ПРЕДИСЛОВИЕ
Доброе утро, день, вечер, ночь!
Меня зовут Лара. Я автор этой книги. И еще нескольких других. Про любую из них меня хотя бы раз спрашивали: «А как вы придумали персонажей?» Подозреваю, что спросят и теперь. Я честно отвечу, что с девочкой Полиной, главной героиней этой истории, мне очень повезло. Она сама пришла.
Это было осенью. Я гуляла во дворе со своим псом Нельманом, смотрела на окна школы, в которой тогда учился мой сын, и думала о том, что его первая учительница могла бы быть и моей первой учительницей. Я представила, что снова учусь во втором классе. Тут Нельман потянул поводок и вытащил меня из раздумий в сторону гаражей.
Я поняла, что превращаться во второклассницу мне категорически нельзя: иначе некому будет гулять с собакой, любить сына и работать редактором. Тут из школьной калитки вышла девочка лет восьми с очень забавной родинкой на щеке. Она посмотрела на нас и сказала:
— А у меня тоже есть собака. Такса. Его зовут Бес. А как зовут вашу собаку?
Так мы и познакомились с Полиной. У нее есть не только собака по имени Бес, но еще мама и папа, которые на работе бывают чаще, чем дома. Есть бабушка, которая преподает математику, пожилой дедушка, который очень плохо видит и не может читать — зато он придумывает Полине разные сказки. Есть старшие брат и сестра, их зовут Стас и Неля. А младших нет, хотя иногда хочется. Еще у этой девочки есть своя страна с очень необычными жителями.
У меня, кстати, тоже когда-то была своя страна. (А вот собаки не было). В общем, оказалось, что мы с Полиной во многом похожи. Наверное, именно поэтому я и смогла написать про нее эту повесть.
Лара Романовская
«На уроке чтения играл с солнечным зайчиком»
|
|
Замечание в дневнике одного второклассника
Сон, которого не было
Полинина бабушка не очень хорошо управляется с мобильником, вот и купила самую простую модель. «Для чайников», как говорит папа. «Для абитуриентов», как говорит она сама. Хотя у абитуриентов в телефонах много разных игр, Полина спрашивала. А в бабушкином — только «шарики», «змейка» и тетрис. Если перед сном играть в тетрис, то когда станешь засыпать, перед глазами будут падать кирпичики, ярко-зеленые на оранжевом фоне. И сон тоже начнется с кирпичиков. Вот они сыпятся из тучи, летят, а потом разбиваются. И внутри каждого фигурка — феечка или дракон. Как в шоколадном яйце, только живые. И дальше потом снятся про них всякие приключения…
Если честно, Полина помнит сон не очень хорошо. Но бабушка и дед Толя его вообще не смотрели. Поэтому можно рассказывать про Кирпичную страну долго — пока бабушка варит какао и жарит гренки. Когда Полина рассказывает свой сон, у нее рот занят. Ей некогда есть творог. Может, бабушка заслушается, забудет, сколько его там было у Полины в тарелке?
— Ну вот, а потом Кирпичная Королева хлопнула в ладоши, а с неба сразу же свалились еще кирпичики. Потому что Королеве было нужно платье, туфельки и зонтик кружевной. Это в первых трех кирпичиках было. А в четвертом…
Она дальше не придумала еще. А останавливаться нельзя, а то дед Толя и бабушка догадаются, что это не сон. Поэтому Полина берет ложку:
— Сейчас поем и дальше расскажу.
— Ну и хорошо, — кивает бабушка. Она скрипит мочалкой по подгоревшей кастрюле: — Все, Толь, кончилась каторга!
|
|
— Дачно-каторжный сезон… — Дед Толя скребет ложкой по дну тарелки. У него там творога почти не осталось. Может, подложить ему пару ложек? Дедушка, конечно, догадается, но Полину не выдаст.
— Он самый… — кивает бабушкин затылок.
Там сидит заколка в форме бабочки. На настоящую не похожа — слишком оранжевая и пластмассовая. Это раньше Полинина заколка была, в первом классе, пока там крылышко не треснуло пополам. Полина хотела заколку выкинуть, а бабушка забрала ее себе и стала носить на своем пучке.
У них волосы почти одинаковой длины. У Полины — до резинки на шортах, у бабушки — до завязок на фартуке. Это если распустить как следует, чтобы лицо прядями завесить. Полина только с распущенными может быть красивой. У нее на правой щеке родимое пятно. Полина растет — и пятно вместе с ней. Раньше оно было с горошину, теперь — с рублевую монетку. На школьных фотографиях Полина стоит боком. А дома ее снимают так, чтобы лицо было немножко волосами спрятано. Мама говорит, «как под вуалью». Она называет Полину Вишенка, потому что пятно как раз такого цвета.
— Доела? — бабушка поворачивается заколкой к раковине, а глазами к тарелке.
— Поела… — Полина пожимает плечами (и еще не треснувшие заколки подпрыгивают вместе с косами): — Но я же не хочу. И вообще… Дальше слушай! В четвертом кирпиче у Королевы была сумочка розовая… Нет, лучше, белая, как Нелина, и там не монограмма на замочке, а большой ангел…
— «Монограмма»… — вздыхает бабушка: — Все слова умные знаешь, а творог есть не хочешь.
— Не все, — тихо спорит Полина и берет ложку для варенья. Интересно, почему у черной смородины мякоть зеленая, а варенье потом бордовое получается?: — А потом Кирпичная Королева знаешь, что сделала? Она посмотрела, что было в пятом кирпичике. И ты знаешь, дедуль, что там было?
|
|
Теперь Полина смотрит на деда, на его рубашку. Там в кармане лежит пачка сигаретная, и у нее на крышке — целый комок белый, из тарелки брызнул. А кажется, будто дедушка попал под творожный дождь.
— Не знаю, ты же не рассказала дальше… — дед улыбается.
Зубы у него стальные, как у злодея. Но дед Толя самый добрый на свете. Просто он так выглядит, что на него смотреть немножко страшно. Со сказочными злодеями так бывает. Они снаружи чудовища, а внутри — добрые колдуны. В последней серии или к концу книжки из чудовища получается очень красивый герой. С дедом Толей такое тоже может произойти. В сказке.
— Полина! Ну хватит мне нервы граблями драть! Три ложки съешь — и свободна.
— Я одну уже съела, можно ее не счита…
— Тоня, она съела, я знаю, — дед морщит бровь. Подмигивает, но этого за черными очками не видно: — Просто Полина ест не творог с вареньем, а варенье с творогом…
Ну откуда дед Толя про такое знает? Он же слепой!
— Баб Тонь, дедушка! А знаете, что Кирпичная Королева нашла в последнем кирпичике-сундучке?
— Что нашла, Полин? Я прослушала немножко…
— Там была шляпа белая. С очень густой вуалью, чтобы лицо никто не видел. Она была круглая, поэтому казалось, что у Королевы на голове тарелка с творогом!
Папа и Бес
Когда папа и Стас сидят за столом напротив друг друга, кажется, будто папа в зеркале отражается. Они не похожи, просто Стаська папины движения повторяет. К хлебу тянется или говорит, что ему тоже суп не солить.
Полина не сама это заметила, ей Нелька рассказала. Давно, когда Полина еще не знала, что Стаська ей не простой старший брат, а двоюродный. А Полининому папе он вообще не родной. Это случайно получилось, что они оба Станиславы. Поэтому папу надо звать Славой, а Стаську — Стаськой…
— Полина! Ну вы посмотрите, опять над тарелкой заснула! Нет, это ненормально, в стену вот так смотреть, будто там ей мультики включили!
Бабушка опять поворачивается к раковине. Не видит, как Полина втягивает в себя воздух. А остальные видят.
— Если в стенах… — Стаська откусывает половину бутерброда. И дальше мычит: — Если в стенах видишь руки…
Полина этот стишок знает, он дурацкий. Иногда ее так дразнят в школе. Но Стаська сейчас не Полину обзывает, а немножко бабушку. Та сердится. Но кричит не на Стаса:
— Бес, уйди! Такой наглый стал, ничем не отгонишь, ни тапкой, ни веником. Я трость Толину взяла, так этот паршивец ее чуть не сгрыз!
— Антонина Петровна, минуточку! Я сейчас его перевоспитаю!
Папа выходит из-за стола, подхватывает Беса на руки. Передние лапы ему складывает так, будто это сам Бес умоляет, чтобы его простили. Сам Бес только скулит, но папе этого достаточно:
— Видите, Антонина Петровна, он раскаялся, — и папа стал говорить тонким, кукольным голосом: — Простите меня, я буду хорошей собакой, послушной собакой…
— Блохастой собакой! — подсказывает Стаська.
— Я стану интеллигентной таксой из приличной семьи, честное собачье слово!.. Черт!
Это Бес извернулся и все-таки папу за палец тяпнул. Бабушка больше не ругается:
— Слава, сильно он? Покажи палец.
Папа только отмахивается:
— Ерунда. Бес отвык, что с ним так можно.
Это правда: никто, кроме папы, не может Беса так тискать — он не разрешает. Наверное потому, что Бес раньше был только папиной собакой. Он тогда был совсем щенком. А теперь Бесу одиннадцать лет, а Полине восемь. Но о грустном не надо пока. Бес еще очень сильный. И он больше не сидит под раковиной, а цапает Стаську за штанину, подвывает. Потому что Стас себе снова бутерброд сделал, из колбасы и овсяного печенья. С точки зрения Полины, получилась какая-то гадость жуткая. А Стаське нравится. И Бесу нравится, иначе бы он не выпрашивал.
— Уйди, я сам голодный… Ладно, Бесятина, уговорил, я тебе шкурку дам! — обещает Стас.
А бабушка Тоня допивает свой кофе и говорит таким тоном, будто она самая настоящая королева Кирпичной страны:
— Бейлис Мейсон Честрефильд, вы прощены! Ступайте вон!
Бес не понимает, что Бейлис Мейсон Честрефильд — это он сам, просто по собачьему паспорту. Зато он догадался, что бабушка больше не сердится, и стал хвостом молотить. Хвост скобкой изогнулся — как будто Бес им улыбается.
Очень секретное письмо
Их дача старше, чем мама, но младше, чем баба Тоня. Здесь мама жила, когда была маленькой. И Нелька, и Стаська. И даже Стаськина настоящая мама. А Полины тогда не было. Совсем. Про «совсем» хорошо думается, если стоять у окна и смотреть вниз, на огород. Там Бес между грядками носится, ловит Стаськин «апорт». В смысле, старую резиновую тапку ловит. А еще там папа и дед сидят на качелях-гамаке. Они курят и разговаривают: дед Толя руками размахивает, а папа кивает. Скоро папа вспомнит, что дед Толя не видит его кивков и начнет вслух говорить «Ага» или «Ну, конечно». А пока папа просто трясет головой. Бес проносится между их ногами, выскакивает по ту сторону гамака и лает. А бабушка складывает новые опавшие яблочки в большую клетчатую сумку.
Вот это самое странное: когда Полина стоит на втором этаже, то она всех видит, а ее — никто. Как будто она еще не родилась или вдруг уже умерла. Ее будто бы нет, а все заняты, и ничего особенного не происходит. От этого не обидно, а немножко страшно.
— Ба! Дед-Толь! Ку-ку!
— Это она откуда? — дедушка крутит шеей. Будто, если он повернет голову куда надо, то сможет увидеть.
— Это Полинка в окно кричит! — отвечает папа и отбирает у дедушки Толи окурок, гасит его в кофейной жестянке с водой.
— Это Полинке делать больше нечего…. — ругается бабушка. — Полина, ты все собрала?
— Ни-че-го! — радуется Полина. Если про нее говорят, пусть и сердито, — значит, она есть.
— Стасик! — командует баба Тоня: — Хватит собак гонять, иди сюда, я тут заковырялась!
— Уже… — как всегда, обещает Стас. Но взаправду подходит.
Все-таки хорошо, когда есть старший брат. Он сильнее, значит и пользы от него больше, и яблоки он лучше собирает. А Полина будет дальше собирать свои вещи в Москву.
Если бы ей разрешили, она бы забрала с дачи многое. Например, настольную игру «Белая ворона», потому что такие не продают. Но бабушка станет ругаться: «Опять ты мусор с собой таскаешь». А мама скажет, что квартира не резиновая. Так что крупное хотеть нельзя, все равно не разрешат. Можно только книжку. Или журнал старинный из маминого детства: «Мурзилку», «Костер», «Пионер». Они сложены в стопки, пробиты дыроколом, перевязаны лохматыми капроновыми веревками. Такое называется «подшивка». В конце этой подшивки страницы не до конца открываются, приходится их обеими руками держать. Но если рассказ интересный, это не обидно. Обидно, когда ребусы и кроссворды все разгаданы.
— Слава, открывай багажник! Толя, переодевайся, я тебе все на кровать положила. Стас, ну чего ты гнилушки-то собираешь?
Сейчас бабушка вспомнит про Полину.
— Бес! — кричит баба Тоня: — Опять морда в грязи, вы посмотрите только на эту чуму… Слава, ты сумку синюю отнес? Полина!
Она передумала брать в Москву журналы. Надо же что-то оставить даче. Они сегодня уедут, а дача одна останется. Для нее все дни будут одинаковые, целых восемь месяцев, до майских праздников. И никакого Нового года. Бедная дача.
Полина гладит подоконник, а потом стену — над своей кроватью, в том месте, где еще не начался ковер. Сам ковер пыльный, жесткий, и там унылые рогульки нарисованы. А бахрома у него нежная, скользкая. Ее перебирать — как гладить игрушечную собаку. Вот, кстати, странно: если Полина с игрушками разговаривает — то это нормально, а если с ковром, то ее опять «блаженной» станут обзывать.
Потом Полина открывает специальную секретную тетрадку, которую ей Нелька подарила.
Тут обложка с замочком и ключиком. Ключик, конечно, потерялся, и замочек пришлось отломать, но петли остались, их можно перевязывать ленточкой.
На одной стороне обложки нарисована феечка и написано «Мои секреты», а на другой всякие бабочки, цветы и радуга отпечатаны. А в середине тетрадки есть специальный конверт. Там нарисован дракончик, есть надписи «Тайная переписка» и «Не вскрывать до…». Полина уже запечатывала конверт, а потом надрезала сбоку. Ничего тайного в нем больше хранить нельзя, там теперь лежат парные наклейки от одной старой игры.
Но тетрадка совсем не из-за названия секретная. А из-за «анкет», это такие страницы с вопросами. Их там штук двадцать — чтобы хватило на всех девочек в классе.
Но, во-первых, Нелька подарила эту тетрадку летом, на даче. Тут одноклассниц нет. Даже Ленки Песочниковой. Во-вторых, у них всего одиннадцать девочек. В-третьих, есть противные, как Огнева, которым вообще ничего давать не хочется. А в-главных, Полина сама все заполнила. Ну, не все странички, а пять с половиной. Разными ручками и разными почерками. В одном месте даже печатными буквами.
Получилось, что как будто анкету заполняло сразу несколько людей. Точнее, четверо людей и одна инопланетянка. Принцесса Альмадувра Педрос с планеты, название которой Полина никак не могла придумать. Эта принцесса сбежала из замка и стала бродячей танцовщицей, и у нее был шелковый шатер и такая специальная сумка на колесиках, как та, с которой бабушка ходит в супермаркет. Там хранился реквизит и корона.
Хорошая придумалась принцесса, жалко, что Полина про нее анкету не дописала. Тогда ее ужинать позвали, а потом они в лото играли, дедушка из мешка бочонки таскал на ощупь, а Полина свои карточки заполняла и дедушкины. Выиграла баба Тоня, но все равно было хорошо. Так что сказку про принцессу Альмадувру Полина так и не додумала до конца. А теперь некогда.
Буквы получаются кривые, а слова не всегда правильные.
«Дорогая дача мы с тебя уезжаем. Ты не грусти мы вернемся следущим летом! 28 августа 14 часа 43 минут 52 секунд. Полина»
Дом и мама
Когда Полину спрашивают адрес, она называет улицу, дом, подъезд и код домофона. А когда доходит до номера квартиры, приходится объяснять. «Днем я живу на третьем этаже, в сто второй квартире, а ночью — на девятом, в сто шестьдесят третьей».
Внизу живут баба Тоня и дед Толя. Полина после школы всегда идет к ним. А вечером с работы приходит мама, из института Неля, к ужину просыпается папа. И Стаська возвращается со своей конюшни. Кто-нибудь из них заходит на третий этаж, забирает Полину наверх.
В общем, про номер квартиры приходится объяснять. Если это нужно, например, для классного журнала, Полина тянет адрес нараспев — будто стих рассказывает. «Улица Беллинсгаузена, дом шесть, квартира сто шестьдесят три»[1]. А дальше надо сказать номер телефона, и кем работают родители. Номер весной поменяли. Папа у Полины неонатолог, в родильном доме работает. А мама пиар-менеджер, работает в офисе у метро «Сухаревская». Но всем говорит, что в Интернете.
[1] На самом деле улицы Беллинсгаузена в Москве нет. Есть другая, очень похожая. Мы с Полиной знаем, что нельзя незнакомым людям называть свой адрес. Поэтому придумали для улицы псевдоним (прим. авт.).
Квартира сто шестьдесят три кажется огромной. Полина ее за лето успела забыть. И теперь ходит, будто сама у себя в гостях. Даже не помнит, что там за следующей дверью. Понятно, что Стаськин диван. Но вдруг все-таки квартира поменялась за лето. Вот у Полины челка выросла так, что теперь распадается на две части. А у квартиры, допустим, выросла еще одна комната. Совсем маленькая. Как заячья нора. Полинина собственная. Они бы потом вместе так и росли: Полина и комната. Наперегонки.
— Нравится? — мама уперлась ладонью Полине в спину и подтолкнула вперед: — Вишенка, ну как тебе?
На письменном столе, между лампой и стопкой учебников, стоит (то есть, лежит) новый ноутбук с темно-синей крышкой. Красивый. Он немного похож на сундук с сокровищами.
— По моему, тебе будет в самый раз. Тетя Нина сказала, это чистая шерсть. Он почти неношенный.
Оказывается, на спинке стула висит какое-то платье. Или, может, юбка. Или штаны. В общем, что-то из очень чистой шерсти.
— Красиво, — Полина гладит ноутбук. Интересно, какие там игры?
Крышка открывается плавно, кнопка запуска загорается сразу — нежным синим цветом. Если Стаське ноут купили, то предыдущий комп куда дели? Вдруг ей отдадут? Только его ставить некуда. В их с Нелей комнате всего один стол — и там Нелин компьютер. На кухне точно не разрешат. Может, попросить деда Толю, пусть у него в квартире постоит? Полина дедушке всякие песни искать будет, какие он попросит. А играть можно в наушниках…
— Полинка, ну примеряй, не стой, как статуя! — У мамы такой вид, будто она опоздала на работу, а Полина — в школу, а кофе, наоборот, поспешил и вылился на плиту.
— Мам, а старый компьютер куда дели? Давай на антресоли поставим? Я туда буду по стремянке подниматься и жить, как заяц в норе.
— Какой заяц? Мы комп бабушке даем, будешь деду музыку ставить. Полинка, ну меряй!
Ей кажется, что сарафан пахнет мясным рагу: когда они приезжали в гости к тете Нине, Полина случайно опрокинула тарелку — на себя, на скатерть, на пол и на тапочки. Было много крика и ерунды. И теперь Полина думает, что сарафан тоже пахнет мясом, перцем, картошкой со свеклой. В общем, всей этой давней историей.
— У него запах противный! — Полина смотрит, как солнце блестит на пуговках сарафана.
Они лакированные, но не ровненькие, а в каких-то чешуйках. Очень похоже на черепашьи панцири. Ткань очень мягкая. Интересно, это чья шерсть? Ведь необязательно, чтобы от овцы или козы. Может, от плюшевого зайца. Или от настоящего? Но с одного зайца много шерсти не соберешь, на сарафан не хватит.
— По-моему, ничем не пахнет, — мама тыкается носом в шерстяную бретельку. — Но мы его постираем… Сходи в зеркало посмотри.
Зеркало — это в их с Нелей комнате. Полина здесь еще не была. Огромный солнечный заяц отражается от зеркала, дрожит на обоях. На нижней, Нелиной, кровати валяется одежда, торчит угол подушки. А на верхней Полининой — только стопка белья и свернутое валиком одеяло. Кровать пустая и немного чужая, как школа после каникул.
— Очень красивый сарафан! — снова нахваливает мама.
Приходится смотреть в зеркало. Сперва — на вишневое пятно, которое хорошо видно даже сквозь бывшую челку. Полина поворачивается к зеркалу другим боком.
— Покружись! — командует мама.
В зеркале мелькает клетчатый край подола. Пуговицы-черепашки блестят, как украшения. И шерсть такая мягкая…
— Мам, а бывают вот такие огромные зайцы, размером с овцу? Чтобы можно было много шести напрячь?
— Напрясть. Бывают гигантские кролики, фландрские. Ты забей в поисковик, посмотришь. Ну как тебе сарафан?
Полина пожимает плечом (с него сразу же спускается бретелька) и думает, что гигантские кролики (ну, если это девочки) обязательно должны носить платья из такой уютной ткани в клеточку. А у кроликов-мальчиков должны быть очень клетчатые штаны.
— Вишенка, — мама пригнулась, чтобы положить свой подбородок на Полинину макушку, и теперь говорит невнятно: — Полинка, понимаешь, Стаське в этом году поступать. Дед болеет. У бабушки пенсия с… с кошачье ухо. Давай так: если тебе сарафан не нравится, я в сентябре куплю новый. А пока походи в этом, хорошо?
— Он нравится, — Полина нашарила на клетчатой юбке карман. А в нем — косточку от сливы. Наверное, плюшевые зайцы очень любят сливы и все время таскают их в карманах клетчатых юбок и брюк.
— Да? — мама перестает смотреть в глаза зеркальной Полины. У нее на шее ожил телефон: — Витечка? Здравстуй! С проектом? Все очень кисло, Витечка.
— Я к бабушке пойду?
В зеркало можно разглядеть только мамину спину.
— Витечка, у меня ребенок с дачи вернулся, мы к школе готовимся. Нет, не в первый. Во второй. Полинка! — мама зажимает телефон в кулаке, будто хочет спрятать ненужный разговор: — Бабушка ушла в сберкассу. Сейчас вернется, пойдете тетрадки покупать. Ты какие хочешь? Алло, Витечка!
— С зайцами, — отвечает Полина маминой спине. — Тетрадки с зайцами и пенал тоже с ними. И две коробки пластилина. Мне для сказки надо.
Трещина в асфальте
На трещины нельзя наступать, это примета такая. Бессмысленная немножко. В лужу наступать и то опаснее. Если, например, она холодная, а на тебе босоножки. А трещина даже не глубокая, не провалишься.
Но Полина аккуратно переступает через нее, а потом пробирается между двух мелких луж — в одной плавает пожелтевшний березовый листок, а в другой окурки. От луж пахнет осенью и свежим асфальтом. Он пружинит слегка — как пол в спортзале. Кажется, что если оттолкнешься от асфальта, то подпрыгнешь, как на батуте. Прыгнешь выше бабушкиной макушки со скучной заколкой — прямоугольничком, похожим на флэшку, выше киоска с журналами, выше проводов, на которых сидят голуби. Может быть, даже выше балкона, где сейчас сидит дед Толя.
Вот дедушка сел в свое кресло, задумался. Знает, что Полины и бабушки дома нет, они тетрадки покупают. И тут его родная внучка говорит «Привет!», но не из комнаты, а снаружи, с высоты. Дед бы обрадовался!
— Полина, руку дай! Сейчас зеленый загорится! — Бабушка тормошит ее за плечо. Будто возвращает с высоты обратно.
Они, оказывается, уже половину их улицы прошагали и два двора наискосок. А Полина не заметила.
— Ты как сомнамбула! — бабушка сильно стискивает Полинину ладонь.
Полина смотрит под ноги: чтобы наступать только на белые полоски «зебры». Это уже не примета, а игра. Ленка Песочникова придумала, когда они всем классом в районную библиотеку на экскурсию шли — пешком, как раз через «зебру». Ленка про игру забыла, а Полине понравилось. И про трещинки на асфальте ей тоже Песочникова рассказала. И про то, что если другому человеку на ногу наступишь, надо, чтобы он тебе наступил в ответ. А если вы идете по дороге, а впереди столб и вы его обошли с разных сторон, надо взяться за руки и обязательно сказать друг другу «Привет!».
— Смотри, вон твоя Ленка! — бабушка дергает Полину за руку: — Чуть мимо не прошли!
Это немножко чудо: она только что про Песочникову думала, а та взяла и сразу появилась. Полина ее не узнала сама: в школе Ленка носит красивый хвост с большим бантом, а сейчас у нее волосы заплетены в сотню косичек. Ну, может не в сотню, а в пятьдесят. И каждая косичка перехвачена большой бусиной. Белой, оранжевой, голубой…
— Ты на африканку похожа, — говорит Полина: — У тебя волосы такие же!
— А мы вправду в Африке были. В Египте. Семнадцать дней. Мы с мамой загорали у бассейна! — Ленка оттягивает воротник футболки и показывает полосу на плече, след от купальника.
— А мы на даче. Я там тоже загорала, — Полина мрачно смотрит на рукав собственной водолазки и пробует собрать его в гармошку.
Водолазка тугая, не получается. Тем более у Полины на плече нет никаких полосок: у нее купальник был без бретелек. И вообще загар у Полины бледный какой-то. А у Песочниковой рука как лакированная и темная — будто гуашью покрасили.
— А здороваться кто за тебя будет? — вмешивается мама Песочниковой.
— Здрасте, — отмахивается Ленка. — А у нас в отеле была парикмахерская, там за пятнадцать долларов косички заплетали, с ними удобнее плавать. А когда бежишь, то бусы стучат. — И подпрыгивает: — Слышно?
Полина слышит звон трамвая и рычание той машины, которая за остановкой асфальт дробит. Но она кивает и делает вид, что услышала, как стучат бусы. Интересно, если попросить у мамы эти пятнадцать долларов, можно сделать такие же косички в обычной, не египетской парикмахерской?
— Лена! Ну что ты скачешь, как слон? Ты же девочка! — Мама у Песочниковой тоже загорелая. И очень красивая, когда улыбается и не дергает Ленку за руку.
— А почему вам такие косички не сделали? — интересуется Полина.
Мама Песочниковой только пожимает плечами.
— Да вы что? Такое уродство!
— И ничего не уродство, — говорит Полинина бабушка: — Я бы себе тоже такие завила, на огороде дроздов пугать. Представляете, выйду на огород, головой покручу. Эти бусы ваши застучат, дрозды перепугаются и разлетятся.
Полина и Ленка представляют себе бабушку с сотней косичек и хохочут. Полина — сразу и очень громко, Ленка сперва медленно, а потом еще громче. Даже за бока хватается и приседает. Мама Песочниковой дергает губами — тоже смеется, вежливо.
— Так вы, значит, на даче все лето, Антонина Петровна?
— А куда я своего Толю дену? И собаку! И розы в том году посадила, они…
Бабушка рассказывает о даче очень громко и быстро, словно боится, что ее перебьют. Мама Песочниковой снова кивает. А Ленка сует в рот кончик косички и начинает стучать бусиной по зубам.
— Лена, выплюнь немедленно, они же грязные!
— Когда в бассейне плывешь, то они на волнах подпрыгивают, как мячики, — задумчиво говорит Ленка.
— Сегодня же в парикмахерскую, все расплетем и обрежем! Ее в школу не пустят с такими патлами! — мама Песочниковой перекрикивает асфальтодробилку.
— А если их бантом перевязать? — предлагает Полинина бабушка.
— Лен, а давай первого сентября сядем за одну парту? Будем вместе, пока Инга Сергеевна не пересадит.
Песочникова качает головой — косички мелькают в воздухе.
— Нет, — слышно, как стучат Ленкины бусинки. Белые, оранжевые, голубые.
— Мы в другую школу перешли. В немецкую на «Проспекте Мира», — Ленкина мама улыбается, как когда она про Египет рассказывала. — Мне их завуч говорит: «У нас другой уровень языка!». А я Ленку из коридора зову и… Леночка, повтори?
Песочникова глухо шлепает губами. Рассказывает на немецком стишок. Полина разобрала слово «масло» и слово «ворона». Из-за асфальтодробилки больше ничего не слышно.
— Так что ходим, ищем форму. Там очень строго! Только синий пиджак и только синяя юбка. А еще надо до первого числа гимн школы выучить…
— До «Проспекта Мира» далеко возить. — Бабушка гладит Полину по голове.
— Нашему папе на работу в ту сторону, он на машине. А днем я буду ездить, забирать.
— Ну, тогда, конечно, хорошо, — кивает бабушка и прижимает Полину к своему боку: — Вы нас не забывайте, звоните, заходите. Уже не уроки спросить, так просто.
— Обязательно, — Ленкина мама тоже тянет к себе Ленку: — Вы извините, нам надо форму найти.
— А мы за тетрадками идем и за пластилином. У нас Полина лепит очень хорошо
— Вот видите, — почему-то кивает мама Песочниковой — Леночка, давай, прощайся.
— Ну, пока, — говорит Ленка, а потом щелкает бусиной по зубам. Уже не оранжевой, белой.
Полина кивает и смотрит себе под ноги. Там обычный асфальт, совсем старый. На нем много трещин.
Дурак
Никто не знает точно, как зовут дворника, метущего дорожку у стадиона. Полина три раза переспрашивала. Похоже на Али-Бабу, но немножко не так. Поэтому Полина ему просто говорит «здравствуйте», никак его не называет. А про себя все-таки зовет Али-Бабой.
С девятого этажа Али-Баба кажется маленьким — как на сцене, если смотреть с театрального балкона. Полина сейчас смотрит с балкона, но с обыкновенного. Тут ни капли не похоже на театр. Но если подойти к перилам и заглянуть вниз, то Али-Баба — будто актер, который сметает мусор, потому что у него роль такая. Но он метет не просто листья и лепестки вчерашнего Стаськиного букета, а конфетти. Ведь в спектаклях даже мусор должен быть нарядным.
И если дворник — это актер, который играет роль дворника, то качели и горка тоже бутафорские. И клумба бутафорская. И скамейки у футбольного поля. А здание школы — вообще декорация. И все вокруг — как перед началом спектакля. В школьном дворе полицейские ходят, готовятся к праздничной линейке.
Сегодня Первое сентября, день знаний. Мама его обозвала «праздником со слезами на глазах», и Стаська гулко хмыкнул. Ему очень больно смеяться, из-за разбитой губы. Поэтому он щекой дернул, чтобы было понятно: Стас заценил мамину шутку, и вообще все «нормуль», и не болит у него ничего, и нет никакого сотрясения. Мама посмотрела на Стаськины губы, сказала «ну да, конечно», а потом схватила сигареты и побежала курить на лестницу.
А Полина ушла на балкон, смотреть, как Али-Баба заметает мусор и эти самые, следы преступления, хотя Стаська сказал, что никаких следов не было. Ей страшно оставаться сейчас со Стаськой наедине. Из-за этих синяков он на себя не похож. Как будто он Полине не брат и вообще чужой человек, вроде дворника. И непонятно, о чем с ним разговаривать.
Это Стас вчера так ночью ходил за цветами. Ночью, потому что он провожал Дашу.
Стас не любит, когда про него такое рассказывают, но вообще Даша — это его девушка. Они уже давно за лошадями вместе ухаживали, а теперь Стас ухаживает еще и за Дашей. Мама все время повторяет сердитым голосом, что Даша на втором курсе, а Стас еще школу не закончил. Но ведь Даша совсем не старая. Наоборот, она выглядит младше, чем девчонки из Стаськиного класса.
В общем, Стас Дашу вчера провожал, а потом возвращался со школьным букетом. И его во дворе ограбили. Сильно ударили в лицо. Забрали мобильник и рюкзак. Цветы сломали.
Полина никак уснуть не могла, переживала, что Песочникова больше в их классе не учится. Она в коридор выскочила, когда мама закричала. Стас стоял с букетом сломанным, прижимал его к себе, будто боялся, что букету еще хуже станет, и говорил:
— Ты только не волнуйся, пожалуйста. Не волнуйся.
Лицо у него было в крови, и лепестки оставшиеся тоже в крови. Стас купил самые нарядные цветы — белые хризантемы.
Дворник Али-Баба давно все подмел и теперь разбирает мусорные баки. Небо синее и чистое — как будто его тоже подмели перед началом учебного года. А в кухне за столом сидит Стас. Пробует пить чай и не морщиться.
Губы у него огромные и фиолетовые, как у негра. А на лице большие темные очки, Нелькины горнолыжные. Сейчас они страшными кажутся. И пластырь на Стаськиных руках тоже страшный. Хотя он на самом деле смешной: желтый в цветочный узор. Детский пластырь. Другого не нашлось. Папа вчера ворчал, что они — семья медика, а перевязочных материалов в доме нет. Он говорил про сапожника без сапог, а сам проверял, что у Стаса с мозгами — сотрясенные они или не очень. Полину, естественно, спать погнали. Но она все равно не ушла, пока папа не выяснил, что мозги у Стаса в порядке. А то вдруг бы он вправду дураком сделался? По телеку обычно показывают, что у человека с сотрясением бывает амнезия, он ничего не помнит, все путает, и это все ужасно смешно. А тут смеяться никому не хочется.
— Стаська, привет! — Полина выходит с балкона. Может, у Стаса все-таки амнезия? Совсем маленькая, чтобы вчерашнее не помнить.
Стас мычит и щелкает пультом телевизора. Он бы так в любое утро сделал, и с обычными мозгами, и с сотрясенными.
— Стасик, здраствуй! — Полина говорит медленно, будто диктует свои слова.
— Угу, — морщится Стас и смотрит в телек.
Там показывают малышовую передачу про алфавит. Может, Стаська ее включил, потому что читать разучился?
Интересно, что он про себя помнит, а что — не очень? Ну, имя свое, наверное, знает. И про то, как каналы по телеку листать. А вот, например, что он приемный сын, он знает или нет? Хорошо бы, чтобы забыл. Это очень грустная история, хоть и с хорошим концом. Но надо спрашивать про то, что Полина сама хорошо знает.
— Стасик, сколько будет дважды два?
— Восемь.
— Неправильно, — Полина подходит поближе.
На маленьких нельзя ругаться и кричать. А Стас, кажется, как маленький.
— Стасик, ты неправильно ответил. Подумай еще раз. Сколько будет дважды два?
— Одиннадцать. Двенадцать. Сто. Три. Четыре. Пять, — Стас закрывает свои страшные губы полусогнутой ладонью. Полоски желтого пластыря вымазаны йогуртом.
Полине вдруг очень хочется плакать и в туалет. Но Стаса же нельзя оставлять одного? Тут рядом и ножи, и ножницы, и сковородка с омлетом горячая. Стас же теперь не знает, что за горячее нельзя хвататься. И не понимает, как пользоваться ножом. Он даже ложечку вверх ногами перевернул. Мешает йогурт черенком, а все вокруг забрызгалось.
— Стасик, хочешь, я тебя омлетом покормлю? Это вкусно, — Полина снимает крышку со сковородки, тянется за тарелкой.
Плакать хочется еще сильнее. Полина мечтала, чтобы у нее был маленький брат или сестричка. Чтобы о них заботиться и играть во всякие игры, в которые в восемь лет играть уже несерьезно. И Стаську она, если честно, не всегда любила. Потому что у него своя комната есть, хоть и проходная. И потому что ему ноутбук купили. И потому что его любят больше остальных — он же приемный. А теперь Стас, наверное, может строить дом из малышового конструктора, а ноутбуком пользоваться он не умеет, а… В общем, Полине его жалко. Получается, что у них дома теперь два инвалида — дед Толя и Стасик.
— Стасичек, ты отдай мне ложечку. Я тебя сейчас покормлю, это вкусно. Ты рот открой и ам-ам! Ты умеешь ам-ам?
Стас закрывает лицо руками.
— Ам-ам! Хочу ам-ам! — насморочным голосом говорит он.
Полина торопится, кладет на тарелку самый лучший кусок омлета, из серединки, где много помидоров и сыра. Режет его на маленькие части, чтобы было легче жевать.
— Стасик, ты ротик открывай и кушай. Хочешь, я тебе песенку спою?
Полина не очень хорошо знает, как обращаться с младенцами. Особенно, если младенцу шестнадцать лет, и это твой старший брат. У него щетина сквозь пятна йода топорщится. Он раньше всегда был умным, даже когда обзывался.
— Стасик, ты если меня обижать будешь, я не стану сердиться. Ты же не виноват, что ты теперь дурак.
— Дурак! Стасик — дурак! — он отмахивается от вилки.
А у Полины, оказывается, ноги замерзли. Она не заметила, как тапочки скинула.
— Стаська, ты меня не помнишь. Меня зовут Полина. Я твоя сестра. Я вообще младшая, но ты меня должен слушаться, потому что я теперь умнее. Понял?
— Стасик — дурак!— кивает Стас и лупит ладонями по столу.
Сердиться на него нельзя, он же глупый теперь.
— Стасик, ты не дурак. Я тебя все равно люблю. А еще тебя любит наша мама. И папа. И Неля. И бабушка Тоня с дедушкой Толей. И собака Бес. У нас есть собака, такса, она…
В кухне появляется Неля. Сонная, в халате.
— Чего у вас телек орет, вы оглохли, что ли?
— Оглохли, оглохли, — бурчит Стас и замирает.
Неля смотрит на заляпанный стол, на крошки от омлета, на Полину, которая пробует ткнуть вилкой в Стаськин рот.
— Совсем озверели, — Неля убирает громкость у телевизора.
— Нелечка, мы не озверели, — Полина хватает Нелю за руку. Какие у нее пальцы теплые! Как хорошо, что Неля — обыкновенная. — Нель, ты только не бойся. Стаська с ума сошел. Он ничего не помнит. Ты ему только не говори, что он дурак, хорошо?
Неля кивает. Снова смотрит на стол и на Стаса. Потом на Полину. Потом говорит:
— Ты у меня на ноге стоишь, все отдавила! — она крутит пальцем у виска и идет к Стасику. А тот давно выпустил ложку и вообще замер. Как уснул. — Стас, ау? — Неля сдергивает с него очки. Смотрит на жуткие синяки, а потом начинает кричать:
— Ну ты совсем дебил, что ли? Ты зачем Полинку пугаешь, придурок бешенный?