В результате этого и других действий Комитета Коуп направил свою атаку в газете Herald и против Джона Уэсли Пауэлла, директора Геологического комитета США. Марш и Пауэлл тесно сотрудничали 14 лет, 10 из них – когда Пауэлл занимал пост директора этой организации. Коуп в резких выражениях заявил, что Пауэлл не сдержал обещание выделить средства, которые позволили бы Коупу опубликовать его новую крупную работу, продолжающую Vertebrata, которую Комитет поддерживал и которая получила всемирную известность. (На самом деле для издания следующего тома, содержащего множество сложных иллюстраций, потребовалось бы небольшое состояние.)
Кроме того, Пауэлл настаивал, – по наущению Марша? – чтобы Коуп передал свою коллекцию окаменелостей государству, прежде чем Комитет выделит средства для публикации. Коуп заявлял, что приобрел окаменелости на собственные деньги. Он также обвинил Пауэлла в том, что тот использует свое положение в личных интересах, например принимает на работу родственников.
По сути, спор Коупа с Пауэллом завязался из‑за денег. А от Марша он жаждал крови. Одно из самых серьезных обвинений, которые против него выдвинул Коуп, касалось плагиата, причем он предоставил письменные свидетельства уволенных сотрудников Марша, что очень многими, если не всеми своими научными достижениями тот обязан своим работникам. Это было явное преувеличение, и тем не менее Коуп смог в печати подтвердить данное обвинение. Уиллистон, который ушел от Марша в 1885 году, откровенно высказывал свои жалобы в письменном виде, в том числе и в письме к Коупу, где заявлял, что многие публикации Марша были «либо работой, либо настоящими идеями его помощников»{221}.
|
|
Заполучив это письмо в качестве трофея своей направленной против Марша кампании, Коуп быстро передал его в Herald. Но к этому времени Уиллистон, вероятно, еще раз взвесил плюсы и минусы своих слишком откровенных жалоб и в следующем выпуске газеты выразил сожаление по этому поводу, говоря, что письма Коупу были личными и никогда не должны были появиться в печати. Позже Коуп назвал его трусом за то, что тот не отстаивает свои взгляды.
Интриги и закулисные игры сами по себе были настоящим шоу. Среди других людей, которых Коуп заполучил в качестве сторонников, был Джордж Баур. Хотя к нему Марш был более щедр, чем ко многим другим работникам, Баур считал, что заслуживает большего, в том числе и звания профессора. Однако Марш не оказал ему никакой поддержки, и его чувства по этому поводу хорошо известны.
При этом Баур не только оставался на службе у Марша, когда появились эти статьи в Herald, но и был ему должен, потому что занял у него деньги, которые еще не успел отдать. Поэтому он отправил записку Маршу, который передал копию в газету, где говорилось: «Я никогда не давал разрешения каким‑либо образом использовать свое имя в нападках на вас [Марша] или вашу работу»{222}. Коуп в прессе возразил», что Марш угрозами заставил Баура отправить эту записку, а сам Баур уволился вскоре после появления этой серии статей.
Марш, конечно же, нашел собственных сторонников. Например, Джордж Берд Гриннелл, его студент, которого он позже взял к себе на работу, оставался его ярым приверженцем. Не имеет значения, что Гриннелл общался с Маршем преимущественно в поле, где тот проявлял свои лучшие качества.
|
|
Так развивались события. Наверное, Марш лишь навредил себе, когда, погрузившись в написание ответов, называл некоторых из своих обвинителей «маленькими людьми с большими головами»{223}.
Последняя статья, вышедшая 26 января 1890 года, содержала длинное письмо Отто Майера, немца, который работал на Марша с 1884 по 1886 год. Майер выдвинул ряд резких обвинений против методов работы Марша. В финальной части письма и в качестве подходящей развязки для серии статей в Herald он отмечал: «Я полагаю, что все истинные ученые больше уважают маленького человека с большой головой, чем большого человека с маленькой головой»{224}.
Но и это был не конец. Гдавная буря закончилась, однако раскаты грома еще были слышны. Новый игрок, отказавшийся выйти на ринг во время основных событий, – это Джон Белл Хатчер, хотя Коуп уже упоминал его среди других недовольных сотрудников Марша. Хатчер, сделавший для Марша несколько знаменательных находок, в том числе и необычного трицератопса, как раз в то время находился в экспедиции. Хотя он действительно жаловался на задержки с оплатой во время раскопок, тем не менее оставался в команде Марша и, наконец, в 1891 году получил разрешение опубликовать работу по палеонтологии под: своим собственным именем – и это после статей в Heraldl Он ушел со службы у Марша лишь в 1892 году, после того как практически прекратилось финансирование со стороны Геологического комитета, и блестяще начал самостоятельную карьеру.
Позже, говоря об одном из утверждений Марша, он пи‑ сал в своей работе (1903 год) с сухой иронией: «За три с половиной дня полевых работ он, похоже, находил достаточно времени для «тщательного изучения» геологических пластов цератопсовой долины и отслеживания их на «800 миль вдоль восточного склона Скалистых гор», а также для того, чтобы провести множество других научных наблюдений»{225}.
|
|
Развязка
Из‑за этой вражды Марш принимал на себя намного больше обязанностей, чем мог выполнить, и в результате так и не сумел закончить рукопись (на основе собственных наблюдений или благодаря работе других) хотя бы одной из тех внушительных монографий, которые он надеялся создать. Кроме того, после его смерти в 1899 году другим исследователям пришлось заново изучать материал об окаменелостях, которые Марш знал очень хорошо, поскольку сами они не обладали его знаниями.
Коуп, несомненно, не стал бы рисковать своими средствам и на неприбыльных горнодобывающих предприятиях, если бы не враждовал с Маршем. Он умер в 1897 году. По сравнению с Маршем его последние дни прошли безрадостно. В период финансовых трудностей он был вынужден продать дом и поселиться в своем музее. Один из биографов, Арл Ленхэм, пишет, что Коуп «провел последние;дни своей болезни на кушетке в окружении груд костей… Шесть человек тихо сидели вокруг его гроба на квакерских похоронах, среди окаменелостей, а по комнате без устали ползала домашняя черепаха»{226}.
Вражда привела и к другим прискорбным последствиям. Джозеф Лейди, первый и очень важный исследователь в этой сфере, тоже побывал на месте одних раскопок, которые проводил Марш в 1872 году. Настоящее воплощение робкого профессора, он, казалось, не представлял никакой угрозы для Марша и его команды, поэтому они и не опасались его визита так, как это было в случае с Коупом. Но Лейди испытывал такое отвращение к грязным махинациям и вражде, что вскоре после своего визита просто оставил занятия палеонтологией и обратился к другим исследованиям.
В последующем выпуске газеты Herald от 14 января говорилось: «Как среди ирландских кошек, если драка продлится еще немного, то от участников мало что останется»{227}. К счастью, ни один из соперников не погиб в битве. Обвинения против Марша были явно преувеличены; научные названия, которые он предложил, по‑прежнему используются по отношению к четырем из шести подотрядов динозавров, известных на сегодняшний день. Возможно, он был первым влиятельным сторонником теории эволюции на Американском континенте, а также составил эволюционную шкалу окаменелых останков лошади, которая наглядно (хотя, как выяснилось позже, не без погрешностей) демонстрировала ход эволюции. Даже Хатчер, который отмечал склонность Марша преувеличивать собственное участие, превозносил его в других своих публикациях и как человека, и как теоретика.
Были и другие счастливые последствия. Возможно, это противостояние послужило уроком тем, кто последовал по стопам Марша и Коупа в палеонтологических исследованиях. Таким образом, новое поколение ученых работало без вражды. В экспедицию, организованную Музеем Карнеги после того, как прежняя группа решила прекратить раскопки в крупном карьере в штате Юта, приехали другие рабочие. Теперь эта территория является частью Национального заповедника «Динозавры», где останки динозавров показаны в своем естественном виде. Сегодня, если та или иная группа исследователей обнаруживает многообещающую залежь, другие не будут пытаться вмешиваться в ее работу. Что еще лучше, сотрудничество стало считаться приемлемым. В еще одной экспедиции, которую финансировало Управление Тихоокеанской железной дороги, совместно работали представители нескольких крупных исследовательских групп.
А самое счастливое следствие вражды – то, что первые исследования двух ученых заложили прочное основание для будущих работ. Результаты конкуренции оказались более чем поразительными, особенно если учесть, насколько примитивными были методы раскопок и поиска. В течение 10 лет только команда Марта отправляла в лабораторию в Ныо‑Хейвене не менее тонны окаменелостей в неделю! Коуп находил другие залежи, не менее богатые, и отправлял множество образцов для своей коллекции в Филадельфии.
Находки, сообщения о них и их демонстрация в виде полных скелетов в музеях вызвали огромную любовь людей к этим удивительным и разнообразным существам. Эдвин Колберт говорил: «За последнее 20‑летие XIX века динозавры ожили»{228}. Сравните высказывание Колберта с тем, что появилось в 1855 году в журнале Blackwood’s Edinburgh Magazine, где неизвестный автор отмечал, как «мы боимся названия Музея и дрожим при виде этих коллекций»{229}. Новые открытия побуждали богачей поддерживать все более дорогие экспедиции, которым нужно было добывать все более недоступные образцы.
Но не только динозавры вызывали восторг в мире палеонтологии. В самом первом карьере в Комо Блафф была обнаружена крохотная челюсть млекопитающего юрского периода, которое оказалось древнейшим млекопитающим, найденным в Северной Америке. Внезапно все осознали, что даже здесь, в стране динозавров, небольшие окаменелости могут оказаться такими же значительными, как и крупные кости. Ведь история млекопитающих, несомненно, важна так же, как и история динозавров.
Возможно, не будет большим преувеличением сказать, что современная широкомасштабная поддержка науки выросла из вражды между Коупом и Маршем. Покойный Карл Саган, один из величайших популяризаторов науки, в своем интервью сказал: «Значительная часть средств для науки приходит от общественности… Если мы, ученые, заинтересуем людей наукой, то вполне сможем приобрести еще больше сторонников»{230}.
Поговорим о заинтересованности в период между 1877‑м и концом 1890‑х годов. Коуп, Марш и команды, которые они отправляли на раскопки, изучили, охарактеризовали и назвали почти 130. новых видов динозавров, в том числе грозного тиранозавра, чудовищного брахиозавра и гротескного трицератопса.
Теперь, 100 лет спустя, интерес к ним не только не угас, а, скорее, разгорается с новой силой. Новые охотники за окаменелостями по‑прежнему делают открытия, а огромные запасы уже собранных находок сегодня изучаются в свете новых точек зрения и современных теорий об эволюции животных, особенно динозавров.
Например, слово динозавр долгое время, означало «древний, неуклюжий, вымирающий». Теперь ситуация меняется, потому что динозавры сегодня считаются более приспособленными, а может быть, и более быстрыми, чем современные млекопитающие.
Но если они были такими, то почему вымерли? Установление причин их вымирания стало отдельной наукой, и в этих исследованиях задействованы многие другие дисциплины.
Кроме того, были усовершенствованы методы обнаружения образцов. Во время одной из экспедиций ученые из Лос‑Аламоса использовали звуковые волны, радар, высокочувствительные химические тесты и даже ночные поиски с применением ультрафиолета{231}. У современных палеонтологов имеются намного более эффективные инструменты, они используют вертолеты и другие передовые виды транспорта для перевозки образцов из диких и труднодоступных мест.
И все же истоки многих впечатляющих экспозиций динозавров во всем мире можно найти в противостоянии Коупа и Марша, которые подчас прилагали нечеловеческие усилия для борьбы. Некоторые их теоретические заключения тоже сыграли важную роль. Например, правило Коупа стало стандартным принципом палеонтологии, с тех пор как он ввел его более века назад. Правило гласит, что все живые существа, от грибка до кита, со временем увеличиваются в размерах. Однако новейшие исследования свидетельствуют, что хотя для некоторых видов это, несомненно, правда, но подтверждается далеко не во всех случаях. Марша это порадовало бы.
ГЛАВА 8.
Вегенер против всех
Континентальный дрейф
В начале XX века Альфред Вегенер, молодой немецкий ученый, выдвинул теорию континентального дрейфа. Основная идея такова: в далеком прошлом все континенты на Земле были частью огромного материка, который он назвал Пангеей, а те материки, которые мы видим сегодня, откололись от него около 200 миллионов лет назад и, как гигантские айсберги, величественно плывут по поверхности планеты.
Сегодня эта идея ни у кого не вызывает сомнений, более того, она лежит в основе всей современной науки о Земле. Но когда Вегенер впервые высказал ее, последовавшая реакция была не только негативной, но и настолько сильной, что многие, кто мог бы склониться на его сторону, в страхе отшатнулись от ученого, чтобы не навредить своей карьере. В течение 50 лет ученые но обе стороны Атлантики презрительно отмахивались от редких сторонников этой теории, но особенно усердствовали в этом исследователи из США. В критических отзывах часто звучали такие слова, как нелепая, архаичная, серьезное заблуждение, вольность и даже опасная.
Причин отвергать и идею, и ее автора было много, причем некоторые из них довольно показательны. Отчасти это можно объяснить связью, хотя и отдаленной, этой теории с идеей катастрофизма, которая к тому времени уже утратила свою популярность. Сегодня мы знаем, что в истории Земли наблюдались элементы как катастрофизма[21], так и униформизма. Значит, лорд Кельвин интуитивно верно выступил в защиту катастрофизма, а Томас Генри Гексли, со стороны геологов, имел все основания поддерживать идею униформизма.
Частично же такая реакция была вызвана тем, что Вегенер – астроном и метеоролог – показался геологам чужаком. Действительно, континентальный дрейф не входил в сферу его основных интересов. Его собственный свекор, уважаемый метеоролог, стал одним из первых критиков Вегенера и пытался убедить его не выходить за пределы своей компетенции.
Реакция была настолько сильной, что редкие сторонники Вегенера на первых порах не раз упоминали имя Галилея. Например, в 1926 году ученый из Гарварда Реджинальд А. Дейли опубликовал книгу под названием Our Mobile Earth, где на титульной странице стояли слова E pur su Muove («И все‑таки она вертится», лат.), которые, по преданию, Галилей пробормотал после своего унизительного отречения.
Хотя сходство с Галилеем довольно явное, но в истории Вегенера намного больше общего с Дарвином. Более того, вся суть как раз и заключается в удивительных параллелях между этими двумя ситуациями.
Очевидное сходство
Альфред Вегенер (1880–1930), как и Дарвин, родился и вырос в благополучной семье. Под влиянием мечты исследовать северную Гренландию, он развивал выносливость во время долгих прогулок, катания на коньках и лыжах, походов в горы. Активный, здоровый и смелый, он принимал участие в нескольких дерзких авантюрах, в том числе (вместе с братом Куртом) летал на воздушном шаре более 52 часов. Этот полет оказался рекордным и был чрезвычайно рискованным, если учесть примитивное оборудование, которое существовало в то время.
Как Дарвин, так и Вегенер в юности участвовали в долгих и трудных экспедициях и активно собирали материал – Дарвин преимущественно во время пятилетнего путешествия на корабле «Бигль», а Вегенер – в ходе нескольких продолжительных зимовок в Гренландии. В 1913 году экспедиция Вегенера оказалась в опасности из‑за схода ледника, когда крупная трещина прошла очень близко от лагеря. Переход длился два месяца, и завершить его удалось с огромным трудом.
Подобно Дарвину, Вегенер специализировался в той области, которая была мало связана с самым известным его достижением. Дарвин изучал медицину и теологию, а также провел одни из первых геологических исследований. Вегенер получил докторскую степень по астрономии и стал практикующим метеорологом. Вернувшись домой после первой экспедиции в Гренландию (1906–1908), он читал лекции по астрономии и метеорологии в Университете Марбурга в Германии. Говорят, он был хорошим и популярным лектором.
Храбрый и сильный в юности, он в то же время был и очень миролюбивым человеком. Именно поэтому военная служба во время Первой мировой войны оказалась для Вегенера столь сложной. К тому же, как и Дарвин, он завершил свою главную работу в разгар болезни. Дважды раненый, он больше не мог воевать, поэтому был переведен на полную занятость в военную метеорологическую службу. Хотя впервые Вегенер высказал идею континентального дрейфа в своей статье и лекции в 1912 году (до Первой мировой войны), прославился он благодари книге, которую написал во время войны (опубликована в Германии в 1915 году). Это значит, что он каким‑то об» разом смог создать объемную, сенсационную книгу, пока находился на лечении, а затем заканчивал войну военным метеорологом.
Примечательно, что книга называлась «Происхождение материков и океанов»{232}. Как и Дарвин, он использовал в названии слово происхождение и, по сути, работал с понятиями эволюции.
В обоих случаях основная мысль прослеживается во многих отрывках. «Эта книга, – писал Вегенер во введении, – адресована в равной мере геодезистам, геофизикам, геологам, палеонтологам, зоогеографам, фитогеографам[22]и палеоклиматологам. Ее цель – не только объяснить исследователям в этих областях суть и значение теории континентального дрейфа в сфере их деятельности но и в первую очередь рассказать им, как данная теории связана с другими областями знания»{233}.
Другими словами, подобно Дарвину, он собрал воедино данные из самых разных отраслей. Именно поэтому Вегенеру и его малочисленным сторонникам пришлось столкнуться с различными оппонентами, каждый из которых воспринимал его как выскочку, вмешивающегося в чужие дела. Например, в то время большинство геологов по‑прежнему придерживались идеи об остывающей сжимающейся Земле, поэтому они считали, что охлаждение и сжатие – это единственно возможное объяснение разнообразных явлений, в том числе и образования гор. Эти ученые полагали, что Земля, как гниющий сморщенный помидор, создает на своей поверхности возвышенности и равнины. Вегенер указывал на открытие радия и утверждал, что теория остывающей Земли уже устарела, поэтому он и предложил вместо нее собственную идею, по которой континенты, в далеком прошлом начавшие медленное движение, намного лучше объясняют причины появления горных цепей.
И тем не менее он, как и Дарвин, признавал наличие в своей теории слабых мест, поэтому тоже выпустил несколько изданий своей книги, каждое из которых было основательно пересмотрено в свете новой информации и полученной критики. В четвертом, исправленном издании книги Вегенер (1929) писал: «Несмотря на все мои усилия, в данной книге обнаружится множество пробелов, причем весьма серьезных»{234}.
Подобно Дарвину, он не первым пришел к мысли о континентальном дрейфе. В широком смысле такая идея несколько раз уже высказывалась в скрытой форме. Вегенер писал: «Я обнаружил множество точек соприкосновения между своими взглядами и утверждениями более ранних авторов». Один из тех, кого он упоминает, – X, Уэттстайн, который в 1880 году «написал книгу, где (помимо многих глупостей) можно найти и мысль о крупном горизонтальном перемещении континентов… Однако Уэттстайн… считал океаны утонувшими материками и высказывал фантастические точки зрения, которые мы здесь опустим»{235}.
Идеальное совпадение континентов по форме было очевидным, и заметили его еще в XVI веке, когда появились первые достаточно точные карты Нового Света. Фрэнсис Бэкон первым отметил такое совпадение контуров в своем великом труде «Новый Органон» в 1620 году. Правда, он говорил только о схожести очертаний Южной Америки и Африки. В 1994 году профессор из Бард‑колледжа Джеймс Ромм проследил идею о континентальном дрейфе вплоть до голландского картографа по имени Абрахам Ортелиус. По словам Ромма, Ортелиус высказал такую идею в 1596 году{236}.
Но именно Вегенер придал этой идее осмысленность и развил на ее основе теорию, которую нельзя было не заметить. Как и в случае с Дарвином, «Происхождение» Вегенера оказалось в центре внимания. В результате появилась теория не только сенсационная, но и настолько всеобъемлющая, что мало кто из его оппонентов отваживался нападать на нее в целом, Поэтому они делили ее на составные части в зависимости, конечно же, от собственных интересов и представляемых дисциплин.
Детали, детали
На теорию в деталях действительно можно было наброситься, поскольку в то время о Земле было известно куда меньше, чем сегодня. Глубина океана, покрывающего целых 70% земной поверхности, оставалась тайной за семью печатями. Сонар, глубоководное бурение и многие другие современные технологии были вопросом будущего, поэтому территория намного ниже материковой суши была такой же неведомой, как и дно океана. В результате Вегенеру пришлось строить догадки о множестве деталей. Но он чувствовал, что главное – это общее следствие его идеи.
Сегодня нас поражает смелость гипотезы, которая не только объясняла происхождение гор и океанов, но и давала ответ на множество загадок, возникших перед всем и специалистами, упомянутыми Вегенером во введении к своей книге. Среди этих загадок была необъяснимая схожесть по обеим сторонам огромных океанов – схожесть в скальных образованиях, а также среди живущих и вымерших организмов. Еще один секрет – распределение климатических поясов в прошлом, отличавшееся от современного, о чем свидетельствуют, например, остатки ледника в Африке или тропические виды далеко на севере и на юге.
Однако во времена Вегенера зоогеограф, изучающий сходство живых организмов в Африке и Южной Америке, никогда не заметил бы странное совпадение в скальных образованиях, которое заинтересовало бы геолога. Вегенер, чужак, смог взглянуть на проблему со стороны и увидеть лес, пока специалисты замечали там только деревья. И все же, как и в случае с теорией эволюции, эта идея сначала привлекла всеобщее внимание, а затем надолго исчезла из виду, и только в середине столетия к ней снова проснулся интерес, когда новые факты начали подтверждать основательность и красоту гипотезы Вегенера.
Механизм
Еще одно поразительное сходство между двумя случаями – это тот факт, что Вегенер, как и Дарвин, не смог предложить удовлетворительный механизм действия своей теории. Как вы помните, у Дарвина не хватало генетических аспектов естественного отбора, которые были обнаружены лишь недавно.
Хотя Вегенер знал, что прав и что все указывает в нужном направлении, он тоже не смог описать подходящий механизм – в его случае для величественного сдвига континентов. Какой двигатель мог бы привести в движение целые материки?
Лучшее, что он смог предложить, – это два варианта. Первый получил название Polflucht, центробежной силы, которая возникает вследствие вращения Земли и вызывает перемещение материков по направлению к экватору. Второй вариант, который касается вторичного перемещения, Вегенер относил на счет некоего приливного торможения из‑за воздействия силы притяжения Солнца и Луны.
Он подозревал, что этих сил недостаточно, чтобы сдвинуть с места материки и сформировать горы, но считал, что они могут все же оказать подобное воздействие, если будут влиять в течение длительного времени. Лучшего предположения у Вегенера не было. Скромный и рассудительный, он признавал: «Ньютон для теории дрейфа еще не появился»{237}.
Этот слабый момент оказался сильным оружием в руках критиков. Гарольд Джефрис, влиятельная книга которого The Earth, Its Origin, History and Physical Constitution («Земля, ее происхождение, история и физическое строение», 1924) заложила прочную математическую основу геофизики, провел определенные вычисления и доказал, что центробежные силы и приливное торможение составляют лишь одну миллионную часть той силы, которая требуется для перемещения континентов и формирования гор. Кроме того, он сформулировал сложную количественную теорию охлаждения и дифференциального сжатия, согласно которой, как утверждал Джефрис, как раз и возникали необходимые силы. Логика в духе лорда Кельвина была неопровержима и успешно затмила теорию дрейфа на несколько десятилетий.
Наконец, как и Дарвин, Вегенер не мог доказать свою теорию. Масштабные теории, подобные эволюционной или континентального дрейфа, по своей природе труднодоказуемы. Любую геологическую теорию крайне сложно проверить в лабораторных условиях, и даже полевые наблюдения затруднены, поскольку требуют больших затрат времени и пространства. В результате Вегенер мог представить только косвенные доказательства.
Вегенер думал, что нашел кое‑что конкретное, когда сравнил исторические наблюдения за долготой Гренландии с теми, что были сделаны в его дни. К сожалению, эти показатели не подходили для объяснения вопроса, что легко доказали его критики.
Отличия
Но никакая аналогия не бывает идеальной, поэтому и между Дарвином и Вегенером есть свои поразительные различия. Одно из самых важных связано со временем и подготовкой. Впервые Вегенер заметил удивительное сходство контуров континентов в 1903 году и сказал об этом своему однокурснику‑астроному. То, что случилось потом, лучше всего объяснят его собственные слова, написанные несколькими годами позже.
Первое понимание континентального дрейфа… пришло ко мне еще в 1910 году, когда я рассматривал карту мира и был буквально поражен прямым соответствием береговой линии по обеим сторонам Атлантического океана. Сначала я не обратил внимания на эту идею, потому что посчитал ее невероятной. Осенью 1911 года я совершенно случайно наткнулся на обзорный доклад, из которого впервые узнал, что существуют палеонтологические доказательства существования в прошлом сухопутного моста между Бразилией и Африкой. В результате я провел поверхностное изучение соответствующих исследований в геологии и палеонтологии, и это сразу же оказало такое мощное воздействие, что убежденность в фундаментальной обоснованности такой идеи прочно укрепилась у меня в голове.{238}
Впервые он изложил свою гипотезу в двух выступлениях в январе 1912 года, всего через четыре месяца после изучения тех исследований. Но даже если, придерживаясь хронологии, мы подождем до выхода в свет «Происхождения» Вегенера, то временные рамки между моментом открытия и его публикацией охватывают всего пять лет, намного меньше 20 лет, которые потребовались Дарвину для создания своего шедевра. Кроме того, хотя сравнительно поверхностное знакомство Вегенера с различными областями знания, использованными в его работе, возможно, позволило ему быстрее увидеть слабые стороны этих исследований, это означало также и то, что он готовился представить свою идею, не подозревая об ожидающей его буре, – и опять лишь отдаленное сходство со всеми страхами и колебаниями Дарвина.
Еще одно отличие состоит в том, что атака на Вегенера не была связана с религией. Отсутствие религиозного подтекста, возможно, объясняет, почему теория континентального дрейфа сегодня считается если и не идеальной, но все же достоверной картиной эволюции Земли, а теорию эволюции Дарвина по‑прежнему называют неправдоподобной, по крайней мере фундаменталисты.