головы! И я, наверное, слишком сильно дернул кинозальскую дверь
на себя, ибо контролер, хотя и громила в плечах и по росту,
чуть не вывалился из кинозала ко мне под ноги! Видимо, он стоял
в кинозале и держался за ручку двери, и, может, не так уж слабо
держался!
-- Ой, извините! -- сказал я контролеру спешно, оглядев
его с ног до головы. "Но зачем ты держал дверь?.." -- подумал
я.
-- Ничего страшного! -- ответил контролер.
"Если в зале что-то и существовало, чего нельзя мне было
видеть, -- думал я, продолжая анализировать, -- то теперь
наверняка уж поздно... Этот следы замел! Он в их компании, это
вне сомнения!.."
-- Ну, как там, все в порядке? -- спросил я.
-- Фильм дерьмовый! -- ответил контролер.
-- Опять с премией пролетим! -- послышался ехидный голос
позади меня. Я обернулся: это подошел Палыч.
Круг замкнулся. Отступать было некуда. Мои скандалы с
Палычем всегда начинались вот так: с его стороны оттачивались
копья для решающей схватки, там, в кинобудке, а с моей стороны,
здесь, внизу, в кабинете. А потом возникала подобная ситуация
для стычки. Я насторожился.
-- Плана в этом месяце опять не будет, Сергей
Александрович! -- подтвердил свою позицию контролер.
-- А я тут при чем? -- было ощетинился я.
-- Вы же директор... -- улыбчиво, умиленно произнес Палыч,
чуть ли не в реверансе!
-- Ну, так и что же?.. А вы киномеханик! -- съязвил я как
можно отрешеннее.
-- Это ваше дело: фильмы заказывать, Сергей Александрович!
-- раздраженно выкрикнул он, глянув на контролера. Начиналась
атака.
-- Конечно! -- предательски подтвердил контролер.
Но я уже успокоил себя полностью. Мне даже стали они
безразличны оба: контролер и киномеханик.
"Какой-то глупый разговор", -- сказал я про себя. -- "Надо
|
его заканчивать..." Палыч набирал обороты. Это было хорошо
видно по его манере входить в раж: кулаки в карманах брюк, и от
этого карманы оттопырены, немного покачивается всем туловищем,
плечи приподняты.
И тут в зале неожиданно послышался разношерстный свист и
какие-то крики. В следующее мгновение из зала выскочил и
наткнулся на Палыча мальчик, лет десяти, худенький. Он жалко
потирал свое плечо, потому что ударился о киномеханика.
-- Шпаненок, куда летишь?! -- возмутился тот.
-- Дядя, звука нет! -- сказал мальчик.
Наверное, Палыч чувствовал, как его авторитет безупречного
работника падает в моем лице. Он побелел от злобы, прикусил
нижнюю губу от досады.
-- Сколько раз я тебе говорил, -- рухнул его гнев на
ошалевшего контролера, -- в зале надо быть. Стоишь здесь...
мать твою. Рот разинул!
Контролер тут же, вслед за мальчиком, исчез в зале, а
Палыч будто десятилетний кинулся к себе в кинобудку через фойе,
поскользнулся у дверей и едва не растянулся.
-- Кирилыч! -- заорал он где-то на лестнице своему
напарнику.
-- Ого! -- отозвался тот радостно.
-- Звука, звука нет в зале! Мать твою! -- и еще что-то
орал Палыч, но уже было не разобрать что. Дверь в кинобудку с
оглушительным треском захлопнулась! Словно затрещину отвесила!
Мне доставил удовольствие такой ход событий. Это сработал
во мне Человек-Ветер. Я торжествовал!..
На втором этаже занималось несколько групп ритмической
гимнастики. Этим самым удавалось как-то, худо-бедно,
подрабатывать наличные деньги для различных нужд нашего
скромного увеселительного заведения. Открывалась возможность
|
приобретать необходимые культ- и канцтовары, стоящие больше
десятирублевых чеков, установленной разовой нормы по смете.
Поскольку в кинотеатре материально-ответственным лицом
является директор, мне приходилось три раза в неделю выставлять
и убирать комплект радиоаппаратуры. Она хранилась в библиотеке,
и мне ее надо было каждый раз перетаскивать в комнату напротив
и обратно в библиотеку. Правда, за это я получал доплату в
сорок рублей, но зато и косились на меня в кинопрокате, а
непосредственное начальство даже пыталось искать пути запретить
мне подрабатывать!
Я зашел в библиотеку. На книжных полках, напротив стола, в
расшатанных книжных рядах рылись дети: две девочки и мальчик.
За столом величественно восседала Екатерина Васильевна.
Мы обменялись приветствиями.
-- Как у вас тут с любовью? -- спросил я у Екатерины и,
напрямик подойдя к ней, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
-- О-о!.. Какой вы!.. Сергей Александрович... -- обалдело
сверкнув лукавыми глазами, произнесла она умиленно.
Но ничего не говоря больше и не делая красивой сцены с
продолжением, я отвернулся от Екатерины Васильевны и пошел
прочь по своим делам. Ощущая пристально-изумленный взгляд ее у
себя на спине, я быстренько, за два прихода, перетащил
аппаратуру куда полагается.
Я закрыл комнату на ключ. Я потом буду еще подробно
вспоминать об этом. У Тани, девушки-выпускницы
хореографического отделения культпросветучилища, имелся свой
ключ от этой комнаты.
Дверь в мой кабинет была немного приоткрыта. Я хотел уже
войти к себе, как услышал:
|
-- А-а- ха-ха-ха-ха! Вы шутник! -- послышался хохотливый
голос Зои Карловны. Она все еще разговаривала по телефону.
Я остановил свою руку, и она неподвижно зависла в воздухе,
едва не коснувшись двери. Так я и оставался стоять на месте и
вслушиваться:
-- Нет, нет!.. Я же сказала -- нет!.. Вы меня не так
поняли!.. Я сегодня занята!.. Что?.. Хо-хо!.. А?.. Да!.. Да!..
Еще будет!.. Я говорю -- еще будет! Да, Да!.. Безусловно!..
Конечно!.. Как и договорились!.. Адью, Остап Моисеевич!.. -- В
кабинете послышались шаги. "Значит, разговор закончился". --
подумал я и резко открыл дверь: деловито прошел к вешалке и
стал озабоченно раздеваться. Мне казалось, что у меня на лбу
было написано, что я подслушивал. И поэтому я отвернулся от Зои
Карловны, испытывая неловкость. Человек-Ветер улетучился,
чувства и навязчивые образы повисли надо мною и засасывали мою
сущность в себя. Возникло состояние дискомфорта.
-- Спасибо, Сергей Александрович, -- поблагодарила
библиотекарь.
-- Да, да... Не за что... Зоя Карловна... -- отрывисто
отвечал я, потому что уже нервно выдергивал в этот момент из
рукавов кожаной куртки на меху свои руки.
-- Давайте помогу! -- обратилась Зоя Карловна.
-- Нет... Спасибо... Я сам... -- отчеканил я, краснея от
усердия. Зоя Карловна направилась к двери. Наконец-то мне
удалось стащить с себя куртку. Я повесил ее на вешалку рядом со
своей спортивной шапочкой.
-- Ну, я пошла, -- сказал Зоя Карловна, уже в дверях. --
Ключи настоле, -- добавила она.
-- Ага! -- ответил я, подкивнув.
Дверь в кабинет захлопнулась. Я остался один. "Остап
Моисеевич..." -- прозвучало у меня в голове... Из разговора по
телефону я, конечно же, ничего не понял, но... "Остап
Моисеевич" снова прозвучало у меня в голове... "Это он...
Вчерашний... К Богу! -- мелькнуло у меня в голове. -- Прочь,
прочь лукавые!"
Я быстро достал из сейфа крохотную библию в нежно-мягком
зеленом переплете из полиэтилена, сел за рабочий стол и
разлистнул этот священный памятник человечества наугад, где
придется. Я загадал, что меня ожидает, и начал читать вслух:
"И пришел Ангел Господень из Галгала в Бохим, и сказал: Я
вывел вас из Египта и ввел вас в землю, о которой клялся отцам
вашим -- дать вам, и сказал Я: "Не нарушу завета Моего с Вами
во век.
И Вы не вступайте в союз с жителями земли сей; жертвенники
их разрушьте". Но вы не послушали гласа Моего. Что вы это
сделали?
И потому говорю Я: не изгоню их от вас, и будут они вам
петлею, и боги их будут для вас сетью.
Когда Ангел Господень сказал слова сии всем сынам
Израилевым, то народ поднял громкий вопль и заплакал.
От сего и называют то..."
В дверь неожиданно резко постучали... Я замер... Постучали
еще раз, внушительнее.
-- Да! -- выкрикнул я. -- Войдите, -- и испуганно
притаился за столом, сидя. Дверь уверенно раскрылась
нараспашку! В кабинет вошла, вот я совсем не ожидал, Катя! И я
успокоился.
Кате было всего четырнадцать лет, живет напротив
кинотеатра, известна своим легким поведением. Частенько я
замечал, как три-четыре подростка затаскивали ее по вечерам в
одну из беседок кинотеатра за плетень из дикого винограда.
Катя очень красивая: курносая, круглолицая, с голубыми
глазами, через плечо толстая белая коса крепко заплетена.
Эта девочка мне нравилась своим прямым и игривым нравом.
-- Можно? -- спросила она.
-- Ты же уже вошла, и видишь, что я не против. Значит,
проходи! -- сказал я.
-- И правда! -- воскликнула театрально Катя.
-- Ты по делу? -- спросил я.
-- Нет, -- сказала она, -- просто поболтать!.. Мне можно
раздеться?
-- Конечно... Вон, пальто на вешалку повесь.
-- Да вижу я, куда вешать...
-- А что тогда спрашиваешь?!!
-- Проверить: злой ты или нет, Сергей Александрович.
-- Как видишь, добрый!
-- Это еще надо подтвердить! -- сказала Катя.
-- Если надо, подтвердим! -- отпарировал я.
Катя сняла пальто. Я не встал ей помочь, потому как
сомневался, что подобные манеры с моей стороны окажутся в ее
стиле.
Она еще никогда не заходила ко мне в гости. Изредка мы
переговаривались в малом фойе или на улице, да и то больше по
части порядка. А сегодняшнее посещение меня удивило. Словно
выявилось подземное течение и потекло серебристым ручейком
снаружи...
Теперь, раздевшись, Катя выглядела совсем привлекательно!
Ее отец работал директором бетонного завода, и одевалась она
внушительно! На Кате уютно и красиво сидела короткая джинсовая
юбка, индийская, с золотыми переливами на черном фоне,
кофточка.
Катя расстегнула кофточку, и под ней обнаружилась
приталенная коттоновая рубашка. На правой руке у девочки сиял
золотой перстень с граненым рубином. Катя, проходя от вешалки,
не останавливаясь, по пути захватила стул и села на него слева
от меня, облокотившись на стол.
Мы смотрели друг на друга.
-- Ну, что? -- спросила она.
-- Ничего! -- ответил я, будто вовлекаясь в игру.
-- Что у тебя новенького, Сергей Александрович?
-- Да вот же, ты пришла! -- сказал я и протянул руку,
провел указательным пальцем Кате по носу, едва прикоснувшись к
нему.
-- А дальше что? -- спросила она.
Настроение у меня поднималось, я отодвинул библию в
сторону.
-- А ты хотела бы что-то еще? -- спросил я, не отводя глаз
от Кати.
-- Ну, ты же сам хочешь, я вижу! -- сказала девочка,
нагловато улыбаясь мне в лицо.
-- Да... Нюх у тебя собачий! -- сказал я. -- Хочу!
-- Так в чем же дело, давай, -- предложила Катя.
С минуту я молчал и сидел неподвижно. Во мне шла борьба!
Снова меня щекотало и подталкивало на решительность
соблазнительное чувство свободы прикосновений! Но ей же
четырнадцать лет! "Решайся или не решайся!" -- диктовал я себе.
-- "Раз уж ты впустил птичку, то... ты уже решился! И все
остальное будет лишь отговорками!"
Я подсел поближе к девочке и посмотрел ей в глаза. Больше
я ничего не говорил Я расстегивал пуговицы на коттоновой
рубашке. Катя едва водила плечами, и ее груди казались
отзывчивыми, оживали в моих ладонях!..
Я почувствовал прилив неистового наслаждения во всем своем
теле. Я не ведал, что я творил!..
-- Ой, Сереженька!.. Хватит... Не могу... О-е-е-е-ей!.. --
металась Катенька. Наконец все закончилось.
Катя медленно встала с моих коленей и только начала
застегивать рубашку, как в кабинет кто-то требовательно
постучал!
"Господи! -- воскликнул я про себя, -- я же не запер
дверь!" Катю будто неведомая сила отнесла в сторону на соседний
стул, она сгребла одним движением коттоновую рубашку у себя на
груди в том месте, где не успела застегнуть пуговицы.
Поодаль от меня сидела молодая проститутка и застегивала
свои злополучные пуговицы, на столе у меня лежала в стороне
раскрытая библия, и это кабинет директора!
Едва я успел захлопнуть книгу и сунуть ее в верхний ящик
стола, как в кабинет, не дожидаясь ответа на вторичный стук,
вошел участковый милиционер! Он приостановился, словно оценивая
ситуацию, присмотрелся к девочке. Катя сидела согнувшись,
полубоком от участкового.
От сокрушительных ударов сердца у меня подрагивала голова,
руки дрожали, и я их убрал со стола на колени.
-- Здравствуйте, -- наконец-то решился негромко вымолвить
я.
-- Здравствуйте! -- громыхнул тяжелым голосом участковый.
-- Чем занимаетесь? -- поинтересовался он.
-- Вот, -- указал я кивком на Катю. -- Профилактическая
беседа. Уговариваю Катю, после десятого поступать в
культпросветучилище.
-- После десятого на постоянную работу в беседку? --
громыхнул милиционер. -- А, Катька?
-- А вам какое дело! -- повернулась к нему девочка. Тайком
она уже успела дозастегнуть все оставшиеся пуговицы, и теперь
ее могло выдать лишь раскрасневшееся лицо и вспотевшая челка.
-- Ты что, здесь физзарядкой занималась? -- хохотнул он.
-- Танцевала! -- ядовито выкрикнула Катя.
-- С голой задницей? -- прищурившись, подморгнул мне
лейтенант и состроил отвратительную гримасу девочке.
-- Да нет! -- опомнился я. -- Она в самом деле танцевала!
-- С чего это вдруг?! -- спросил, недоумевая, милиционер.
-- А просто так! -- выкрикнула девочка, вскочила со стула,
схватила пальто и выскочила из кабинета под звериный хохот
участкового.
-- Ишь ты!.. Ха-ха-ха!.. -- крикнул он и вдогонку успел
шлепнуть Катю по заднице своей громадной рукой.
Я молчал. А что я мог сказать!..
"Однако я очень чувствительно на все прореагировал!" --
мысленно подчеркнул я свое состояние.
-- Сергей Александрович! -- властно обратился ко мне
уча-стковый. -- Я тут у вас в кабинете с одним человеком
побеседую, -- он даже не спросил разрешения.
-- Да, да, пожалуйста, -- не задумываясь согласился я,
будто вслух для самого себя, потому что лейтенант даже не
обратил внимание на мое согласие, ибо в это время он уже
громыхал раскатисто своим голосом в малое фойе:
-- Тряпкин!.. Заходи сюда!..
В кабинет зашел Тряпкин: худой, длинный, но плечистый, лет
тридцати пяти. Они оба, участковый и Тряпкин, прошли по
кабинету и сели друг против друга, точно явились ко мне на
прием...
Тряпкин выглядел ужасно, на руках всевозможные завитушки
татуировок, переносица вмята и сдвинута в сторону, глаза
грязного цвета, губы тонкие, жестокие, лицо длинное, лоб
скошенный, волосы короткие, ежиком. В руках он перебирал по
кругу замусоленную шапку, сидел в расстегнутой фуфайке, на
груди красовалась тельняшка, на шее висела половинка
потрепанного шарфа. Участковый начал:
-- Ну что, косой! Я твою блатхату скоро прикрою... Когда
прекратишь?
-- Клянусь я, Сень, -- обратился Тряпкин к милиционеру. --
Я не знал. Вот, на палец -- отрежь, если не так!
-- Да пошел ты к черту со своим пальцем! Все ты прекрасно
знал! Баланду мне заправляешь!
-- Нет, Сень... Слышь, я правду говорю, -- участковый
отмахнулся рукой. -- Ну вот, не веришь! -- сказал Тряпкин. --
Ну не знал я!.. На палец, вот, держи!.. Режь, если знал! Гадом
буду, не знал!
-- А что это за запах? -- спросил участковый, вынюхивая
воздух вокруг себя.
-- Сень, ты че? -- недоумевая, спросил Тряпкин.
-- Сергей Александрович, вы чувствуете, чем пахнет? --
обратился милиционер ко мне.
-- А чем, я что-то не чувствую, -- удивился я.
-- Ну как же чем, перегаром! Кто же это пиво пил, а? --
пристально прищурившись, поинтересовался участковый, то ли у
меня, то ли Тряпкина, и я насторожился... Дело в том, что я
утром сегодня и в самом деле выпил за завтраком стакан пива...
"Ну и нюх же у Дубинина!" -- притаившись, подумал я.
-- Сень, я чист, как стеклышко... Вчера -- да...
Сегодня...
-- Да нет же, -- не отступал участковый. -- Пивом же прет
вовсю! -- и он еще раз принюхался.
Но тут в кабинет постучались.
-- Войдите, -- поскорее выкрикнул я своему спасителю. Я
испытывал угрызение совести перед ни в чем неповинным, трезвым
Тряпкиным, но не мог же я признаться Дубинину!
Спасителем оказался мой кассир. Он принес мне письмо из
кинопроката. Я распечатал конверт, кассир стоял и ожидал, что
там. Я прочел. В деловом тексте говорилось, что наш кинотеатр
имеет некую задолженность за конец прошлого года и что по этому
поводу мне надлежит срочно явиться в кинопрокат для выяснения
причины задолженности. Я сообщил об этом кассиру, тот пожал
плечами и посоветовал поехать в кинопрокат с бухгалтером, и
сегодня же. В письме красовалась приписка: "...в случае...
прекратится выдача кинофильмов по плану".
Я извинился перед участковым, объяснил ему, что мне
необходимо немедленно отлучиться в город. Участковый неохотно
вывел Тряпкина в малое фойе, а я быстренько оделся, вышел из
кабинета и закрыл его. Со второго этажа доносилась ритмичная
музыка, -- это начались занятия гимнастикой.С огромным
удовольствием я освободился от помещения кинотеатра и вышел на
улицу. В кинопрокат я поехал один. Бухгалтера должен был
подослать кассир, которому я дал задание сходить к бухгалтеру
домой и предупредить его о письме; у нашего финансиста был
сегодня выходной, но я надеялся на встречу кассира с ним, на
везение.
Троллейбусные окна были забелены морозом, будто витринные
стекла магазина, в котором идет ремонт. А когда человека
заключают в какие-то пространственные рамки, того же
троллейбуса, он начинает видеть вокруг и замечать то, на что бы
не обратил внимание раньше. Пространство улицы отсекалось и
ощущалось только его течение. Пассажирам разглядывать и
замечать приходилось только то, что в салоне. Простор всегда
порождает снисходительность и доброту, иногда безумие! А теперь
пространственная теснота проявила суету и мелочность.
Я стоял, беспокойно покачиваясь на месте, и раздумывал о
кинопрокате... Неподалеку от меня сидел у окна какой-то парень,
где-то моих лет: откусывал большие куски от сливочного
мороженого в вафельном стаканчике. Над его головой красовался
красненький компостер.
-- Сынок, пробей! -- протянула помятый талон этому парню
какая-то грязно одетая старуха.
-- У меня руки заняты, -- отрезал парень и спокойно
продолжал есть лакомый кусочек замороженного молока.
Талон выхватил у старухи из рук и нервно пробил наискось,
как попало, пассажир, сидящий рядом с жующим парнем.
-- Будьте добры! -- некая женщина похлопала все того же
парня по плечу. -- Пробейте, пожалуйста, -- и она протянула к
его лицу свой талон. Парень глянул на нее и отвернулся, ничего
не сказав.
Женщина, недоумевая, снова потянулась и похлопала парня по
плечу.
-- Молодой человек, -- сказала она раздраженно. --
Прокомпостируйте талон, пожалуйста!
-- Чем? -- повернувшись к возмущенной женщине лицом,
азартно спросил парень, показывая ей руку с мороженым.
И этот талон, снова, нервно пробил пассажир, сидящий рядом
с жующим парнем. Так ситуация повторялась в разных вариантах, а
парень все твердил:
-- Чем?! -- и показывал руку с мороженым.
Обстановка зрела скандальная. И вот на очередной вопрос
жующего парня "Чем?!" выкрикнул ответ тоже парень, но чуть
помоложе, он стоял у соседнего кресла, выдерживал натиск толпы.
-- Рукой! Рукой! -- крикнул он.
Жующий парень повернулся на этот протест всем туловищем и
оказался сидящим полубоком к нему:
-- Да пошел ты! -- огрызнулся он. -- Понапридумывали!..
Все личность хотят воспитать!.. Вы же стадо!.. Как в тюрьме
живете!.. С какой стати я должен, обязан, видите ли, пробивать
тебе талон! А?! Да я, может, в упор видеть и слышать никого не
хочу!.. Ну и страна! Невозможно быть независимым! Попробуй
только поступить по-своему!.. Так тебе и вонючие талоны начнут
под нос подсовывать, и по плечу хлопать, врываясь к тебе,
словно ты кому-то что-то обязан!.. Да пошли вы все к черту!..
Живите своей жизнью, а я буду жить своею!..
Удивительно, но парня никто не перебивал. Все слушали или
делали вид, что не обращают внимания.
-- Все, -- выкрикивал парень, словно лозунги, -- как
нарочно придумано!.. Какой-то придурок сообразил компостеры
расположить так, чтобы обязательно кто-то являлся общественным
контролером!.. Да пошли вы все!..
-- Я плачу за проезд и не хочу оказывать никаких услуг! Я
еду, и все!.. С какой стати вы мне в душу лезете? А?! В нос
тычете, по плечу хлопаете!.. Орете на меня, приказываете! Все
сделано, как нарочно, чтобы разозлить человека, привести его в
ярость, чтобы не застоялся, не задумался, что он человек!..
-- Ну, что?! -- будто злил публику парень, -- зацепили,
поиздевались, а теперь приумолкли, безвинно, да?! Дьяволы!
Будьте вы прокляты!..
Подоспела моя остановка, я выскочил из троллейбуса.
"И все-таки в чем-то этот парень был прав.." -- подумал я,
стоя на перекрестке и ожидая зеленого сигнала светофора.
... В здании кинопроката находился и Совет по кино, и Союз
кинематографистов, и студия кинохроники.
Я шел по его длинному, длинному коридору. По пути
перехлопывались, перестукивались двери со всевозможными
табличками. Это звучал своеобразный язык стуков и хлопков,
двери жили и, наверное, уставали за день не меньше людей... Мне
казалось, что двери помоложе вертелись на своих никелированных
петлях туда-сюда легко и свободно, бесшумно витая в воздухе, а
двери постарше скрипели, точно от боли в суставах своих!.. Я
проходил и такие двери, которые, было похоже, открывались и
закрывались, будто на цыпочках. Это были двери больших и
маленьких начальников... Словом, здесь повсюду суетились люди:
неожиданно сходились в кучку и так же неожиданно рассыпались на
все четыре стороны, исчезали и появлялись, будто призраки, или
мне просто это все так представлялось: расплывчато и нереально.
Когда я вошел в бухгалтерию, там уже сидел мой
перепуганный бухгалтер и о чем-то спорил с главным, кротко
высказывая свою правоту.
Оказалось, что наш финансовый бог кинотеатра успел
прикатить сюда вперед меня на такси!
Здесь меня и его песочили часа три, не меньше... Мы уже
сидели в изнеможении. На столе главного выросли целые стопы
толстых папок с бумагами и бумажками, в которых рябило от цифр
и всевозможных символических описаний, столько было перерыто
документов, дабы определить подтверждение задолженности...
Но... Все оказалось тщетным, словно таинственная задолженность
нашего кинотеатра выросла ниоткуда, а письмо отпечатано и
прислано в наш адрес по прихоти чьей-то злой руки и души, но
поскольку злополучное письмо это было подписано рукой самого
главного, то он продолжал упорные, сонливые поиски и в конце
концов нам повезло! Определилось обратное -- кинопрокат за
прошлый год задолжал нашему кинотеатру семь рублей двадцать
копеек!
На эту сумму денег мне выдали на складе кинопроката пачку
агитафиш некогда шедших кинофильмов, и я уже собирался с
рулоном этих афиш под мышкой выйти из здания кинопроката, как
со второго этажа меня окликнула девушка из опостылевшей
бухгалтерии:
-- Сергей Александрович!.. Не уходите!.. -- она показалась
мне взволнованной. -- Вас к телефону. -- Мой бухгалтер,
успокоившись, уже уехал домой продолжать жить свой выходной
день, а я снова, лениво на этот раз, поплелся на второй этаж.
Мне подали трубку.
-- Алло! -- сказал я в полном безразличии.
-- Алло! Сергей Александрович?! -- послышался рыдающий
голос Тани, той самой выпускницы культпросветучилища, что вела
у меня в кинотеатре группы ритмической гимнастики.
Я был озадачен и даже немного встревожен.
-- Кто вас обидел? Что случилось? Почему вы плачете?.. Да
не ревите же вы, -- потребовал я.
-- Сергей Александрович!.. -- приостановив рыдания,
всхлипывая, сообщила Таня. -- У меня магнитофон украли!
-- Как?
-- Да, вот так -- украли!
-- Когда?
-- Сейчас только!
-- Может, кто пошутил?
-- Нет... -- всхлипывала тяжело Таня. -- Я все обегала! --
снова разрыдалась она.
-- Тьфу ты! Подождите реветь! Успокойтесь. Ну, я прошу
вас. Умница. Все. Танечка, как это произошло?
-- Я вниз перекусить пошла, минут десять меня не было...
-- А комнату, конечно же, не заперли? -- возмутился я.
-- Забыла, Сергей Александрович! -- опять зарыдала Таня.
-- Татьяна, перестаньте!.. Вы милицию вызвали?
-- Да. Они уже приезжали, все обследовали...
-- И что?
-- Нам с вами нужно сегодня к ним в отделение подъехать,
-- снова ревела Таня.
-- Ладно... Выезжайте сейчас же, и я тоже еду! -- приказал
я. -- Вы слышите меня или нет. Да прекратите же реветь!
-- Слышу, Сергей Александрович.
-- Слушайте внимательно: через полчаса я жду вас в
отделении. Все, -- строго сказал я и положил трубку. И я
направился в милицию.
Ровно через полчаса у входа в районное отделение милиции я
ожидал Татьяну. Минут через десять-пятнадцать подъехала и она,
заплаканная, ее сильно беспокоило, что придется за свою
халатность выплачивать кинотеатру стоимость исчезнувшего
магнитофона.
Мне с большим трудом удалось тогда достать этот
злополучный магнитофон для нужд кинотеатра, рекламу тоже делали
с его помощью, и вот теперь он пропал! Канул!
-- Вряд ли мы его найдем! -- сообщил следователь мне и
Татьяне после нескольких часов изнурительного допроса, кто и
как поставил аппаратуру, кто и как запер проклятую дверь, кто и
где, почему находился во время кражи, и прочее, и прочее...
-- А сейчас, -- сказал следователь, откладывая дело по
нашему магнитофону в сторону, -- пройдите, пожалуйста, в
комнату напротив и оставьте свои отпечатки пальцев для
следствия.
Тут я совсем сник. Татьяна опять разревелась и мне
пришлось договориться со следователем, что главная виновница
пропажи откатает свои отпечатки через пару дней, как
успокоится.
Гадостно, неприятно и мерзко откатывать свои отпечатки
пальцев! Меня посадили за стол, какой-то парень в штатском
каждый мой палец усердно пачкал в чем-то черном и прикладывал к
листу бумаги, разлинованному на ячейки. У меня взяли даже
отпечатки ладоней. Потом этот в штатском куда-то ушел
ненадолго, вернулся, извинился и снова стал откатывать мои
отпечатки на другом листе.
-- Начальнику не понравилось, -- объяснил он. -- Ладони
получились не четкими. И опять я морщился и меня даже
подташнивало.
Когда все закончилось, мне дали небольшую картонную
коробку с порошком для мытья рук и полотенце.
За этот день я так переутомился, что когда уже вечером
возвращался домой, все время оглядывался назад. Мне чудилось,
что за мною следят, незримо идут по следам. И хотя я был
полностью уверен в себе, в голову все же лез какой-то бред! "А
вдруг как участковый дознался у Кати обо всем! А магнитофон --
предлог... Отпечатки взяли специально!.. Если так, то я --
пропал... Господи! Только бы все обошлось..."
У моего подъезда на крупной деревянной лавке сидели две
бабки. Они были в валенках, затертых шубах из черного каракуля,
в пуховых платках! Вокруг все обледенело, снег порошит, а эти