По своему философскому мировоззрению Сенека был стоиком, и стоиком достаточно правоверным. Говорить о развитии этого мировоззрения нелегко, так как в своей стоической основе оно не менялось, и в поздних "Нравственных письмах к Луцилию" нередко повторяются вещи, сказанные в трактатах, датируемых более ранними годами1. Зато хорошо известна внеш- няя биография Сенеки: его имя часто встречается у историков, где он выс- тупает отнюдь не свидетелем, а участником важнейших событий эпохи, хотя при первом же упоминании и Тацит, и Светоний2 говорят, что Сенека успел прославиться научными занятиями и речами. По этой причине образ его стал как бы двоиться в глазах потомства.
Жизнь Сенеки, полную взлетов и падений, определяющихся перипетиями столичной политики, трудно согласовать с образом философа-моралиста и со многими собственными его писаниями. Бесполезно рассуждать о том, что толкало Сенеку в гущу политики: честолюбие и корыстолюбие, в которых его часто обвиняли современники и потомки и которым он, по всей видимости, действительно не был чужд, либо доктринерское убеждение, что философ, став рядом с властителем, способен принести пользу людям. Живые черты облика Сенеки утрачены и невосстановимы. Но можно попытаться понять ос- новное противоречие жизни Сенеки, исходя из исторической ситуации, из мироощущения философа, каким оно видится в его сочинениях, и из традиции того учения, к которому он примыкал.
И если мы внимательно вглядимся в те положения, в которые ставила Се- неку история, и соотнесем с ними его сочинения, то легко будет убедиться в одном: почти каждый трактат был ответом на очередной вопрос, заданный жизнью, - и ответ этот давался не столько другим, сколько самому себе3. "Ты", к которому обращен трактат, - это почти всегда и "я" автора. Между жизнью и философией протягиваются силовые линии и возникает напряжение, которым отличается философствованье Сенеки в лучших его работах. Там, где проблема пережита им, он уходит от бесконечного варьирования одной мысли, от скучного разбора всех возможных случаев, от примеров, избитых в сотнях риторических упражнений. Напряженная связь с жизнью была необ- ходимым стимулом к подлинному творчеству для Сенеки-писателя4.
|
|
Но связь с жизнью предполагает определенное отношение к ней. Жизнеот- ношение Сенеки формировалось под воздействием не только запросов дня, но и глубоких традиций, без знания которых нельзя понять ни его жизненного поведения, ни его философствования.
Традиции
В своем жизнеотношении Сенека был писателем и римлянином - и это главное. Первое предполагает пристальное внимание к жизни. Второе - ощу- щение нормы, более ценной, чем жизненная прагматика. Как писатель Сенека был обостренно зорок к конкретным ее проявлениям, к их характерности и порой гротескности (вспомним хотя бы анекдоты - в пушкинском смысле сло- ва - в "Письмах к Луцилию": о Кальвизии Сабине (п. XXVII), о чревоугод- никах Апиции и Публии Октавии (п.XCV и др.). Как писатель Сенека был склонен к скрупулезному анализу индивидуальной психологии - собственной прежде всего. Но писательская пристальность взгляда знаменует более ак- тивный интерес к жизни, большую меру ее приятия. Действительно, Сенека не был так ригористичен в своем осуждении действительности, как некото- рые стоики, например Эпиктет, так замкнут на себе, как Марк Аврелий.
|
|
Однако нежелание отвернуться от жизни еще не означает бездумного растворения в ней, нравственного безразличия ко всяким ее проявлениям - того, что выражалось у современников Сенеки в стремлении "плыть по тече- нию" и вело к безоглядному раболепству перед принцепсом, к доноси- тельству, к полному забвению моральной нормы. Ощущение "нормы жизни" бы- ло искони присуще римлянину, он всегда поверял наличные "нравы" неким их эталоном (чаще всего этот эталон именовался "нравы предков"). Это ощуще- ние нормы было всегда присуще и римской литературе. Оно есть у Катулла, полемически противопоставившего традиционным ценностям гражданской общи- ны новые, неофициальные ценности. Оно есть у Петрония, рисующего такое разложение нравов, при котором преданы забвению самые естественные зап- реты. Даже у Марциала, всем своим творчеством воплотившего принцип (а вернее беспринципность) "растворения в потоке жизни", это ощущение не утрачено до конца. Тем более у Сенеки ощущением нормы определяется сам взгляд на жизнь. Каждая схваченная им жизненная деталь ценна постольку, поскольку в ней отражается отступление от нормы, "порча нравов" (специ- фически римское понятие нравов органически входит в его философию). А нежелание отворачиваться от жизни приводит к тому, что писательство ста- новится средством явить людям норму и воспитать их: по столь же исконно- му убеждению римлян, нравы исправимы. Талант художника Сенека - даже в трагедиях - подчиняет задачам моралиста.
|
|
Однако, унаследовав от староримской традиции убежденность в существо- вании нравственной нормы, Сенека не мог механически воспринять от отцов и дедов саму эту норму. Для римской традиции средоточием всех ценностей
- и прежде всего нравственных - было государство, точнее - гражданская община5. Только как ее член может осуществить себя человек, единственным полем приложения его сил и средством выявления высоких моральных качеств может быть государственная деятельность. Цицерон писал: "Ни в одном деле человеческая добродетель не приближается к могуществу богов так же, как в основании новых государств и в сохранении основанных"6. Долг гражданс- кий неотделим от долга нравственного: оба эти понятия слиты в римском термине "officium", которым определялась совокупность обязанностей граж- данина. Добродетель (virtus - мужество) проявляется в подвигах, соверша- емых на благо республики, которая платит за них общим признанием - "хва- лою" и "славой". Завет служения республике передан предками, и выполняю- щий его есть "vir bonus" - доблестный муж, идеал человека и гражданина.
Для римлян не было утопическим государство, в котором мог осущест- виться этот идеальный порядок вещей. Более того, не только Цицерону, но и многим современникам Сенеки, даже младшим, казалось, что идеал был осуществлен в Римской республике прошлых веков, погубленной ростом внеш- него могущества Рима и накоплением богатств, - т. е. в переводе на нашу систему исторических понятий, превращением Рима из города-государства в мировую державу. В период кризиса города-государства и присущего ему республиканского уклада государственной жизни - во время гражданских войн I в. до н. э. - это поняли Саллюстий, Цицерон и некоторые другие прозорливые их современники. Но даже они не в силах были понять объек- тивную необходимость замены старых форм государства иными, способными интегрировать не только гражданскую общину города на семи холмах, но и все завоеванные им провинции. Убеждение в том, что идеал - в прошлом, что все подлинные ценности связаны лишь с республикой, оставалось нас- только всеобщим, что Август, учредитель новых, по сути монархических по- рядков, должен был, маскируя свой переворот, действовать именем "респуб- лики", провозгласить ее восстановление и сохранить основы ее конститу- ции.
На краткий миг в это поверили - поверили, например, Вергилий и Гора- ций, чья молодость совпала с гражданскими войнами, чей талант бил добро- вольно отдан делу примирения традиционной системы ценностей с новым по- рядком вещей. Свести концы с концами не удалось даже им, а для следующе- го поколения идеал служенья государству совсем поблек. Овидий говорит об отказе от государственной деятельности с гордостью7.
Но распространение политического индифферентизма - лишь одна из сто- рон реакции на установление нового режима, получившего у историков наз- вание "принципата". Чем больше принципат обнаруживал черты самовластья и даже деспотизма, тем чаще взоры людей, не утративших интереса к делам гражданским, обращались назад, к республиканскому прошлому. Конечно, республиканцы из числа сенаторов, стоявшие в оппозиции к империи, пони- мали, что республика изжила себя, - и причины этому искали там же, где когда-то, в пору гражданских войн, Саллюстий: в росте внешнего могущест- ва и богатства и в порче нравов. Об этом прямо писал Лукан, племянник Сенеки, в поэме "Фарсалия", посвященной гражданским войнам8. Но тот же Лукан с редкой выразительностью нарисовал политический идеал республи- канской оппозиции: Рим - это сенат; один из сенаторов так и говорит: