В подводных пещерах есть жажда,
есть любовь, есть экстаз.
Они тяжелы, как раковины,
но ты можешь удержать их в ладонях,..
Джордж Сеферис, «Книга упражнений»
Он заколебался, но потом сжал мою ладонь и помог мне подняться.
— Со мной разоришься. Я могу выпить море пива. — Он улыбнулся, демонстрируя отсутствие двух зубов.
Мы направились к ближайшему заведению — вывеска над дверью гласила «У Духов». Я все еще потирал ноющую скулу, испытывая еще большую благодарность к скромному Фуджи, который дал мне такой мудрый совет. «Никогда не подозревал, что существует такой удивительный способ заводить друзей», — думал я.
И все-таки это мне удалось. Мы потягивали пиво, и Пивное Брюхо, которого, как оказалось, зовут Кимо, мне все больше нравился, и он, как оказалось, ответил мне взаимной симпатией. Когда у меня кончились деньги, остальные ребята понемногу разошлись, но Кимо продолжал сидеть за столиком и даже предложил выпить еще по бутылочке за свой счет.
— О, спасибо, Кимо, но я уже заполнен пивом до отказа. Послушай, — осенило меня, — ты не знаешь, где я могу одолжить лодку? — Я сам не понимал, почему мне в голову пришла эта идея, но позволил вопросу вырваться наружу.
К моему удивлению, Кимо, который до этого осоловело пялился на выбор напитков в баре, лениво потягивая пиво, неожиданно оживился. Его щеки порозовели, и он восторженно воскликнул, возбужденный, как первоклассник:
— Хочешь покататься на лодке? У меня есть лодка! Да я лучший моряк в городе!
Пошатываясь, мы в обнимку выбрались из пивной, а уже через полчаса трезвели под свежим морским бризом, преодолевая небольшое волнение океана на лодке Кимо.
—Я знаю одно место —клюет отлично! Любишь рыбалку?
|
|
Разумеется, вопрос оказался риторическим, как если бы он спросил меня, люблю ли я дышать. Я не в силах был ответить отказом.
— Не рыбачил уже целую вечность, —дипломатично ответил я.
К счастью, оказалось, что у него только одна удочка, так что Кимо занялся рыбалкой и погрузился в свой собственный мир, а я, довольный тем, что у меня есть компания, перегнулся через борт и принялся вглядываться в глубину.
Волнение прекратилось, и вода была гладкой, как зеркало, и прозрачной, как горный хрусталь. Я увидел стайки рыб, скользящих под лодкой, и мне стало интересно, на что это было бы похоже, если бы...
Без малейших сознательных усилий с моей стороны—возможно, секрет именно в этом и заключался — я обнаружил себя плывущим среди рыб. Вот на что это похоже — на полет! Рыбы ощущают море, как мы — воздух. Я испытал необычное чувство мастерства плавания: легкое намерение позволяло мне то лететь, словно торпеда, то мгновенно останавливаться и висеть в расслабленной неподвижности.
В расслабленной, но не дремлющей неподвижности! Я всегда был начеку. Здесь смерть могла прийти с любой стороны. Вдруг я увидел внизу огромную тень, и окружающие меня мелкие рыбки мгновенно рассыпались во всех направлениях. Море было миром непрерывного движения и размножения.
рождения и смерти, но, несмотря на эту подвижность» — царством красоты и покоя...
Я поднял голову, когда Кимо задумчиво сказал:
— Знаешь, Дэн, эта лодка и этот океан похожи на мою жизнь...
Я почувствовал, что он хочет поделиться со мной чем-то очень личным, и внимательно слушал его.
|
|
— Иногда она такая спокойная... вот как сейчас. Но иногда бывают штормы. Их нельзя удержать — можно только держаться на плаву, ворочать парусами, привязывать все веревками. Зато когда переживешь бурю — становишься сильнее... Понимаешь?
— Понимаю, Кимо. Моя жизнь тоже очень похожа на это.
— Правда?
— Конечно. Думаю, у каждого человека случаются такие штормы, — сказал я.
— А ты мужик нормальный. Раньше я так не думал, — усмехнулся он,—но теперь вижу, что ошибался.
— Ты тоже парень что надо, — улыбнулся я и при этом не кривил душой. После того, что я увидел в глубинах океана, Кимо казался мне каким-то другим.
Он, похоже, собирался сказать что-то еще, но колебался. Потом его нервы не выдержали, и он признался:
— Когда-нибудь я закончу школу и найду себе хорошую работу. И научусь правильно говорить, как ты, например.
Он замолчал. Судя по всему, ему хотелось услышать мое мнение.
— Ну, — сказал я, — любой, кто понимает море так же хорошо, как ты... Думаю, такой человек способен добиться всего, чего угодно, если по-настоящему захочет.
— Ты действительно так считаешь? — Его лицо расцвело от смущения.
— Конечно.
Он замолчал, погрузившись в раздумья и глядя на поплавок, поэтому я снова привалился к борту и продолжил созерцать прозрачные глубины океана. Через несколько минут Кимо решительно отложил удочку и поднял парус:
— Хочу показать тебе одно место.
Меняя галсы, он ловко направил лодку к югу, и вскоре впереди показался риф, вершина которого едва возвышалась над поверхностью моря.
Кимо спустил парус, разделся, прыгнул в воду и поплыл. Он напомнил мне тюленя, неуклюжего на суше, но совершенно свободно двигающегося в море. Отфыркиваясь, он вынырнул у борта, подтянулся, схватил плавательную маску, показал мне на очки для плавания и крикнул:
|
|
— Давай, вылезай!
— С удовольствием! — с энтузиазмом заявил я.
Я был вспотевшим и грязным, поэтому мысль о купании была восхитительной. Я сбросил сандалии, носки и шорты, надел и пристроил на глазах очки и последовал за Кимо. Он плавно скользил в прозрачной воде, направляясь прямо к прекрасному, острому, как бритва, коралловому рифу, гребень которого проходил метрах в трех от поверхности.
Кимо проплыл еще метров двадцать, потом остановился и, мягко покачиваясь на волнах, подождал, пока я не догоню его. Я плавал не очень хорошо, и к тому времени, когда добрался до него, уже чувствовал усталость. Когда он сказал: «Ныряем!», я заколебался, сомневаясь в своих силах.
— Подожди! — сказал я, задыхаясь и сожалея, что проводил так мало времени в бассейне колледжа. — А что там, внизу?
Кимо, чувствующий себя, в буквальном смысле слова, как рыба в воде, никак не мог понять, что меня смущает. Но, увидев на моем лице беспокойство, он растянулся на спине, как выдра, и объяснил:
— Там пещера. Никто не знает, кроме меня. Я хочу показать ее тебе.
— Но ведь это под водой. Чем же мы будем дышать?
— Конечно, нужно сделать глубокий вдох. Но потом, когда мы проплывем через туннель и окажемся в пещере, там будет воздух. — Он с восторгом поделился своим открытием.
Его восхищение не прибавило мне уверенности.
— А сколько нужно будет не дышать? — начал я, но он резко перевернулся и камнем нырнул вниз. Я видел, как он погружается все ниже и ниже в мерцающую глубину.
— Кимо! — закричал я. — Он длинный, этот туннель?
Конечно, он уже не мог меня слышать. Для принятия решения у меня были считанные мгновения. Последовать за ним или вернуться назад, в лодку? Последнее было безопаснее и, скорее всего, мудрее. Но во мне опять проснулся тот внутренний голос, который я слышал так часто: «Давай, сделай это!»
— Все, все, молчи! — взмолился я, сделал несколько частых и глубоких вдохов, погрузился в глубину и поспешил за Кимо.
Очки сидели плотно, и оказалось, что плыть под водой намного легче, чем удерживаться на поверхности. Все-таки регулярные дыхательные упражнения, которыми я занимался в прошлом, и даже те редкие, которые выполнял ежедневно, помогли мне. Я мог удерживать дыхание дольше, чем обычные люди, однако никогда не пытался упражняться в этом при погружениях на пятиметровую глубину, после которых необходимо было проплыть сквозь туннель неизвестной длины.
Все вокруг было окутано призрачным рассеянным светом. Уши неприятно заложило от давления воды. Я зажал пальцами нос, сглотнул, а потом неистово ринулся вниз, стараясь не упустить из виду Кимо и полностью сосредоточившись на пещере, в которой будет воздух. Я увидел, как Кимо скользнул в большую дыру, зияющую в рифе, и нацелился на нее.
К моему отчаянию, туннель быстро сузился, и мне приходилось внимательно следить за острыми краями кораллов. В голове возник образ мурены, и я с опаской следил за многочисленными темными пятнами в стенах туннеля. Легкие начали требовать воздуха, но туннель оказался длинным, и я еще не видел его конца. Теперь он стал еще уже. Я осознал, что уже не могу развернуться, и испытал приступ паники. Мои легкие уже сокращались, и я изо всех сил стискивал зубы.
Наконец мелькающие впереди ноги Кимо исчезли вверху, и как раз в тот момент, когда мои губы готовы были разомкнуться и втянуть несущую смерть соленую воду, туннель резко повернул вверх, моя голова оказалась в прохладном воздухе подводного грота, и я начал судорожно хватать ртом воздух, захлебываясь им и кашляя.
Мое настроение значительно улучшилось. Все еще задыхаясь, я растянулся на каменном выступе, Оставаясь наполовину в воде.
— Ну, как тебе местечко? — гордо поинтересовался Кимо.
— Угу, — только и смог произнести я. Я пришел в себя и начал разглядывать лиловые, зеленые и голубые кораллы, окрашенные в настолько невероятные оттенки, словно были плодом фантазии голливудского декоратора. Потом я осознал нечто странное: сквозь единственное отверстие в своде пещеры пробивался тонкий луч света, но ведь весь риф скрывался под водой! Как же здесь могло быть отверстие?
— Видишь свет? — спросил Кимо. — Эта дыра закрыта чем-то вроде стекла. Свет пропускает, а воду — нет.
— Но как?..
— Давным-давно здесь жили ома, японские ныряльщики. Думаю, они нашли эту пещеру и вставили туда стекло, — пояснил он.
Я кивнул, но все еще был озадачен:
— Ну а как здесь появился воздух?
— Он сюда попадает несколько раз в год, во время сильных отливов. Иногда даже просачивается на поверхность. Я так и нашел эту пещеру — увидел пузырьки воздуха, поднимающиеся из дыры.
Я уже чувствовал себя вполне нормально, уселся на камне и насладился тем восторгом, который вызывала эта таинственная пещера, скрытая от всего мира. Мы с Кимо перемигивались, как мальчишки, играющие в заговорщиков в секретном домике на деревьях.
— Интересно, бывал ли здесь кто-то еще? — спросил я.
— Вряд ли. Только эти ама и я. — Кимо пожал плечами. После этого мы молчали, с благоговением рассматривая кораллы и впитывая энергию подводного грота, по стенам которого причудливо мелькал преломленный толщей воды солнечный свет.
Кимо улегся на спину и смотрел на своды пещеры. Я, осторожно придерживаясь за острые края, двигался вдоль стен, рассматривая кораллы вблизи. Кроме них, в этом подводном колоколе буйно росли морские водоросли. Именно они придавали пещере сверхъестественный зеленоватый оттенок.
Я развернулся, чтобы направиться назад, но моя рука соскользнула, и я инстинктивно вцепился в какую-то щель на уровне плеча. Я устоял на ногах, но мои пальцы наткнулись в этом углублении на что-то вроде камня. Я вынул его и с восторгом понял, что на моей ладони лежит крошечная статуэтка, хотя ее форма были искажена облепившими ее ракушками и водорослями.
— Ты только посмотри! — восхищенно воскликнул я. Он подошел ко мне и смотрел на фигурку с не меньшим удивлением.
— Похоже на скульптурку.
— Держи, — я вложил ее ему в руку. Мне не хотелось расставаться с ней, но он был хозяином этого места и всего, что в нем хранилось.
Он повертел ее в руках. Похоже, она ему очень понравилась, но у него тоже был свой кодекс правил:
— Нет. Ты ее нашел, значит, она твоя. Оставь на память. Я с благодарностью кивнул.
— Спасибо, что показал мне это чудо, Кимо.
— Только никому не говори, ладно?
— Унесу секрет с собой в могилу, — улыбнулся я, пряча статуэтку в плавках. — Не волнуйся, никто не узнает.
Дорога назад тоже стала испытанием, но не таким трудным, как первое: я уже знал длину туннеля, к тому же у меня было достаточно времени, чтобы, не торопясь, сделать хороший глубокий вдох.
Когда мы вернулись на берег, начало темнеть. Кимо настоял на том, чтобы я переночевал у него. Я познакомился с тремя его сестрами и четырьмя братьями, с двумя из которых, впрочем, уже доводилось встречаться на улице. Все они кивали мне, стараясь скрыть свое любопытство, и быстро проходили через гостиную, где расположились мы с Кимо. Он предложил мне пива — я согласился — и какую-то траву с едким запахом, которую он назвал «Мауи-Мозго дробилка». От «травки» я решительно отказался. Мы разговаривали до глубокой ночи, я начал понимать, насколько похожими могут быть души двух человеческих существ, совершенно разных на первый взгляд.
Перед тем как Кимо устроился на своей кровати, а я — на куче одеял, уютно разбросанных на полу, он поделился со мной еще одним откровением: всю свою жизнь он чувствовал себя непохожим на других людей, «будто с другой планеты, понимаешь?».
— У меня такое чувство, что мне нужно что-то такое сделать в жизни, только вот не знаю, что именно... — печально добавил он.
—— Может быть, для начала закончить школу? — спросил я. — А потом пересечь все моря и океаны.
— Да, — мечтательно повторил он, закрывая глаза, — все моря и океаны!..
Погружаясь в сон, я вспоминал весь этот невероятный день, который начался на вершине горы, а закончился в подводной пещере. Я вновь задумался об украшенной ракушками фигурке, которая сейчас покоилась в моем кармане. Завтра нужно будет получше ее рассмотреть.
Утром я попрощался с Кимо, вышел из его дома и вернулся на дорогу, ведущую через джунгли Молокаи к долине Пелекуну. У меня возникло ощущение, что «сокровище», о котором говорила Мама Чиа, состоит из множества крошечных кусочков, которые нужно собрать в разных местах и которые вместе составят единую мозаику. Я чувствовал, что если буду бдительным и открытым, если последую за зовом моего сердца, то найду остальные фрагменты этого сокровища, где бы они ни скрывались Идогда меня подвозили фермеры, но большую часть времени я шел пешком по обочине шоссе, а потом свернул на лесную тропу. Я думал о Кимо и о других людях, с которыми меня сводила жизнь. Вспоминая свое видение в огне костра, я размышлял об их жизненном предназначении, о той широкой картине, в которую складываются человеческие судьбы. Когда-нибудь я найду средства, которые позволят мне помочь им найти и понять это предназначение. Я был настолько уверен в этом, насколько вообще мог быть в чем-то уверен.
После наступления темноты я оказался в каком-то странном месте. Мне показалось, что я заблудился, и на меня нахлынула внезапная усталость. Не желая бродить по лесу кругами, я решил поспать прямо здесь до самого утра, а потом продолжить свое путешествие. Я лег на сухие листья и легко уснул, хотя во мне и возникло легкое беспокойство по поводу такого быстрого погружения в сон, смутное чувство, подсказывающее, что мне не стоит спать здесь. Однако эти ощущения были очень слабыми, и я списал все на усталость.
Ночью мне приснился странный и темный, но захватывающий и страстный эротический сон. Мне явился суккуб, опасная, но невыносимо соблазнительная женщина-соблазнительница, которая любила меня... до смерти. На ней была прозрачная голубая накидка, через которую просвечивала мраморно-белая кожа...
Я проснулся, вспомнил, где нахожусь, но леденящее чувство ужаса не исчезало, и, ощущая присутствие демона, я огляделся по сторонам и увидел среди деревьев женскую фигуру, завернутую в слабо светящуюся голубоватую ткань, которая неслышно летела ко мне по воздуху. Я еще раз посмотрел по сторонам и понял, что оказался на кладбище, в непомеченных могилах которого бились неуспокоившиеся души.
Волосы дыбом встали у меня на голове. Базовое Я кричало: «Беги отсюда! Быстра!»
Стройный и холодный призрак приближался, и я почувствовал, что страх и соблазн были единственными силами, которыми она пользовалась. Но я уже преодолел их однажды. Я вернулся из ада и рая, и теперь ни ужас, ни обольщение не имели надо мной власти.
— Ничего не выйдет! — твердо сказал я привидению. — Я не стану твоей добычей.
Я заставил себя подняться и медленно, не оглядываясь, покинул это жуткое место, зная, что призрак следует за мной почти вплотную.
В какой-то момент я почувствовал, что он бросил свои попытки и исчез, но я продолжал решительно идти по лесу остаток ночи. Теперь меня подгоняло иное чувство — возрастающее беспокойство, ощущение того, что я упустил нечто важное. Его значение ускользало от моего осознания, как забытое слово, которое крутится на языке.
Я вспомнил слова из загадки Мамы Чиа: «Что вверху, то и внизу». Что бы это все-таки могло значить?
Я побывал в «выси», когда ночевал в горах. Я был внизу, в городе, и даже на «дне», в глубинах моря. И они были подобны друг другу. Что вверху, то и внизу. Не очень похоже на первый взгляд, но все же одинаково — потому что, где бы я ни оказывался, я был здесь. Сокровище крылось не в каком-то из этих мест, оно было во всем. Мама Чиа уже рассказывала мне ответ на эту загадку: оно внутри меня, в моем собственном сердце.
Это было гораздо больше, чем интеллектуальное понимание. Осознание этой истины пришло ко мне как переполняющая сила, экстатическое просветление. На какое-то мгновение я перестал осознавать свое тело. Я рухнул на колени на мокрую от росы траву. Я нашел сокровище, раскрыл важнейшую тайну мира. Во мне бурлили потоки энергии. Мне хотелось смеяться, плакать, танцевать и летать!
Но в следующий миг экстаз сменился внезапным и отчетливым чувством потери. И я понял, не зная почему, что Мама Чиа умирает.
— Нет! — крикнул я окружающим меня деревьям. — Нет! Не сейчас! Дождитесь меня, пожалуйста!
Я вскочил на ноги и помчался навстречу рассвету.
Глава 22
ЖИТЬ ДО САМОЙ СМЕРТИ
Учителя становятся мостами,
по которым ученики могут перейти пропасть.
После этого учителя уходят с радостью,
зная, что в мире будут возникать все новые мосты.
Никое Казандзакис
Не знаю, как долго я бежал по лесу, карабкался по скалам, спотыкался, падал, обдирал ладони и колени, вскакивал и снова бежал. Весь в грязи, измученный, покрытый засохшими пятнами крови и синяками, мокрый от пота и ливня, я в последний раз споткнулся и рухнул на нижнюю ступеньку хижины Мамы Чиа спустя примерно два часа после рассвета.
Я поднял голову—из дома вышли Фуджи, Мицу, Джозеф и Сара, и Джозеф помог мне встать на ноги и войти. Мама Чиа лежала на усыпанной цветами постели, ее лицо было спокойным и умиротворенным.
Когда я на негнущихся ногах двинулся к ней, Джозеф отпустил меня, и все они остались стоять в дверях. Я опустился на колени, моя голова поникла, а по щекам потоком полились слезы. Я приложил лоб к ее руке, такой холодной, леденяще холодной...
Я не мог говорить и погладил ее по щеке, мысленно прощаясь и вознося небесам беззвучную молитву. Рядом со мной присела Мицу, тихо успокаивающая плачущую Сачи. Сара держала на руках спящего Сократуса, безмятежного в своем невинном непонимании происшедшего.
Джозеф стоял прямо, его глубокие глаза были черными от горя, но он продолжал ласково утешать безутешную Сару.
В долине царила печальная тишина, даже птицы умолкли. Из жизни ушел очень особенный человек,.и вся природа пребывала в скорбящем молчании.
На подоконник опустился Рэдберд, повертел головой во всей стороны и увидел Маму Чиа. У птиц есть свой крик горя, и мы услышали его, когда апапан опустился ей на грудь и издал этот особый, пронзительный звук. Он еще раз в отчаянии посмотрел на всех нас и мягко вылетел в окно, словно освободившаяся от бренного тела душа.
Я вышел наружу и вдохнул теплый влажный воздух, который принес ветер с востока. Солнце было уже высоко в небе. Рядом со мной появился Джозеф.
— Она умерла спокойно, без боли, — тихо сказал он. — Мицу нашла ее всего час назад. Дэн, мы знали, что тебя здесь нет. Как ты узнал?
Я пристально посмотрел на него, и он нашел ответ в моем взгляде. Понимающе кивнув, Джозеф сказал:
— Недавно она оставила мне инструкции... О том, что делать с ребенком Тиа, и о других делах. Она хотела, чтобы ее тело кремировали, а прах похоронили на кладбище кахуна. Я займусь этим.
— Я помогу тебе, — сказал я.
— Конечно. Мы нашли здесь вот это. — Он вынул из кармана лист бумаги. — Похоже, она написала это сегодня ночью.
Я развернул листок. Рукой Мамы Чиа было написано всего три слова: «Друзья не прощаются».
Мы с Джозефом посмотрели друг на друга, улыбнулись, и наши глаза вновь наполнились слезами.
Я вернулся в хижину, сел у ее ног и просто смотрел на нее. Когда я был юным, смерть была мне совсем незнакома: телефонный звонок, письмо, сообщение в газете, торжественное уведомление о несчастном случае с человеком, которого я едва знал. Смерть была гостьей других домов, но не моего собственного. Умершие просто растворялись в памяти.
Но сейчас она стала реальной, и причиняла боль, острую, как удар ножа. Нависнув над телом Мамы Чиа, Смерть шептала в мой разум холодные и бесстрастные откровения о моей собственной бренности.
Я гладил руку Мамы Чиа, чувствуя ту боль, которую не способна излечить никакая метафизическая философия. Я уже мучительно скучал по Маме Чиа, я физически ощущал пустоту, образовавшуюся во мне после ее ухода, как если бы часть моей жизни была безжалостно вырвана. И я осознал, что в конечном счете мы действительно не в силах управлять этой жизнью, не способны остановить волны, неумолимо накатывающиеся на нас. Мы можем лишь учиться скользить на них, мириться с их мощью и использовать для роста своего мастерства. Следует принимать самих себя такими, какие мы есть, со всеми нашими сильными и слабыми сторонами, с нашей глупостью и любовью. Принимать все и всех. Делать то, что можем, и открыться всему остальному.
Кому-то может показаться странным, что я настолько привязался к женщине, которую знал так недолго. Но краткость нашего знакомства вызывала во мне лишь большее страдание, потому что даже за эти несколько недель во мне выросло огромное восхищение Мамой Чиа — ее добротой, смелостью и мудростью. Мне казалось, что я знал ее так мало, но в то же время — всю свою жизнь. Она была одним из любимейших моих учителей. И она ждала меня с самого моего рождения.
Джозеф связался с сестрой Мамы Чиа, а та, в свою очередь, сообщила печальное известие остальным родственникам. Тело покоилось в хижине в течение двух дней, как требовала Мама Чиа в своих указаниях. Утром, на третий день, мы были готовы к путешествию в долину Пелекуну, к священной роще кукуй и месту захоронения за ней. Катафалком стал старый грузовик Фуджи, который мы украсили венками и гирляндами цветов. Мы проехали по дороге столько, сколько могли. Сей вел грузовик, а за ним шли все мы — я, Джозеф, Сара, Мицу с младенцем, дети Джозефа, Виктор, племянник Мамы Чиа, другие родственники, а за нами — огромная процессия местных жителей, которым Мама Чиа помогала долгие годы.
Когда дорога закончилась, мы сняли с грузовика соломенный гроб — его сделали прокаженные из лепрозория, которые не могли покинуть территорию колонии и прийти на похороны, — и двинулись по скользким извилистым лесным тропам, мимо водопадов, пока не пришли в рощу кукуй, которую она так любила, а вечером завершили свой путь на кладбище кахуна.
Я почувствовал, как древний дух Ланикаула почтил Маму Чиа и пригласил всех нас на охраняемую им священную землю. Теперь они вместе будут вечно наслаждаться видом на свой прекрасный остров.
К ночи мы выстроили погребальный костер, разместили тело Мамы Чиа на ложе из листьев и цветочных лепестков и обложили гроб сухим хворостом. Когда все было готово, мы по очереди произнесли несколько прощальных слов.
Фуджи был парализован горем и не мог говорить. Мицу сказала:
— Мама Чиа учила меня: «Нам не всегда дано совершать в жизни великие поступки. Но мы можем делать малое и вкладывать в него великую любовь».
Джозеф процитировал Будду.
— Принесение даров — святое деяние. Медитация и религия умиротворяют разум. Постижение великой истины ведет к нирване. Но самым величайшим, — по лицу Джозефа потекли слезы, — подлинно великим является любящая доброта.
Не отрывая печальных глаз от погребального костра, Сачи сказала:
— Я люблю вас, Мама Чиа. Незнакомая мне женщина сказала:
— Мама Чиа научила меня тому, что добрые слова кратки и их легко произнести, но их эхо разносится во Вселенной вечно
Она опустилась на колени и склонила голову в молитве.
Когда подошла моя очередь, я понял, что мой ум совершенно пуст. До этого я немного продумал свои слова, но сейчас они улетучились. Я смотрел на костер, и в моей голове вихрем проносились воспоминания — встреча с Рут Джонсон на улице, вечеринка, лечение после моих страданий в океане... И ко мне пришли строки из Евангелия от Матфея: «Ибо алкал я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и Вы посетили Меня...»*. Я произнес их вслух.
Ко мне подошел Фуджи и, к моему удивлению, вручил мне факел.
— В своем завещании она просила, чтобы ты зажег погребальный костер, Дэн. Она сказала, что ты сможешь правильно выпустить ее.
Я крепко сжал в руке факел, осознав, что все, чему она меня учила, сводится к этой последней истине: «Живи, пока не умрешь».
— Прощай, Мама Чиа, — громко сказал я и коснулся факелом сухих листьев и хвороста под гробом. На них тут же затанцевали языки пламени. Над телом Мамы Чиа, как бабочки, взмыли в воздух тысячи красных, фиолетовых, белых, розовых и желтых цветочных лепестков, а потом оно скрылось за стеной огня.
Когда в небо поднялись клубы дыма, я отступил от этого невыносимого жара. Глядя на людей, собравшихся вокруг костра в умирающих лучах солнца, я вспомнил любовь Мамы Чиа к цитированию мудрых мыслей, и обнаружил, что произношу вслух слова Джорджа Бернарда Шоу, которые она как-то повторила: «К моменту смерти я хочу израсходоваться без остатка, потому что чем больше я работаю, тем полнее живу. Я наслаждаюсь жизнью во имя самой жизни. Она никогда не казалась мне «огарком свечи»; наоборот, для меня она — яркий факел,который мне довелось нести. И мне хочется, чтобы этот факел горел так ярко, как только возможно...»
Больше я не мог говорить. Я стал каким-то одержимым. Я плакал и смеялся, как смеялась бы Мама Чиа. Потом я упал на колени и склонил голову.
Мое сердце было открыто, а разум смолк.
От Матфея, 25: 35—36. — Up им. Перев
Внезапно мне показалось, что я слышу голос Мамы Чиа, ясный и четкий, как если бы она стояла прямо передо мной, и я поднял голову. Костер еще горел, и собравшиеся либо печально смотрели на него, либо сидели на корточках, опустив голову, и я понял, что этот голос звучит только в моей голове. Мама Чиа напевала мягким, даже веселым голосом:
Над могилой моей не стой. Я не сплю, я осталась с тобой.
Я — шум ветра и шорох листвы, я в бриллиантовом
блеске травы,
Я — луч солнца на белых снегах, я в осеннем дожде и в лугах.
Над могилой не плачь и не стой —я жива, я осталась с
тобой*.
Мое сердце распахивается навстречу этим словам, а сознание переносит меня в место, где я никогда не был. Я ощущаю бренность существования и смерти как части великого цикла жизни. Я чувствую, что теряю рассудок от сострадания ко всему живому. Я одновременно падаю в бесконечные глубины отчаяния и возношусь к невероятным высотам блаженства, и эти два чувства сменяются во мне с невообразимой скоростью.
Это уже не остров Молокаи. Я стою в небольшой комнатке, которую видел, когда испытывал свою волю под водопадом. Резкий и едкий запах разложения, слегка скрашиваемый сладковатым ароматом благовоний, наполняет спертый воздух. Монахиня в слишком тяжелых для этой душной жары одеждах стоит у постели прокаженного. Я прикасаюсь к скользкому от мази лицу старика, но сейчас мое сердце любит его, сопереживает его страданиям и боли. В обезображенном умирающем прокаженном я вижу лица всех, кого люблю.
· Do not stand at my grave and weep, I am not there; I do not sleep. I am a thousand winds that blow, I am the diamond glints on snow. I am the sunlight on ripened grain. I am the gentle autumn rain. Do not stand at my grave and cry. I am not there. I did not die
Я стою на Рю де Пигалль, наблюдая за жандармом, помогающим больному и пьяному нищему подняться в карету «скорой помощи». Я становлюсь этим полицейским и чувствую вонючее дыхание пьяницы. Вспышка огней — и я вижу этого несчастного ребенком, скорчившимся в углу от страха, а к нему с искаженным от злости лицом приближается огромный пьяный отец. Я ощущаю боль и ужас мальчика, бессильные слезы, градом катящиеся из его глаз. Я вновь становлюсь жандармом, поднимаю беднягу на руки и нежно несу к машине.
В следующий миг я сижу рядом с подростком в его спальне в богатом доме Лос-Анджелеса. Он торопливо втягивает в ноздри белый порошок, и я чувствую его чувство вины, отчаяние и ненависть к самому себе. Мое сердце раскалывается от сострадания.
Африка. Я вижу седого старика, мучительно медленно бредущего к умирающему ребенку с чашкой воды. Я кричу от боли, и мой голос бесконечно долго отражается от невидимых стен. Я плачу по голодному ребенку, по больному старику, по подростку-наркоману, по бездомному алкоголику, по усталой монахине и по умирающему прокаженному. Этот ребенок — мое дитя, эти люди — мои люди.
Я страстно желаю помочь им, облегчить страдания каждой несчастной души, но знаю, что там, где пребываю, могу лишь любить, сострадать и довериться мудрости Вселенной—делать то, что в моих силах, и открыться всему остальному.
В это мгновение я испытываю внутренний взрыв, переполняющая меня энергия стремительно направляет меня ввысь, я пронзаю свое сердце и перехожу к состоянию совершенного сопереживания чистому существованию.
Мое тело прозрачно и переливается невероятными цветами спектра. Снизу — красный, потом оранжевый, желтый, зеленый —и ярко-золотой. Мое внутреннее зрение окутано голубой дымкой, я поднимаю глаза вверх, к центру лба, и вижу темно-синий, переходящий выше в фиолетовый...
Вне рамок личности, не заботясь о физическом теле, я парю в пространстве. Здесь Дух встречается с плотью, и отсюда я ясно вижу всю планету, которую мы называем «Земля». Она постепенно удаляется, превращается в.крошечную точку вдали, потом вся Солнечная система становится лишь туманным пятнышком, потом и она теряется в миниатюрной галактике, и я оказываюсь там, где больше нет иллюзий пространства и времени, где есть только То, Что Есть: парадокс, юмор и перемены.
То, что следует за этим, я способен описать только такими словами: «Я был Един со Светом», но это объяснение — лишь пыль букв на страницах, потому что не было «Я», которое могло бы быть «Едино» с чем-то иным. Не было никого, кому принадлежит этот опыт. Попытки рассказать об этом мучали мистиков и поэтов многие тысячелетия. Как отразить яркие краски Ван Гога, рисуя прутиком на песке?
Вселенная сгорела до пепла и поглотила меня. Не осталось никакого следа индивидуального —только Блаженство, Реальность и Тайна.
Теперь я понимаю пословицу даосов: «Кто говорит — не знает. Кто знает — не говорит». Это происходит не потому, что мудрые не желают говорить, просто это невозможно выразить словами. Слова не долетают до этого, как камень нельзя добросить до звезд. Если все это кажется бессмыслицей —пусть так. Но однажды — и, быть может, этот день очень близок — вы поймете все сами.
Я вернулся в пространство и время. Я потерял всякую ориентацию, меня вращало и несло в космосе с бешеной скоростью. Потом я внезапно оказался здесь, на Земле, стоя на коленях перед потухшим погребальным костром Мамы Чиа, под темными облаками, стремительно проносящимися по лику луны. Земля блестела от недавнего ливня, и я почувствовал, что промок до нитки. Капли дождя затушили последние угли костpa. Мне казалось, что прошло лишь несколько мгновений, но на самом деле миновало уже несколько часов.
Все уже разошлись, и со мной остался только Джозеф. Увидев, что я поднял голову, он подошел ко мне и спросил:
— Как ты, Дэн?
Я все еще не мог говорить, так что просто кивнул ему. Он нежно потрепал меня по голове, и я ощущал, как через его пальцы в меня проникает любовь и сопереживание. Он понял, что я хочу остаться здесь еще немного, поэтому бросил последний взгляд на пепел и ушел в лес.
Я сделал глубокий вдох, втянув в себя влажный аромат тропиков, смешанный с горьким запахом дыма. Все казалось мне нереальным, словно я просто играл свою роль в вечной драме, и это измерение Вселенной было лишь крошечным действием на одной из бесконечного числа сцен, созданных Богом.
В моем разуме медленно начали возникать вопросы, потом мысли потекли быстрее, и я уже полностью пришел в себя, вернулся к своему уму, телу и окружающему миру. Что же все это значило?
Может быть, это было «место вне пространства и времени», о котором мне говорила Мама Чиа. В то время ее рассказы звучали для меня как пустая абстракция, потому что в моем опыте никогда не было ничего подобного. Теперь они превратились в живые, реальные описания. Она говорила: «В этом месте ты можешь встретиться с кем только захочешь». Мне так хотелось вновь оказаться там, еще раз почувствовать эти невыразимые ощущения.
Я, пошатываясь, поднялся — ноги дрожали, — прислонился к дереву и простоял так, глядя в небо, пока над лесом не опустилась тьма. Я повернулся и направился по тропе вглубь леса. Далеко в горах я видел отблески факелов.
Но что-то не позволяло мне уйти. Это чувство было очень четким, поэтому я вернулся, сел под деревом и начал ждать. Я просидел там всю ночь, иногда дремал, потом вновь просыпался. Это было похоже на продолжительную медитацию, хотя большую часть времени мои глаза были открыты и смотрели в темноту.
Как только кладбище озарилось первыми лучами солнца, передо мной появилась Мама Чиа. Она выглядела так же, как всегда, но ее тело было полупрозрачным. Возможно, этот образ возник только в моем разуме.
Так или иначе, но она стояла передо мной, улыбаясь, подняла руку и показала вправо, в сторону холмов, где была видна плотная стена деревьев.
— Вы хотите, чтобы я отправился туда? — вслух спросил я.
Она еще раз безмятежно улыбнулась, но ничего не ответила. В глаза мне ударило солнце, я прикрыл веки, а когда открыл их опять, Мама Чиа уже исчезла.
Моему измененному — или очищенному? — восприятию все это казалось вполне нормальным. Я медленно встал и направился в указанном направлении.
Я пребывал под влиянием недавних событий и откровений, поэтому слепо, напролом пробивался сквозь густые кустарники, несколько раз сильно порезавшись об их острые колючки. Наконец, чаща передо мною открылась, и я оказался на незнакомой узкой тропе.