– Но где же все–таки?
– А вот что, – сказал Тюдзаэмон, вытянув вдруг шею и обводя взглядом комнату. – Что–то я не вижу Томиномори… Как вы, наверное, знаете, бывший его дом под Кавасаки сейчас пустует.
Несколько человек сразу закивали с одобрительными возгласами. Многим был хорошо известен дом, служивший временным пристанищем Сукээмона Томиномори в деревне Хирама в окрестностях Кавасаки. По предложению крестьянина Гохэя Карубэ из деревни Хирама, ранее поставлявшего клану Асано фураж, а также ведавшего уборкой и потому вхожего в замок, Сукээмон после роспуска клана снял в деревне часть дома и стал учить деревенских ребятишек грамоте. Через некоторое время он построил в той же деревне собственный дом, где и стал жить, но в последнее время по каким–то причинам оставаться в деревне ему было не с руки, и он перебрался в Эдо, в квартал Кодзимати.
Тюдзаэмон все это объяснил тем, кто не знал обстоятельств дела, и его предложение было принято.
Немедленно переговорили с Сукээмоном, который отправился к Гохэю и сказал тому, что его родственник по фамилии Какими подыскивает жилье в тихом месте, и он решил его поселить в своем доме. Кроме самого Какими в доме поживут еще несколько гостей, и он, Сукээмон, покорно просит о них позаботиться. Затем позвали плотника привести дом в порядок. Дом был еще совсем новый и не такой уж маленький – человек пять могли в нем спокойно разместиться. Это была самая натуральная деревня. За изгородью сразу начинались поля, а вечером вдалеке на дороге, казалось, кружились призрачные блуждающие огоньки.
Кураноскэ по пути завернул в Камакуру, встретился там с Тюдзаэмоном Ёсидой, прошелся по храмам и историческим памятникам, что заняло у него три дня, а затем был препровожден в деревню Хирама.
Как рассказывал Тюдзаэмон в Эдо, первые слова, которые командор произнес в своем пристанище, были: «До чего же пустынное и унылое место!» Сказано было вполне в духе командора, так что все рассмеялись.
Однако здесь Кураноскэ мог расслабиться.
Прибытие Кураноскэ подняло боевой дух ронинов. Они знали, что передвигаться большими группами им нельзя, чтобы не привлекать внимания, и старались быть как можно осторожнее, но тем не менее по очереди небольшими партиями посещали деревню Хирама. Первыми заявились Ясубэй Хорибэ, Гэнго Отака, Ёгоро Кандзаки и Гэнгоэмон Катаока еще с несколькими соратниками.
Кураноскэ был рад видеть, что все пребывают в добром здоровье и полны сил.
– Когда выступаем? – наперебой спрашивали все.
– Ну–ну! – смеялся в ответ Кураноскэ. – Теперь уж я вас долго ждать не заставлю. Однако пока что прошу вас следить за каждым шагом наших противников, все тщательно проверять и мне сообщать. Да, впрочем, я и сам скоро переберусь в Эдо.
Кураноскэ хотел получить точные ответы на свои вопросы:
– «Действительно ли Кира находится в своей усадьбе в Хондзё?»
– «Хёбу Тисака сослан в Ёнэдзаву – но покинул ли он уже Эдо или нет?»
Оценивая нынешнюю ситуацию, все видели, что Кураноскэ отказался от позиции пассивного ожидания и переходит к активным действиям. Очень скоро крестьянский дом в деревне в каких–нибудь пяти ри от Эдо превратился в военный штаб. Ронины в Эдо, не покладая рук ни днем, ни ночью, еще более усердно, чем раньше, старались добыть новую информацию обо всем, что происходит на подворье Уэсуги в Адзабу и в усадьбе Киры в Хондзё.
К тому же чувствовалось, что напряжение в лагере противника нарастает. Все были согласны в том, что врагу, скорее всего, известно о прибытии командора. Из усадеб Уэсуги и Киры не просачивалось никаких сведений – будто раковины намертво сомкнули створки. Все входящие и выходящие из ворот были под строгим контролем, и выяснить, что происходит внутри, не было никакой возможности. Ронинов это бесило, но Кураноскэ только коротко заметил: «Надо немного переждать».
Ясубэй и его друзья понимали, что все сделанное ими до сих пор будет напрасно, если они не добудут новых сведений, но присутствие Кураноскэ удерживало их от отчаяния. Враги в конце концов были живыми людьми, а всему живому свойственно изменяться. Перемены происходят ежедневно – их надо постараться отследить, найти уязвимое место и нанести стремительный удар. «Теперь, когда командор здесь, стало похоже на настоящее дело», – обращаясь к Тадасити, заметил Ясубэй.
Сам Кураноскэ в своем деревенском уединении, когда выдавалось свободное время, в основном спал. Когда просыпался, если не было посетителей, в печальном раздумье бродил по двору, останавливался у курятника, неторопливо обходил все подворье и при встрече с проживавшими рядом Матанодзё Усиодой и Ханнодзё Сугая лишь изредка перебрасывался с ними несколькими словами. В часы мучительных раздумий лоб его бороздили морщины – что всем бросалось в глаза.
Однажды совершенно неожиданно – будто птица вспорхнула из–под ноги – Кураноскэ вдруг заявил: – Наведаюсь–ка я в Эдо.
Тут же, не тратя время на сборы, и тронулся в путь, надев глубокую соломенную шляпу, прикрывавшую лицо. С собой брать никого не стал.
О своем появлении в Эдо Кураноскэ никому заранее не сообщил. Судя по всему, он собирался навестить несколько человек, которых наметил заранее, и вскорости вернуться в Хираму. Встретиться он решил с Тюдзаэмоном Ёсидой, Соэ–моном Харой и Дзюнаем Онодэрой, а посовещавшись с ними, действительно намеревался вернуться восвояси. Остальные ронины были порядком удивлены, когда разнесся слух, что командор объявился в Эдо.
Кое–кто пытался его отговорить, утверждая, что поход в Эдо чреват опасностями, на что Кураноскэ только с кривой усмешкой переспрашивал: «Да неужели?!» Вскоре он, как обычно, никому ничего не говоря, в одиночку отправился в путь. Тюдзаэмону Ёсида заранее дал знать о визите товарищам в Эдо, решив по крайней мере втайне позаботиться о безопасности командора на обратном пути.
В тот день Кураноскэ на пути из Эдо в Хираму дожидался в чайной у переправы Рокуго, пока лодка перевозчика вернется с другого берега. Уже начинало смеркаться, и безоблачный небосвод окрасился багрянцем вечерней зари. На охваченном пламенем горизонте маячили горные вершины и распадки – пурпурно–лиловая гряда невысоких гор в Сагами и в краю Каи, а на ее фоне отчетливо вырисовывалась громада Фудзи.
– На вершине–то уже снег, – сказал про себя Кураноскэ, вглядываясь в даль.
Близился конец октября, и с полей, еще недавно радовавших взор осенними красками – золотистыми волнами колосьев, – уже свезли убранный урожай, оставив лишь наводившее унынье пустынное после добросовестной косьбы жнивье. Дерево хурмы было расцвечено яркими, как фейерверк, плодами. Вероятно, их не стали собирать оттого, что были слишком терпкие на вкус. На ветвях примостилось несколько ворон. Скоро ноябрь, потом декабрь… Время летит быстро.
В Эдо те ронины, что предполагали вскорости выступать, уже готовились всерьез. Решено было, что к намеченному дню все соберутся в Эдо из окрестных городов и весей. Кансукэ Накамура, отправившийся вместе с женой в Сиракаву, что в краю Осю, срочно вернулся по вызову. Кадзуэмон Фува, который еще при жизни покойного князя за некий проступок был отправлен в отставку, проявил истинное мужество и верность долгу, примкнув к отряду ронинов. Все были в полной боевой готовности и могли по первому приказу идти в бой. Однако подготовка требовала некоторого времени, да к тому же достоверных сведений о противнике пока добыть так и не удавалось.
Весь расчет был на решительную победу – они не могли допустить неудачи. Конечно, если эта попытка окончится провалом, в дальнейшем, наверное, не исключено было бы попробовать еще раз, собрать новый отряд… Но в сущности это было невозможно. Для Кураноскэ никакой второй попытки быть не могло. Он шел ва–банк – пан или пропал! Либо полная победа, либо позорное поражение. Не должно было быть никакой неуверенности, никаких колебаний – иначе выступать было бесполезно. Кое–кто из ронинов допускал, что в крайнем случае можно будет предпринять вторую попытку, но Кураноскэ в ответ только усмехался и не вступал с ними в споры. В том не было необходимости. Для всех так или иначе провал был равносилен смертному приговору.
От подписавших когда–то присягу на верность и месть ста пятидесяти человек осталось к этому времени чуть больше трети, что подтверждало непреложную истину: не так уж много на свете людей, способных пожертвовать собой. Настоящий самурай – не тот несчастный фанфарон, что разгуливает с двумя мечами за поясом и принадлежит к некоему особому сословию. Достоинство самурая определяется не тем, сколь велико его жалованье и сколь знатны были его предки. Настоящий самурай – тот, кто готов отринуть все земные желания, самое жизнь во имя Пути чести. К сожалению, самураев такого рода среди мужей, носящих два меча за поясом, осталось немного.
Самураи немало потрудились для построения этого общества и заняли в нем господствующее положение, противопоставив себя мещанам. Однако созданная ими же система, в которой самураи стали привилегированным сословием, имеющим склонность к мясоедству, их же и развратила. Очевидно, качества истинного самурая следует искать вне системы сословных привилегий. Самураи встречаются и среди мещан. В то же время среди выходцев из знати, принадлежащих к этому сословию, могут обнаружиться трусы, как Синдо или Кояма, а среди оставшихся верными присяге – восемь десятых незнатного происхождения. Система, созданная для того, чтобы надежно предохранять это общество от потрясений, как волнорез предохраняет берег от волн, не просто загнивает – но даже сейчас, когда в обществе формально, казалось бы, царит порядок, разве она не подтачивает общественные устои изнутри, способствуя их предстоящему крушению?
Все в нашем мире движется, все меняется. Вот уже и в провинции система постепенно разрушается. Можно ли радоваться тому, что среди самураев клана Ако все же нашлось пятьдесят истинных рыцарей? Что бы ни говорили о возможности второй попытки, никакого повтора не будет – все решится здесь и теперь. Если бы дело было не сейчас, а лет двадцать–тридцать спустя, то, может быть, и пятьдесят человек набрать было бы трудно…
Так что же, считать, что мне повезло? – думал Кураноскэ, созерцая расстилавшуюся перед его глазами гладь реки, неторопливо катящей воды к океану. Пока было неясно, когда именно придет желанный миг победы, но проигрывать он не собирался. Он был настолько исполнен уверенности в победе, что хотелось во всеуслышание крикнуть: «Мы им покажем!»
Лодка наконец прибыла, и Кураноскэ, спустившись под откос из чайной, зашел на борт, смешавшись с прочими пассажирами. Стремясь непременно попасть в ту же лодку, вслед за ним проскользнула неизвестно откуда взявшаяся Осэн.
Вечером того же дня Хаято Хотта и Паук Дзиндзюро направились из Окидо, что в квартале Таканава, в сторону Токайдоского тракта, а добравшись до него, повернули в сторону Кавасаки и через некоторое время были уже у цели. К тому времени, когда они входили в Кавасаки, во всех больших харчевнях в городе уже были опущены жалюзи и задвинуты ставни на ночь. Даже в тех заведениях, что всегда были открыты допоздна, уже тушили огни и закрывали двери. Впрочем в одном трактире хозяин, заносивший подушки для сиденья с веранды в дом, завидев прохожих, приостановился и окликнул их:
– Не желаете ли заглянуть?
Однако Хаято и Дзиндзюро прошли мимо и вскоре свернули со столбовой дороги влево. Дальше начиналась проселочная дорога, пролегавшая через безлюдную местность. Пройдя еще немного, они добрались до ручья. Рядом стояла деревянная часовня с небольшим изваянием бодхисаттвы, как в эдоском храме Хориноути. Зайдя во дворик часовни, путники начали оглядываться по сторонам.
– Сюда! – послышался голос в полутьме.
Из–под священного дерева гинкго, вздымавшегося в небеса словно исполинская перевернутая метла и уже растерявшего большую часть листьев, с улыбкой на миловидном личике выходила к ним навстречу Осэн.
– Ох, – сказал Дзиндзюро, подойдя поближе. – Наверное, заставили вас ждать?
– Пожалуй, что так. Я тут уже несколько раз прогулялась до их дома и обратно.
– Виноваты, нехорошо получилось. И где же это их логово?
– Сейчас я вам объясню.
– Хо–хо! – усмехнулся Дзиндзюро, широко открыв глаза, – и на том, значит, любезная Осэн, ваша работенка кончается? Ну, что? Как нам идти, напрямик, что ли, или по дороге? Вы как считаете, сударь?
Хаято в ответ заявил, что ему все равно. Под водительством Осэн они пошли напрямик через чащу и вскоре вышли на околицу деревни.
Где–то в темноте ухнула сова.
Они неслышно пробирались между крестьянскими домами по деревне, окруженной со всех сторон лесом, пока не вышли на открытое место. Отсюда насколько хватало взора открывался вид на небосвод, будто усыпанный серебряной россыпью, и черные пустынные поля. Осэн, ни разу не сбившись, уверенно вела своих спутников по ночной дороге.
– А что, – осведомился Дзиндзюро, – много ли там с ним еще народу?
– Трое, – кратко ответила Осэн.
– Трое? И все, наверное, рубаки как на подбор…
Но тут беседа внезапно оборвалась, и все трое стали вглядываться во мглу, Там, куда они направлялись, кто–то стоял посреди дороги. Продолжая идти вперед как ни в чем не бывало, они поравнялись с незнакомцем и, рассмотрев его, успокоились – судя по внешности, то был крестьянин из здешних мест.
Когда отошли немного, Дзиндзюро сказал:
– Может быть, он тут арбузы стережет – хоть пора для этого не совсем подходящая.
Осэн в ответ изобразила на лице улыбку. Однако было не до шуток. Дзиндзюро по дороге несколько раз оглянулся на незнакомца. Когда же тот двинулся за ними следом, Хаято и Осэн тоже насторожились.
– Что–то мне это не нравится, – заметил Дзиндзюро. – Похоже, они там тоже не дремлют… Скажите, любезная Осэн, нет ли тут другой дороги? Попробуем зайти с другой стороны. Если и там кто–то есть, то точно…
Все трое пробрались через жнивье и вышли на другую дорогу. У обочины стоял одинокий домишко, в котором окно, обращенное к дороге, было открыто. Когда Осэн со своими спутниками проходила мимо, из окна высунулась голова: кто–то в доме не спал и теперь внимательно всматривался в прохожих.
Дзиндзюро от досады прищелкнул языком.
На следующий день утро выдалось ясное.
Хёбу Тисака закончил сборы и теперь прощался со всеми в усадьбе, готовясь отбыть из Эдо на родину, в Ёнэдзаву, где ему отныне надлежало находиться. Проводить бывшего командора эдоской дружины из Хондзё пришли Хэйсити Кобаяси и Риуэмон Тории. Явился и порученец его преемника на посту командора, Матасиро Иробэ.
Хёбу был более обычного оживлен и бодр, все время улыбался, но в этой улыбке чувствовалось что–то вымученное и неестественное, отчего мужественное сердце Хэйсити охватывала скорбь.
Выражение лица у бывшего командора было по–прежнему озабоченным, но говорил он со всеми ласково, был приветлив, доброжелателен и никого не отпугивал, как раньше, нарочитой суровостью. Нынче утром это особенно бросалось в глаза. Из слов Хёбу следовало, что его более всего тревожит судьба его многочисленных кошек – что не могло не вызвать улыбки у всех собравшихся.
– Такое время настало, что я уже стал подумывать: придется их всех сделать ронинами. Но только ведь даже бродячую кошку, ежели ее приручить, уже снова выгнать на улицу нельзя. Коли она привыкла к спокойной домашней жизни и кормежке, то хоть и животное, а к прежней бесприютной жизни уже вернуться не может. Она уже отвыкла добывать себе корм, разучилась, никакой силы и воли к сопротивлению у нее не осталось – так что сразу от какого–нибудь пустяка и загнется. В общем, это значит ее обречь на безвременную смерть. Так что я все же подумал, что выбрасывать их на улицу негоже. Нельзя им на улицу. Вот, хотел было им подыскать новых хозяев, но другой такой трудной работенки я за последнее время и не припомню! – смеялся Хёбу.
– Разве они смогут привыкнуть к новым хозяевам? Уж вы так с ними носились… – сказал кто–то.
– Да нет, сразу привыкнут. Дайте только им поесть – и привыкнут. Если корма будет вволю, им больше ничего и не надо, – ответил Хёбу.
С собой в Ёнэдзаву он забирал только свою любимицу.
Расстались с провожающими в чайной в квартале Сэндзю. Только Хэйсити и Риуэмон, поняв знак, который сделал глазами Хёбу, задержались для разговора. Хёбу остался с ними наедине, отослав вперед носильщиков и сопровождающих.
– Спасибо, что пришли, – сказал он.
Хэйсити и Риуэмон, чувствуя, что предстоит серьезный разговор, только молча поклонились. Сейчас, когда все ушли, Хёбу словно стал другим человеком – он выглядел совсем стариком. Глубоко посаженные глаза на изборожденном морщинами лице излучали добрый свет.
– Передайте всем от меня привет. Хотел я к вам еще разок перед отъездом наведаться, да не получилось. Жалею теперь… Вы уж там постарайтесь… – промолвил он.
Хэйсити и Риуэмон торжественно поклялись сделать все, что в их силах. Хёбу радостно улыбнулся и сказал:
– Вчера у нас был разговор с Иробэ. Он тоже все понял. Думаю, покуситься на род Уэсуги они все же не решатся…
Теперь и я в общем–то успокоился. Значит, охрана подворья в Адзабу лежит на Иробэ, а усадьба в Хондзё на вашем попечении. Что ж, на том и порешим? – усмехнулся Хёбу, расправляя плечи, будто сбросил тяжкий груз, но Хэйсити видел, как узки, худы и измождены эти озябшие стариковские плечи.
За беседой незаметно подошло время Хёбу трогаться в путь, и все трое вышли из чайной. Солнечные лучи озаряли стволы оголенных деревьев. Где–то вновь и вновь протяжно верещал сорокопут. Когда настал миг прощанья, последними словами Хёбу была все та же просьба:
– Не подкачайте!
Они посмотрели друг другу в глаза и разошлись в разные стороны.
Однако, оставшись в одиночестве и прошагав по дороге два–три тё, Хёбу вдруг резко остановился. Носильщики и самураи сопровождения уже ушли далеко вперед. Позади Хэйсити и Риуэмон тоже скрылись из виду. Хёбу, поднявшись на пригорок у обочины, казалось, поджидал кого–то, кто должен был появиться со стороны Эдо. На дороге, тянущейся вдаль широкой полосой в обрамлении оголенных деревьев, было полно путников и крестьян из соседних деревень, спешащих по своим делам.
Человек, которого ожидал Хёбу, все не появлялся. Пройдя насквозь через придорожную рощицу, Хёбу вышел на опушку с противоположной стороны, и перед ним открылись уходящие к горизонту унылые осенние поля. Ясный свет погожего осеннего дня заливал бескрайние дали до самых гор. Хёбу присел на корень дерева и достал кисет, продолжая любоваться пейзажем. Вдалеке в перелеске виднелись фигурки идущих куда–то людей, маленькие, как горошины. Он долго сидел в ожидании под ласковыми лучами солнца. Кольца табачного дыма клубились в прозрачном воздухе, истончались и незаметно исчезали.
Наконец появился Паук Дзиндзюро. Обменявшись взглядами, они вместе молча пошли по дороге.
– Ну, как там? – спросил Хёбу.
– Да, как видно, они начеку… – коротко ответствовал Дзиндзюро.
На лицо Хёбу легла мрачная тень. Помолчав еще немного, он обронил:
– Так оно и должно было быть…
Вслед за тем Дзиндзюро подробно и обстоятельно поведал о том, как они прошлой ночью с Хаято и Осэн пробирались в деревню Хирама, и что из этого вышло. Не похоже, чтобы часовых расставил сам Кураноскэ – скорее всего, за это дело взялись крестьяне из деревни. А кроме того в соседних домах человек по пять–шесть квартируют самураи, которые, если что, всегда готовы примчаться на помощь по первому зову.
Хёбу сверкнул глазами исподлобья:
– Те самые ронины?
Этого Дзиндзюро пока не знал. Хёбу на некоторое время умолк, погрузившись в раздумье.
Если кто–то втайне помогает ронинам из Ако осуществлять их план, то кто это может быть? Дом Тода? Или их родичи из края Гэй? Да нет, едва ли среди родни Асано найдутся такие, у кого хватит духу на подобное. Если же подозревать кого–то еще, то остается лишь строить догадки и предположения. Скорее всего никакой серьезной силы за этим не стоит. Похоже, что просто собралось вместе несколько человек, которые записались в союзники ронинов. В любом случае действовать публично они не могут, поскольку сами ронины из Ако – компания злоумышленников, которые затевают разбой и беззаконие. Если станет известно, что кто–то этим злодеям помогает, безусловно, таким помощникам не поздоровится – разделят вину со злоумышленниками.
От этой мысли Хёбу немного оживился, и легкий румянец разлился у него по щекам. Надо прибегнуть к соответствующим мерам и разоблачить заговор. Но почему же верховная власть и в особенности всесильный Янагисава, покровительствующий Кире, молча наблюдают за развитием событий, не желая ничего предпринимать? Уж наверное, можно было найти достаточно убедительную причину для того, чтобы нанести упреждающий удар по этим ронинам, которые все время смотрят волками и вот–вот укусят. Тем самым был бы подкреплен авторитет верховной власти, замыслы ронинов были бы пресечены в зародыше и Оиси не смог бы даже пальцем пошевелить.
Вот именно! Вот оно! Хёбу почувствовал, что огонек вдруг забрезжил во мраке. Этот огонек разгорался все ярче и ярче, освещая окрестности, и просился из груди наружу. Хёбу совладал с собой, уняв волнение, и спокойным голосом сказал:
– Поворачиваем. Я возвращаюсь в Эдо.
Тораноскэ Сисидо, возвращавшийся из Ако, преобразившись в обличье нищего, шагал сквозь предутренний туман через квартал Хонсюку в Синагаве. По дороге он завернул в дом, где над входом красовался темно–синий занавес–норэн с изображением цветка имбиря. Когда он, нырнув под норэн, зашел в дом, там царили мрак и тишина – никто еще не вставал. У вышедшего с заспанной физиономией мужичка Тораноскэ спросил, изволит ли еще почивать преподобный Отставник. Мужичок вежливо ответил, что не стоило и задавать подобный вопрос, поскольку оно само собой разумеется. В тоне его чувствовалось легкое презрение к наивному посетителю.
– Ну, тогда и меня где–нибудь пристрой, – усмехнулся Тораноскэ. – Вздремну немного, а когда сам проснется, разбудишь меня.
На вопрос, не желает ли гость девицу, Тораноскэ отмахнулся:
– Не надо. Спать хочу!
После такого ответа, как и следовало ожидать, его препроводили по лестнице куда–то в подвал, в темную комнату, заваленную бумажными фонарями, и предложили весьма несвежую постель. Впрочем, Тораноскэ было все равно. Не успел он рухнуть на футон, как комната огласилась громоподобным храпом.
Когда на улице было уже совсем светло, хозяин растолкал Тораноскэ и провел его к Мунину Оиси. Прямо под окнами вскипали волны прибоя, и отраженные от воды яркие блики играли на потолке. Мунин, обряженный в изысканное спальное кимоно на вате, скрестив ноги сидел подле веранды на пышной постели, куда падали лучи солнца.
– С прибытием! – изрек он.
Юная девица, годившаяся Мунину в дочери, пристроилась рядом с ним на постели с несколько смущенным выражением смазливого личика.
– Как изволили почивать? – с усмешкой спросил Тораноскэ, присаживаясь.
– Ничего себе, – ответствовал Мунин, скривив губы в улыбке, обращенной к безоблачной морской дали.
– Гляди–ка, вон остров Авакадзуси виднеется… – заметил он лениво.
Тораноскэ, подавив усмешку, спросил:
– Ну, как, освежились немного?
– А то как же, освежился. В провинции–то благодать, а?… Кажется, что жизнь себе года на два–три продлил. Как у нас насчет винца?
Мунин расторопно принял у девицы раскуренный длинный серебряный чубук и передал его Тораноскэ.
– Кстати, – продолжал Мунин, – что там, перемены есть?
– Есть, – лаконично ответил Тораноскэ, ожидая, пока девица покинет комнату.
Глаза Мунина загорелись любопытством. Он молчал, но взор его, словно бурав, сверлил собеседника.
Снизу послышался ленивый плеск весел, загребающих воду.
– Уж эти красотки!.. – со смешком заметил Мунин, когда девица наконец оставила их наедине. – Ночью она тут у меня клянчила лапшу–удон. Как услышала с улицы «У дон! Удон!», так принялась веером обмахиваться, а сама все про удон да про удон толкует. Тут я сразу почувствовал, что отправился в путешествие и попал незнамо куда. Что за народ?! Да и впрямь тут ведь уже загород… Удон тут и впрямь хорош… Мне даже жалко ее стало. Ха–ха–ха–ха!.. – рассмеялся он, откинувшись на циновку.
– Ну, так как там? – наконец всерьез осведомился Мунин.
Речь шла о доме в деревне Хирама, где укрылся Кураноскэ. Тораноскэ поведал о том, что те самые соглядатаи, шпионы Уэсуги, что ходили по пятам за Кураноскэ в Киото, недавно объявились в Хираме.
Глаза Мунина сверкнули, будто говоря: «Ага, значит явились все–таки!» Известие, казалось, его обрадовало. Он замолк в раздумье на некоторое время, поигрывая чубуком, зажатым между пальцами, и наконец вымолвил:
– Так просто оно не кончится. Тораноскэ усмехнулся.
Прибыло сакэ, и Мунин уселся напротив гостя.
– Ничего страшного. Надо этих соглядатаев изловить и спихнуть в ближайшую канаву. Только вот что… Убивать их – после хлопот не оберешься. Надо дело обделать тихонько, без лишнего шума. Пожалуй, я сам туда отправлюсь и этим займусь.
– Ну, это уж…
– Едва ли они там что разнюхают – что со старика возьмешь?… Что касается заварух, тут нужно особое мастерство, чтобы переговоры вести. Тут дело тонкое. Вы вот, к примеру, может, рубиться и мастера, а чтоб словами противника срезать – так, небось, ни одного среди вас не найдется.
– Может, оно и так. Да только все равно лучше бы вам туда не заявляться. Если даже расклад будет благоприятный, все равно сложностей не избежать…
– Н–да, пожалуй… Хотя, между прочим, что до меня, то я никакую потасовку неблагоприятным раскладом отнюдь не считаю, – с напористым задором промолвил Мунин. – Но ежели рассудить здраво, то, конечно, проделать все гладко, чтобы без сучка, без задоринки – дело ох как нелегкое! К тому же в любой ссоре надо еще и последствия ликвидировать… Однако негоже, чтобы какие–то поганцы причиняли порядочным людям беспокойство. Вы уж там обмозгуйте, как все устроить наилучшим образом. Чтобы, значит, без лишнего шума, не привлекая внимания – и шито–крыто. Так–то! Ну что же, может, мне все–таки самому отправиться, а? Уж больно неспокойно будет на сердце, ежели все поручить другим…
– Ну что ж, тогда пожалуйте сами.
– Да уж, пойду. Который час?
– Немного за полдень.
– Тогда можно особо не торопиться. Успею еще ванну принять. Да и вы, сударь, пожалуйте. У нас тут водица из горячего источника – с солями.
Два часа спустя Мунин и Тораноскэ уже шагали по дороге вдоль моря. За ними следом шествовал небезызвестный верзила–слуга с бородой веером, на которого почтительно оглядывались встречные прохожие.
Когда миновали Судзугамори и дорога, обсаженная с двух сторон деревьями, удалилась от берега, Тораноскэ обратил внимание на самурая в широкополой соломенной шляпе, сидящего на корне сосны. Где–то он как будто бы встречал этого человека, но тот сидел отвернувшись и, к тому же, лицо было скрыто полями шляпы. Так и не вспомнив, кто это такой, он уже собрался пройти мимо, как вдруг самурай сам поднялся и окликнул путников:
– Ба! Давненько не виделись!
С этими словами незнакомец снял шляпу, оказавшись не кем иным, как самим Кураноскэ Оиси.
– Хо–хо! – радостно воскликнул Мунин. Тораноскэ молча приветствовал командора поклоном, отступив слегка назад.
– Куда собрались? – лукаво улыбнулся Кураноскэ.
– Да так, просто… Идем себе… – смущенно ответствовал Мунин.
Но Кураноскэ, вероятно, уже смекнул, куда направлялись старые знакомые и, с улыбкой созерцая их озадаченные физиономии, уточнил:
– Не в деревню ли Хирама?
– Нет–нет–нет! – замотал головой Мунин. – Ничего подобного. Я и не знаю, где она находится, ваша деревня Хирама.
– Ну и ладно, коли так. Вообще–то я уже решил оттуда перебираться в другое место.
– Вот как? – в голосе Мунина послышалось легкое разочарование. – И когда же?
– Да вот прямо сейчас, – сказал Кураноскэ. – Мне эта мысль только что пришла в голову, пока сидел там на корне сосны. Тут вдруг вижу – вы шагаете. Как посмотрел, сударь мой, на вашу молодецкую стать, так отчего–то сразу и решил – пора перебираться!
– Хм! Значит, как меня завидели?… – осекся на полуслове Мунин, вконец сконфузившись.
Теперь он не сомневался, что Кураноскэ обо всем догадался. Взглянув в сторону Тораноскэ, который тоже слышал весь разговор, он увидел, что тот стоит вполоборота, отвернувшись к морю, и на губах у него блуждает улыбка.
– Ха–ха–ха–ха! – от души расхохотался Мунин. – Обо всем, значит, догадался?!
– Да, пожалуй, что догадался. И я вам очень признателен.
– Ну уж, право… – в совершенном смущении пробормотал Мунин.
– Не за что меня благодарить. Просто я решил, что лучше будет, если я сам всем займусь, не стану никому передоверять – мне же это в удовольствие, – сконфуженно добавил он, стараясь поскорее уйти от щекотливой темы. – А то, что вы в Эдо направляетесь, так это хорошо. В деревне–то делать нечего. Там одна лапша! Одна лапша – и больше ничего!
Тораноскэ знал, какая связь между деревней и лапшой, но Кураноскэ озадаченно возразил:
– Да просто мне показалось, что в деревне я слишком бросаюсь в глаза, хотя вроде там и было безопасней. Сейчас, правда, я уже думаю, что правильнее было с самого начала отправиться в Эдо. Все равно ведь мое прибытие ни для кого секретом не осталось.
– Так, стало быть, вы собираетесь открыто заявиться в Эдо?
– Лучше не прятаться. А то ведь опять слежка начнется – не отвяжешься. Никуда двинуться будет невозможно. И дело довести до конца не удастся. Ведь неизвестно, сколько еще придется ждать – так что прятаться без конца тоже невозможно. Для начала надо будет потихоньку куда–нибудь занырнуть, а там…