Я разжег и оранжевый цвет...
Потом Иван научил меня, как распалить желтый цвет, и я,
продолжая мысленно вытягивать свой воображаемый уголек по
позвоночнику, выявил желтый цвет на уровне живота.
Таким же образом я зажег и все остальные цвета: зеленый на
уровне грудной клетки, голубой на уровне шеи, синий на затылке,
фиолетовый на макушке. Мой позвоночник огненно светился снизу и
холодел кверху. От него исходил жар и холод одновременно, все
семь цветов радуги разноцветно сияли в моем воображении.
Я продолжал таинственно дышать...
-- Зажигай среднюю чакру! -- приказал учитель и пояснил.
-- Вообрази луч, мощный, красного цвета. Он исходит из центра
твоей грудной клетки.
Теперь проецируй этот луч на белый экран перед собой. На
экране твой луч превращается в красный круг, в середине
которого -- три треугольно расположенных крупных точки, тоже
красного цвета. Всем своим существом выражай состояние мира и
добра. Не думай словами, у тебя только состояние мира и добра,
его полное, глубинное ощущение.
Таким образом, перед тобою сейчас высвечен Астральный
символ выхода на Шамбалу!
Мысленно, чувствами, представься Шамбале, можешь
что-нибудь попросить.
И я представился: "Шамбала! Я, Сергей Истина, житель
Земли. Я пришел с миром и добром! Помоги мне увидеть Наташу! Я
люблю ее! Помоги хотя бы ощутить ее присутствие!.."
Все это я произнес не словами, а чувствами, и это мне
удалось.
Я потушил позвоночник в обратной последовательности и
открыл свои глаза, Ивана уже не было, но, о диво! На том месте,
где я не так давно созерцал Астральный символ Первой Тайны
Священной Книги Тота, возникли во множестве ряды книжных полок.
Я поднялся на ноги и приблизился к этим полкам. На всех
|
|
корешках многочисленных книг было написано: Сергей Истина...
-- Господи, -- воскликнул я, -- неужели это все -- я
написал!..
Несколько минут я любовался, как ребенок перебирал
радостными руками разноцветные переплеты своих книг, своих
Астральных книг!
Несколько книжных полок именовались общим заголовком:
"Рукописи". Я нагнулся, открыл первую попавшуюся картонную
папку и взял несколько исписанных и исчерканных листов бумаги
оттуда.
Неожиданно мой взгляд упал на черную бархатную штору, за
которой я предполагал окно, и мне невыразимо захотелось
поскорее отодвинуть ее, и я потянулся к шторе и резко, не
задумываясь, отдернул ее в сторону -- всю!
Яркий солнечный свет будто воспламенил меня с ног до
головы! Передо мною действительно было окно, мое окно,
выходящее на зимнюю улицу утра.
Я обернулся, огляделся по сторонам, но, вместо
космического пространства, я теперь находился у окна в своей
комнате.
Но я вспомнил! Бумаги из папки!..
И тут я сладостно ощутил несколько листков бумаги в своей
руке.
"Господи!
Они со мной!.." -- подумал я.
Я тут же принялся читать их.
Они были написаны моим почерком.
С трудом расшифровывая всевозможные исправления, я
торопливо переписал все, что мог, в общую тетрадь, я очень
боялся, что эти бумаги растают, растворятся, мне даже некогда
было вдумываться в то, что я переписывал. Но когда последняя
строчка, слово, оказались переписанными на чистовик, в тетрадь,
я успокоился, отлистнул несколько страничек назад и впервые
прикоснулся к содержанию, и в моей голове зазвучали стихи, мои
|
|
стихи, из Астральной библиотеки!
Кто?..
Бегу по ласковым дорогам
И по шипам воспоминаний.
Там пыль столбом стоит, ей-Богу,
В крови шипы: и все же -- манит...
Как сон.
И кто меня разбудит...
И даже ночью -- чья-то сила! -
Я сплю и вижу то, что будет! -
А значит "будет" -- тоже было!..
Я в чьей-то памяти живущий!
Сегодня, может, в умиленье,
Моей судьбы: просторы, гущи
Он вспоминает на мгновенье...
Иллюзия
Мы -- узники, мы время заучили,
Мы думаем, что время приручили...
С наручными часами неразлучники.
Одело время нам уже наручники!..
Убеждай себя
Пока хоть что-то отрицаю:
Во мне от мира в стороне
Лишь мира отблески мерцают.
Весь мир вместился бы во мне...
А потом...
Все будет: жизнь, и будет смерть, потом...
Вначале не желаем -- не иначе! --
Расстаться с материнским животом,
Не потому ль, родившись, горько плачем?..
Все испытаем: радости, печали.
Все будет: жизнь и будет смерть, потом...
Мы покидаем свой телесный дом
С такою неохотою вначале...
Тупик
Он взглядами моими облицован, -
Весь горизонт вокруг моей судьбы.
Всего до горизонта жизнь ходьбы...
Я горизонтом прочно окольцован.
Но, может быть, с неведомых высот
Все взгляды мне свои удастся веско
Свести в единый взгляд и горизонт
Тогда -- перешагнуть, как обруч
Детский...
* Часть пятая ПУТЬ *
Вы верите в Бога?
В тихом утреннем коридоре отделения милиции, ровно в
девять часов по повестке, я постучался в комнату девять.
-- Да!.. -- отозвался чей-то бодрый голос за лакированной
|
|
деревянной дверью. Я шагнул в комнату.
В трех метрах от меня за столом у пришторенного окна сидел
человек в штатском костюме, галстуке: на вид ему было лет
сорок, жилисто-поджарый, какой-то уютный, во всем теле играет
энергия, лицо длинное, отштрихованное несколькими морщинками,
неприметный, подобных людей я встречаю очень часто, но быстро
забываю.
-- Можно? -- спросил я.
-- Входите! -- энергично засуетившись с какими-то
бумагами, точно мимоходом, но добродушно, предложил он. Я
прикрыл дверь за собой, сердце у меня зачастило...
Но я решился.
-- Вы следователь Васильев? -- спросил я.
-- Да! -- ответил человек в штатском.
-- Я по повестке, -- сказал я и подошел к столу
следователя, и протянул ему бумажку с бледными, голубенькими
прожилками казенного штампа. На его чернильных линейках
красовалось несколько беглых слов, написанных шариковой ручкой.
-- А!.. Хорошо! -- сказал следователь, просмотрев повестку
и узнав из нее, кто к нему явился. -- Вот вам бумага, вот
ручка, -- услужливо предложил он. -- Напишите свою
автобиографию. Подобное предложение поразило меня. Я ожидал
худшего, но пока все происходило довольно загадочно, и все же
-- благополучно! Пока благополучно! Свежие листы машинописной
бумаги стопкой лежали передо мной на столе, за который я
уселся. Следователь что-то перелистывал, вчитывался, отмечал
красным и синим карандашом, а я, тайком посматривая на него,
думал о себе...
Я заметил, как Васильев выразительно поглядел в мою
сторону.
-- Пишите, пишите, -- сказал он, -- я, такой-то, такой-то,
полностью -- фамилия, имя, отчество, родился тогда-то и
там-то...
-- Да, да... Я знаю, -- отозвался я.
Шевелящаяся строка легко потянулась за казенной ручкой и,
отставая от чернильного пера, замирала, засыхая.
-- Будьте добры, пишите подробнее, -- попросил Васильев. Я
написал следующее: "Я, Сергей Александрович Истина, родился в
городе Р... в 1956 году 19 января. С 1959 года по 1964 год
находился в детском саду номер 123 г. Р... С 1964 года и по
1975 год учился в средней школе N 70 г. Р... Параллельно со
средней школой с 19... по 19... гг. я учился в детской
музыкальной школе по классу гитары. По окончании средней школы
в 19... г. поступил в речное училище для обучения на
матроса-моториста, а в 19... г. закончил названное училище с
отличием. Затем два года служил в армии в качестве матроса на
военном крейсере в Балтийском море (с 19... по 19... гг.). В
19... г. поступил, а в 19... г. закончил кинотехникум в г. Р...
Потом сразу же после окончания кинотехникума в 19... г.
поступил, а в 19... г. закончил Р... государственный
университет по специальности "журналистика". С 19... работал
корреспондентом областной газеты "Вечерний Р...". С 19... и по
настоящее время исполняю обязанности директора кинотеатра
"Лесного поселка" города Р... Являюсь членом ВАГО, как некогда,
искренний приверженец любительского телескопостроения (с 19...
г.). С 19... г. был членом ВЛКСМ и выбыл в 19... г. по
возрасту. Пишу стихи. Публиковался в журнале "Д...", в
поэтических сборниках. В 19... г. награжден почетной грамотой
обкома ВЛКСМ за участие в Пресцентре областной конференции
молодежи". Я поставил точку, перечитал получившуюся довольно
сухой автобиографию, она уместилась в одном машинописном
листке, поставил свою подпись, сегодняшнее число. Теперь это
уже был документ, и я не замедлил положить его следователю на
стол. Васильев, сразу же отложив все свои бумаги в сторону,
внимательно прочитал мою автобиографию. Я сидел и ожидал, что
ему что-нибудь не понравится или он скажет: "Так-с... Пройдемте
в камеру!.."
-- Итак.... -- сказал Васильев, и я замер от этой фразы!..
-- Итак, Сергей Александрович, -- продолжил Васильев, --
вам необходимо еще срочно принести мне фотографию три на
четыре, справку с места работы, характеристику, справку из
военкомата, и о том, что вы не состоите на учете у психиатра.
-- Это все? -- спросил я, почувствовав успокоение от
мысли, что меня, по крайней мере, сразу сажать не собираются.
-- Да, это все, -- подтвердил Васильев.
-- Скажите, пожалуйста! Когда мне можно будет поднести вам
эти документы?!
-- Чем быстрее, тем лучше! -- подытожил следователь, и тут
я совсем осмелел.
-- А что, собственно говоря, случилось? -- поинтересовался
я.
-- У меня задание: собрать эти документы, Сергей
Александрович, -- хитро, но добродушно прищурившись, ответил
следователь.
-- Хорошо! Но на каком основании?! -- теперь уже
требовательно поинтересовался я.
-- Понимаете... -- задумчиво произнес Васильев, -- был
телефонный звонок, анонимный. Мне поручено проверить
поступившие факты.
-- В чем же меня обвинили? -- уточнил я.
-- В общем, предупредили, что вы пьяница и дебошир,
приводите к себе домой различных женщин, ну и так далее...
-- Хорошенькое дело! -- возмутился я, -- Но я же почти не
пью, и дома меня не слышно, ну, а насчет женщин, по-моему, это
не запрещается холостым, да и потом, я вовсе не привожу
разных!..
-- Я все уже прекрасно знаю, Сергей Александрович!.. Тот
телефонный звонок не подтвердился.
-- А тогда зачем приносить документы?
-- Вы же взрослый человек и понимаете, что все надо
подтверждать документально! -- возразил следователь. Я уже
собрался уходить, как Васильев окликнул меня у двери:
-- Сергей Александрович!
-- Да... -- невесело отозвался я.
-- А Вы верите в Бога? -- спросил следователь.
-- А какое это имеет значение? -- тоже спросил я.
-- Знать, -- это значит уметь, а уметь, -- это значит
действовать! Так гласит восточная мудрость, Сергей
Александрович.
Но я ничего не ответил и вышел из кабинета.
"Почему он спросил, верю ли я в Бога?.. -- рассуждал я про
себя, -- Значит, Катя -- отпадает... Тогда... Тогда... Боже
мой! Конечно же это!.. За мной подсмотрели в церкви!.. Теперь
или с работы снимут, или упекут в сумасшедший дом! Не дай-то
Бог!" Я шел и переживал, но самое интересное, что переживал
кто-то во мне, а не я сам! Я будто бы наблюдал свои переживания
со стороны... И я даже подумал о том, что вполне могу, сию
минуту, запросто развеселиться, расхохотаться, если
потребуется, прямо здесь, на улице, неподалеку от отделения
милиции. "Нет... -- остановил я себя мысленно, -- Тогда уж
точно примут за сумасшедшего и упекут незамедлительно!.." И я
ускорил шаг по направлению к автобусной остановке.
Однако через несколько шагов я почувствовал, что мне
хочется оглянуться. Я оглянулся и увидел, как черная ворона,
довольно крупная, захлопала корявыми крыльями на ветру,
поднялась вверх и скрылась за четырехэтажным зданием отделения
милиции. Ворона как будто выскочила в открытую форточку на
втором этаже из комнаты следователя Васильева. Ошибиться на
счет точности определения комнаты я не мог, ибо она
располагалась самой крайней на этаже, в конце коридора, я
помнил. Но только мог ли я поручиться за то, что ворона
вылетела именно из той самой форточки? Впрочем, я не придал
этому особенного значения: "Даже если и вылетела, ну и что?" И
я опять зашагал к автобусной остановке, но более энергично,
потому что решил побыстрее зайти в гости к Вике.
Бурелом
Вика жила со своей четырехлетней дочерью Оксаной в
двухкомнатной квартире. С мужем она уже три года как разошлась,
он так и не бросил наркоманить, и, кроме шприца, его мало что
интересовало, а молоденькой женщине нужен был мужчина, его
ласки и обязанности...
Помнится, еще когда Вика ходила в мелких подростках, я
очень нравился ей, да и что говорить: она мне тоже!... Как-то
стройненькая, с проклюнувшейся грудкой девочка на полном
серьезе попросила меня с нею прогуляться! Это и была соседка
Вика...
И я прошелся с нею до парка и обратно к нам во двор. Как
же по-женски, еще тогда, она себя вела! Шла рядом важно,
разговаривала медленно, как взрослая. В общем, воображала себя
точь-в-точь как на свидании с любимым, как это демонстрируется
в наивных кинофильмах...
Нет! Все-таки женщина -- всегда женщина! У нее не бывает
возраста! Наверное, не возрастом женщины отличаются друг от
друга, а опытом, а может даже и не опытом вовсе, а чем-то иным,
неуловимым, врожденным...
А еще, вспоминается, я встречался с одной девушкой, Галей
Романенко. Сидел я как-то в обнимку у своего подъезда с Галей,
а из подъезда выскочила Вика, озорная такая и веселая.
Выскочила и тут же -- насупилась, погрустнела, потому что
увидела меня в обнимку с девушкой! Остановилась Вика и
несколько секунд смотрела на меня, озлобленно, надменно, а
потом...
-- У-у! -- погрозила она мне кулаком. -- Предатель! --
выкрикнула она мне в упор, плюнула прямо в лицо и убежала. А я
остался сидеть оплеванным рядом с опешившей Галиной.
Удивительное дело, может, и совпадение, но с той Галиной, на
которой я даже собирался жениться, у меня, после того случая,
пошли разлады: я упрекал Галину в холодности, а она меня в
горячности, а потом и совсем расстались мы с нею навсегда, и я
не жалею! Честное слово -- не жалею! Не жалею потому, что не
было бы у меня сейчас Вики, а меня не было бы у Вики. И я не
пришел бы сегодня к той, вчерашней озорной девчонке в гости...
Теперь я сидел в гостях, в уютном кресле с подлокотниками.
Вика возилась у себя на кухне: готовила чай для нас. Я
погрузился в воспоминания...
Неожиданно вспомнилось, как Вика заплакала, когда она
выходила из своей квартиры в свадебной фате, и увидела меня: я
спускался вниз по лестнице, и только на мгновение мы
переглянулись, и все было ясно еще тогда...
Вика разревелась, все думали, что от радости, но я-то знал
от чего! Не по своей воле судьба определила ее замуж тогда. Тот
щуплый субъект, который вышел в приличном костюме из квартиры
вместе с Викой в качестве ее жениха...
За несколько месяцев до свадьбы, со своим дружком, он
затащил Вику в подвал нашего дома, там ей сделал укол и
насиловал как хотел...
Через два месяца мать Вики узнала об этом, она встретилась
с родителями того субъекта, и было решено: сыграть свадьбу...
А что оставалось делать, Вика оказалась беременной...
Судьбу Викиного отца я не знал, да и кто был ее отцом, я
тоже не знал. Она уходила, ускользала от подобных разговоров, а
я не настаивал. Викина мама оставила эту двухкомнатную квартиру
молодоженам, а сама уехала в деревню, где когда-то родилась и
жила, уехала к своей старенькой маме. И даже после развода
дочери с мужем-наркоманом она не вернулась в город. Ей очень
хотелось и верилось, что дочка найдет еще хорошего человека,
снова выйдет замуж и будет счастлива. Она не возвращалась,
чтобы не мешать дочери заново устроиться в жизни, хотя Вика
слезно скучала по ней и укоряла ее за это в письмах...
На одном этаже с Викой в соседней однокомнатной квартире
проживала добрая, ласковая старушка, бывшая учительница Мария
Федоровна. Ей, наверное, было уже под восемьдесят! Но она,
худенькая и суетливая, жила независимо от своего возраста и
была настолько заботливым человеком, что даже свои болезни
словно оберегала от дурного глаза, заботилась о них, и болезни
уважали ее, не одолевали мучительно, а приходили к ней, как
старые приятели на огонек.
-- Вот и сердечко расшалилось опять, словно детство
вспомнило, -- говорила Мария Федоровна о своих, иногда
случавшихся сердечных приступах. Мария Федоровна очень любила
Оксанку, "Викину дочурку", как говорила она. С откровенным
удовольствием выручала Вику эта старушка: присматривала за ее
крохотной девочкой. Благодаря чему мы с Викой могли
безболезненно проводить свободное время по своему усмотрению.
Вот и сейчас Оксанка была в гостях у Марии Федоровны...
Мои размышления прервались, в проеме двери возникла Вика.
У нее в руках был поднос с чайным сервизом.
-- Ну, вот и чай! -- воскликнула она.
-- Ее нельзя понять со стороны! -- заговорил я. -- И
календарь она имеет свой, -- я широко развел руки, -- Где сроки
будней каждому ины. Я от любви полжизни -- ВЫХОДНОЙ! -- громко
и весело продекламировал я.
-- Ах так! -- улыбчиво удивилась Вика, -- Я, значит, там,
на кухне стараюсь себе, стараюсь, а он, бездельник,
оказывается, уже полжизни ВЫХОДНОЙ! Да еще от чего, -- от
любви! -- игриво выкрикнула она последнюю фразу.
-- Да что вы, мадам, -- развлекательно оправдался я.
-- Ну, я тебе сейчас устрою Великие Будни! -- радостно
прошипела на меня Вика. Быстро поставила поднос на стол и
погналась за мною, а я убежал от нее на балкон и закрылся там
на шпингалет: показывал язык, строил рожицы через мутное
стекло...
Вначале, когда я пришел сегодня к Вике, она взволнованно
выслушала мой рассказ о посещении отделения милиции. Но
успокоилась, поняв, что ничего страшного не ожидается.
-- Если тебя из-за веры преследуют, то это благородные
муки, Сережа... -- сказал она и поддержала, -- да Бог с ними со
всеми! Неужели ты пропадешь без их должности. Пусть еще поищут
такого директора!.. Если что, приходи работать к нам в парк!..
-- Все! Сережа! Хватит... Чай остывает... -- кричала в
мутное окно Вика. Я оставил свои шалости и вошел в комнату, и
мы с Викой обнялись.
-- Любимый человек мой... -- прошептала она возле моего
уха.
Раздался телефонный звонок... Вика подошла к аппарату и
сняла трубку.
-- Да, -- сказала она. -- Да, сейчас, одну минутку, -- и
она прикрыла микрофон трубки своей узенькой ладонью, обратилась
ко мне. -- Это тебя, Сережа.
-- Кто? -- спросил я.
-- Какой-то Иван, -- сообщила Вика и подала трубку мне. А
я уже подошел и легким движением подхватил трубку из ласковых
рук.
-- Алло! -- огласил я свое присутствие у аппарата.
-- Алло! Здравствуй, Сергей, -- сказал Иван.
-- Здравствуй! -- ответил я.
-- Послушай, тебе Корщиков не звонил? -- поинтересовался
Иван таким тоном, словно он стоял сейчас на том конце провода и
озирался по сторонам, высматривая засаду.
-- Нет... -- ответил я и поинтересовался в свою очередь,
-- а что случилось? В это время я увидел, как Вика
приостановилась у кресла и стала прислушиваться к моим словам.
Теперь и мне приходилось говорить, будто за углом засада...
Больше всего я беспокоился о том, что Иван может спросить
что-нибудь такое, на что в присутствии Вики отвечать я не
смогу. Но я успокаивал себя: "Иван благоразумный человек!"
Однако я вслушивался в его голос настороженно и отвечал
медленно, вкрадчиво анализируя свои слова.
-- Слушай, Сереж, -- говорил Иван, -- если тебе вдруг
по-звонит Корщиков и будет предлагать коврик, то ты ни в коем
случае не покупай его!
-- А почему? -- спросил я.
-- Тебе надо отходить от них! -- сказал мой учитель.
-- От кого? -- спросил покорно я.
-- От Корщикова и от Ани, понятно? -- внушительно
определил Иван.
-- Да... А почему? -- не сопротивляясь, все так же покорно
спросил я.
-- Об этом потом, при встрече! -- утвердил учитель.
-- Хорошо, -- согласился я.
-- Ну пока, -- попрощался Иван и повесил трубку.
Я тоже положил трубку и посмотрел на Вику, и улыбнулся ей,
а сам подумал: "Я не успел спросить, что за коврик?.."
-- Давай пить чай, -- сказал я Вике.
-- Что-то не так? Зачем он звонил? -- спросила она.
-- Не обращай внимания, -- это с работы. А на работе, сама
понимаешь, всегда каждый день какая-нибудь кутерьма! И тут я
вспомнил еще и о пропавшем магнитофоне, но сразу же отмахнулся
от этой вчерашней, тяжеловесной мрачности...
Мы с Викой сидели друг возле друга, и пили чай, и
переглядывались. Жила Вика скромно. Ничего особенного,
дорогого, как и лишнего в ее комнатах не находилось. В одном
углу в комнате стоял на тумбочке с отпиленными ножками
черно-белый телевизор "Крым", в другом углу висела икона, под
ней горела лампадка, в противоположном углу несколько книжных
полок, поставленных прямо на пол друг на дружку, в последнем
углу на стуле чернел телефонный аппарат, а посредине комнаты --
два старых кресла и невысокий стол. В соседней комнате
находились две кровати: одна большая, деревянная, а другая
маленькая, детская, тоже деревянная; был там еще шифоньер и
трельяж...
Странное дело, но сегодня я начал видеть Вику по-иному. Я
сидел и пил горячий чай, и во мне просыпался художник. Я словно
отделился от того, что видел раньше, и заново созерцал Вику. Я
старался не мешать Вике быть или объявиться в моих мыслях
такой, какая она была высвечена этими молчаливыми мгновениями
чаепития. И я видел Вику заново: осмысленные карие глаза,
отточенная фигура, мягкие, невесомые жесты, милый овал лица,
цветение и магнетизм аромата вокруг нее, а эти губы, а волосы,
спадающие на плечи, всегда будто тают у меня в руках...
-- Мы по соседству жили и любили. Мои ладони бережно так
плыли у девочки по трепетной груди. И тайна ожидала впереди...
-- невесомо и сладко продекламировал я. Вика встала с кресла,
поставила свою чашку с недопитым чаем на стол, подошла ко мне,
села на колени, и обняла меня за шею, и тихо попросила:
-- Прочти мне еще что-нибудь... -- и она, как малыш,
прильнула ко мне всем своим телом.
-- Я прочту тебе "Лунную балладу", -- задумчиво сказал я,
немного помолчал и, вздохнув, заговорил: "Я шел. Светил мне
серп Луны. К себе любовь -- колдунья звала. Я усмехнулся.
Предрекала: "Пути настанут солоны..." Бросал я вызовы годам,
все шла колдунья по пятам. Луна росла и шаром стала. И шаг
замедлил я устало, и осмотрелся в первый раз: колдуньи лик меня
потряс! Обветрен я, она все та же, как мне в отместку молода, и
не влечет уж, как тогда... "Ты шаг за шагом шел от жизни, --
она сказала в укоризне. -- Ты усмехнулся, был невежда, теперь
тебе -- одна надежда!.." Колдуньи облик дивно стих, в глазах ее
иные толки. И только лунные осколки сверкают серпиками в них...
Теперь, в исходе полнолунья, -- мне солоно. Молчит колдунья..."
-- Сережа, -- прошептала Вика.
-- Я здесь, Вика, -- отозвался я.
-- Я люблю твои волосы, -- заговорила она, близко
рассматривая меня. -- Я люблю твои карие глаза, я люблю твой
курносый нос и ямочки на щеках, когда ты смеешься, я люблю твое
тело. Я вся пропахла тобою, Сережа, Сереженька...
-- Как долго мы рисовали друг друга, -- прошептал я.
Сердцебиение времени истощало чувства. Мы оба устали, мой
обновленный взгляд скользнул по зеркалам трельяжа. Передышка...
И снова сердцебиение времени, и снова передышка, и теплота
успокоения...
Когда я поднялся к себе в квартиру и только успел
раздеться и зайти в свою комнату, как тут же раздался
телефонный звонок. Я быстро прошел в прихожую и поднял трубку.
-- Алло! -- сказал я.
-- Алло! -- ответили мне. По голосу, по-моему, это был
Корщиков.
-- Саша? -- спросил я, чтобы удостовериться в своем
предположении.
-- Да, Сережа, это я... -- подтвердил Корщиков.
-- Как там, во Дворце Здоровья? -- поинтересовался я.
-- Все хорошо, от Ани привет, -- сообщил Корщиков.
-- Спасибо, -- поблагодарил я. -- И ей тоже! Большой
привет!
-- Я передам, -- сказал Саша, но вдруг: -- Слушайте,
Сережа, я вам потом перезвоню, -- заволновавшись, быстро
заговорил он.
-- Когда, Саша?! -- крикнул я в трубку, потому что
какой-то невнятный шум, то ли шипение, будто вьюга, клочками
начал прорываться в трубке, и голос Корщикова тускнел -- не
разобрать, и пропал...
Я подождал пару минут у аппарата нового звонка, но и через
десять минут, когда я уже успел немного перекусить на кухне,
телефонного сигнала не последовало...
"Корщиков хотел предложить мне коврик! -- подумал я. -- Но
ему что-то помешало?.." Тогда я, разуверившись в продолжении
разговора, вернулся к себе в комнату, достал из укрытия
фотокопию Священной Книги Тота, поставил пишущую машинку на
стул возле дивана, удобно сел и продолжил печатать свой
"конспект-перевод", прислушиваясь к прихожей.
***
... Первая Тайна открывает нашему познающему началу
главную основу о происхождении Вселенной в результате
возникновения Космической Первопричины, которая обратилась к
выявлению и рассмотрению собственных атрибутов с целью
определения себя для себя, самосозерцания. Эта Божественная
первооснова зеркально отражается в своем Вселенном повиновении
атрибутов (самой себе), и она трансформировалась таким образом
в движение, которое люди воспринимают как Триединое Божество
Творящее. Эта Триединость определяется формой Абсолютной
троичности и выявляется в Тернере Подвижном, который основывает
следующий аспект - фундамент Триединства начальных, первых трех
Арканов.
R этой троичности человек может только лишь стремиться и
постоянно, неустанно приближаться, но не постичь таковую, как
она есть на самом деле.
Человек стремится к абстракции,к отвлеченности, путем
синтеза часностей выходит на обобщение идей, которые в
феноменальном мире в чистом виде замечены и выявлены быть не
могут.Это происходит сознательно и даже искусственно, то есть
происходит - целенаправленно - разрыв всех частных отношений
данного атрибута.Здесь и возникает огромный архив всех
возможных возможностей, потенциалов.Эта работа увлекает
человека до высшей потенциальности приближения к Божеству, к
объему Троичности, где в определенный момент и наступает
Вселенская грань Всеединства, после пересечения которой человек
уже не может, не в состоянии осознать сами построения Тернера,