— Может ли быть иначе? Часть их мы выудили со дна озера; другие ржавели в лесах с того дня, как была открыта эта страна; третьи же никогда не были настоящими орудиями, а служили игрушкой для каперов —- и только! Уж не надеялись ли вы, сэр, найти второй «Вулвич Уоррен» в лесной глуши за три тысячи миль от Великобритании?
— Стены валятся нам на голову, провиант подходит к концу,— продолжал Хейуорд, не обращая внимания на эту новую вспышку.— Даже солдаты начинают выказывать недовольство и тревогу.
— Майор Хейуорд,— прервал Манроу, поворачиваясь к молодому офицеру со всем достоинством человека почтенного возраста и высокого звания,—- я напрасно бы прослужил его величеству полвека и заработал на этой службе седины, если бы сам не знал всего, о чем вы сказали, и не представлял себе, сколь трудно наше положение. Тем не менее честь королевского оружия и наша собственная еще не понесли урона. Пока у меня остается надежда на подкрепление, я буду защищать крепость, хотя бы это пришлось делать камнями, собранными на берегу озера. Поэтому нам совершенно необходимо увидеть письмо и узнать намерения того, кто замещает сейчас графа Лаудена.
— Могу я быть чем-нибудь полезен?
— Можете, сэр. В довершение любезности маркиз Монкальм предлагает встретиться с ним где-нибудь на полдороге между фортом и его лагерем, дабы, как он уверяет, сообщить мне кое-какие дополнительные сведения. Я же полагаю неблагоразумным выказывать чрезмерную готовность к подобному свиданию и хочу послать туда своим представителем одного из старших офицеров, а именно — вас. Я не вправе уронить честь Шотландии, позволив кому бы то ни было превзойти и учтивости одного из ее сынов.
Считая излишним входить в рассмотрение вопроса о том, какая из двух наций учтивее, Дункан охотно согласился заменить ветерана на предстоящей встрече. За этим последовали длительные конфиденциальные переговоры, в ходе которых молодой человек получил дополнительные наставления от своего опытного и наделенного прирожденной проницательностью начальника, после чего наконец удалился.
Поскольку Дункан выступал всего лишь как представитель коменданта форта, церемонии, сопутствующие встрече командующих враждебными сторонами, пришлось отменить. Перемирие еще продолжалось, поэтому не прошло и десяти минут после получения майором инструкций, как забил барабан, и Хейуорд под прикрытием белого флага вышел из ворот крепости. Его встретил высланный вперед французский офицер и после обычных формальностей немедля проводил к стоявшему в отдалении шатру прославленного воина, возглавлявшего неприятельскую армию.
Французский генерал принял молодого парламентера, окруженный офицерами штаба и целой толпой индейских вождей, которые вели с ним в поход воинов своих племен. Хейуорд окинул глазами краснокожих и остановился как вкопанный: прямо перед собой он увидел злобное лицо Магуа, смотревшего на него спокойным, но мрачным взглядом, столь характерным для этого коварного дикаря. С уст молодого человека сорвался негромкий возглас изумления, но, вспомнив, какая миссия на него возложена и в чьем присутствии он находится, Хейуорд подавил свое негодование и повернулся к неприятельскому командующему, который уже шагнул ему навстречу.
В описываемый нами период маркиз де Монкальм находился в расцвете сил и, осмелимся добавить, в зените славы. Но даже в этом завидном положении он отличался приветливостью и соблюдал правила вежливости не менее строго, чем законы рыцарственной отваги, за которую, всего лишь два недолгих года спустя, оплатил жизнью на Авраамовых полях.
Дункан с удовольствием перевел глаза со злобного лица Магуа на благородные, утонченные черты улыбающегося французского полководца, невольно отметив про себя его подлинно воинскую выправку.
— Monsieur,— начал Монкальм,— j'ai beaucoup de plaisir a... Bah! Ou est cet interprete?[38]
— Je crois, monsieur, qu'il ne sera pas necessaire: je parle un peu frangais[39],— скромно отозвался Хейуорд.
— Ah! j'en suis bien aise[40],— сказал Монкальм, дружески беря Дункана под руку и отводя в глубь шатра, где их не могли слышать присутствующие.— Je deteste ces fripons-la; on ne sait jamais sur quel pied on est avec eux[41]. Итак, сударь,— по-французски же продолжал он, — хотя я почел бы за честь встретиться с вашим начальником лично, я тем не менее счастлив, что он нашел возможным прислать сюда такого достойного и, не сомневаюсь, такого любезного офицера, как вы.
Дункан низко поклонился: несмотря на героическое решение не поддаваться уловкам, способным заставить его забыть об интересах короля, комплимент польстил ему. Монкальм помолчал, словно собираясь с мыслями, и продолжал:
— Ваш комендант —- смельчак, который умеет отражать наши приступы. Но не пора ли, сударь, прислушаться к голосу гуманности, а не руководствоваться только велениями отваги? Человеколюбие — такая же характерная примета героя, как и храбрость.
— Мы полагаем, что эти добродетели неразделимы,— с улыбкой возразил Дункан.— Но если отвага вашего превосходительства вынуждала нас отвечать на нее тем же, повода ответить гуманностью на вашу гуманность у нас до сих пор еще не было.
Монкальм, в свой черед, слегка поклонился, но сделал это с видом человека достаточно искушенного и потому не придающего значения лести. Немного подумав, он добавил:
— Быть может, моя подзорная труба обманывает пеня и ваши укрепления лучше противостоят огню моих пушек, нежели я предполагал? Вам известно, ка кие у нас силы?
— Наши сведения расходятся,— небрежно отпарировал Дункан.— Всего у вас, однако, не больше двадцати тысяч человек.
Француз прикусил губу и устремил проницательный взгляд на собеседника, словно пытаясь прочесть его мысли. Затем, со свойственным ему самообладанием, продолжал, как будто подтверждая названную цифру, хотя прекрасно понимал, что она умышленно преувеличена вдвое:
— Это не слишком лестный комплимент нашей воинской бдительности, сударь. Что мы ни предпринимаем, нам никак не удается скрыть численность армии, а ведь, казалось бы, чего уж проще сделать это в здешних лесах... Итак, вы полагаете, что внять голосу человеколюбия еще рано? — добавил он с лукавой улыбкой.— Смею, однако, надеяться, что рыцарские чувства не чужды такому молодому человеку, как вы. А я слыхал, что дочери коменданта пробрались в форт уже после начала осады.
— Это правда, сударь, но они не только не лишают нас мужества своим присутствием, а, напротив, подают нам пример отваги и неустрашимости. Если бы для отражения натисков такого искусного полководца, как маркиз де Монкальм, довольно было одной решительности, я с радостью поручил бы защиту форта Уильям-Генри старшей из них,
— В нашем салическом законе есть мудрое положение, которое гласит: «Да не перейдет корона Франции от копья к прялке»,— сухо и не без надменности отчеканил Монкальм, но тотчас же с прежней непринужденностью и теплотой прибавил: — Впрочем, поскольку душевное благородство передается по наследству, я охотно верю вам, хотя повторяю: отвага имеет свои пределы, и о гуманности никогда не следует забывать. Я полагаю, сударь, вы уполномочены вести переговоры о сдаче?
— Разве ваше превосходительство находит нашу оборону настолько слабой, что подобная мера необходима?
— Я буду чрезвычайно огорчен, если оборона затянется настолько, что это раздразнит моих краснокожих друзей,— молвил Монкальм, бросив взгляд на группу мрачных молчаливых индейцев и не отвечая на вопрос Хейуорда.— Мне уже и без того трудно удерживать их в рамках правил ведения войны.
Хейуорд промолчал: на него нахлынули страшные воспоминания о недавно избегнутых опасностях, и перед ним возникли образы беззащитных девушек, разделивших с ним страдания.
— Ces messieurs-la[42] — продолжал Монкальм, спеша воспользоваться впечатлением, произведенным, казалось, его последними словами,— особенно страшны, когда добыча ускользает от них, и мне нет нужды рассказывать вам, сколь трудно обуздать их ярость. Итак, сударь, поговорим об условиях капитуляции?
— Боюсь, что ваше превосходительство заблуждается насчет способности форта Уильям-Генри к обороне и численности его гарнизона.
— Передо мною не Квебек, а всего-навсего земляные укрепления, защищаемые двадцатью тремя сотнями смельчаков,— последовал лаконичный, хотя учтивый ответ.
— Не спорю, валы у нас земляные и расположены не на скалах мыса Даймонд, но форт наш стоит на том самом берегу, который оказался роковым для Дискау и его доблестного отряда. А всего в нескольких часах пути отсюда находится сильная армия, на помощь которой мы можем рассчитывать при обороне.
— Шесть — восемь тысяч человек! — равнодушно бросил Монкальм.— И тот, кто командует ими, резонно считает, что держать их в стенах крепости благоразумней, чем выводить на поле боя.
Теперь настал черед Хейуорда прикусить губу. Он знал, что так хладнокровно упомянутая численность английских солдат тоже сильно преувеличена.
Некоторое время собеседники молча раздумывали, после чего Монкальм возобновил разговор в таких выражениях, из которых явствовало, что неприятельский командующий убежден: гость прибыл к нему с одной целью — обсудить условия капитуляции. Хейуорд же, со своей стороны, всячески пытайся сделать так, чтобы французский генерал проговорился о содержании письма Вэбба. Однако хитрости обеих сторон не увенчались успехом, и после продолжительной, но бесплодной беседы Дункан откланялся, унося приятное впечатление от учтивости, любезности и талантов французского полководца, однако пребывая в прежнем неведении относительно того, что пришел узнать. Монкальм проводил сто до порога, повторив на прощание, что предлагает коменданту форта немедленно лично встретиться с ним на равнине между двумя лагерями.
Тут они расстались, и Дункан добрался до французского аванпоста в сопровождении того же самого офицера, а оттуда немедленно направился в форт и проследовал в дом коменданта
ГЛАВА XVI
Э д г а р
— Перед битвой
прочтите, герцог, это вот письмо.
Шекспир. «Король Лир» [43]
Хейуорд застал Манроу в обществе дочерей. Алиса забралась на колени к отцу и перебирала нежными пальчиками его седые волосы, а когда он притворно хмурился в ответ на ее шалости, укрощала его напускной гнев, прижимаясь своими коралловыми губками к морщинистому лбу старика. Кора сидела рядом и спокойно созерцала эту картину, взирая на ребячества юной сестры с материнской нежностью, отличавшей ее любовь к Алисе. Девушки были настолько поглощены нежной семейной сценой, что, казалось, на время позабыли не только те опасности, через которые совсем недавно прошли, но и те, которые нависли над ними. Они словно пользовались коротким перемирием для того, чтобы посвятить минуты его самой чистой и прочной из земных привязанностей. Мгновение тишины и покоя помогло дочерям забыть свои страхи, отцу — заботы. Дункан, который, торопясь доложить о своем возвращении, вошел без доклада, умиленно наблюдал за этим зрелищем. Но живые глаза непоседы Алисы вскоре заметили его отражение в зеркале, и она, вспыхнув и соскочив с колен отца, громко и удивленно вскрикнула:
— Майор Хейуорд!
— Почему ты о нем вспомнила? — осведомился отец. — Я послал его поболтать с французом... А, вот и вы, сэр! Что ж, молодость всегда проворна. А ну-ка, шалуньи, бегом марш отсюда! Мало было у солдата забот, так у него еще вся крепость наводнена болтушками!
Алиса, смеясь, последовала за сестрой, которая поспешила уйти, как только поняла, что дальнейшее присутствие их нежелательно. Манроу не стал расспрашивать молодого человека об исходе переговоров, а несколько минут расхаживал по комнате, заложив руки за спину и опустив голову, как человек, погруженный в глубокое раздумье. Наконец он поднял глаза, светившиеся отцовской нежностью, и воскликнул:
— Они — прелестные девочки, Хейуорд! Любой отец может гордиться такими детьми.
— Вы уже слышали мое мнение о ваших дочерях, полковник Манроу.
-— Верно, мой мальчик, верно,— нетерпеливо прервал его старик.— Вы собирались поподробней и пооткровенней поговорить со мной на этот счет еще в первый день вашего прибытия в крепость, но я счел, что старому солдату не подобает рассуждать об отцовских благословениях и свадебных хлопотах, когда враги его короля, того и гляди, окажутся незваными гостями на брачном пиру! Но я был неправ, Дункан, мальчик мой, да, неправ и готов теперь выслушать вас.
— Ваше согласие преисполняет меня радостью, сэр, но я прежде всего обязан передать вам поручение Монкальма.
— Пусть этот француз убирается к дьяволу со всеми своими полками! — сурово нахмурившись, вскричал ветеран..— Он еще не хозяин форта Уильям-Генри и никогда им не станет, если Вэбб окажется тем, кем должен быть. Нет, сэр, мы еще не в таком отчаянном положении, чтобы кто-нибудь был вправе сказать, будто Манроу так прижат к стене, что у него нет времени подумать о своих отцовских обязанностях. Ваша мать,
Дункан, была единственной дочерью моего ближайшего друга, и я выслушаю вас, даже если все кавалеры ордена Святого Людовика с самим этим французским святым во главе будут стоять у ворот форта и просить, у меня, как милости, ответить им хоть слово. Нечего сказать, хорош боевой орден, который можно купить за бочку сладкого вина! А уж эти маркизаты по два пенни за штуку!.. То ли дело наш Чертополох! Вот это древний почетный орден, и девиз у него воистину рыцарский: «Nemo me impune lacessit!»[44] В числе кавалеров этого ордена были ваши предки, Дункан, и люди эти были украшением шотландского дворянства.
Заметив, что начальник его со злорадным удовольствием подчеркивает свое пренебрежение к тому, что велел передать французский генерал, и зная, что это продлится недолго, Хейуорд уступил прихоти старика и ответил насколько возможно спокойнее:
— Как вам известно, сэр, я осмелился притязать па честь именоваться вашим сыном.
— Да, да, мой мальчик, вы высказали свою мысль достаточно понятно и ясно. Но позволю себе спросить, сэр: так же ли ясно вы дали это понять моей дочери?
— Клянусь честью, нет! — пылко воскликнул Дункан.— Я злоупотребил бы вашим доверием, если бы воспользовался преимуществами своего положения для такой цели.
— У вас понятия истинного джентльмена, майор Хейуорд, и это весьма похвально. Но Кора Манроу — девушка достаточно благоразумная, и чувства ее настолько возвышенны, что она не нуждается в опеке, даже отцовской.
— Кора?
— Ну да, Кора. Мы же говорим о ваших притязаниях на руку мисс Манроу, не так ли, сэр?
— Я... я... Насколько помнится, я не называл ее имени,— запинаясь, выдавил растерявшийся Дункан.
— Так чьей же руки вы просили у меня, майор Хейуорд? — спросил старый солдат, с видом оскорбленного достоинства выпрямляясь во весь рост.
— У вас есть еще одна не менее прелестная дочь.
— Алиса? — воскликнул старик с не меньшим удивлением, чем Дункан повторил перед этим имя ее сестры.
— Да, сэр, таково было мое намерение.
Молодой человек замолчал, ожидая ответа на свои слова, которые произвели такое необыкновенное впечатление и так сильно удивили полковника. Несколько долгих минут Манроу быстрыми большими шагами расхаживал по комнате, суровое лицо его конвульсивно подергивалось, и казалось, он весь был поглощен своими мыслями. Наконец, остановившись прямо против Хейуорда и в упор глядя на него, он сказал дрожащим от сильного волнения голосом:
— Дункан Хейуорд, я любил вас ради того, чья кровь течет в ваших жилах; любил вас за ваши собственные достоинства; любил, наконец, потому что полагал: вы составите счастье моей дочери. Но вся эта любовь превратилась бы в ненависть, окажись правдою то, чего я опасаюсь.
— Не дай бог, чтобы какой-нибудь мой поступок или даже мысль повлекли за собой такую перемену! — воскликнул молодой человек, ни на секунду не потупив глаза под испытующим взором Манроу.
Хотя полковник не допускал, что Дункан может находиться в полном неведении относительно причин, так сильно взволновавших собеседника, гнев старика тем не менее несколько улегся, когда он увидел, как твердо Хейуорд выдержал его взгляд.
— Вы хотите стать моим сыном, Дункан, а между тем не знаете жизни человека, которого намерены назвать отцом,— продолжал ветеран уже более спокойным голосом.— Садитесь, юноша, и я в немногих словах обнажу перед вами свое изболевшееся сердце.
Теперь послание Монкальма было равно забыто как тем, кто его принес, так и тем, кому оно предназначалось. Мужчины пододвинули себе стулья, и, пока старик-ветеран собирался с печальными мыслями, молодой человек с трудом сдерживал нетерпение, скрывая его под маской почтительного внимания. Наконец шотландец заговорил:
— Вы знаете, майор Хейуорд, что я — отпрыск древнего и знатного рода, чьи доходы, увы, не соответствовали его высокому положению. Примерно в вашем возрасте я обменялся обетом верности с Алисой Грейхем, единственной дочерью довольно богатого соседнего помещика. Однако отец ее не одобрял нашего союза, и не только по причине моей бедности. Поэтому я сделал то, что должен был сделать порядочный человек: вернул девушке слово, поступил на службу в королевскую армию и покинул страну. Я перевидал уже много чужих краев и пролил там немало крови, когда наконец по долгу службы попал на Вест-Индские острова. Там судьба свела меня с женщиной, ставшей затем моей женой и матерью Коры. Она была дочерью местного джентльмена и одной леди, имевшей, если хотите, несчастье,— гордо подчеркнул старик,— состоять в родстве, правда, отдаленном, с той несчастной расой, которая так бесстыдно ввержена в рабство ради благополучия праздных богачей! Да, сэр, вина за это ложится и на Шотландию, коль скоро она состоит в противоестественном союзе с чуждым ей народом торгашей. Но если мне случится встретить среди соотечественников человека, который из-за происхождения матери презрительно глянет на мою дочь, он испытает на себе силу отцовского гнева! Впрочем, что я? Вы ведь тоже уроженец Юга, майор Хейуорд, а там этих несчастных почитают низшей расой.
— К великому сожалению, это правда, сэр,— подтвердил Дункан, смутившись и невольно потупив глаза.
— И вы ставите это в упрек моей дочери? Вы боитесь унизить себя, смешав кровь Хейуордов с презренным существом, хотя моя Кора и прекрасна и добродетельна? — яростно настаивал ревнивый отец.
— Сохрани меня бог питать предубеждение, столь недостойное разумного человека! — возразил Дункан, отдавая себе в то же время отчет, что это низкое чувство укоренилось в его душе так глубоко, словно всосано с молоком матери.— Вы несправедливы ко мне, полковник Манроу: нежность, красота, очарование вашей младшей дочери — разве этого не довольно, чтобы объяснить мои побуждения?
— Вы правы, сэр,— согласился старик, теперь уже мягким, даже ласковым тоном.— Эта девушка — вылитый портрет матери в том возрасте, когда бедняжка еще не познала горя. Когда жена моя умерла, я, став благодаря женитьбе на ней состоятельным человеком, вернулся в Шотландию. И поверите ли, Дункан? Этот кроткий ангел Алиса Грейем прожила двадцать долгих лет в безрадостном одиночестве, так и не нарушив слово, данное человеку, способному позабыть ее! Более того, сэр, она простила мне измену и, поскольку все помехи нашему браку были теперь устранены, согласилась выйти за меня.
— И стала матерью Алисы? — вскричал Дункан с такой горячностью, что она могла бы оказаться опасной для него, будь Манроу не столь поглощен своими мыслями.
— Да,— подтвердил старик, и лицо его передернулось.— Она дорого заплатила за счастье, которое дала мне. Но сейчас она в раю, и человеку, стоящему одной ногой в гробу, не подобает скорбеть о ее блаженной участи. Мы прожили с ней один-единственный год, а это слишком недолгий срок для той, чья молодость увяла в безысходной печали!
В скорби старого солдата было нечто столь величавое и суровое, что Хейуорд не решился утешать его. Манроу, казалось, совсем забыл о собеседнике: лицо старика конвульсивно искажалось, словно его обжигала боль воспоминаний, тяжелые крупные слезы катились по щекам и падали на пол. Наконец он шевельнулся, как будто неожиданно придя в себя, встал, еще раз прошелся по комнате, остановился перед собеседником, по-военному приосанился и строго спросил:
— Вы, кажется, сказали, майор Хейуорд, что у вас ко мне поручение от маркиза де Монкальма?
Дункан, в своей черед, вскочил и, запинаясь, изложил полузабытое поручение. Не стоит упоминать ни о том, как изворотливо, хотя и чрезвычайно учтиво, французский генерал отклонил все попытки Хейуорда выяснить, что именно хочет он, Монкальм, сообщить Манроу; ни о том, сколь решительно, хотя тоже в высшей степени любезно, он давал понять противнику, что если тот не согласится выслушать это сообщение лично, то вовсе не услышит его. По мере того как Манроу слушал рассказ Дункана, его отцовские чувства уступали место сознанию возложенного на него долга, и, умолкнув, молодой человек увидел перед собой только ветерана, чья воинская честь уязвлена услышанным.
— Вы сказали достаточно, майор Хейуорд! — воскликнул разгневанный старик.— Достаточно для того, чтобы написать целый трактат о пресловутой французской вежливости. Этот джентльмен приглашает меня посовещаться, а когда я посылаю к нему достойного заместителя,— да, да, Дункан, вы достойный офицер, невзирая на вашу молодость! — он отвечает мне загадками.
— Возможно, маркиз составил себе не столь лестное мнение о вашем заместителе, сэр,— с улыбкой возразил Дункан.— Не забывайте также, что приглашение, которое он повторяет через меня, было послано коменданту форта, а не его помощнику.
— Согласен, сэр, но разве заместитель не облечен всей властью и прерогативами того, кем уполномочен? Итак, французу угодно побеседовать с Манроу! Что ж, сэр, я склонен удовлетворить его требования: пусть он увидит, что ни многочисленность его армии, ни дерзость его притязаний еще не лишили нас твердости. По-моему, это недурной дипломатический ход, верно, молодой человек?
Считая сейчас самым важным как можно скорее узнать содержание перехваченного у разведчика письма, Дункан охотно поддержал начальника:
— Ваша невозмутимость, сэр, едва ли укрепит в Монкальме приятную уверенность в победе.
— На редкость разумно сказано! Я, конечно, предпочел бы, чтобы этот маркиз во главе своих штурмовых колонн атаковал форт при дневном свете. Это позволило бы нам наиболее точно определить силы врага и было бы для нас выгоднее артиллерийского обстрела, которым он предпочитает принудить нас к сдаче. Увы, хитроумное искусство господина Вобана изрядно умалило красоту военного дела и роль мужества в нем, майор Хейуорд. Наши предки стояли выше такой ученой трусости.
— Вероятно, вы правы, сэр, но теперь поневоле приходится отвечать искусством на искусство. Что вы решили насчет встречи?
— Я отправлюсь на нее немедленно и без всяких опасений, как это подобает слуге моего венценосного повелителя. Ступайте, майор, угостите французов барабанной дробью и вышлите вперед ординарца — пусть объявит им, кто идет. Мы проследуем туда с небольшим эскортом, приличествующим тому, кто представляет здесь особу монарха. И вот что, Дункан,— прибавил он шепотом, хотя они были одни.— Не худо бы иметь под рукой подкрепление на тот случай, если за всем этим кроется предательство.
Выслушав приказ, молодой человек покинул коменданта и, так как день близился к концу, поспешил отдать необходимые распоряжения. На то, чтобы построить небольшой отряд и выслать вперед с белым флагом ординарца, который должен был объявить о приближении коменданта форта, ушли считанные минуты. Сделав все это, Дункан повел эскорт к воротам крепости, где его уже поджидал Манроу, и после обычных военных церемоний ветеран, его молодой помощник и конвой покинули крепость.
Не отошли они и на сто ярдов от укреплений, как из ложбины, служившей руслом ручью, который протекал между фортом и вражескими батареями, показался французский генерал со свитой, сопровождавшей его к месту встречи. Выйдя из форта для встречи с врагом, Манроу приосанился, и выправка его стала безукоризненной. Едва полковник завидел белое перо, развевавшееся на шляпе Монкальма, глаза его засверкали отвагой, и годы, казалось, утратили всякую власть над его крупной и все еще мускулистой фигурой.
— Скажите нашим молодцам, сэр, пусть не зевают,— тихо бросил он Хейуорду.— Велите проверить кремни и курки: от слуги этих Людовиков можно ждать чего угодно. И пусть заодно он видит, как уверены в себе наши воины. Ясно, майор Хейуорд?
Его прервал барабанный бой приближающихся французов, на который немедленно ответили барабаны англичан, после чего каждая сторона отрядила вперед ординарца с белым флагом, и осторожный шотландец остановился, имея за спиной эскорт. После краткого обмена воинскими почестями Монкальм, быстрым и легким шагом приблизившись к ветерану, почтительно обнажил голову, причем белоснежное перо на его шляпе почти коснулось земли. Манроу выглядел более величественным и мужественным, но ему недоставало непринужденности и вкрадчивой утонченности француза. С минуту противники помолчали, не без интереса и любопытства присматриваясь друг к другу. Затем, как полагалось ему по старшинству и по самой природе встречи, Монкальм первым нарушил молчание. Сказав Манроу несколько обычных приветственных слов, он повернулся к Дункану, улыбнулся ему, как старому знакомому, и продолжал по-французски:
— Очень рад, сударь, что вы присутствуете при нашем разговоре. Нам не придется прибегать к услугам переводчика, а на вас в этом смысле я полагаюсь так же, как если бы сам говорил на вашем языке.
Дункан слегка поклонился в ответ на любезность, и Монкальм, обернувшись к своему эскорту, который, подражая англичанам, придвинулся почти вплотную к нему, скомандовал:
— En arriere, mes enfants! II fait chaud; retirez-vous un peu[45].
Прежде чем ответить доверием на доверие и подать такую же команду, майор Хейуорд обвел глазами равнину и с тревогой заметил на ней многочисленные темные кучки краснокожих, высыпавших из чащи леса и с любопытством наблюдавших за встречей.
— Господин де Монкальм, несомненно, отдает себе отчет в неравенстве наших положений,— несколько смущенно заметил он, указывая на этих опасных, нахлынувших со всех сторон врагов.— Отпустив наш конвой, мы рискуем угодить в руки дикарей.
— Сударь, порука вашей безопасности — слово французского дворянина,— отпарировал Монкальм, выразительно положив руку на сердце.— Этого, надеюсь, достаточно?
— Да, вполне. Отвести людей!— приказал Дункан офицеру, командовавшему эскортом.— Отойдите на такое расстояние, сэр, чтобы не слышать наших разговоров, и ждите распоряжений.
Манроу, явно встревоженный этим маневром, немедленно потребовал объяснений.
— Проявлять недоверие — не в наших интересах, сэр,— ответил молодой человек.— Маркиз де Монкальм дал слово, что мы в безопасности, и я распорядился отвести солдат чуть подальше, чтобы доказать, насколько мы полагаемся на его уверения.
— Может быть, вы и правы, сэр, но я не очень-то полагаюсь на слово всех этих новоявленных маркизов.
Их дворянские грамоты достаются им слишком дешево, и нельзя поручиться, что они скреплены печатью истинного благородства.
— Не забывайте, сэр, что мы имеем дело с человеком, равно прославившим себя и в Европе и в Америке. Солдата с его репутацией можно не опасаться.
Манроу развел реками, словно покоряясь неизбежности, хотя в его суровых чертах по-прежнему читалось недоверие, объяснявшееся скорей врожденным презрением к французам, чем какими-либо разумными основаниями, которые могли бы оправдать подобное чувство. Монкальм терпеливо дождался конца этой беседы вполголоса, затем подошел поближе и открыл переговоры.
— Я пожелал встретиться с вашим командиром, сударь,— начал французский генерал,— в надежде убедить его, что он уже сделал все возможное для поддержания чести своего государя и должен теперь прислушаться к голосу человеколюбия. Я готов в любое время и где угодно засвидетельствовать, что он отважно оборонялся и прекратил сопротивление лишь тогда, когда исчерпал все средства защиты.
Когда Дункан перевел Манроу эту вступительную тираду, тот ответил с большим достоинством, хотя и достаточно учтиво:
— Как высоко я ни ценю свидетельство маркиза де Монкальма, оно станет еще более веским, если я в полной мере заслужу его.
Хейуорд перевел, и французский генерал с улыбкой заметил:
— В том, что так охотно воздается истинному мужеству, можно и отказать бессмысленному упрямству. Не угодно ли полковнику осмотреть мой лагерь и воочию убедиться как в многочисленности нашей армии, так и в невозможности успешно сопротивляться ей?
— Я знаю, что у французского короля хорошие слуги,— отчеканил непоколебимый шотландец, едва Дункан кончил переводить,— но у моего венценосного повелителя столь же большая и столь же верная армия.
— К счастью для нас, ее здесь нет,— возразил Монкальм, в пылу нетерпения не дождавшись вмешательства переводчика.— В каждой войне бывают свои превратности, которым храбрый воин покоряется с таким же мужеством, с каким смотрел в лицо врагу.
— Предполагай я, что маркиз де Монкальм столь хорошо владеет английским, я не стал бы утруждать себя переводом, да еще весьма несовершенным,— сухо отозвался раздосадованный Дункан, вспомнив, о чем они с Манроу только что говорили.
— Извините, сударь,— запротестовал француз, и его смуглые щеки слегка покраснели.— Понимать чужой язык и говорить на нем — две решительно разные вещи, а потому попрошу вас и впредь помогать мне.— Затем он помолчал и добавил:—Здешние высоты дают полную возможность наблюдать за вашей крепостью, господа, и я, пожалуй, не хуже вас самих знаю слабые ее места.