэйта.
Исукэ тут же подхватил лестницу на плечи и бросился наутек мелкими шажками. Кохэйта тем временем благополучно спрыгнул на землю и теперь бежал за ним без оглядки. Хоть ночь была и холодная, с Исукэ градом катился пот. Не так–то легко было бежать с лестницей по узкой улочке и ни на что не наткнуться.
– Ха–ха–ха–ха, – рассмеялся во весь голос Хэйта. – Да все уже, порядок! Сюда они за нами не погонятся. Ну и видок у нас тобой!
– Хорошенькие шутки! – рассердился Исукэ. – Тебе бы только повеселиться!
– Да ладно, кончилось–то все хорошо! А охрана там точно есть! – весело сказал Кохэйта. – Пока я потихоньку крался, никто меня и не замечал. В доме было темно – вот я и решил нарочно пошуметь. Ну, тут они и выбежали как миленькие. Мечами–то размахивают… Человек семь–восемь прибежало.
Исукэ неодобрительно посмотрел на приятеля, думая про себя: «Ну, шальной!» Он все еще опасался погони и то и дело тревожно оглядывался. Однако усадьба Киры, залитая лунным сияньем, снова погрузилась в безмолвие.
Спрятав лестницу в подполе, они вернулись к себе через черный ход.
– Ну, как там? – обеспокоенно спросил Ёгоро, выходя навстречу.
– Да так, ни шатко ни валко. Мори только шуму наделал, а толку никакого. Правда, за стену точно слазил, – со смехом отвечал Исукэ, которому удалось наконец совладать со своим нервическим возбуждением.
– Неужели все–таки слазил? – поразился Ёгоро. – Это в каком же месте? Значит, у них там часовых не выставлено?
– Часовых нет, но вообще охрана там есть.
– А ты внутрь не заглядывал? К самому Кире в спальню?
– Ну уж, туда я не добрался. Дом–то здоровенный, и к тому же я ведь там оказался впервые. Откуда мне было знать, где кто спит? – ответил Кохэйта.
С этим трудно было не согласиться. Исукэ и Ёгоро оставалось только удивляться бесшабашной отваге приятеля.
– Жалко, что не удалось. Главное–то было установить, где его там прячут. Но, судя по тому, что охрану не сняли, Киру все–таки никуда не перевели.
– Ну да! Я тоже так думаю.
– Пока что надо обо всем доложить Хорибэ.
Все трое были в приподнятом настроении – впереди замаячил луч надежды.
В то утро Ясубэй Хорибэ стал обладателем подлинного сокровища – чертежа усадьбы Киры. Дело было так. Он проследил и выяснил, кто был прежний хозяин усадьбы, проживавший здесь до того как Кира, уйдя в отставку, перебрался сюда из призамкового квартала Гофукубаси. Им оказался сёгунский вассал–хатамото по имени Нобориноскэ Мацудайра. Он же и строил все подворье. Ясубэю стоило немалых трудов отыскать плотника Торе, который тогда был у Мацудайры подрядчиком. В конце концов чертеж усадьбы был извлечен из вороха старых бумаг, среди которых он валялся в шкафу у плотника. Ясубэй вернулся в домишко в пятом квартале Хаяситё не чуя под собой ног от радости. Делившие с ним кров Окаэмон Кимура, Кампэй Ёкокава. Сёдзаэмон Оямада и Сэйэмон Накамура не могли поверить такому везенью.
Сгрудившись вокруг изрядно помятого листа бумаги, они шумно обсуждали находку.
– Наверное, кое–что там перестроили. Надо бы выяснить, что там нового, и добавить в чертежи, – скромно заметил Ясубэй, нарочито преуменьшая важность своего приобретения.