Люк
Мама плачет, не переставая. Она плачет, не переставая, и я мать вашу не могу нормально думать.
— Это нечестно. У меня была мысль позвонить Аманде Сент-Френч и спросить, какого черта она творит, почему после стольких лет все еще таит на тебя злобу. Полиция сняла с тебя все обвинения. Она не имела права.
Я никогда не видел ее такой возбужденной.
— Успокойся, ладно. Это я виноват. Стоило рассказать Эвери раньше.
Мама трясет головой, не давая мне закончить фразу. Она бросает тарелку, которую мыла, в раковину, расплескивая воду и мыльную пену.
— Не смей говорить, что это твоя вина, Люк. Ты не виноват. Ты не сделал ничего плохого.
Я закрываю лицо руками и делаю глубокий вдох.
— Ага. Конечно. Мама Эвери — прокурор. Она запрограммирована верить, что человек виновен, несмотря ни на что. Даже если бы я прошел тест на полиграфе, она бы все равно считала, что я вру.
Мама поворачивается ко мне, кладя одну руку на бедро. Выражение ее лица незабываемо: она явно в шоке. Даже одиннадцать лет спустя она не может справиться с этим. Как и я.
— Ты должен пойти за ней, малыш. Она знает не всю историю. Мне нестерпима мысль о том, что она плохо о тебе думает.
— Я не могу изменить этого, мама. Даже если я скажу ей правду, поверит ли она? Она может быть как ее мама.
— Ты действительно считаешь, что эта бедная девочка похожа на свою мать?
Если рассматривать все под таким углом, то, конечно же, нет. Нет. Нет. Сто процентов нет. У Аманды и Эвери нет ничего общего.
— Ей просто нужно время. И я дам ей его.
— Время — это последнее, что ей нужно, Люк!
— А последнее, что нужно мне, — чтобы ты так кричала на меня.
Она прислоняется к стойке, плечи поникли. И снова плачет.
— Ради всех святых. Прости, малыш. Просто я… Я твоя мама. Я хочу защитить тебя, а сейчас ничего не способна сделать для этого.
Я подхожу ближе и обнимаю ее. В растерянности, она дрожит в моих руках, не замечая, как Эмма входит на кухню. Сестра застывает на месте, с горящими после уличного холода щеками в наглухо застегнутой куртке.
— Что происходит?
Мама вздрагивает и тыльной стороной руки утирает слезы.
— Ничего, милая. У Люка с Эвери произошло небольшое недоразумение, и я пытаюсь уговорить его пойти ее искать.
Эмма приближается ко мне и, хлопнув по руке, заявляет:
— Ты умудрился накосячить с первой же девушкой, которую привел в дом после той сучки? Да что с тобой?
— Знаю. Я мудак. — Не хотелось бы ей говорить, что произошло на самом деле. Эмма терпеть не может вспоминать ту историю, как и я.
Она хмуро смотрит на меня, бросая свою сумку на кухонный стол.
— Тогда тебе лучше всё исправить, и побыстрее. Мне нравится Эвери. И мама права. Тебе нужно найти ее.
Когда женщины семейства Рид наседают на тебя, это невозможно просто игнорировать.
— Ладно, ладно… Я съезжу в старый дом Брэндона. Наверное, она там.
Эмма качает головой.
— Вряд ли. Я только что проезжала мимо, по пути из больницы, и рядом с домом все оцеплено полицейскими. Обыск или что-то в этом роде. Пришлось объезжать через Бликер.
Мама обеспокоенно кладет руку на грудь.
— Куда она могла поехать? У нее же нет друзей поблизости. — Я недовольно смотрю на нее. Да, это так, но не стоит вот так прямо заявлять об этом..
— Может, она поехала в свой старый родительский дом? — спрашивает Эмма.
Такая вероятность близка к нулю.
— Сомневаюсь. Она ненавидит тот дом.
— Просто позвони туда. Ты не можешь знать наверняка, так ведь?
Мама подает мне телефонную трубку — нужный номер есть в сохраненных. Недавно я искал там дневник Макса Бреслина, и она набирала пару раз на домашний. Сотовый там берет не везде, так это был лучший способ связи.
Телефон молчит, пока я держу его у уха. Сердце колотится — тут, тук, отдается в груди, пока я жду звука соединения. Но его нет.
«Абонент временно недоступен. Пожалуйста, перезвоните позднее».
— Странно.
— Что такое? — Мама на грани нервного срыва. Я тоже близок к этому.
— Проблемы на линии. Она не может быть отключена. Ты дозванивалась всего неделю назад, да?
Мама кивает.
— Может, неполадки из-за снега?
— Может быть. — Но что-то не так. В груди колет от беспокойства. Даже если этот хаос с линиями вызван снегом, это означает, что Эвери, наверное, замело. — Мама, дай ключи. Я поеду туда.
Мама берет ключи в руки, морщины на ее лбу складываются в бесчисленное множество линий.
— Будь осторожен, ладно, малыш? У меня плохое предчувствие. Веди осторожно. И привези ее домой, слышишь?
Глава
Сделка
Размеренное гудение.
Звук капающей воды.
Знакомое жужжание.
Голова просто убивает меня. Изо всех сил пытаюсь открыть глаза, инстинктивно понимая, что зрение сейчас важнее слуха. Острая боль пронзает голову, когда мне удается разлепить веки, яркая вспышка моментально ослепляет меня, но мгновение спустя свет чуть приглушается. Не настолько, чтобы облегчить пульсирующую на затылке боль, но достаточно, чтобы я снова могла видеть.
Я привязана к стулу. В подвале. С бассейна снят защитный тент, и вода искрится, отбрасывая свет на потолок и стены. Папин проектор закреплен на деревянном стуле — одном из тех, что обычно стоят у барной стойки на кухне. Проектор включен, но фильм не проигрывается. Виден лишь белый квадрат на стене в противоположном конце помещения.
Я оглядываюсь: вокруг никого.
Ужас заполняет каждую клеточку моего тела. Кто бы это ни был, он привязал меня к стулу, бог его знает что у него на уме, и я никак не могу освободиться. Крепления, привязывающие меня к стулу, тугие и крепкие. Я пытаюсь ослабить их, но все без толку.
— Советую поберечь силы, — отражается эхом от стен низкий голос.
Я прокручиваю его в голове снова и снова, пока не понимаю, что звук искажен. Слышится жалобный скрип кожаных ботинок — мой похититель спускается по лестнице в подвал. Тело в панике деревенеет, пока он подходит, фигуру и лицо все еще не разглядеть.
— Что вы делаете? — вырывается мое шипение, я парализована паникой.
Неизвестный подносит небольшой черный ящик ко рту и нажимает кнопку.
— Самое время перемотать глупые вопросы, как думаешь?
Я не отвечаю. Неизвестный больше ничего не говорит. Он осторожно приближается к проектору и, аккуратно управляясь со старой техникой, ставит пленку, явно не принадлежавшую папе, в подающий отсек. Он работает в тишине, прокручивая ленту с конца к самому началу.
— У меня есть одно видео твоего отца, которое ты точно еще не видела, — обращается он ко мне, говоря в передатчик. — Думаю, мы можем посмотреть его вместе.
Я дергаюсь в веревках, удерживающих мои руки за спиной, плотно привязанная к стулу. Они сильно врезаются в кожу. Фигура в черном приближается и с силой наносит удар по моему лицу рукой в перчатке.
Щека горит огнем. На глазах выступают слезы. Я всегда думала, что в такой ситуации не буду подчиняться, но в реальности быть чьей-то пленницей, чувствовать, что твоя жизнь в опасности, вызывает дикий страх. И я не могу сделать ничего, только хнычу. Человек в черном возвращается к проектору и снова говорит в датчик:
— Кому было сказано не дергаться? — Больше ни слова. Он ставит фильм на воспроизведение, и вдруг на подвальной стене оживает лицо моего отца. Он в слезах, нижняя губа разбита и кровоточит. Внутри меня все переворачивается и замирает от страха.
— Что... что это?
Человек в черном за пару шагов сокращает расстояние между нами и хватает меня за волосы, заставляя поднять голову.
— Смотри, — рычит он в голосовой передатчик. И мне приходится. Папины глаза лучатся неимоверным светом, словно кто-то зажег их. Слышен мужской голос за кадром.
— Ты невероятный счастливчик, Макс. Ты считаешь себя везунчиком?
Отец тяжело сглатывает.
— По большей части, — его голос дрожит.
— Всего лишь по большей части? У тебя прекрасная жена, прекрасная дочь. Хорошая работа. Тебя уважают в обществе. Да ты гребаный святоша, по сути. Так ведь?
— Похоже на то, — тихо отвечает он. Он звучит неуверенно, будто не знает, правильный ли это ответ.
— Ну, так что заставляет тебя думать, что ты счастливчик только «по большей части»?
— Ну, меня бы здесь не было, если бы я был счастливчиком постоянно, — отвечает он на выдохе.
Человек за кадром фыркает, подавив смешок.
— Это большое везение, что ты сегодня здесь, Макс. Просто ты до сих пор не понимаешь этого. — Подвал заполняет звук сапог, шаркающих по бетону. Папин взгляд мечется влево. Кто-то движется вокруг него. — Хочешь, чтобы я объяснил, почему так говорю, а, Макс?
— Д-да.
— Ну ладно. Так и поступим. Смотри.
Прямо у папиного лица на экране появляется рука. В ней лист бумаги. Я не вижу, что на нем, а отец видит. Он издает страдальческий крик, а гримаса боли искажает лицо.
— Нет! Нет, не надо. Пожалуйста! Пожалуйста! — умоляет он. Лист переворачивают, и я вижу, что это не просто бумага, это фотография. Моя фотография. Четырнадцатилетняя я улыбаюсь с глянцевого снимка. Мой желудок скручивает.
— Понимаешь, в чем дело, Макс. Кое-кто из нас хотел, чтобы сейчас здесь сидела твоя маленькая девочка. Но ты особый случай. Ты же у нас святоша, борешься, чтобы никто не сбился с пути. Так что мы проголосовали, и пришли к выводу, что на этом месте сегодня должен оказаться ты.
— Адам, пожалуйста, — шепчет отец. — Пожалуйста, не делайте этого.
Адам? Адам? Как в замедленной съемке, в моем мозгу начинают крутиться шестеренки. Он обращается к Адаму Брайту. Брату мэра Брайта, баскетбольному тренеру Брейквотерской школьной команды, отцу Мэгги... это человек, который угрожает моему отцу? Похититель усиливает хватку на моей шее, крепко впиваясь пальцами в кожу. Я вздрагиваю, пристально следя за событиями, разворачивающимися на видео.
Адам заходит в кадр, теперь его полностью видно, как и то, что он наклоняется вперед и с остервенением бьет отца в челюсть. Папа откидывается назад с такой силой, что я кричу. Знакомое лицо Адама, человека, которого я знала с рождения, отражается на весь экран.
— Так вот, это — твоя удача, Максвелл Бреслин. Тебе дают выбор. Ты можешь занять место своей дочери. Остаться гребаным святошей и убить себя, — он достает оружие из-за пояса, упираясь им прямо в папино лицо так, чтобы был виден каждый сантиметр блестяще-черного пистолета, — или можешь позволить своей дочери быть нашей жертвой. Что скажешь, Макс? Готов к сделке?
О боже.
Господи, только не это.
Сделка.
— НЕТ! — Я кричу так громко, что чувствую, будто мои голосовые связки рвутся пополам. Нет, нет. Нет! Нет! Вот что папа имел в виду. Моя жизнь за его. Он умер, чтобы спасти меня. Желчь наполняет мое горло, слезы жгут глаза. Плечи отца опускаются. Он с усилием выдыхает, наклоняется вперед и сплевывает кровь на пол.
— Я сделаю это. Я убью себя.
Адам поворачивается к камере и улыбается во все тридцать два зуба, глядя прямо на меня, словно привидение из прошлого.
— Ты слышал мужика, Джефф. Он готов на сделку. — Адам на седьмом небе от того, что мой отец согласился на ультиматум, порожденный его больным рассудком. Раздается голос Джефферсона Кайла, еще одного из тех, в чьем в убийстве обвинялся мой отец, в кадре его не видно.
— Ты бы не слишком злорадствовал, Адам, — выдает он. — Сам знаешь, Хлоя не придет в восторг. Она почти свихнулась на этой девчушке Бреслин.
Чтобы сложить частички пазла, мне хватает трех секунд. Имя, которое Джефф говорит так небрежно. Хлоя.
Ледяные когти тревоги впиваются в тело. Нет. Нет, разве это возможно? Но, конечно же, когда я задираю голову, чтобы увидеть человека, чьи пальцы все еще удерживают мою шею, лыжной маски уже нет на месте, и в мои глаза устремляет свой немигающий взгляд Хлоя Мэтерс.
Глава
Психопатка
В руках Хлои электрошокер, палец на спусковом крючке, между двумя проводниками непрерывно идет электрический ток. Лицо невозмутимое, даже слегка скучающее.
— Мальчики не имели права заключать ту сделку, — размеренным голосом произносит она. — Была моя очередь. По идее, я должна была выбирать жертву и способ, но нет. Они всё переиграли, схватили твоего отца, пока я работала. Это нечестно. Мы так не договаривались. — Я слишком ошеломлена тем, что Хлоя вовлечена во все это, она убийца, и я не могу вымолвить ни слова. В любом случае она кажется достаточно довольной, что ее невольный зритель внимательно слушает. — До этого я планировала дело дважды. Джефф трижды. Сэм трижды. Адам — семь раз. Психопат, — сплевывает она. — Он преследовал тех девочек с тупым мачете. Очень умно, да? Но он возомнил себя гребаным Пикассо. — Она проводит пальцами по короткой стрижке, делая глубокий вдох. Кажется, это ее немного успокаивает. — Нет ничего умного или красивого в том, чтобы топить кого-то или сжигать. Слишком много возни и беспорядка. Все должно быть аккуратно и чисто. Да, правильно, аккуратно и чисто. Ты оценишь, я знаю, ты способна на это. — Она вышагивает по краю бассейна, потирая одно и то же место на голове снова и снова. Внезапно она поворачивается и устремляет на меня свирепый взгляд. — Нужно хорошо с ними обращаться. Оставить их красивыми. Уложить волосы. — Она стоит прямо передо мной и протягивает дрожащую руку. Убирает прядь моих волос с лица.
В ее действии почти благоговение, тем сильнее оно отражает падение в тревожную темноту безумия.
— У тебя такие красивые волосы, — шепчет она.
Я тут же начитаю разрабатывать стратегию, пытаясь понять, как выпутаться из этой ситуации. А ситуация хреновейшая. Хлоя приседает, глядя прямо на меня. Но мне кажется, на самом деле она меня даже не видит.
— Ты смотришь, как и она тогда. Ладно, цвет твоих волос чуть темнее, согласна, но это ничего. Это нормально. Она бы выглядела сейчас как ты, а ты похожа на нее тогдашнюю. Есть ли в этом какой-то смысл?
Ужас — мой новый лучший друг. Я вздрагиваю, одергивая себя, когда вспоминаю, как вчера в участке Хлоя снимала волос с моего пальто, когда приглашала нас на обед. Такой невинный жест, а сейчас он кажется до жути страшным. Хлоя встает, покачиваясь, и смотрит меня.
— Я дам тебе досмотреть видео, а затем мы продолжим.
— Нет! Я не хочу этого видеть! — кричу я.
Я кидаюсь на нее, пытаясь оттолкнуть ногами, но она вне досягаемости. Мои крик, словно спусковой крючок для Хлои. Она резко приближается, размахивая электрошокером, и прижимает его к моей шее. И я во второй раз вижу звезды перед глазами, как тогда, на улице. Меня выворачивает, когда она убирает провода с моей кожи.
— Заткнись, маленькая грязная сучка. — Хлоя наклоняется вперед так, чтобы ее лицо было в считанных сантиметрах от моего. — Ты все разрушаешь. Это все твоя вина, знаешь ли. Твой отец все еще был бы жив, и я не вышла бы из себя, не убила бы остальных, если бы не ты. Все так запуталось. — Она делает пару шагов, придвигаясь еще ближе. — Это ты во всем виновата. — Ее ярость неожиданно утихает, слышен громкий звук. Она выпрямляется. — Но в чем-то ты права. Нам не нужен снова весь этот хаос. И мы достаточно долго ждали.
Хлоя лезет в карман и достает тонкую черную коробочку. Сердце снова уходит в пятки. Она упоминала мачете Адама, утопление и огонь, значит… ее метод убийства — яд. Отравление. Стрихнин. Вызывает судороги и нехватку дыхания. Обе девочки задохнулись. Два последних убийства, на которых все закончилось; так же эти девочки были единственными, у кого был четвертый символ на ладонях. Слова Люка проносятся в голове, вызывая дрожь и панику. Хлоя открывает коробочку, которую держит в руках. Внутри шприц и небольшой флакон с прозрачной жидкостью. Она аккуратно достает шприц и держит его наготове.
— Если будешь хорошей девочкой, я оставлю тебя красивой, договорились? — Игла впивается в крышку флакона, умело и профессионально, а я иду ва-банк. Терять нечего.
— ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ, ПОМОГИТЕ!
Хлоя выглядит невпечатленной. Она бы вообще не обратила внимания на мой крик, если бы не внезапный грохот наверху. Я очень хорошо знаю этот звук, раньше я прислушивалась к нему почти каждый будний вечер, когда ждала папу с работы. Возле дома только что затормозила машина. Кто-то приехал, и этот кто-то может услышать мой крик.
— ПОМОГИТЕ!
— Какого черта? — Хлоя убирает шприц и несется к лестнице, глядя вверх на кухню. Кухонная дверь, должно быть, все еще снята с петель, яркий свет пробивается сквозь темноту. Кто бы там ни был, есть вероятность, что он поймет, что здесь дело нечисто, если только хватит времени прийти на задний двор. Автомобильная дверь захлопывается прямо над нами. Хлоя моментально оказывается у стула, на котором закреплен проектор, и хватает охотничий нож, принесенный заранее.
— Сиди тихо, — произносит она, направляя нож в мою сторону. — Пикнешь, и я не задумываюсь убью того, кто там находится. И это не пустая угроза. — Я не сомневаюсь, что она достаточно безумна для подобного. Все мои силы уходят на то, чтобы оставаться беззвучной. Я просто сижу, изо всех сил прислушиваясь и отчаянно молясь. Никогда в жизни я не молился настольно беззаветно.
Когда я слышу голос там, наверху, остатки дыхания перехватывает.
— Эв? Эвери, ты здесь?
Люк. Я низко опускаю голову, подбородком упираясь в грудную клетку, и реву.
Хлоя одергивает край своей свободной черной рубашки, открывая полицейскую форму, надетую под нее. Прячет нож за пояс и стреляет в меня предупреждающим взглядом.
— Я убью его, — шипит она и идет вверх по лестнице. — Люк! Это Хлоя! Мы получили звонок о взломе полчаса назад, но здесь никого нет!
Вот же стерва.
— Хлоя? Эвери и мне пыталась дозвониться. Когда я перезванивал, линия не работала.
Хлоя обрубила провода? Облегчение и ужас проносятся сквозь меня. Если бы она этого не сделала, Люк бы не приехал. Но сейчас он здесь, в смертельной опасности. Мне нужно подняться по лестнице на кухню. Я должна, черт возьми, увидеть, что там происходит. Переставляя ноги так далеко, как только могу, а это всего лишь пара сантиметров от стула, я продвигаюсь вперед. Стул шаркает по полу довольно громко, заставляя сердце выпрыгивать из груди. Она сказала — ни звука, а я на грани провала. Однозначно, смерть не входит в мои сегодняшние планы, но потребность сохранить Люка в безопасности перевешивает инстинкт самосохранения. Поэтому я больше и не пытаюсь. Вместо этого наклоняюсь вперед, складываясь почти вдвое. Из этой позиции мне виден луч желтого света в кухне, вместе с парой черных полицейских ботинок и парой потрепанных конверсов, наполовину скрытых промокшими джинсами.
— Дверь была в таком состоянии, когда ты приехала? — спрашивает Люк. Он кажется озадаченным, взволнованным. В его голосе слышны панические нотки, но он пытается их контролировать.
— Да, а на снегу были следы. Следы борьбы. Кому-нибудь еще было известно, что она здесь одна? — спрашивает Хлоя.
Только тебе, чокнутая психопатка!
Я тяну веревки на запястьях за спиной, но они не поддаются. У Хлои явно годы практики в том, чтобы заставить человека оставаться на месте, без шансов на побег. Мне не сбежать.
— Нет. Нет, я... понятия не имею, возможно, она вообще не отсюда звонила, — тихо признался Люк, — Мы... поссорились.
Кухню заполнила тишина. И вдруг:
— Она узнала о твоем отце?
— Нет, — Люк издает длинный, тяжелый вздох. Он меряет шагами кухню. Я даже знаю выражение его лица, когда он с тревогой ее осматривает. — Я собирался сказать ей, но...
— Все в порядке, я понимаю. Нет смысла добавлять еще одного человека в список, так?
— Не совсем. Я просто... — он замолкает на полуслове. — О мертвых либо хорошо, либо никак. — Он делает паузу. Один вдох. Два. Голос срывается, когда он спрашивает, — Что ты делала в подвале?
Хлоя отступает назад. Заряд адреналина проносится сквозь мое тело. Вот оно. Он начал что-то подозревать. Он знает. Убьет ли она его прямо сейчас? Вся жизнь проходит перед моими глазами.
— Внизу горел свет. Хотя не думаю, что там кто-то побывал.
Тишина. Блин, ну же, Люк! Думай, думай! Крепко зажмурив глаза и затаив дыхание, я жду и молюсь, чтобы пазлы в его голове сложились в единую картинку, и он бросился вниз по лестнице. Но нет.
— Ладно, я поднимусь наверх. Проверишь внизу? — говорит Люк ровным тоном. Абсолютно спокойным. Словно обрел каплю уверенности, думая, что за спиной у него есть поддержка. В лице Хлои — той, что не раз прикрывала его в опасных ситуациях, а не психически больной стервы, затеявшей все это. И мои надежды окончательно рушатся, когда Хлоя соглашается:
— Не вопрос. Кричи, если что найдешь.
Пол под кедами Люка жалобно скрипит, когда он разворачивается и покидает кухню. Я слышу, как он бежит вверх по лестнице, выкрикивая мое имя.
Хочется отозваться, но к тому времени, как он успеет появиться на мой зов, если все-таки услышит меня из подвала, Хлоя окажется здесь и перережет мне глотку, не моргнув и глазом. Я сохраняю спокойствие. До крови закусываю губу, рот полон металлического привкуса. Ботинки Хлои замирают наверху, и, наконец, она торопится назад в подвал, по-прежнему с ножом в руке. И выглядит она до чертиков безумной. У нее точно сорвало крышу.
— У нас больше нет времени на светские условности, мисс Бреслин. Боюсь, большую их часть придется пропустить. Надеюсь, ты не возражаешь.
— Ты шутишь? Не можешь ли ты всерьез решить, что можно убить меня и скрыть это, пока Люк наверху?
Лицо Хлои искажает кривая ухмылка. Она спокойно направляется к табурету, на котором оставила яд и шприц, и снова начинает тщательно наполнять его.
— Люк — не самый умный мальчик, Айрис. В последнее время он чаще распевает песенки по барам, чем концентрируется на своей работе, насколько я слышала. Да и это займет пару секунд. Кроме того, самое время получить признание за мою работу.
Я чувствую вкус желчи во рту. Признание за работу? Слова Люка раз за разом прокручиваются в голове, и, наконец, я понимаю, что обречена. Серийные убийцы хотят попасться. Как правило, они гордятся творением своих рук и хотят взять на себя ответственность.
— Это ты отправила то видео на станцию, так ведь? То, что забрало ФБР? — с трудом удается мне произнести.
— Конечно. Мне пришлось. Чертов мэр Брайт со своей чертовой книжонкой. Великий Рупор из Брейквотера, «знаток», собирающийся поведать всю правду о том, что произошло с теми бедными-несчастными девчушками. Туфта. Это была я. Я и парни. Почему вся слава должна достаться Максу?
— Но ты заставила моего отца взять вину на себя, за них. Ты вынудила его взять на себя вину за смерть Джеффа, Адама и Сэма.
Хлоя передергивает плечом, уставившись сквозь меня.
— Так сложилось, грех было не воспользоваться обстоятельствами. И вообще, тогда я не была готова. Сейчас все изменилось. И я должна закончить начатое нами. — Хлоя с той же кривоватой ухмылкой на губах делает шаг вперед, и я покрываюсь гусиной кожей от страха. Больше нет смысла молчать. Изо всех сил пытаясь ослабить веревку, впившуюся в запястья, я набираю воздух в легкие и кричу.
— Люк! В подвале! ЛЮК!
Хлоя оказывается прямо надо мной.
— Ты жалкая. Ты действительно жалкая. — Она слегка приподнимает рукав моей рубашки, обнажая руку. Я пытаюсь уклониться от ее прикосновений, но нет ни единого шанса их избежать. Она подносит конец иглы к моей руке, сосредоточенно выискивает вену. И именно в этот момент я замечаю Люка, бегущего вниз по лестнице за ее спиной.
— Хлоя, твою мать! Хлоя, нет! — Мои глаза встречаются с его — эмоции бьют через край. Страх. Паника. Злость. Его ужас насквозь пронзает меня. Ситуация — хуже не придумаешь. Он не думает, что дотянется до меня вовремя. И так и происходит.
Острое жало иглы впивается мне под кожу, принося мучительное осознание безнадежности, холодной и равнодушной. Боль, которая следует за ней, еще хуже. Намного, намного хуже. Мгновенная вспышка — и словно бомба взорвалась в моей голове. Яд погружается все глубже, разносится по телу как вирус. Следом меня охватывает неконтролируемая дрожь. Люк бросается на Хлою, отталкивая ее от меня в попытке вырвать иглу из-под моей кожи. В пылу схватки их тела оказываются на полу, но игла по-прежнему в моей руке. Я вижу, как Люк откатывается на спину и, раскачиваясь, изо всех сил наносит Хлое удар по лицу. Отчаяние, написанное на его собственном лице, причиняет мне невыносимую боль. Но сил думать о его отчаянии просто нет. Мое бессилие что-либо изменить затмевает все. Голова запрокидывается назад, каждый мускул в моем теле напрягается. Тело бьется в конвульсиях. Спазмы настолько сильные, что я с трудом могу дышать. Яд действует неотвратимо, тело больше не подчиняется мне, нет ни единого шанса сделать глоток желанного воздуха.
Глаза закатываются. Сквозь тело проходит новый виток боли, поражая бедро. Вместо нарастающей, глубокой боли появляется новый оттенок — жгучая боль, простреливающая ногу. Внутри зарождается крик ужаса, но я словно онемела. Судороги становятся такими интенсивными, что я чувствую, как рвется веревка, связывающая запястья, и липкая влажная кровь покрывает руки, просачиваясь сквозь пальцы.
Громкий удар заполняет подвал, эхом отдаваясь от стен, вместе с отчаянными криками Люка. На стул, где я сижу, наваливается что-то тяжелое. Хочется открыть глаза, чтобы видеть происходящее, но я не могу. Тело, будто чужое и не слушается меня. В груди усиливается давление, сердцебиение ускоряется. Давление все нарастает, пока мое сердце не останавливается на долю секунды, замирая, пропускает один тяжелый удар и снова начинает биться. Давление опять нарастает. Я понимаю, что яд делает свою работу, обволакивая мои жизненно важные органы, выводя их из строя. Мне недолго осталось.
Стул снова раскачивается под аккомпанемент возни и криков, отдающихся эхом от каменных стен подвала, мир раз за разом начинает переворачиваться с ног на голову. Но на этот раз все реально. Отвратительное ощущение пола под ногами вызывает приступ тошноты, и внезапно я словно проваливаюсь куда-то и переношусь в безопасное место — в свою комнате в городе. Я заваливаюсь на кровать, Люк рядом. Он смеется, потому что я визжу, и я тоже смеюсь. Мне ничего не угрожает, я в тепле и безопасности. Кровать смягчает падение и приземление, на мгновение все кажется нормальным, Люк смотрит на меня, я вижу улыбку, теплоту и обожание в его глазах.
— Люблю тебя, — шепчет он.
Я дарю ему улыбку в ответ. Открываю рот, слова замирают на губах, — рот наполняется водой. Холод, разрушительный и непрекращающийся. Я не понимаю, откуда берется эта вода, мешающая говорить, но твердо намерена произнести нужные слова — то, что я чувствую. Откуда-то я знаю, что это мой последний шанс сказать их вслух.
— Я тоже люблю тебя, Люк. Правда, очень сильно. И мне так жаль...
Глава
Правда… вся правда …
Я существую будто во сне. Время замедлило свой ход. Я кружусь и исчезаю из мира, где все слишком яркое, слишком громкое, туда, где всё менее материальное, менее болезненное, пока окончательно не перестаю различать реальность и сон. Ритмичный звук «бип-бип», в моей голове — единственный способ отсчета времени. В конце концов, я даже не замечаю этих звуков. Иногда грубая рука в перчатке возвращает меня на мягкую кровать, в которой я лежу. Иногда слышен мягкий шепот знакомых голосов, которые манят меня обратно в собственное тело. В течение долгого времени боль постоянно возвращается, и её слишком много, я убегаю, пытаюсь скрыться в темных глубинах подсознания. Там, где комфортно и безопасно.
Но я не могу прятаться там слишком долго. Тело крепнет, чтобы вылечится, ему нужно двигаться, противостоять боли. День ото дня игнорировать его желания становится все сложнее. И наконец, приходит время, когда у меня больше нет выбора.
Я просыпаюсь.
— Эвери? Она просыпается. Кто-нибудь, вызовите медсестру.
Стоит только открыть глаза, пульсирующая боль тут же пронзает голову. На секунду мир видится полностью белым, я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться, вспомнить, каково это — видеть цвета и формы. И тут же замечаю Морган, она сидит на краю моей кровати и медленно водит вверх-вниз по моей руке. Ее губа дрожит, по лицу градом катятся слезы.
— Морган? — будто кто-то прошелся наждачкой по горлу. Я мучительно хриплю, и Морган бросается вперед, чтобы подать мне воды из длинной белой остроконечной чашки. Большую часть я проливаю, но даже те крохи, которые смачивают воспаленную гортань, ощущаются как рай на земле.
— О, боже, Эв. Я уже не верила, что ты вернешься. Я думала, ты никогда... — голос срывается, она не может больше говорить. Лицо искривляется в полуулыбке-полугримасе. Она наклоняется вперед и прячет лицо в мои волосы, обнимая изо всех сил. Прикосновение её кожи к моей причиняет невыносимую боль.
— Морган? Морган, я не могу... дышать.
Она тут же отстраняется.
— Ох, прости. Просто я... Я не... — она ревет и качает головой, пряча лицо в ладонях. Я тянусь вперед и касаюсь пальцами ее руки, этот простой жест требует огромных усилий и почти убивает меня. Она испускает длинный вздох. — Прости... — высморкавшись, она вытирает лицо рукавом рубашки. — Твой дядя здесь. — Ее голос все еще дрожит. — Он убежал за медсестрой. Сейчас он вернется, Эв. Мы все так волновались за тебя.
Наконец, я оглядываюсь и замечаю, где нахожусь. Свет просачивается через огромное окно, из него видны горы. Слева от меня капельница с лекарствами, кардиомонитор фиксирует медленное биение моего сердца. Пахнет хлоркой. Простыни на кровати, в которой я лежу, видали времена и лучше. Судя по всему, я в больнице Вайоминга.
— Что? Что случилось?
Всплеск неуверенности появляется на лице Морган.
— Мне нельзя рассказывать ничего, пока ты сама не вспомнишь, но к черту это. Точно хочешь знать? — Последнее, что я помню, — как тону или падаю, а затем невыносимая боль, затягивающая меня в темноту. Я киваю головой.
— Мне нужно это услышать.
— Чокнутая дамочка из полиции накачала тебя какой-то дрянью. Люк тебя нашел. Напал на нее. В процессе вас обоих подстрелили. Ты упала в бассейн, но Люку удалось вырубить ту суку. И он прыгнул следом, чтобы спасти тебя. А потом сорок три минуты делал искусственное дыхание, так как из-за снега машина скорой помощи не могла добраться до вас. Он потерял много крови и почти умер, Эв.
Уже на середине рассказа Морган о том, что, как мне казалось, должно было стать последними минутами моей жизни, слезы ослепляют меня. Значит, я упала в бассейн. Это объясняет, почему было такое чувство, что рот заполняется водой — фактически так оно и было.
Люк был ранен, защищая меня. И почти умер, пытаясь сохранить мою жизнь, не прекращая делать искусственное дыхание, в то время как сам истекал кровью. Мне резко поплохело.
— Куда пришелся выстрел? — шепчу я.
Морган невесело улыбается.
— В грудь. Пуля пробила его легкое и разорвалась на части. Три части осколков попали в его грудную клетку. Он перенес две операции: первую, чтобы убрать остатки, и еще одну, потому что ему стало хуже. не знали, что пошло не так, поэтому снова разрезали его и вытащили последний осколок, давящий на аорту. Он дважды чуть не умер, но выжил. Как и ты, Эв. Вы оба — бойцы.
Моя первая реакция — сесть. Но мне чертовски больно. Комната начинает кружиться.
— Воу-воу, девочка, полегче, ты куда собралась?
— Морган, мне нужно его увидеть. Увидеть собственными глазами, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. В какой он палате?
Она качает головой, прижимая ладонь к моему плечу, чтобы удержать на кровати.
— Ни в какой, Эв. Его выписали из больницы три недели назад. Он все еще восстанавливается, но в целом он в порядке.
— Три недели? — Эта информация не укладывается в моей голове. Там полная каша. — А как долго я здесь валяюсь?
Морган пожимает плечом с немного робким видом.
— Немного дольше, крошка. Семь недель.
Моя челюсть падает на пол. Я была без сознания семь недель? Я, конечно, не доктор, но даже я понимаю, что это чудо. Я ведь могла вообще больше не прийти в себя. И умереть. Испытывая смешанные чувства, я пялюсь на больничные простыни.
— Я пропустила похороны Тейта.
— Ага, — грустно улыбается Морган. — Ничего страшного. Полагаю, он знает, если бы ты могла, то была бы там.
Я сжимаю ее руку и ненавижу то, что она пытается успокоить меня, хотя я должна была быть там, чтобы поддержать ее.
— Мне так жаль, Морган. Тебе пришлось пройти через все это одной...
Она успокаивает меня, сжимая в ответ мою руку.
— Все в порядке. На самом деле, со мной была моя мама. Она… она была удивительно хорошей. — А вот это неожиданно. Может, между ними начинает выстраиваться мост взаимопонимания.
— Еще полиция задержала человека, ответственного за наркотики, — осторожно продолжает Морган. — Лесли выпустили до суда, он состоится через месяц. Ей предъявляют обвинение в непредумышленном убийстве.
— Лесли? Моя соседка Лесли?
— Ага. Я не хотела тебе говорить. Просто тогда не хотела иметь с ней ничего общего. Извини.
По ходу, я дико облажалась насчет Ноа.
— Значит, она наркодилер?
Морган кивает, подтверждая.
— Она хотела доказать родителям, что может справиться без их помощи, выбрав свой путь. И закончив колледж, иметь больше денег, чем у нее было при поступлении. Продажа таблеток — легкий, прибыльный способ сделать это. Она сознательно распространяла таблетки, в которых было намешано бог знает что.
— О боже. Я и понятия об этом не имела.
Морган просто пожимает плечами.
— Тебя подстрелили в ногу, если что. Эти врачи-недоучки считали, что твой мозг серьезно поврежден из-за недостатка кислорода. И твоему дяде сказали, что самое лучшее, что можно сделать в нашей ситуации — отключить тебя от аппаратов, так как ты либо не проснешься, либо придешь в себя и будешь овощем. Но Люк не позволил им говорить подобный бред. Он подрался с доктором и целую неделю не мог появиться в больнице, его не пускали. Но, он валялся перед ними на коленях, пока они, наконец, не сжалились, пустив его обратно.
Я провожу кончиками пальцев по правому бедру поверх простыни, почувствовав приступ боли, когда пытаюсь согнуть пальцы ног.
Ранение в ногу. Вот что значила та вторая волна боли. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Похоже, я на грани потери контроля.
— Мне нужно увидеть его, Морган. Прямо сейчас. Где он?
— Я здесь, — слышится тихий шепот мне в ответ. Открываю глаза — Люк стоит в дверях, его левая рука перебинтована и лежит на повязке, перекинутой через плечо. Как обычно на нем темная футболка и потертые джинсы, необычны лишь тени, залегшие под глазами. Свидетельство бессонных ночей, беспокойства, злости и бессилия. Он выглядит как тот маленький мальчик, которого папа учил играть Blackbird. Мое сердце пропускает удар, когда я смотрю на него. — Ты очнулась, — произносит он. Голос ровный, безэмоциональный. Я киваю головой.
— Слышала, что прошло какое-то время.
Люк не говорит ни слова. Просто смотрит на меня. Морган прочищает горло.
— Наверное, мне стоит пойти проверить, куда подевался Брэндон. Девчонка очнулась от комы, медсестра должна нестись сюда со всех ног, верно? Хех. — Она встает, и смешной походкой уточки протискивается мимо Люка, который все еще стоит, не шелохнувшись, и занимает весь дверной проем.
— Ты в порядке? — шепчу я. Глупый вопрос, я и так вижу, что он не в порядке. Он моргает, будто только очнулся. Люк делает шаг, аккуратно закрывает дверь и останавливается на миг. Подходит к койке и смотрит на мои руки, сложенные на коленях.
— Я должен был убить ее. И я хотел сделать это, но не мог бросить тебя. Если бы я хоть на минуту остановился, ты бы перестала дышать и ушла от меня навсегда. И я продолжал. Я не останавливался, Эв. — Его глаза полны слёз. Я тянусь вперед, беру его правую руку, мягко наклоняюсь в его сторону и прикасаюсь ею к своей щеке. Он такой холодный. Я чувствую запах сигарет и понимаю, что он курил.
— Мне так жаль. Прости, что сбежала от тебя.