– Так я не настоящая Уинстэнли…. Я незаконнорожденная! Кто же тогда мой отец? Кто-то с Крита? Или янки, как у Мелани Олпорт из шестого класса? – Конни пыталась делать вид, что ей это безразлично, но ее ноги под столом колотило крупной дрожью.
– Ты знаешь, кто твой отец. Я встретила Фредди Уинстэнли в Афинах, у него был короткий отпуск на побережье. Мы очень сблизились. Я не знала тогда ничего о тете Сьюзан в Бирме. Это был просто военный роман. Мы не планировали, что так все обернется, – тут мама запнулась.
– Как – так? Вы не хотели, чтобы я появилась? Я внебрачный ребенок, игра случая? А при чем тут тетя Сьюзан?
Секунду все молчали, а потом вспышкой у Конни мелькнула догадка.
– О нет! И Джой тоже?! Такой же случай?! Так вы обе!.. С моим отцом. Как мерзко! И все эти годы вы врали нам. Мы с Джой наполовину сестры, а нам просто никто ничего не рассказал? Очень зря. Бабуле не пришлось бы сочинять весь этот вздор про Седрика! – ухмыльнулась она.
– Именно Эсма придумала целую историю, чтобы защитить вас обеих. Она приняла нас, хотя спокойно могла прогнать, – ответила мама. – Она не хотела, чтобы на тебя показывали пальцем на улице.
Конни была так ошарашена и в такой ярости, что едва могла дышать. Так дурачить их, накручивать одну ложь на другую, все это время скрывать грязную тайну и вдохновенно расписывать вымышленных персонажей!.. Просто Чарльз Диккенс какой-то!
– Я вам не верю. Она лгала, чтобы защитить доброе имя Уинстэнли. Каково же мое настоящее имя?
– Констандина Пападаки… Да, ты зарегистрирована здесь. Но чтобы поехать в другую страну, тебе нужна особая виза. И теперь слишком поздно ее оформлять. К тому же я не хочу, чтобы в школе знали эту историю, – проговорила мама, не глядя на Конни. – Прости, но ты сама заставила вывалить это всё на тебя.
– Так, значит, я и не существую на самом деле? – взвыла Конни. – А Джой знает, что она тоже незаконнорожденная?
– Нет, и не вздумай ей проболтаться. Она и так пережила достаточно. Не наше дело посвящать ее в эту историю. Возможно, Сьюзан вообще решит никогда ей не рассказывать. У нее британский паспорт, как и у ее матери, – ответила мама.
– Но это нечестно! Все так суетились вокруг нее, пока она болела!.. Пожалуйста, ну разрешите мне поехать!
– Конни, я устала. У меня болит спина. Смени пластинку. Слишком поздно. Ты наполовину гречанка, гордись этим.
– Почему-то ты этим совсем не гордишься! Иначе не позволила бы им так легко изменить мое имя на Констанс Уинстэнли!
– Тебя назвали в честь твоей бабушки, Констанс Эсмы, это мать твоего отца. Это традиция. А Джой должна подождать, пока тетя Сьюзан решит рассказать ей правду. Если когда-нибудь решит.
– Ну да, в день ее свадьбы… «Да, кстати, а ты знаешь, что твоя подружка невесты приходится тебе сестрой?» Знать, что мы с ней наполовину сестры, я просто обязана! Как вы посмели ничего мне не сказать? Зачем вы ждали так долго? – продолжала кричать Конни, желая лишь одного – поскорей сбежать из этой комнаты и зарыться в какой-нибудь угол.
– Ну все, хватит! Дай маме передохнуть. Ей это тяжело так же, как и тебе. Она просто старается защитить тебя. Она хочет как лучше, – сказал доктор Фридман, и Конни обернулась к нему.
– Ваше мнение меня не интересует. Вы мне не отец. Весь этот вздор про хорошие оценки в школе… Что, можете хвастаться мной перед Уинстэнли, вы так им благодарны, что они вас приняли, да? «Смотрите, как я постарался, чтобы ваша дочь была умненькой!» – Конни кричала и размахивала руками, пальцы ее мелькали, словно кинжалы.
– Конни, у твоей матери был тяжелый день и без этого. Она сделает все, что может.
Но Конни ничего не слышала.
– Наверное, и тетя Ли знает, и дядя Леви! Чему ж тут удивляться, что Айви нас так не любит! А Невилл тоже знает? Да он всему Гримблтону разнесет, что моя мать и моя тетя шлюхи, мотавшиеся за британской армией!
– Боже милостивый! Прекрати немедленно! Не смей так разговаривать с матерью! – заорал на нее доктор Фридман.
– Я говорю о том, что я вижу! Она шлялась с солдатами и забеременела! – визжала Конни, ничего не соображая.
– Ты совершенно не представляешь себе, что там было, и, я молюсь Богу, никогда не узнаешь… Я была молодая… голодная… А солдаты были добры к нам… и давали еду. Им было одиноко, а мы были совсем вымотаны. Фредди был красив, обаятелен, мы ходили на танцы, соблюдали все то, чему вы сейчас и значения не придаете… Нынешняя свобода куплена кровью молодых мужчин и женщин, таких, как он, как я. Мы сражались в горах, нам было столько же лет, сколько было тебе, когда ты сидела в своей комнате и занималась музыкой… Война закончилась, немцев победили, и всем хотелось поскорей домой. И не смей мне говорить, что я должна была делать, а чего не должна была! Не смей судить, когда ты не представляешь, через что нам пришлось пройти к победе! Я дралась с собаками за крошки хлеба… – Она содрогнулась. – Больше я ничего не скажу. И никогда больше не буду говорить о том времени. – Мама разрыдалась, и доктор Фридман взял ее за руку.
– Твоя мама права. Она привезла тебя сюда, чтобы ты была в безопасности и чтобы у тебя было будущее. Так лучше для тебя, у тебя здесь чудесная семья, правда?
– Это не моя семья. Все это вранье, – огрызнулась Конни, выбегая в холл. Только куда же ей бежать? В город к Розе? В Саттер-Фолд к бабуле Эсме?.. Которая на самом деле точно такая же бабуля и для Джой? Да, все они были Уинстэнли, а теперь она совсем не чувствует себя одной из них…
Все планы рухнули в одно мгновение, все усилия отложить, сэкономить оказались бессмысленны. Кто-нибудь, не успевший записаться в группу и нетерпеливо переминающийся в листе ожидания теперь лихо впрыгнет на ее место, будет жить в одной комнате с Джейн, они станут лучшими подружками и, вернувшись, вдвоем будут секретничать.
Ноги не слушались Конни. И вместо того чтобы куда-то бежать, она опустилась на нижнюю ступеньку и рыдала так, что ей казалось, сердце ее сейчас разорвется от гнева. Потом открылась дверь, и доктор Фридман вышел и сел рядом с ней.
– Я знаю, как тебе плохо. Но обещаю тебе, у тебя будет еще много путешествий, – шепнул ей он.
Конни отвернула лицо.
– Откуда вы знаете? – шмыгнула она носом. – Ненавижу ее. Всех вас ненавижу!
– Я знаю, что сейчас ненавидишь. Но мама любит тебя. Позволь ей исправить ошибки. Когда-нибудь ты тоже станешь матерью и поймешь, что это такое – стараться дать ребенку лучшее, выбрать лучшее для него. Быть может, однажды ты поедешь в Грецию и увидишь все своими глазами. Увидишь тот мир, который мы, взрослые, превратили в такую неразбериху. Мы выправим твои документы. Придумаем что-нибудь. Обещаю тебе. – Он обнял ее за плечи.
Конни прекрасно знала, что он сдержит слово, но была слишком зла, чтобы так легко согласиться.
– Она разрушила мою жизнь! – выпалила она.
– Она твоя мать, она дала тебе жизнь, – возразил доктор. – Это не конец света. Ты жива, здорова, и у тебя есть семья, которая любит тебя. У меня вот нет семьи. Нацисты позаботились, отправили всех моих родных в лагерь смерти. У них не было шансов выжить. А мне посчастливилось обрести здесь друзей. Не сердись на маму или на Эсму. Они думали, что лучше будет утаить правду. Но правда имеет свойство выплывать там, где ее меньше всего ждешь, и всегда в самый неподходящий момент.
– Да я же просто хотела поехать с классом в Европу! Мне не нужна была вся эта правда! Почему она раньше ничего не сказала? – воскликнула Конни, вставая и устремляясь по лестнице в дом.
Доктор Фридман, терпеливо стоя в дверном проеме, негромко проговорил ей вслед:
– Быть может, именно поэтому. Потому что, если бы ты знала правду, ты бы стыдилась ее. Ты никогда ничего подобного не совершала? Не подделывала подписей? Не давала обещаний, которые не в состоянии выполнить? Твоя мама тоже человек. Все мы ошибаемся. Подумай об этом.
Не желая ничего слушать, Конни спряталась ото всех, накрывшись с головой одеялом. Завтра ей придется рассказать всему миру, что она не настоящая, что на самом деле ее не существует. Завтра она подведет своих учителей, свою школу, и виноват в этом только один человек… Как же она сможет снова доверять своей матери?..
И всё же, если начистоту, где-то в дальнем ящичке подсознания какие-то подобные мысли у нее смутно бродили. Она чувствовала, что их появление в Гримблтоне окружает какая-то тайна, но вот то, что она выплыла на свет при таких обстоятельствах… Сколько же раз бабуля Эсма вздыхала, поглаживая ее кудри?
Да уж, Джой ждет страшное потрясение, можно не сомневаться.
* * *
На следующее утро в автобусе по дороге в школу она шепотом рассказала новости Невиллу и потребовала с него клятву хранить молчание. Тот в ответ лишь едва приподнял одну бровь.
– Конни, ну до чего ж ты бываешь наивна! Ты никогда не задумывалась, почему моя мать ни разу слова доброго не сказала о клубе «Оливковое масло»? – Он помолчал. – Моя версия – потому что она сама была влюблена в дядю Фредди. – Это он произнес шепотом.
– Не может быть! Она рассказывала кому-нибудь?
– А как ты думаешь? У моей матери рот, конечно, без замка, но она слишком боится того, что может случиться, если дома узнают, что она выдала семейную тайну. Уплывут миллиончики Уинстэнли-то! – хмыкнул он.
– Так ты и про Джой все знаешь?
– Конечно, – кивнул Невилл.
– И кто же тогда был дядя Седрик?
Невилл сжал губы.
– Возможно, это просто изящный штришок, который тетя Сью решила добавить к этой истории, чтобы как-то объяснить свое появление здесь, как думаешь? Вот, понимаете ли, еще одна вдова солдата в нашем квартале…
– Нет, ты представляешь, выходит, мы сестры! – помотала головой Конни. – В голове не укладывается!
– Не волнуйся, я не болтун. Ни намеком никому ничего не выдам. Мне и своего хватает. Мать думает, я завалю экзамены, и постоянно грозится нанять мне репетиторов. Навоображала пышное будущее для моего жалкого умишка.
– Но тебе перейдет магазин, когда дядя Леви выйдет на пенсию. Вроде ты уже пристроен.
– Да, но я-то вовсе не хочу провести всю жизнь, раскладывая по баночкам порошочки и раздавая пластыри от мозолей. Разжирею только. Они ведь спят в разных комнатах, ты знаешь? Мои родители, я имею в виду. Уже много лет. Мне кажется, у отца есть любовница на стороне… «Безмозглая дурочка с чулочного склада», как мама ее называет.
– Мне очень жаль, – сочувственно отозвалась Конни.
– Не бери в голову. Она и сама не ангел, если сказать по правде. Ходят слухи, что коммивояжер из «Беттеруэар» засиживается у нас до рассвета. Я делаю вид, что ничего не замечаю. Ну да хватит об этом. У меня есть идея для «Шелковинок». Я видел тут по телевизору сестер Кэй [27], ну ты знаешь, тех, что поют «Бумажные розы». Давайте попробуем поставить похожее выступление. Я познакомился кое с кем в Манчестере, нам смогут помочь.
– Как?! С кем ты познакомился? – Конни раскрыла рот от удивления, позабыв о своих печалях.
– Неважно. Допустим, твой кузен обрастает полезными связями. – И он подмигнул ей: – Если ты понимаешь, о чем я говорю.
Нет, она не понимала, но стеснялась в этом признаться. Она была рада, что Невилл отвлек ее от грядущей безнадеги. Джой пока пребывает в счастливом неведении, но будет слишком жестоко обрушить на нее всю правду сейчас.
Конни улыбнулась брату. Да уж, эта копна кудрей и яркие тряпочки – лишь верхушка айбсерга, а чего только там не кроется в глубине! Похоже, это как-то связано с его поездками в Манчестер по субботам вместе с этим дурачком Бэзилом Филпотом, другим таким же пестрым красавчиком из этой их частной школы. Они никогда не говорили, зачем они туда ездят, упоминали только, что познакомились в джаз-клубе с какими-то артистами. Она попросилась однажды поехать с ними, но Невилл лишь посмотрел на нее и усмехнулся:
– Не думаю, Конни, что тебе стоит там появляться, это место вовсе не для тебя.
Глава восьмая
Конни
Оставалось лишь подняться по лестнице, подойти к учительской, позвать мисс Кент и сообщить ей всё. Конни сочинила грустную историю, что мама ее заболела и временно не может работать. Отчасти это было правдой, у мамы действительно очень болела спина, и она принимала много лекарств.
– Мы не сможем внести последний платеж, и я не смогу уехать далеко от дома, – слепила она последнюю фразу из заготовленной цепочки лжи и перевела дух.
– Уверена, мы сможем найти средства и доплатить за тебя недостающую часть, – ответила ей мисс Кент. – Очень жаль, если ты не сможешь поехать, Констанс. Мы знаем, как ты хотела этого.
На какую-то долю секунды Конни уже готова была бросить всем вызов, но вспомнила о семейной тайне.
– Спасибо большое. Но мама очень независима, она не примет помощи. Для нее это будет унизительно. – Конни и сама почти поверила в свою историю. – Значит, просто не суждено в этот раз.
– Ну что ж… Мне очень жаль. И я надеюсь, твоя мама скоро поправится. И, конечно, мы вернем тебе то, что ты уже внесла. Восполним за счет кого-то из ребят, кто не попал в группу, а теперь будет рад занять твое место.
– Спасибо вам, мисс Кент, – Конни от стыда наклонила голову. До чего же легко обманывать, когда тебе доверяют!
Ну а теперь надо подумать, как возродить «Шелковинок» за летние каникулы. Возможно, удастся что-то заработать, если они поставят несколько новых номеров из числа тех, что вошли в хит-парад. Или она положит на музыку собственные стихи… Возможно, удастся что-то и записать… На эстраде сейчас так много девичьих групп: и сестры Беверли, и сестры Кэй, и девчонки Вернон.
То, что она узнала о своих родителях, не давало ей покоя, мысли так и роились в ее голове, как жужжащие пчелы в улье. Они с Джой всю жизнь жили под одной крышей как сестры, старались сглаживать конфликты между матерями. Теперь-то она знала, откуда берутся эти глупые ссоры из-за каждой ерунды или почему они так ревниво относились к тому, кто из девочек попадет в лучшую школу.
Ну и сумасшедший же дом тут был, когда они обе только-только приехали!
Теперь она должна держать все в секрете от Джой, пока тетя Сью не решится сказать ей правду. Интересно, а Роза знает? И все соседи? Сложили уже два и два?
Джой с удивлением рассказывала ей, как однажды она взяла на мамином столике фотографию Седрика, чтобы посмотреть, не написано ли чего-нибудь на обороте, и обнаружила, что фото вырезано из журнала. Это очень озадачило их обеих тогда. Ну а теперь Конни знает, что они наполовину сестры и что не было никакого Седрика.
Но зачем она так накричала на маму, наговорила ей таких ужасных слов? Конни стало вдруг стыдно. Ведь мама сделала для нее всё, что было в ее силах. Беженка, она нашла для них безопасный приют, крышу над головой, и после всего, что ей пришлось пережить, начала в чужой стране новую жизнь. А теперь Конни еще и прикрылась ею в своем вранье учительнице… Всех предала!
Она сидела как на иголках, дожидаясь конца уроков, чтобы скорей броситься домой и попросить прощения, загладить свою вину. Но сначала – ее тренировка по лакроссу.
Конни словно проживала свой первый день в новой жизни: теперь она Констандина Елена Пападаки. Она пробовала на язык имена. Вчера она была просто Конни. А сегодня кто-то совсем другой. Так вот почему мама называет ее Диной! А с тех пор как она пошла в школу, она стала Конни.
Она глядела в окно автобуса и удивлялась, как же она так изменилась, а вокруг все совершенно прежнее: серое небо, дым из труб, разбитые окна семейных ткацких предприятий. Его величество хлопок въехал в город на коне индустриальной революции и многих оставил без работы.
Уинстэнли, спокойно жившие в собственном высоком трехэтажном доме из красного кирпича в начале Дивижн-стрит, по меркам многих ее одноклассниц считались счастливчиками. Теперь-то Конни понимала, что в своей семье она была как за каменной стеной, семья оберегала ее, скрывая от всех то, о чем договорились мама, Сьюзан и бабуля. И было это сделано от любви и заботы, а не от чего-то еще… Как же глупо и стыдно, что она повела себя так грубо и так жестоко!
Она выпрыгнула из автобуса и побежала к дому. Дома почему-то было пусто. Наконец она нашла тетю Сью, та стояла в кухне, ломая руки.
– Конни, где ты пропадаешь?!
– Где мама?
– Ей пришлось срочно лечь в больницу… Пройти обследование. У нее во время смены снова пошла кровь, так что ее отправили сразу в палату.
– Кровь? Она упала? – удивилась Конни, но Сьюзан лишь покачала головой.
– Нет, не упала. Другая кровь… Это месячное… Но очень много крови. Ты же заметила, наверное, какая она была бледная и усталая в последнее время.
Нет, Конни была так поглощена предстоящей поездкой, настолько окунулась туда с головой, что едва ли замечала что-то вокруг, и уж точно не собственную мать.
– Когда мне можно ее навестить?
– Не сегодня. Она может быть на операции. Доктор Фридман нам все расскажет.
– Но я должна увидеть ее сейчас… Я наговорила ей ужасных вещей вчера вечером, – всхлипнула Конни. И внезапно рядом с ней оказалась Джой.
– Дядя Леви отвезет тебя, как только сможет. Это же просто обследование, да, мам?
Конни не понравилось это слово. Обследование означает разглядывание органов, рентген, анализ крови. Мама медсестра, ну какой из нее пациент! Она слишком много знает для этого.
– С ней же все будет в порядке, да? – Конни умоляюще взглянула на Сьюзан, ища хоть капельку утешения. Она вдруг почувствовала, будто бы ей три годика, она потерялась на улице, ей страшно и она пытается в толпе отыскать маму.
– Она в лучшей больнице. Я приготовила тебе чай… Садись. Это очень неожиданно для тебя, я понимаю, – принялась суетиться вокруг нее тетя Сью, но темные глаза выдавали ее беспокойство.
Конни криво присела. Ее подташнивало. Мысленно она перебрала сочиненную сегодня утром ложь. Она ни на секунду не заподозрила, что эта ложь сбудется и шарахнет ее по голове! Неужели из-за этой вот лжи и началось дурацкое кровотечение? Неужели она предала маму ради каких-то двух недель на континенте?
«Господи, пожалуйста, только не это!» – молилась она, мелко и часто крестясь. Надо купить свечку, помолиться о скором выздоровлении. Только тогда она будет прощена, только тогда почувствует себя в безопасности. Ей хотелось лишь одного: сесть возле мамы и сказать ей, до чего же глупой, эгоистичной, бессердечной дочерью она была и как она любит ее. Всем сердцем!
Последующие недели стали сущим кошмаром. Конни изучила все уголки и трещинки девятой палаты в отделении гинекологии так, словно это ее родной дом. Маме срочно удалили матку, и она лежала отрешенная, с белым лицом, но пыталась ей улыбаться.
– Ей всё вырезали, – шепнула бабуля, пытаясь объяснить суть операции и не глядя на Конни. – Там была опухоль… Теперь ей будет лучше.
Но им не удалось провести Конни. Тут не просто операция. Конни чувствовала, что медсестры напряжены и улыбаются как-то по-особенному, аккуратно уходя от ее прямых вопросов. На следующий день она пошла в медицинский отдел библиотеки и изучила все возможные причины для такой операции. То и дело встречались знакомые слова: яичники, миома, – вот где пригодились уроки биологии. Но все чаще попадалось страшное: карцинома. Любой человек, когда-либо изучавший греческий, без труда поймет корень: рак… Никто не произносил это вслух, если вдруг сосед заболевал, худел и умирал.
В тот же вечер Конни приперла к стенке доктора Фридмана, поймав его в кабинете.
– Что с мамой? – потребовала она ответа.
– У нее была опухоль, ее удалили.
– Доброкачественная? – произнесла она то, на что хватило духу.
Он молчал, но Конни не сводила с него глаз.
– Я должна знать правду. Она поправится?
– Сядь, малыш, – попросил он, указывая на маленькое кресло, зажатое в самом углу. – Мы надеемся. В Манчестере можно пройти специальный курс лечения.
– Радиевая терапия? Я читала о Марии Кюри. Сколько времени это займет? – Значит, все-таки рак. Но она не смела произнести вслух это слово.
– Курс лечения будет в больнице «Кристи». Это лучшая клиника на севере Англии, – ответил он, беря ее за руку. Но Конни выдернула ладонь.
– Болезнь распространилась дальше? – Конни достаточно прочла о метастазах, но не знала точно, как произносится это слово.
– Немного… Но для лечения еще не поздно.
– Это все я виновата! – разрыдалась Конни. – Я соврала, сказала в школе, что мама больна, чтобы не рассказывать им правду! Это все мое вранье, я навлекла на нее болезнь!.. – Ее тело сотрясали рыдания.
– Нет, ты не виновата. – Он вложил ей в руку носовой платок. – Твоей маме нездоровилось уже довольно давно, но она никому не рассказывала. Теперь у нас есть шанс победить болезнь. У Анны должна быть надежда, она должна видеть вокруг себя улыбающиеся лица. Она сильная, стойкая, но ее тело пережило войну. Борьба будет трудной, но на ее стороне весь наш клуб «Оливковое масло», и твое присутствие тоже придаст ей сил. Ты же ее путеводная звездочка, ее золотая девочка. Ради тебя одной ей стоит жить, бороться за жизнь. Так что никаких мрачных мыслей, гони их! Вытри глаза. Мы должны держаться друг за друга, только вместе мы сильны.
И все же что-то в его серых печальных глазах ее беспокоило. Может быть, он просто пытается смягчить для нее страшное. Он старается изо всех сил, но Конни чувствует: он просто скрывает свой страх.
Началась осень, новая четверть. Девочки вернулись из поездки в Европу, но Конни была не в состоянии воспринимать их болтовню: кто с кем дружил, кто прогулял целую ночь с американскими солдатами… Какая разница, если всю неделю она жила для того, чтобы наконец поехать к маме в больницу?
Всегда находился кто-то, кто мог ее подвезти: то Диана приезжала из Лондона, то Квини Квигли и Мария на своем фургончике, то дядя Леви и Невилл везли бабулю. Невилл получил водительские права, а тетя Сью купила маленький «Моррис», в котором они ездили по очереди с доктором Фридманом.
Конни смотрела, как мама теряет прекрасные рыжие волосы, от них осталось лишь несколько жалких прядок, кожа сморщивается и становится желто-серой. Она страшно похудела, но все вокруг старались бодриться и улыбаться.
Только доктор Фридман не скрыл ничего от Конни.
– Все выходит не так легко, как мы надеялись. Но мы не собираемся сдаваться, Конни.
Как же она будет изучать древнегреческий и историю, когда на душе такой камень? Даже самые понимающие учителя не помогут… Да что там какие-то учителя… Она хочет быть с мамой, вот и всё, только с мамой, чтобы маме становилось лучше, она будет цепляться за любой лучик надежды. Иногда, когда Конни приезжала к ней, мама сидела возле кровати в кресле, но роскошный шелковый халат, расписанный павлиньими перьями, мешком висел на ее исхудавшем теле. Чтобы отгородиться от всех, они ставили ширму и разговаривали по-гречески. Мама быстро уставала, ей нужен был отдых, но уговорить ее лечь было непросто. Выйдя потом из палаты, всю дорогу домой Конни ревела. Почему? Ну почему это случилось именно с ее мамой? Почему именно теперь?
Роза и Джой отказались от планов отвлечь ее. Она что-то танцевала, пела с ними, но душа ее была далеко: около мамы.
Конни пошла в греческую церковь попросить отца Никоса навестить маму, но оказалось, он знает о ее болезни и в больнице бывает часто. Конни купила серебряную тамату с целой фигуркой, чтобы прикрепить ее к иконе и молиться святым за мамино выздоровление.
– Дина, найди мне музыку, – шепотом попросила однажды мама. – Критскую музыку.
Отец Никос отыскал старый проигрыватель и поцарапанную пластинку, на которой были записаны семьдесят восемь мантинад [28]. Анна даже изменилась в лице, когда их услышала, глаза ее приняли отсутствующее выражение.
– Ты должна поехать туда вместо меня, увидеть этот остров, помолиться у могилы моей матери… Помолиться за мою сестру Елену, поставить свечку за меня… Разыскать моих двоюродных братьев и сестер, они живут возле Ханьи. Эти Пападаки должны помнить меня. Полюби этот остров, пусть он станет тебе родным. Обещай это мне…
– Мы вместе поедем, мама, – прошептала ей Конни. – Когда тебе станет получше. Тетя Ли все устроит… Поездом до Италии, потом на корабле. Я отвезу тебя туда. – На маминых губах заиграла улыбка – слабая, извиняющаяся.
– Ты поедешь… А я буду уже там… Обещай мне.
– Нет, мама, mazi. Вместе, мы с тобой вместе поедем! Д я и греческий почти забыла…
– Ты впитала его с моим молоком. Он по-прежнему в твоем сердце, и однажды ты поедешь туда. Крит ждет тебя… – Чтобы сказать это, она собрала все свои силы.
Конни не могла этого слышать и выскочила из палаты. Тетя Сью нагнала ее.
– Не бойся, ей почти не больно сейчас… Она просто заснет и не проснется.
– Но я не хочу, чтобы она заснула! Она моя мама… Кто будет заботиться обо мне? Как я буду жить без нее? – рыдала Конни. – И я все знаю о тебе и о моем папе…
– Тихо! Сейчас совсем не время для этого, – шепотом остановила ее Сьюзан. – Это теперь не имеет никакого значения. Ты Уинстэнли. Мы одна семья. Мы заботимся о своих. Таково желание твоей матери. Не расстраивай ее. Не показывай ей, как ты тоскуешь. Возвращайся и попрощайся. Ей пора отдохнуть.
Но когда они на цыпочках вернулись в палату и зашли за ширму, Анны Пападаки уже не было с ними. Душа ее тихо ускользнула. Вместо нее осталась прохладная оболочка, чужая женщина с раскрытыми глазами, обращенными к окну.
Они сели, взяв ее за руки, и долго сидели в молчании, каждая в своих мыслях. Конни от ужаса не могла дышать. «Мама улетела на Крит, а меня взять забыла!»
– Она была очень хорошей женщиной, – сказала Сью, доставая цветы из стоявшей на столике вазы и укладывая их в изготовье кровати. – Покойся с миром, сестра моя…
Конни смаргивает слезы и снова осознает себя на голубой скамейке в аэропорту Ханья. Ну когда же этот самолет наконец приземлится?
Мать всегда и во всем виновата, вздыхает она. Но если ты теряешь мать в юном возрасте, все меняется. Остаться сиротой в пятнадцать лет – рано. Все, что ты воспринимал как данность, вдруг рушится. Она тогда так мало знала о молодости своей мамы, о ее жизни с Фредди, пусть жизнь эта и была очень короткой. Столько вопросов не имеют ответа, а ответ на них знала одна лишь мама. Жизнь уже никогда не была прежней, и Конни очень отдалилась от Джой и Розы, хоть девочки и были очень добры к ней тогда.
Никакие молитвы, пышные венки и церковные песнопения на похоронах не могли смягчить горечь утраты. Ей казалось, она попала в кошмарный сон и никак не может проснуться.
«За всю жизнь я так и не оправилась от этой потери, я всегда скучала по тебе. Я не готова была попрощаться с тобой. А когда стала готова, тебя уже не было, я осталась одна…»
Она вспоминает плетеную сумку с кожаными ручками, с этой сумкой они ходили на рынок один раз в неделю, доверху набирали в нее овощей и несли потом вместе, вдвоем.
Конни погрузилась в учебу, как и мечтала мама об этом. Каждый вечер, страшась снова увидеть пустое мамино кресло, она оттягивала минуту, когда надо возвращаться домой. Она стала готовить уроки в библиотеке, ссылаясь на то, что ей мешает гомон пансиона.
Ей сказали быть храброй, собраться с духом, и она собралась. Тогда еще не было принято ходить к психотерапевту, каждый оставался со своим горем один на один, как на войне. Просто прячешь его поглубже. Словно мама уехала далеко-далеко, но все-таки пришлет открытку, как только доберется до места.
Клуб «Оливкое масло» по-прежнему собирался за ужином. Возможно, они находили утешение в этих встречах, но Конни заметила, что старается их избегать. Невилл пытался снова увлечь ее пением. Мисс Кент нажимала с занятиями, подталкивала ее пораньше сдать экзамены и перейти в шестой класс. Конни покорно повиновалась. Уткнуться в книжку – это было значительно легче, чем видеть, что мамы нет. Дверь доктора Фридмана всегда была для нее открыта, но Конни уходила от разговоров. Этим горем она не могла поделиться ни с кем.
И вернуться в лоно Церкви она не могла. Церковь не помогла ей ничем в самом для нее главном.
Некоторым утешением служила музыка – любая. Чем громче, тем лучше. Поп, джаз, любая музыка с резким ритмом – она заглушала всё, все печали. Это был выход. Именно тогда она написала первую версию «Цветов моей любви», но затолкала стихотворение подальше в ящик стола. В голове ее тогда не было никакой музыки, на которую можно было бы положить эти строчки.
Если бы мама осталась жива, всё сложилось бы как-то иначе? Как знать.
Впрочем, конечно, иначе. Она не сидела бы сейчас в аэропорту, ожидая того, кто, возможно, вовсе и не появится…
Глава девятая
Роза
Роза поняла, что эта роль – ее, в ту же минуту, как только раскрыла «Меркьюри» и прочла, что Гримблтонский театр планирует новую постановку «Ромео и Джульетты» на открытой сцене на площади у городской ратуши. На пике популярности была «Вестсайдская история», Роза видела гастроли одной труппы в Манчестере. А тут, по замыслу режиссера, ожидается противостояние стиляг и рокеров.
– Конни, я просто должна играть Джульетту!
Кто ж еще, как не смуглая яркая итальянка, сможет передать всю страсть этой роли? К тому же ей надо набирать опыт, показывать себя и тем самым приближать к себе шанс сыграть главную роль. И никто не посмеет ей в том помешать. Танцевальная школа съедала все время, и она не успела присоединиться к труппе Молодежного театра, но в «Меркьюри» говорится, что этот конкурс – открытый.