Я просыпаюсь с привкусом кормы (инд. блюдо из тушеных овощей, прим. пер.) на языке, несмотря на то, что я дважды почистила зубы перед сном. Привкус не настолько плох, как звон в ушах. Я тяну ладонь, чтобы выключить будильник, но вдруг понимаю, что это не он. Возможно, этот противный гул больше связан с пятью бутылками пива, которые были выпиты накануне, чем с тем фактом, что пора вставать. Кстати, когда я, наконец, разлепляю глаза, дневного света не видно. Единственный свет, который разливается по комнате — голубое свечение экрана телефона, шумно вибрирующего на тумбочке.
Я беру телефон и вздрагиваю, попутно отмечая, что сейчас всего шесть часов. Дрожь перерастает в удивление, и я хмурюсь, увидев на экране имя Люка. Я беру трубку и говорю громким шепотом:
— Какого черта ты звонишь мне в шесть утра? — На секунду я надеюсь, что мой номер был набран случайно, в кармане, и собираюсь молча положить трубку. Но он начинает говорить, и я понимаю, что мой номер набран не случайно, а по пьяной лавочке.
— Разница между Вайомингом и Нью-Йорком два часа, так что... здесь четыре. Твой дядя сказал, что нужно дождаться восхода солнца и позвонить тебе, но он не уточнил, где должно взойти солнце, так что... По-моему, сейчас самое время. Проверишь?
— Нет! Солнце еще не взошло! Тебе надо проспаться, Люк.
— Я не могу спать.
— Почему нет?
— Ты знаешь, почему нет, — мягко отвечает он.
Я чешу нос, пытаясь выровнять дыхание.
— Да, я знаю.
— Брэндон сказал передать тебе, чтобы ты позволила мне вытащить себя из скорлупы, — произносит Люк. Он не очень четко выговаривает слова. Не то чтобы совсем непонятно, но это не речь трезвого человека. — Понятия не имею, что это значит, но если тебя нужно вытаскивать, я готов.
Черт побери Брэндона и его длинный язык.
— Мне не нужна помощь с вытаскиванием, но спасибо. Тебе нужно пойти поспать, Люк.
— Мы можем увидеться, когда я приеду домой? — шепчет он.
Я натягиваю одеяло на голову и закрываю глаза. Похоже, мое сердце готово разорваться.
— Ты хочешь этого? В последнюю нашу встречу...
— Ты сказала, что стоишь на краю пропасти.
И я все еще чувствую эти слова, сорвавшиеся с моего языка.
— Да, прости.
— Не извиняйся, — его голос звучит тихо и нежно. — Просто перестань прятаться от меня. Я не совсем понял, что ты имела в виду под этими словами. Это прозвучало как что-то плохое. Но ты должна знать одну вещь, я поймаю тебя. Что бы ни случилось, я всегда поймаю тебя.
Внезапно я чувствую себя самой огромной идиоткой на планете. Глаза наполняются слезами, и они готовы пролиться в любую секунду.
— Люк?
— Да?
— Я облажалась. Реально облажалась. Ты должен ненавидеть меня.
На мгновение он замолкает. Я слышу его дыхание на том конце провода. В конце концов, он говорит:
— Ты знаешь, что я не ненавижу тебя. Точнее, наоборот. Вот в чем проблема.
Я впиваюсь ногтями в собственную руку.
— Ты прощаешь меня? За то, что я сбежала? Будет ли слишком с моей стороны просить тебя об этом?
— Нет. С твоей стороны будет слишком — снова убегать от меня. Вот чему я действительно не могу радоваться.
— Я не буду. Обещаю, я не буду.
— Я не хочу, чтобы между нами оставались какие-то секреты. Брэндон посоветовал мне рассказать тебе... про то, что со мной произошло в детстве. Но я не думаю, что смогу. Не сейчас. Ты же подождешь? — он говорит слишком быстро, проглатывая слова, алкоголь делает его уязвимее. И еще более желанным.
Я прикасаюсь кончиками пальцев к губам, пытаясь понять — улыбаться мне или плакать.
— Я подожду.
Я так и не засыпаю снова. В голове кружит слишком много мыслей. Мне хочется свернуться клубочком и рыдать, но не от горя, а от счастья. Я никогда, ни мгновения, не верила, что мы можем быть вместе. Ни секунды. Даже когда он на всю улицу кричал о том, что я ему не безразлична с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, я не позволяла себе об этом задуматься. Я не была готова к риску остаться с разбитым сердцем, не готова к риску испытать вообще какую-либо боль, но сейчас... Я не знаю. Сейчас, возможно, я верю в то, что все будет хорошо.
***
Возвращение в Колумбийский — одна из самых тяжелых вещей, которую мне приходилось совершать в жизни. Если бы пять лет назад у меня был выбор, я бы ни за что не вернулась в школу. Я бы бросила ее. Перешла на домашнее обучение. Переехала бы в другой штат и начала все сначала. В общем, просто сбежала. Возвращаясь назад, я понимаю, что моя мать просто взяла все в свои руки, не поинтересовавшись моим мнением. Мне пришлось лицом к лицу столкнуться с реальностью, и это было ужасно. Но сейчас я сама контролирую происходящее, и не хочу однажды обернуться назад и понять, что сама выбрала путь изгоя. Путь, полный насмешек и издевательств. Время убегать истекло.
Едва я вошла и до самого окончания лекции, все взгляды были обращены на меня. Все плакаты на территории колледжа были сняты по требованию Аманды Сент-Френч, но даже моя мать не могла заставить людей не глазеть. Я вроде как привыкла к подобному, но не в таком масштабе. Колумбийский университет гораздо крупнее Брейквотерской старшей школы, здесь чертова туча народу, если проводить параллели. И, к сожалению, каждый теперь в курсе, кто я такая. Время, которое я жила здесь инкогнито, было замечательным, но каждую секунду я боялась того, что будет, когда истина будет раскрыта. Теперь мне нечего скрывать, и это почти облегчение. Больная и извращенная форма облегчения, но все же.
Занятие проходит без эксцессов. Мне удается абстрагироваться от перешептываний и обсуждения за спиной. Но не от взгляда Ноа, направленного через всю аудиторию и застывшего на мне. Каждый раз, когда я украдкой поглядывала на него, он со злостью смотрел на меня. И я понимала, что если на меня так действует его хмурый вид, когда он находится в противоположном конце аудитории, то встречаться с глазу на глаз я точно не горю желанием. Я возвращаю ему такой же внимательный и сердитый взгляд, и сердце начинает биться сильнее, когда он, наконец, отворачивается. Оставшееся время урока я не смотрю на него.
За десять минут до конца занятия жужжит мой телефон. Это Люк.