И все-таки безжизненность Устюрта только кажущаяся. Особенно это заметно на самих чинках. Тут множество промоин, щелей, осыпей, карнизов и уступов. Все это создает укрытия любых размеров. Много тени, что особенно ценно. Кое-где подсачиваются грунтовые воды, горькие на вкус. Поэтому птиц здесь заметно больше, чем на равнине, и по количеству и по разнообразию видов.
Крупные белобрюхие и черные стрижи режут со свистом горячий дневной воздух. По краям обрыва лавируют элегантные луни, чтобы видеть местность и над урезом и по склону. Самцы у этих ястребиных сизые, даже голубоватые, концы крыльев темные. Отсюда пошло выражение «седой как лунь». Кстати, название английского истребителя вертикального взлета «Харриер» тоже переводится как «лунь».
Забавно наблюдать, как лунь-самец кормит подругу, сидящую на гнезде. У луней, как и у многих хищных птиц, самки заметно крупнее самцов. В гнездовой период такой диморфизм дает определенные преимущества. Легкий, подвижный самец быстрее в полете, лучше охотится, зато крупная и массивная самка, сидящая на гнезде, способна дать более достойный отпор пернатому или четвероногому агрессору. Впрочем, гнездо защищают оба родителя, а когда птенцы подрастают, то рассиживаться особенно некогда. И мать, и отец еле успевают подтаскивать «авоськи» с продуктами.
Но пока в гнезде лежат яйца, самка их надолго не оставляет. Вот показался кормилец. Глубоко черпает воздух крыльями, чего-то несет — должно быть песчанку придавил. Гнездо на самом краю уступа — присесть негде. Самка срывается навстречу. Два-три плавных захода и изумительный по слаженности маневр. Как в зеркальном отражении две птицы — самец «заваливается» на правое крыло, рядом летящая самка на левое, самец бросает тушку «из рук в руки», луниха ловит. По двум расходящимся кривым птицы отдаляются друг от друга. Дозаправка в воздухе или фигурное катание...
Прошмыгнуло три ворона — мрачная компания. Пустынный ворон мельче нашего и цвета не такого интенсивно черного, побурее. Мелькают какие-то соколки, на высоте завис крупный падальщик. Наверное, черный гриф или стервятник, далеко — даже в бинокль не разобрать, кто из них.
Под неосторожной ногой сорвался в расщелину серый камень. С карниза, шагах в пяти, снялся филин и тут же, рядом, присел. По размерам — такая же махина, что и лесной, такие же оранжевые глаза-пятаки, только окраска перьев гораздо светлее, совсем песчаная. Как это я его не приметил, совсем же рядом притаился.
Множество звериных троп вьется вдоль подошвы обрыва и над чинком. Их протоптали архары и домашние овцы. Если походить часок, другой, наверняка найдешь остатки горного барана: череп с рогами, кости или обрывок шкуры. Туши, правда, не залеживаются. Основные «добытчики» — волки — не страдают отсутствием аппетита, а уже к требухе пристраиваются стервятники, грифы, вороны... Как их непременно обозвал бы эколог — комменсалы.
Рассказывают, что, когда в окрестностях чинков архаров преследуют волки, архары используют следующую тактику. Табун, убегая, несется прямо к обрыву, а разогнавшись хорошенько — резко сворачивает в сторону. А волки, дескать, распаленные погоней, высунув от жадности язык, так и сыпятся с кручи на дно глубокого ущелья. Мало этого. Такой же прием успешно помогает архарам спастись и от браконьеров, когда те их с фарами ночью гоняют.
Да, на чем мы остановились? На подъеме. «Но-о! Давай, милая!» Натужно кряхтя, преодолевает «козел» крутой подъем. Наконец залезли. Ура!!! Скрежет, дым, остановка — приехали...
Из кабины вылезает экспедиционный шофер Славик. Почему бы нам не познакомиться с личным составом отряда? Замечательный шофер Славик. Годы работы в разнообразных экспедициях с учеными, изыскателями и буровиками, с зоологами, геологами и археологами закалили его характер и придали философический настрой его образу мыслей. Никакая поломка машины не могла застать его врасплох. Он быстро выскакивал из кабины уже с баллонным ключом в одной руке и с монтировкой в другой. Пять минут и точный диагноз готов — опять вкладыш надо менять.
Я много раз замечал, что у «механических» людей, не боящихся бытовой, автомобильной и всякой другой техники, есть в запасе несколько волшебных фраз, которые служат шифром для непосвященных и паролем для своих: «шпонка полетела» или, например, «пассик порвался». А вот уже классика: «искра в баллон ушла» или «в землю». Хотя надо признать, что в баллон звучит гораздо загадочней. Славик знал массу таких идиоматических выражений.
Помимо всего наш шофер был кладезем оптимистических поговорок и прибауток типа: «Это все колеса!» или «Моряки об этом не грустят!» Знал Славик и много песен. В большинстве из них были печальные тексты и задумчивая мелодия.
— Слушай, Славик, — не вынес как-то вокальных изысков доктор биологических наук и руководитель экспедиции (знакомьтесь: заведующий одной очень солидной копытной лабораторией, будем звать его Шеф, или Начальник), — у тебя ничего повеселее в репертуаре нет? Что это за тыква бестолковая или как там ее?
Славик уже совсем хотел было обидеться на слово «репертуар», за неизвестных авторов песни, но передумал и вспомнил другую, как и просили, повеселее: «Не осталось ни спичечки, все сухарики съедены...» Охо-хо, грехи наши тяжкие, лучше заполнить очередную страничку полевого дневника пока ремонт.
Гудят. Поехали. Маршрут на сегодня не окончен. Шеф сел в кабину. На груди бинокль военно-морской, на коленях карта, в руке компас. Ну, не пропадем! Шофер, понятное дело, за руль, остальные в кузов. Остальные — это автор и еще два зоолога. Назовем их Вовик и Саша, чтобы не путать. И была еще аспирантка-стажерка-повариха.
Мы опять едем, и пыль оседает на лицах. Спереди кузов открыт, поперек поставлен ящик с инструментами — это для сиденья. Экспедиционное оборудование свалено сзади, а у борта гремят пять фляг с питьевой водой да двухсотлитровая бочка бензина. Все это накрыто кошмой и закидано спальными мешками. Когда надоедает смотреть вперед и по сторонам, достаточно откинуться и закрыть глаза. Правда, сон в таких условиях не освежает. Температура — +45° С. Просыпаешься опухший, с «квадратной» головой.
Сразу вспомнился очередной дорожный инцидент. В мае, двумя месяцами раньше, мчались мы по асфальтовой дороге от Красноводска на север, к Кизил-Кия, в том же составе. «Быстро» так ехали — около 50 километров в час. Все-таки по асфальту. Вдруг короткое басовитое жужжание, удар — и нас стало на одного меньше. Вову откинуло назад — одни ноги торчат из-за ящиков. Тут же лежал контуженный, но не побежденный виновник разбойного нападения — священный скарабей. Жук размером с грецкий орех и такой же твердый. Этот бомбовоз летел по своим жучиным делам встречным курсом. Не успел катапультироваться... Мы отдали ему воинские почести и выбросили за борт. Потом стали жалеть Вову. Синяк сиял новизной.
Сколько же было таких переездов от одного временного лагеря до другого? И хорошо еще, что кузов сейчас крытый. Мне приходилось ездить в открытых грузовиках. Это сказка!
Шеф поколдовал с планшетом, картой, компасом и решил поделиться с подчиненными сокровенными топографическими познаниями, результатом наблюдений за бегом дневных светил и магнитным склонением маленькой стрелки в коробушечке. Мне все время казалось в этой поездке, что нам очень не хватает астролябии, если верить первоисточнику — сама меряет, было бы что мерить. Шеф славно смотрелся бы с этой штукой. Конечно, астролябия любого украсит, даже доктора биологических наук.
— Товарищи! Я тут поработал с картой и все уточнил. Идем в режиме, прямо по курсу. Километрах в ста — ста пятидесяти, лежит трубопровод Бухара — Урал, это надежный ориентир. Чуть дальше начнутся южные отроги Урала, а за кустами виднеется и берег Северного Ледовитого океана. К западу, налево от вас, стало быть, в двух днях пути Каспийское море. Опять в двух днях пути, но направо — море Аральское. В случае чего — не заплутаем. А нам надо добраться до города Челкар. Это вон туда!
И Начальник показал пальцем куда. Всем полегчало. Всегда становится веселей на душе, когда ты точно знаешь, где сейчас находишься, и кто-то знает, куда тебе надо. Так сколько до Челкара-города на нашем «козле» пилить? Дней пять — семь? Но проходит четверть часа, наш путь преграждает труба, начало и конец которой скрываются в небытие за обоими пределами земного круга.
— Что за черт! Какой-то трубопровод проложили новый. Наш-то, заветный, он ведь далеко, а это чужой! — так говорил Шеф Славику, а тот верил: Какая разница, свой — чужой, ехать все равно надо. Чего в дороге не бывает.
Стоит ли добавлять, что никакого трубо-, нефте- или хотя бы газопровода после за оставшиеся два месяца мы не встречали. Думаю, это была диверсия. Враги зоологической науки, видимо, специально передвинули трубопровод, чтобы сбить нас с маршрута, со следа и с панталыка! Интересно, что и дорога, натолкнувшись на трубу, от удивления тоже разделилась на два русла. Вот и разошлись пути-дороги вдруг...
Когда мотор чуть затихает, то слышатся странные для пустыни шум и крики чаек. Еще четверть часа — впереди берег моря. Что это за наука такая странная — топография и ориентировка на местности по карте? Море, вплоть до окончательного выяснения, голосованием решили звать Аральским. Вопрос открыт до сих пор.
Крутой серпантин выкатил машину на каменистый пляж, три сайгака кинулись бежать сломя голову. Как всегда, казалось, что они как-то суетливо перебирают ногами. Время от времени антилопы подскакивали вверх, делая «смотровые» прыжки. Метров через двести они притормозили и стали наблюдать. Это тоже характерная черта поведения многих копытных — отбежать на определенное расстояние и остановиться. Продолжает ли двигаться потенциальный источник опасности? Вон, вон он катится, и рычит, и воняет противно бензином... И сайгаки скрылись окончательно.
— Ночевка будет здесь. Завтра выходной!
Что может быть приятней таких приказов? Разбить лагерь, когда все в раз и навсегда привычном порядке сложено в машине, занимает не слишком много времени. Уже шумит паяльная лампа под ведром, заварен круто дымный кок-чай (действительно утоляющий жажду лучше черного), растянута армейская шатровая палатка, на «пол» брошена кошма, консервы открыты. Что еще? За день все порядком натряслись, а шофер еще и работал при этом. Да и мы заодно провели маршрутный учет копытных. Есть методы учета диких копытных на открытых пространствах с машины на две или одну сторону. Полоса учета получается до одного километра, а протяженность трансекты легко определить по спидометру.
До темноты есть еще время. Решили два-три часа побродить в окрестностях. Всегда можно увидеть что-нибудь новое, интересное.
Прибрежная полоса шириной 200—300 метров, сначала — галька, потом песок, какая-то небогатая растительность, и вот уже довольно высокие каменистые отвалы — чинк. Сверху уже начинается настоящий Устюрт, а здесь — пляжная «курортная» зона. Берег отлогий, долго тянется мелководье. И волны тихонько шлепают, заглушая шаги. Вода теплая, как парное молоко. Немного душно, но до одури приятно...
Вдоль берега перелетают стаи водоплавающих птиц. Какие-то нырки, наверное красноба́ши, так называют красноносого нырка. Ярко-рыжие огари парами, а вон тянет клин лебедей. Заметили нас и широкой плавной дугой, с набором высоты, облетели мористее: мало ли что? Конец лета, птица уже подбирается в стаи.
Совсем темнеет, и пора бы обратно свернуть, но что это? Что это валяется на песке, море выбросило рыбу? Плавник? Сбор всяческих коллекций: черепов, тушек птиц, гнезд, бабочек, жуков, ракушек — обычное профессиональное заболевание зоологов, как и насморк. Казалось, можно было ожидать обратной реакции, ведь и по работе приходится все время иметь дело с мертвыми животными для «казенной», с позволения сказать, надобности. Не менее загадочно пристрастие многих геологов к сборам минералов для себя.
Так что же это лежит все-таки, не годится ли это в коллекцию юному натуралисту?
Вова шел совсем по воде, а я шагах в тридцати ближе к обрыву, так что к вожделенной добыче он подошел раньше. Это был мертвый волк, задние ноги болтались в воде, хвост мотало прибоем туда-сюда, туда-сюда... Над седой мордой, по-видимому, уже порядком тронутой тлением, кружились могильные мухи. В голове звучали печальные строки на тему «что наша жизнь — разорванная нить, с которой падает нанизанная яшма...» Меланхолический настрой перебил грубый Вова сугубо практической фразой:
— Ну что же, пожалуй, череп следует отпрепарировать! — И своим кедом 42-го размера стал переворачивать труп для осмотра и последующей вивисекции.
Неожиданно, довольно резво для покойника, волк вскакивает и, как мне показалось, пытается откусить коллеге ногу. Тот дико орет: «Ага, пес! Ты живой!» — И вместо того, чтобы мирно порадоваться такому чудесному промыслу Божьему, пытается сдернуть с плеча одностволку двенадцатого калибра «ИЖ-17».
Животное, столь бесцеремонно пробужденное от грез, по всей видимости, не до конца очухавшись, бросает кусать резиновый тапок и несется к спасительным камням. А они — за моей спиной. Как я объяснял потом Вовке, я ничуть не испугался (потому что не успел), а, наоборот, отважно хотел спасти его от покусания свирепой, наверняка бешеной скотины и только поэтому открыл огонь в их сторону из ручного стрелкового оружия образца 1943 года. Без особого, впрочем успеха. Ни в кого не попал, но дыму и треску было много. Оба, Вовик и волк, залегли в складках местности и стали выжидать, ловко маневрируя, когда же у этого снайпера кончатся патроны. Кончились они быстро, поскольку их было всего пять — обойма. Волк решил уйти по-английски, не прощаясь.
Больше за все пятнадцать лет работы в экспедициях мне не удавалось так близко подойти к волку ни разу, чтобы он этого не заметил. Шеф в лагере, конечно же, слышал весь этот салют и уже решил, что на нас напала банда басмачей и всех поубивала.
— Ну, добытчики! Из-за чего была пальба и дикие крики в вечерней тиши?
О чем это он?
— Да, вот, — говорим, — почти совсем уже добыли вредного для народного хозяйства хищника. Если и не добыли, то уж напугали как следует, будет знать!
Взамен мы услышали тираду об умственных способностях его сотрудников, которые не могут отличить волка от дворняжки, и что очень жаль собачку, что мы ей помешали спать, и что собачки — они друзья человека.
Однако мы твердо стояли на своем: бескомпромиссная схватка была с матерым хищником, а не с домашним Шариком. И пусть он, Начальник, сам сходит на место дуэли, раз такой умный. Все легли спать и спали неспокойно до самого утра.
Спозаранку экспертная комиссия пришла на поле боя, сплошь усеянное пыжами, дробью и рваными кедами. Следы на мокром песке были ясные, их еще не все слизали волны шершавыми языками.
Своим размером 9x10 см и рисунком отпечатки подтверждали нашу правоту. Уж Начальник-то на своем веку следов насмотрелся, отличить волка от собаки мог с пол-оборота, хоть по следам, хоть как...
С тех пор прошло много лет. И ясно помнятся — синее море, желтый песок, золотые гильзы на нем и взрытые в беге следы. Вот волчьи, а вот наши рядом. Конец июля — начало августа 1972 года. Жара стала спадать.
Айдере
Почти любой зоолог, который работал в экспедициях в Копет-даге, наверняка бывал в Айдере. И если не в самом Айдере, то уж по крайней мере в долине Сумбара. Места изумительные, не случайно здесь сейчас расположен Сюнт-Хасардагский государственный заповедник. А раньше, до организации заповедника, в 1974 году в ущелье Лидере были угодья лесхоза, выращивающего грецкий орех. Первые несколько километров от устья Айдере, от места ее впадения в Сумбар, к верховьям речки тянутся более-менее ухоженные посадки, потом они сменяются дикими или одичавшими деревьями и зарослями ежевики, шиповника, винограда.
В апреле вся зелень цветет. Речка мелкая с каменистым дном, прозрачная холодная вода. Своими изгибами она касается то одного, то другого края ущелья. Чем ближе к Верхнему Айдере, тем круче подъемы, теснее лощина.
Несмотря на то что это все находится на юго-западной границе Туркмении и сверху над ущельем разлеглась самая настоящая пустыня, здесь внизу всегда прохладно и тень. В кустах возятся лесные сони, в ежевике и шиповнике они чувствуют себя вполне уверенно и защищенно. Сони — это ночные грызуны, размером в треть белки, серовато-зеленые сверху, беленькие со стороны брюшка. Хвост пушистый, а на мордочке выделяются крупные черные глаза, длинные усы и внимательные ушки. Но как раз весной их часто видишь днем. Сони лазают по кустам, ругаются друг с другом, гоняются взапуски и совершенно не подтверждают свое имя.
А сверху, на пустынных участках, зверьки совсем другие. Там днем не побегаешь, все сидят по норам. Только полуденная песчанка крутится около кустиков миндаля, а завидев человека, суматошно кидается в укрытие. Самая красивая из местных видов — персидская песчанка. Полевки тут тоже есть, и тоже другие, чем внизу. Чаще всего попадается крупная, почему-то всегда взъерошенная закаспийская полевка. Защечные мешки у нее всегда набиты едой. Сверху, в пустыне, она не встречается. Здесь доминирует некрупная, в шесть-семь сантиметров длиной, общественная полевка с небольшим аккуратным хвостиком, всегда прилизанная и очень суетливая. Если их несколько штук посадить в одну коробку, то они своей одинаковостью почему-то напоминают пельмени или фрикадельки.
Одна из них, мадам Монпасье, долго жила у нас в лагере. Она очень любила конфеты «Театральные» и, накушавшись, мирно засыпала на ладони в обнимку с фантиком. Потом, испуганно вздрогнув, не украден ли заветный леденец, она просыпалась и, еще не продрав глазки, снова начинала его грызть. Не жизнь — рай! К сожалению, день ото дня мадам становилась все более липкой и сладкой, и нам пришлось расстаться навсегда...
Несмотря на мелководность, в Айдере водились рыбы и даже пресноводные крабы. Не очень большие, как пачка сигарет, зеленоватые. Днем они отсиживались в воде, а ночами бродили, как лунатики, по берегам, что не доводило их до добра. Часто они попадали в ловчие конусы, которые становились вовсе не для них. Собственно говоря, именно так я и узнал, что здесь живут крабы.
В этой поездке мы были всего вдвоем. Мой старший напарник Володя очень вдумчиво изучал все о ежах и о других насекомоядных. И как они бегают, и как они едят. В общем и в частностях Володе было все-все про них интересно знать.
Легко догадаться, что особой взаимностью со стороны объектов исследования он не пользовался. Поэтому ежей приходилось ловить, как это ни печально. Ловить их легче всего с фарой и ночью. Ходить по тропинкам в долине, по дорогам и освещать обочины. В удачную ночь можно собрать два — четыре зверька. Постепенно ежей становилось все меньше и маршруты удлинялись, а скоро и просто необходимое количество Володя насобирал.
В одну из ночей мы с ним особенно долго ходили вдоль Сумбара и к полночи нашли только одного ежа. Сели перекурить посреди дороги. А Кара-Калинский район Красноводской области, как известно, является пограничным. Сумбар течет вдоль иранских рубежей, хотя и на отдалении. И вот тихой безлунной ночью в пограничной зоне притаились два человека в полувоенной форме и брюках-галифе. Володя очень любит ходить в экспедициях в обмотках и солдатских ботинках. Сумки-планшетки, патронташ, ружье, плюс ко всем несчастьям — лица мы «надели» тоже не праздничные — щетина и неумытость одна. В общем, все знают, как обычно выглядит столичный ученый в «поле». У одного из нас на боку аккумулятор, а к шляпе прилеплена фара.
Глянули на часы — дело к двум, пора и в лагерь. Вдруг по дороге, сияя фарами, катит пограничный «козлик» А тут Вова и я сидим в пыли дорожной! Что ты будешь делать! Из «козлика» выскакивают два бойца и капитан.
— Руки вверх, сидеть, кто такие, не шевелиться, брось ружье?!
Ясное дело, куда уж тут шевелиться.
— Что вы делаете тут в такой час, в таком месте, в такое время? Не двигаться!
Но Володю, кандидата биологических наук, очень трудно озадачить неожиданными вопросами. К тому же он с детства помнил, что всегда лучше говорить правду. Он честно и сказал:
— Мы тут ежей ловим.
Давненько не видал, чтобы человек так быстро грустнел, как этот капитан. Потому что он сразу же понял — ордена или хотя бы медали за таких не дадут. Медаль дается тому, кто смело ловит диверсантов и шпионов вражеских. Для того, чтобы граница на замке была. А тут, оказывается, сидят два не вражеских, а вполне отечественных сумасшедших.
Чтобы и читатели не присоединились к аналогичному мнению, может быть, стоит объяснить, что именно здесь, на Сумбаре, водятся ежи, которых нет, например, под Москвой. И именно так, ночью с фарой их удобнее всего ловить, этих проклятых уникальных ежей.
Грустные пограничники сели в машину, так и не осмотрев документов, не допросив пойманного ежа. Осторожно объехали сидящих (боялись, что мы их покусаем) и скрылись вдали.
А с ежиками пришлось маяться еще неоднократно. Как-то раз (но уже не в этот заезд) везли шесть штук в Москву. Рассадили по трое в брезентовые мешки и отправились в ашхабадский аэропорт. Обозвали их ручной кладью и — ведь не станешь в багаж животных отдавать — взяли в салон самолета. На полдороге, где-то над Баку, ежики прогрызли мешки и разбежались по салону. Качало довольно прилично, а колобки были крупные и колючие...
Сначала их заметил чей-то ребенок:
— Мама! Смотри — ежик!
— Что ты, Севочка, какой ежик в самолете? Спи.
Не тут-то было. Потом на совершенно беззащитную зверушку кто-то решил наступить босиком. Хорошо не сел. И как-то сразу обнаружилось, что диких животных полно, что все пассажиры окружены, что это наверняка дикобразы, а иглы у них ядовитые.
Многие летали на самолетах, поэтому несложно представить в лицах, как пассажиры одного салона, все шестьдесят человек, одновременно и дружно начнут радостно ловить шесть ежиков, которые этого не хотят. Чего только не приходится терпеть по «казенной» надобности ученым и особенно животным!
В Москве я как-то зашел в лабораторию к Володе. На столе разложено много разных предметов: блюдце с тушью, листы белого ватмана, пинцеты, ведро с водой, клетки с землеройками-куторами и еще что-то блестящее...
— Что это Вы делаете, коллега Володя?
— Моторика и кинематика движения насекомоядных, коллега Миша, — еще очень мало исследованная область биологической науки. Вот ее я изучаю.
Ну, может, не совсем так сказал, это примерный смысл. Скорее всего ответил попроще: «Отстань. Сядь на стул и не мешай». Потом Володя ловким движением подхватил за шиворот землероечку-бурозубочку и прямо с размаху сунул мордой и лапками в черную тушь. Землероечка истерично верещала, что она полезный зверек и уничтожает насекомых — вредителей сельского хозяйства. Но Володю это не останавливало, и он продолжал ее извозюкивать до полной черноты, приговаривая в усы: «Это для науки, для науки!» Он отжал тушь и поставил землеройку на белоснежный ватман. — Ну, беги!
После пробежки оставалась следовая дорожка. На самом краю стола, когда свобода казалась уже близкой, Вова снова ловко хватал животину и начинал ополаскивать в ведре с водой.
Полученная дорожка точно фиксировала последовательность перешага. Из ящика доставалась пока еще чистая с белым брюшком очередная жертва. Предыдущий объект исследований сох в соседнем ящике, стуча зубами от сырости и обиды.
Несмотря на кажущуюся простоту, такой способ давал предельно четкую информацию о характере движения, причем без применения кино- или фотоаппаратуры, что всегда связано с дополнительными трудностями. А тут — всех делов-то: поймать, довезти, не уморить зверей по дороге, придумать метод, выполнить — и все. Начать и кончить.
Шатуны
С этим медведем дядя Петя намучился. Такой черт настырный попался. Только уйдешь из избушки, а он — тут как тут. Уже и снежок третью неделю лежит, неглубокий, правда, но все-таки пора бы Лохматому угомониться, залечь на боковую. Но нет. Как только дядя Петя появился на участке, буквально через несколько дней стал и Лохматый похаживать. Может быть, сухари чует? Как бы там ни было, зверь становился все наглее, пробовал подцепить когтями дверь, отваливал упор, которым притыкают дверь перед уходом в лес.
Говорят, что двери в зимовье надо обязательно делать открывающимися наружу, тогда, мол, зверь не войдет. Потому что Лохматый — он без смекалки. Давит себе на дверь снаружи внутрь, а там — косяк! Вот она, где хитрость. А на себя за ручку, за скобу потянуть, это он нипочем не сообразит... Еще как сообразит. Не сразу, может быть, но разберется. Конечно, если доски набраны плотно, да скобы внешней нет, да колом хорошо припереть, тогда еще ничего.
Но этот медведь попался упорный, что ни день — процарапывал понемногу над порожком, а ведь силы у лошака — не занимать стать. Сожрет двухнедельный запас продуктов и не поморщится.
Подумал маленько дядя Петя и решил Лохматого пугануть для начала. Ружьишко к печной трубе утром тряпицей примотал стволом вверх, зарядил. Из патрона дробь выкатил, конечно. Чего зря потолок крошить? Бечевочку пристроил к курку, да тихохонько из зимовья и вышел, а хвостик между дверными досками продернул, к приколу подвязал. А сам ушел на маршрут, очень довольный выдумкой, весело напевая: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождался!»
Только маленько отошел, вспомнил, что наблюдатель соседнего кордона обещался сегодня-завтра забежать. Ну да ладно. Если и подойдет, так к вечеру.
Егерь за порог, а медведь дорогой уже тут. В кустах, что ли, дожидался? Крадется, хочется сухарика. Да и дырку вчера расковырял неплохую, удобную. Сегодня уже точно дверь оттопырю, думает про себя. Все ближе, все ближе минута блаженства.
Зимовье кругом обтоптал, вроде тихо. Только ключ за деревьями гремит, перекат не схватило еще, вот и плещет. Где-то на соседней сопке вскрикнула кукша: изюбря заметила или каборожку, или идет кто? Вон и большеклювая ворона разоралась:
— Как, как?
«Да никак пока... Ну, чего там этот затейник двуногий сегодня намудрил-нагородил? Долго чего-то копается, все не выходил, а есть хочется уже со вчера. И позавчера тоже есть хотел: Что за жизнь!» — Бубнил так-то себе под нос Мохнатый, покрутил лобастой башкой и начал шуровать. Умудрился свалить кол, да так, что насторожка не сработала. Подцепил дверку под низом, открыл, глянул — харчи лежат. Протиснулся вовнутрь — все ж не барские хоромы. Стал пристраиваться. Задом к печке, мордой к нарам: на нары котомку-то дядя Петя кинул.
То ли ногой зацепил, когда возился, то ли неловко как повернулся, уж не скажу, только бечевку-сторожок дернул. А ружьишко хоть и старое, но стреляет браво эдак.
Дорогой читатель! Вот пришли вы, скажем, в обеденный перерыв в столовую покушать. Рабочий полдень. Дело хорошее, чего же не покушать? Отстояли у раздачи с подносом, насобирали всякого-разного вкусного (в казенных столовых всегда вкусное готовят, как я замечал неоднократно). Ну, Бог с ним, со вкусом. В общем, полный поднос тарелок и компот. Подплываете к кассе оплачивать. А тут человек, стоящий в очереди, которому вы ничего плохого не сделали, совершенно ни за что, просто так и без предупреждения, то есть внезапно, начинает стрелять у вас за спиной во все стороны из двухстволки 12-го калибра. Приятного аппетита!
У медведя также настроение пропало совершенно и очень быстро. Он вообще забыл, зачем он, собственно, зашел в этот гостеприимный дом, и где вход-выход — тоже забыл. В какой позиции стоял, так прямо с низкого старта и стал выходить сквозь стену, через угол сруба. И вышел очень стремительно, а потом с ревом умчался вниз по распадку. Как еще себе об лесину башку не расколол?
Дядя Петя по-прежнему в хорошем настроении возвращается вечерком в избушку. Спускается с сопки. Все устроилось, думает, Лохматого пуганул. Сейчас чайку, да на бок минуток на шестьсот. А ни то, приемник послушать, радиостанцию «Тихий океан» — передачи для моряков. Опять же, японская нация песни часто крутит, жалостно поют так, только слов не разобрать...
Что же это делается, держите меня трое, а то и четверо! Пес кудлатый, вот надо же — все зимовье разворотил, да еще и печь как уделал, обормот дикой... Ну, напугал называется. Что же теперь, в снегу ночевать? Как один сруб-то соберешь? Вот как бывает...
Лохматый — зверь серьезный, с ним не побалуешь. В другую зиму дядя Петя на соседнем зимовье с Петровичем жил, на Чернобородовском кордоне. По ключу так называется. Там избушка хорошая, ладная такая, к двери маленький придел, крыльцо — не крыльцо, скорее навес-сени, обшитые горбылем, чтобы дверь не так сильно снег заметал. Дров можно небольшой запасец положить, лыжи поставить или ведро, если в избе мешает. Удобная избушка, ее лесники еще тамбовской называют! Лет десять назад в заповеднике бич один работал из Тамбова, знатный плотник, вот он избу и ставил. Щелей нет, все плотно подогнано, аккуратно, сухо. Пол настелил ровнехонький, а ведь доски-то топором тесал. Эту избушку тамбовской и прозвали. А сам мужик уехал из заповедника, не показалось ему чего-то.
Так часто бывает. Ходишь по просеке — чистая, широкая, затески хоть и старые, а сделаны удобно — видны издалека. Ровно протянута — что твой проспект. Все местные называют — Петряевская просека. Кто ее делал — Петрович, или Петров какой, иди Петр — никто давно не помнит. Может, и умер он уже два раза, а просека Петряевская стоит.