Речь Хора, естественно, не остановила, да и не имела целью остановить Муссолини. 3 октября 1935 г. Италия напала на Эфиопию. В Лондоне в тот же день была получена телеграмма от английского посланника в Аддис‑Абебе, в которой сообщалось, что первые бомбы итальянцы сбросили на здание с медицинским оборудованием и медикаментами, над которым развевался флаг Красного Креста. Лига Наций при активном участии советской делегации приняла решение, устанавливающее нарушение Италией ее обязательств по Уставу Лиги и рекомендовавшее членам Лиги применить к Италии экономические санкции. Иден участвовал в принятии этого решения.
Поскольку до выборов в парламент оставался тогда еще месяц, английское правительство действовало по трем линиям: во‑первых, оно стремилось всячески оттянуть срок вступления в силу объявленных санкций, и в частности препятствовало установлению эмбарго на ввоз нефти в Италию; во‑вторых, сохраняло и развивало возможности для прямых переговоров с Муссолини; в‑третьих, готовило компромисс, который удовлетворил бы итальянский фашизм за счет Эфиопии. Именно для этой цели в конце октября в Париж был послан руководитель эфиопского отдела Форин оффис Морис Петерсон, который вместе с французским коллегой разрабатывал условия компромисса. То была подготовка будущего соглашения Хора ‑ Лаваля. Основная часть работы осуществлялась в Женеве, где активно действовал Иден.
После того как прошли выборы в парламент, поиски мирных путей "умиротворения" итальянского фашизма усилились. Иден провел в министерстве иностранных дел совещание по выработке инструкций Петерсону. Петерсон, ведя в Париже переговоры с Лавалем, время от времени запрашивал указаний из Лондона и получал их от Идена. План, выработанный Петерсоном и его французским коллегой Сен‑Квентином, получил предварительное одобрение английского правительства.
|
|
В начале декабря Сэмюэль Хор, направляясь на отдых в Швейцарию, заехал по пути в Париж и вместе с Лавалем принял этот план, предусматривавший расчленение Эфиопии и фактически передачу ее под контроль Италии.
Но вслед за тем произошли события, не предусмотренные английским кабинетом. Лаваль, старавшийся переусердствовать своих английских партнеров по части налаживания сотрудничества с Муссолини, допускает "утечку" информации, и содержание плана Хора ‑ Лаваля появляется в газетах.
Французский министр хотел лишь застраховаться и лишить английское правительство возможности дать задний ход. Результат, однако, был совсем иной. Международное общественное мнение пришло в возмущение. Только что англичане радовались по поводу твердой позиции своего правительства в отношении итальянской агрессии, менее месяца назад они проголосовали за это правительство на выборах потому, что считали его сторонником Лиги Наций и опорой любой жертвы агрессии, а сейчас они узнали, что это же правительство продает несчастную Эфиопию итальянскому фашизму. Значит, речи английских представителей в Лиге и речи лидеров консерваторов на выборах были гнусным вероломством? Значит, консерваторы надули избирателей, а английское правительство обмануло мировое общественное мнение? Эти вопросы вставали перед каждым англичанином. На консервативных депутатов палаты общин обрушились тысячи возмущенных писем и запросов из их избирательных округов. Не менее глубокое возмущение охватило представителей различных стран в Лиге Наций. Наконец, британские доминионы недвусмысленно выразили свое неудовольствие. Правительство Болдуина оказалось в состоянии кризиса.
|
|
Лидеры консерваторов опасались, что многие консерваторы‑"заднескамеечники" под воздействием возмущения, охватившего их избирательные округа, проголосуют в палате общин против правительства. Это грозило ему отставкой. Болдуин сознавал, что для выступления против правительства "заднескамеечники" нуждаются только в авторитетном лидере. Было два таких потенциальных деятеля ‑ Уинстон Черчилль и Остин Чемберлен. На счастье Болдуина Черчилля не было в те дни в Англии: он‑то уж явно не упустил бы момент и попытался бы свергнуть Болдуина. Чтобы нейтрализовать Остина Чемберлена, Болдуин предупредил его: "Остин, когда Сэм (имеется в виду Хор. ‑ В. Т.) уйдет, я должен буду поговорить с тобой относительно Форин оффис". Эта попытка подкупа Остина Чемберлена оказалась успешной.
Хору (который ухитрился в Швейцарии сильно разбить нос, катаясь на коньках, и сейчас, срочно вызванный в Англию, отлеживался в постели) было предложено уйти в отставку. Его делали козлом отпущения.
19 декабря состоялись бурные дебаты в палате общин. Эттли предложил вотум недоверия правительству и заявил, что речь идет не только о чести Англии, но и о чести премьер‑министра. И здесь вмешался Остин Чемберлен. Он заявил, что, каковы бы ни были расхождения во мнениях у консерваторов относительно тех или иных действий правительства, вызов, брошенный чести премьер‑ министра, должен быть всеми ими единодушно отвергнут. Таким образом, Остин Чемберлен заглотнул подброшенную ему Болдуином приманку и поспешил на выручку правительству, членом которого надеялся не сегодня, так завтра стать. Закончились дебаты принятием резолюции, отвергавшей план Хора ‑ Лаваля и подтверждавшей верность парламента избирательной программе консерваторов.
|
|
На следующий день Болдуин, как и обещал, пригласил Остина Чемберлена для разговора о министерстве иностранных дел. Но как же тот был изумлен, когда премьер объяснил ему, что, поскольку министерство иностранных дел "сломило таких людей, как Хор и Ванситтарт", требуется, чтобы у его главы были "железные нервы ж‑. Нет ничего страшнее для человека, уверял Болдуин собеседника, чем оказаться неспособным выполнять свои обязанности и притом самому не догадываться об этом. Сомнительно, что Остин Чемберлен сможет вынести тяжкий груз обязанностей министра иностранных дел, и потому "никто не поверит, что его назначение может быть более чем временным".
После столь обнадеживающей преамбулы Болдуин спросил, что думает на сей счет сам Чемберлен. Ответом было: "Если таково ваше мнение, то это решает дело".
Остин Чемберлен чувствовал себя нагло обманутым. Тем более бестактным показался ему вопрос Болдуина относительно его мнения о кандидатуре Идена на этот пост. Вместо ответа Чемберлен ехидно поинтересовался, уверен ли Болдуин, что здоровье Идена выдержит такое напряжение.
А Иден в это время ехал поездом из Женевы в Лондон. В Кале, на французском берегу Ла‑Манша, английский консул передал ему просьбу Болдуина немедленно по прибытии в Лондон явиться на Даунинг‑стрит и ни с кем не встречаться до беседы с ним.
Когда Иден явился, Болдуин спросил у него, кого он может порекомендовать на пост министра. Иден назвал Остина Чемберлена ‑ что бы там он ни думал в тот момент про себя, но приличие приходилось соблюдать. Болдуин ответил, что Остин не подходит, он стар. Тогда Иден предложил Галифакса. Болдуин отвел и его ‑ по той причине, что он заседает в палате лордов, а министр иностранных дел должен выступать в палате общин. В конце концов Болдуин объявил Идену: "Выходит так, что это будете вы". Иден признается, что такой оборот не доставил ему удовольствия, ‑ получалось, что этот пост ему предложили как бы потому, что не нашлось никого лучше.
Болдуин сказал лишь часть правды в отношении Галифакса. Дело заключалось в том, что Галифакс был известен как последовательный "умиротворитель". А в этот кризисный час правительству Болдуина нужно было продемонстрировать стране свою мнимую веру в Лигу Наций, в коллективную безопасность, готовность (тоже мнимую) выступить против агрессора. Репутация Идена целиком и полностью отвечала этой цели. Она и обеспечила ему портфель министра иностранных дел.
Лейбористский журнал "Нью стейтсмен" определил это назначение как "рождественский подарок Болдуина народу". Это означало, что Иден является деятелем, который отвечает чаяниям народных масс и в отличие от других будет проводить политику, которую хочет народ. Именно такая реакция на назначение Идена и нужна была правительству, которое стремилось к тому, чтобы общественное мнение поскорее успокоилось после сделки Хора ‑ Лаваля и забыло ее.
Газеты наперебой уверяли своих читателей, что теперь все пойдет по‑другому, по‑новому. "Таймс" утверждала, что "назначение Идена точно отвечает требованиям как общественного мнения, так и дебатов в палате общин и палате лордов... Иначе говоря, желания, четко выраженные в палате общин, приводятся в исполнение. С назначением Идена правительство опять двинется вперед..." Ему вторил официоз консервативной партии "Дейли телеграф": "Сами обстоятельства, из которых возникла несчастным образом вакансия, определили Идена как самый подходящий и обнадеживающий выбор. Он твердый сторонник Лиги Наций... Поэтому его назначение... должно успокоить всех тех, чье доверие к правительству было подорвано Парижским соглашением".
Между тем действительность была очень далека от этих восторгов. И состояла она в том, что за политику правительства, включая сделку за счет Эфиопии, Иден несет ответственность не меньшую, чем любой другой член кабинета. Ныне точно известно, что по вопросу об итало‑эфиопской войне никаких расхождений у Идена с его коллегами по правительству не было. Факты свидетельствуют о том, что он был даже более повинен в происшедшем, чем многие другие члены правительства. Вспомним, как он принимал участие в выработке "компромисса", оформленного соглашением Хора ‑ Лаваля, как организовал в Лиге Наций представление, которое ввело в заблуждение Лигу, мировое общественное мнение и английский народ относительно истинной позиции английского правительства в итальянской агрессии; фальшивые надежды на обуздание агрессора, вызванные таким образом, были взорваны сделкой Хора ‑ Лаваля, следствием чего явилось крайнее ослабление Лиги и были значительно облегчены действия фашистской Италии. Наконец, именно Идеи несет ответственность за телеграмму эфиопскому императору Хайле Селассие (переданную через английского посланника в Аддис‑Абебе), в которой английское правительство требовало, чтобы император принял план Хора ‑ Лаваля. Эта телеграмма была послана в тот момент, когда Иден осуществлял руководство министерством в отсутствие Хора, находившегося в Швейцарии.
Да и сам приход Идена в Форин оффис в качестве его главы отнюдь не означал изменения курса внешней политики Англии, отказа от линии "умиротворения" агрессивных держав. "Когда Иден занял место Хора в качестве министра иностранных дел, ‑ пишет Тэйлор, ‑ план Хора ‑ Лаваля исчез, но в остальном ничего не изменилось... Компромисс все еще носился в воздухе, новая версия того же плана ждала, когда ей будет позволено появиться на свет".
Лига Наций уже никогда больше не смогла оправиться от удара, который ей был нанесен английским и французским правительствами при помощи плана Хора ‑ Лаваля. Она еще заседала некоторое время, лились речи, по вера народов и правительств в Лигу как инструмент мира и безопасности быстро угасла. На этом закончился первый этап политики "умиротворения", принесший Антони Идену пост министра иностранных дел Англии.
Глава III. МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ В ПРАВИТЕЛЬСТВЕ "УМИРОТВОРИТЕЛЕЙ"
Антони Иден стал главой министерства иностранных дел в 38 лет. Весьма редкий случай в английской политической практике, когда столь важный пост поручался такому молодому деятелю. Чувства Идена по этому поводу были противоречивы. Конечно, он был безмерно счастлив, что достиг своей главной цели. В то же время Идеи не мог не понимать, что большая ответственность легла на его плечи в очень трудный момент. Создалась весьма сложная обстановка в области и внутренней и внешней политики Англии.
Правительство было крайне дискредитировано в глазах избирателей. Англичане чувствовали, что консервативные дельцы от политики нагло надули их на последних парламентских выборах. Личный авторитет лидера тори и премьер‑министра Стэнли Болдуина был подорван, ибо он‑то и являлся главным организатором грандиозного обмана. Многие вспоминали, что в 1929 году главным избирательным плакатом консерваторов был плакат с изображением Болдуина и надписью: "Вы знаете, что можете доверять мне". Тогда избиратели не доверились лидеру тори и забаллотировали его партию на выборах. Сейчас среди избирателей открыто выражались сомнения в том, не допустили ли они ошибки в 1935 году, когда вняли заверениям консерваторов и обеспечили им большинство в парламенте.
Международное доверие к английскому правительству также было сильно поколеблено. Совсем недавно 50 стран в Лиге Наций последовали его призыву выступить против итальянской агрессии и прижать агрессора санкциями. А через несколько недель то же самое правительство вступило в позорную сделку с тем же агрессором, показав тем самым, что его заверения о верности принципам Лиги Наций были сплошным лицемерием и ложью! Можно ли положиться на слово этого правительства? Нельзя полагаться, даже опасно полагаться! Как сообщал английский посланник в Белграде, план Хора ‑ Лаваля привел к тому, что "престиж Англии в Югославии упал до нуля".
Отношения с Францией, отнюдь не сердечные и ранее, теперь явно ухудшились. Ведь получилось так, что английское правительство, провалив сделку, заключенную с Лавалем, сильно подвело своего французского партнера.
Крайне осложнились возможности для Англии вмешаться в итало‑эфиопскую войну и наладить "компромисс" к своей выгоде. Поскольку авторитет английского правительства резко упал, Муссолини теперь был менее склонен считаться с мнением Лондона, рассчитывая добиться своих целей и без содействия Англии. Таким образом, английскому "честному маклеру" ничего не удавалось на этом заработать.
Успех Муссолини, ослабление Лиги Наций, крах попыток организации коллективной безопасности, взорванных интригами английского и французского правительств, весьма серьезно укрепляли позиции нацистской Германии и стимулировали агрессивные акции с ее стороны. Трудная задача ‑ руководить внешней политикой Англии в этих условиях.
Но сложность положения Идеи а не исчерпывалась международными затруднениями. В английском кабинете реальная власть обычно принадлежит узкой группе политиков, составляющих так называемый внутренний кабинет. Министр иностранных дел в силу важности своего поста всегда входит в его состав. Однако в случае с Иденом дело обстояло иначе. "Старики" использовали его имя, но к реальной власти не допускали.
Во внутренний кабинет кроме Болдуина входили министр финансов Невиль Чемберлен, министр внутренних дел Джон Саймон и лорд‑Хранитель печати Галифакс. Болдуин благоволил к Идену, но внешней политикой не интересовался и поэтому не мог активно поддержать Идена. Трем остальным не слишком импонировали популярность Идена и его быстрый взлет. К тому же Саймон отлично помнил трения с Иденом в период собственного руководства Форин оффис. Галифакс сам мечтал о портфеле министра иностранных дел и считал, что Идеи "перехватил" у него этот пост. Время от времени он получал от кабинета поручения, связанные с вопросами внешней политики, и во время отсутствия министра присматривал за делами. "Старики" давали возможность Галифаксу приобрести опыт во внешнеполитической сфере на случай, если понадобится преемник Идену. Вообще все члены внутреннего кабинета были уверены, что разбираются в вопросах внешней политики по крайней мере не хуже Идена. В своих воспоминаниях он рассказывает, что обычно многие министры на заседаниях правительства "проявляли инициативу" и принимались составлять дипломатические послания по обсуждавшимся вопросам. Как‑то через год после назначения Иден заявил энергичный протест против такой практики. Его покровитель Болдуин по этому поводу передал ему записку: "Не очень возмущайтесь. Я однажды видел, как Керзон расплакался, когда кабинет принялся исправлять его телеграммы". Едва ли эта аналогия могла послужить Идену утешением...
Внешнеполитическая концепция, которой уже на протяжении ряда лет придерживались правительство и сам Иден, с его приходом на пост министра, естественно, не изменилась. Ее пропагандистское обоснование состояло в том, что Англия в военном отношении слишком слаба, чтобы противостоять агрессивным устремлениям Германии, Италии и Японии, и потому должна идти на крупные уступки, с помощью которых эти страны нужно побудить согласиться на новое урегулирование, призванное заменить версальско‑вашингтонскую систему. Разумеется, в этом новом урегулировании английские интересы должны быть максимально обеспечены и, следовательно, уступки агрессорам должны делаться за счет третьих стран.
Из фальшивой предпосылки, будто у антиагрессивных стран нет достаточных сил, чтобы сдержать агрессию, делался "логический" вывод о необходимости соглашения с агрессорами и уступок им. "Невежественный вздор, ‑ пишет Рандольф Черчилль, ‑ который мололи в это время люди вроде Болдуина, Макдональда, Чемберлена, Хора, Саймона, Галифакса и Идена, а также газета "Таймс", состоял в том, что занятие Англией твердой позиции где бы то ни было автоматически приведет к войне, к которой мы не готовы. Эти широко распространенные разговоры неизбежно докладывались диктаторам и, естественно, поощряли их на новые выступления. Заявление Болдуина, что "санкции, если они будут эффективны, неизбежно приведут к войне", повторялось во всех пораженческих салонах и коридорах. Подобные блюда изо дня в день элегантно сервировались на страницах "Таймс".
Рядовые англичане не заметили, как во время парламентских дебатов по поводу проекта Хора ‑ Лаваля Болдуин не только заявил, что этот проект "абсолютно и целиком мертв и что правительство безусловно не намерено пытаться возродить его", но вслед за этим добавил, что "в последний раз правительству было позволено взять на себя обязательства по коллективной безопасности". Остин Чемберлен тогда же подчеркнул, что нужно продолжать переговоры в поисках компромисса, который был бы лучше того, который придумал Хор. Речь, таким образом, уже тогда шла о продолжении прежней политики "умиротворения".
Между тем антиагрессивные силы в то время были в состоянии обуздать агрессоров. Гарантией этому являлись готовность СССР принять участие в коллективных мерах безопасности и желание многих членов Лиги Наций (ее решение о нападении Италии на Эфиопию убедительно это продемонстрировало) не допустить возникновения новой мировой войны. Наконец, победа над фашистским блоком во второй мировой войне показала неоправданность пораженческих настроений английского правительства в середине 30‑х годов.
Возникает важный вопрос: что думал на этот счет новый министр иностранных дел? Ответ может быть дан совершенно определенный: он был согласен с внешнеполитическим курсом своего правительства. "И пресса, и общественное мнение, ‑ пишет Деннис Бардене, ‑ приветствовали его назначение в надежде, что оно будет означать прекращение старой политики. В действительности это было иллюзией... Иден продолжал действовать как охотно исполняющий свои обязанности слуга правительства, лояльно несущий свою ответственность... п не предпринимающий ничего без самых тщательных консультаций с заинтересованными министрами".
Молодой политик прекрасно понимал, что он сможет оставаться министром иностранных дел только в том случае, если будет преданно служить своей партии. А за годы своей пусть не очень долгой, но весьма насыщенной событиями карьеры он научился это делать и делал с большим удовольствием, тем более что обладал натурой человека, созданного играть вторые роли, претворяя в жизнь чужие планы.
Почти сразу после получения высокого назначения Иден пишет для внутреннего пользования правительства ряд документов, четко выявляющих его политическую линию. "Взвесив все, ‑ резюмировал он, ‑ я высказываюсь за то, чтобы попытаться прийти к соглашению с Германией... Мы обязаны быть готовыми сделать уступки Германии, причем ценные для нее уступки, если мы хотим, чтобы они достигли своей цели. Но эти уступки должны быть предложены как часть окончательного урегулирования, которое включало бы некоторое дальнейшее ограничение вооружений и возвращение Германии в Лигу Наций". Что это, как не классическая программа реализации политики "умиротворения" нацистской Германии? И, вероятно, сам Иден чувствовал это, когда, процитировав в своих воспоминаниях документ, он записал: "К тому времени я от случая к случаю употреблял слово "умиротворение" в речах или записках для Форин оффис". Свидетельство весьма значительное.
Первым актом "умиротворения" агрессоров, осуществленным Иденом па посту министра иностранных дел, было обеспечение невмешательства заинтересованных сторон, когда нацистская Германия осуществляла ремилитаризацию Рейнской области. Все буржуазные историки и даже сам Иден признают, что проводившийся Лондоном и Парижем курс "умиротворения" итальянского фашизма убедил Гитлера, что теперь, в начале 1936 года, настал и его час и он может, не опасаясь противодействия со стороны Англии и Франции, ввести свои войска и ремилитаризировать Рейнскую область. Это означало грубейшее нарушение не только Версальского, но и Локарнского договоров.
По Версальскому мирному договору Германии запрещалось содержать воинские части и строить военные сооружения на территории между Рейном и франко‑бельгийской границей и на 50‑километровой полосе по правому берегу Рейна. Это положение было включено в договор как одна из гарантий безопасности Франции от германского нападения. И действительно, эта мера серьезно улучшала стратегические позиций Франции. А ей приходилось всерьез тревожиться за свою безопасность, ибо фашистская Германия, одержимая жаждой реванша, на 30 млн. человек превосходила Францию по количеству населения и обладала гораздо более мощным военно‑промышленным потенциалом.
7 марта 1936 г. Германия двинула свои войска в Рейнскую зону и вывела их на границу с Францией.
Отдавая себе отчет в том, что если Париж и Лондон встанут на защиту договорных прав (а они должны были это сделать по юридическим мотивам и соображениям элементарного здравого смысла), то Германии придется тут же капитулировать, нацисты бросили правительствам Англии и Франции приманку. Они предложили подписать на 25 лет пакт о ненападении между Германией, Францией и Бельгией, заключить двусторонние пакты о ненападении с восточными соседями Германии (но не с СССР) и пообещали вернуться в Лигу Наций. При этом было подчеркнуто, что рейнская акция имеет и антисоветский аспект, поскольку она осуществлена как бы в ответ на советско‑французский пакт о взаимопомощи.
Акция Германии была неожиданной для мирового общественного мнения, но не для английского правительства. Его посол неоднократно доносил из Берлина, что такая акция готовится. В конце января 1936 года у Идена состоялась примечательная беседа с министром иностранных дел Германии Нейратом, прибывшим в Лондон в составе германской делегации на похороны английского короля Георга V. Даже в изложении Идена, сделанном после войны, беседа выглядит весьма странно. Иден поинтересовался намерениями Германии в отношении положений Локарнского договора (то есть тем самым и в отношении сохранения демилитаризованной Рейнской зоны) и удовлетворился туманными рассуждениями Нейрата об отсутствии спорных проблем между Германией и Францией. Крайне важно то, что английский министр не предупредил немца о заинтересованности Англии в сохранении положений Версаля и Локарно, касающихся Рейнской зоны, и не сказал, что Англия не допустит их нарушения. Такое умолчание, когда опасность нарушения Германией этих положений носилась в воздухе, было равнозначно молчаливому согласию с готовившейся германской акцией.
На следующий день Идена посетил французский министр Фланден и сразу же заговорил о Рейнской зоне. Гго интересовал вопрос, какова будет позиция Англии, тлп Германия введет туда войска. Иден отказался дать о гнет на этот резонный вопрос. Хотя Англия вместе с Италией была гарантом Локарно и, следовательно, должна была обеспечивать статус‑кво на Рейне, он заявил, что положение в Рейнской зоне относится "прежде всего к компетенции французского правительствах‑.
Поскольку французский МИД ставил этот вопрос и перед английским послом в Париже Клерком, Иден дал ему твердое указание ничего не говорить французам о возможной английской позиции. Стало ясно, что английское правительство заранее умывает руки.
И уж совсем недвусмысленно позиция английского правительства была сформулирована Иденом в записке членам кабинета от 14 февраля: "Было бы предпочтительнее для Англии и Франции заранее вступить в переговоры с германским правительством о сдаче на определенных условиях наших прав в этой зоне, пока такая сдача все еще представляет ценность как предмет торга".
Обсудив создавшуюся ситуацию, Болдуин и Иден решили, что Лондон не поддержит никакой французской военной акции против Германии. То, что это уже было нарушением Англией ее обязательств по Локарнскому соглашению, не заботило ответственных собеседников. А когда встал вопрос об англо‑французских штабных переговорах, Болдуин предупредил Идена, что они не нравятся консервативным членам парламента: "Ребята не хотят их*.
Английское правительство, парламент, печать прилагали немалые усилия, чтобы оправдать в глазах широких масс страны агрессивные действия Германии, изображая их вполне обоснованными и справедливыми. "В конце концов, ‑ восклицал лорд Лотиан, ‑ немцы идут на свой задний двор". Известный обозреватель‑международник, член парламента Гарольд Никольсон записал по этому поводу в своем дневнике: "Со всех сторон только и слышишь выражение симпатий к Германии".
Пресса подыгрывала Гитлеру, рекламируя сделанные им предложения таким образом, что читатель должен был воспринять их как серьезное стремление нацистского фюрера укрепить будущий мир. Журнал "Спектейтор" писал: "Важно начать переговоры по позитивным предложениям Гитлера". А "Таймс" утверждала, что ремилитаризация Рейнской зоны дает правительствам шанс перестроить международные отношения в Европе заново.
"Шанс для перестройки" открыто связывался с антисоветской политикой. "В мирных предложениях Гитлера, ‑ замечал "Спектейтор", ‑ нет ничего несовместимого с концепцией, что Германия желает мира на Западе с целью обрести свободу действий на Востоке". Консервативный депутат палаты общин Роберт Бутби высказался еще более ясно, поставив все точки над "и". Люди, выступающие за безграничные уступки Германии, заявил он, питают надежду, что "придет день, когда мы добьемся, что немцы и русские будут воевать друг против друга".
Морально‑политическая поддержка действий Германии сопровождалась в английской прессе антифранцузской пропагандой. Вероятно, это делалось потому, что акция Гитлера больше всего затрагивала безопасность Франции, и ее правительство ожидало выполнения Лондоном своих обязательств по Версальскому и Локарнскому договорам. Подрыв стратегических позиций Франции являлся живым уроком английским правящим кругам, и они реагировали на него злобным раздражением по адресу Франции. Была и другая причина вспышки франкофобии в Англии. "На протяжении нескольких лет, ‑ пишет Иден, ‑ ряд моих коллег выражали недовольство по поводу того, что наши тесные отношения с Францией помешали нам достигнуть взаимопонимания с Германией*. Короче говоря, английское правительство не прочь было пойти на крупные уступки нацизму за счет интересов Франции.
А Франция в эти дни имела право заявить: "Мы двигаем свои войска в Рейнскую область" ‑ и потребовать, чтобы Англия последовала ее примеру. Таково было прямое обязательство Англии по Локарнским соглашениям. В Лондоне очень боялись, как бы не возникла такая ситуация. Там опасались не военного поражения Франции ‑ ее армия в то время без большого труда могла бы выбить нацистские части с берегов Рейна. Английские правящие круги страшило то, что крах рейиской авантюры может подорвать фашистский режим в Германии, привести к его падению и приходу к власти левых сил.
Гарольд Никольсон, хорошо знавший настроения в парламенте и правительстве, размышляя об этом в своем дневнике, записал, что, если бы Англия и Франция решили выбить силой гитлеровцев из Рейнской зоны, они, конечно, выиграли бы и вступили в Берлин. "Но что хорошего произойдет? ‑ вопрошал он. ‑ Это только означало бы коммунизм в Германии". Поэтому Никольсон считал, что у Англии был только один выход: "проглотить это унижение наилучшим образом и приготовиться к тому, что мы станем посмешищем для Европы".
7 марта немецкий посол в Лондоне Геш вручил Идену меморандум в связи с вводом войск в Рейнскую зону. Была суббота. Премьер‑министр отправился накануне в свою загородную резиденцию Чекере, километрах в 60 от Лондона. По принятой в Англии традиции все, кто может, покидают Лондон на уикенд и возвращаются только в понедельник. Правительственная деятельность на два дня почти прекращается. Из этой традиции возникла многократная гитлеровская практика предпринимать свои акции в субботу, чтобы на два дня задержать ответные меры.