Галдан-Церен, новоизбранный хан всех трех калмыцких племен, по своему происхождению был из дербетевцев и до недавнего времени являлся их вождем.




Публикации

Автор
Салимов Махмут

Сказка о последнем хане

Минихан-няняй, или Башкирская легенда

Бабушке Минлеханум 87 лет, в ауле ее уважительно называют Минихан-няняй. В последнее время она все чаще вспоминает о давно минувших днях, о войне, принесшей столько горя народу, о муже, который не вернулся с фронта, о двух своих детях – мальчике и девочке, умерших в голодные послевоенные годы от неизвестной болезни, о своей сестре, умершей при родах и оставившей сиротами четырех девочек, которых няняй вырастила как своих родных детей, вместе со своими двумя дочками.

«Восемнадцать моих родственников не вернулись с войны, в том числе и мой родной брат Салимгарей. Был он первым трактористом в колхозе – высокий, сильный, красивый!.. С тех пор наш род – калмак из племени минцев – почти изчез», – горестно вздыхает она.

После некоторой паузы Минлеханум-няняй продолжает свой рассказ:

«Наш род берет свое начало от калмыцкого мальчика, которого привез из далеких киргиз-кайсакских степей башкирский воин по имени Абдулкадир. Целый год он добирался домой с этим мальчиком, много лишений испытал в пути. А нашел он мальчика в детской колыбельке, богато изукрашенной накладными золотыми драконами, далеко – в казахских степях, на берегу Аральского моря. Детская колыбель висела на одиноком дереве-карагаче, вокруг лежали тела убитых сородичей. Рассказывали, что младенец был из ханского рода...

Он вырос среди башкирских детей в достатке, как равный, в семье у тархана Ибрагима-бея из рода мурзы Баимбета. Мулла назвал маленького калмычонка именем Ходайбирде, что означает “Подарок Всевышнего”. Старики говорили, что Аллах отдал его башкирам с благими намерениями. И они же вспоминали при этом древнюю минскую легенду – о мальчике, которого так же когда-то в старину нашли в степи, – как он вырос и стал батыром – предводителем рода, как спас свое племя от степных завоевателей, как встретил белого волка и, следуя за ним, вывел своих соплеменников из смертельного окружения. Люди верили в эту легенду и надеялись, что в будущем в случае беды к ним также придет спасение.

А детская золотая колыбель, найденная в далеких казахских степях, хранилась в ауле, в мечети, вплоть до Гражданской войны, пока вооруженный отряд каких-то голодранцев не разграбил ее! Они сорвали с колыбельки украшения в виде золотых драконов и бросили ее на улице. Мой отец подобрал колыбель, отремонтировал, и в ней выросло еще немало детишек».

Так легенда о найденном в степях калмыцком мальчике и полная лишений жизнь Минихан-няняй сплелись в одном рассказе.

Продолжение удивительной легенды о калмыцком младенце открылось для меня совершенно случайно. Спустя много лет, работая над архивными материалами о службе башкирских казаков, я наткнулся на записки отца Иакинфа (Бичурина). В его исторических записках нашлось описание тех трагических событий, когда калмыки двинулись на восток в поисках утраченной родины. Я же взял на себя смелость пересказать эту историю.

Галдан-Церен

Зима 1771 года была теплой. Снег, выпавший в начале зимы в низовьях Волги, быстро растаял, небо надолго закрылось низкими свинцовыми, постоянно моросящими тучами. Дожди переполнили великую реку, и она, не дождавшись весны, вдруг разлилась.

Дербетевские калмыки, которые ждали ледостава, чтобы переправиться на противоположный восточный берег, оказались отрезанными от своих соплеменников – торгоутов и хошоутов. Калмыки этих двух племен, не дождавшись дербетевцев, уже месяц медленно уходили на восток.

Только хан Галдан-Церен остался дожидаться соплеменников, надеясь, что дербетевцы каким-то чудом сумеют переправиться через реку и тогда они вместе быстро догонят орду.

Калмыки возвращались к себе на историческую родину – Джунгарию. Мало кто из них представлял, какая она, их родина. Только легенды, которые рассказывались старейшинами зимними вечерами, и песни, которые исполнялись в летних кочевках, напоминали им о давно покинутых землях. Впервые со времен великих переселений народов орда двигалась не с востока на запад, а наоборот. Калмыки решили вернуться и отвоевать свою родину, давно уже заселенную другими народами. Казалось, что сама природа решила противостоять этому неразумному решению.

Галдан-Церен, новоизбранный хан всех трех калмыцких племен, по своему происхождению был из дербетевцев и до недавнего времени являлся их вождем.

За несколько месяцев до начала похода он переправился через Волгу с ближайшими родственниками и небольшим отрядом преданных ему заисангов. И все это время хан занимался сбором и подготовкой левобережных калмыков к переселению на восток.

Галдан-Церен, названный так в честь своего родственника и вождя – джунгархана Галдан-Черена, сына императора Контайши, – честолюбиво мечтал о том, что он, объединив все калмыцкие и джунгарские племена, разбросанные от Волги до Китая, сумеет возродить Великую Джунгарскую империю. Ведь еще не прошло и сорока лет, как китайцы, претерпев унижения, за немалую цену купили мир. Многие народы великой степи тогда платили дань сыну императора, и Галдан-Церен стремился к такому же величию. Он не ожидал, что природа станет первым препятствием в осуществлении его планов – объединения калмыцких племен и возвращения в Джунгарию.

Его честолюбивые устремления теперь были погребены под разливом реки, и он уже не надеялся, что наступят холода, что зимние морозы наведут ледяные мосты через водную преграду, которая отделила его от дербетевского племени. Там же осталось и его главное богатство – бесчисленные стада и табуны.

Галдан-Церен до последнего часа верил, что дербетевские калмыки сумеют преодолеть реку. Он молился, он обещал, что посвятит остаток жизни служению буддийскому богу, великому Далай-Ламе, и даже после смерти, пройдя все шесть миров и возродившись в новом облике, будет продолжать благодарить великого Будду.

Но Будда его не услышал. И теперь он стоял в одиночестве, пристально всматриваясь в противоположный берег, а надежда таяла вместе с остатками льда на кромке реки. Вместо стужи ветер принес холодные тучи, и слезы отчаяния, смешиваясь с каплями дождя, стекали по его бронзовому скуластому лицу.

Впервые вождь колебался в принятии решения – остаться или двигаться на восток вслед за остальными калмыцкими племенами. Сердце ему подсказывало, что он нужен своему дербетевскому племени, но долг хана всех калмыков обязывал его возглавить идущую на восток 250-тысячную орду. Но признают ли сейчас его – без своего народа и без своих воинов – ханом всех калмыков?

Стоя под моросящим дождем, Галдан-Церен вспоминал, как все это начиналось.

Летом на его призыв собраться на курултай на берегу реки Ахтубы откликнулись все вожди и духовенство калмыцких племен. К назначенному времени на высоком кургане у реки был раскинут ханский шатер. Галдан-Церен ждал прибытия вождей и коротал время под тенистым пологом, защищающим его от изнуряющего зноя. Тогда его мысли беспокойно кружились вокруг предстоящей встречи – все ли он предусмотрел, поддержат ли вожди его решение? Он был убежден в своей правоте, и эта мысль придавала уверенность в успехе будущих переговоров. И скоро беспокоящие его мысли сменились другими. Вдруг он вспомнил о судьбе своего народа, о его истории, о свободной кочевой жизни… И он знал, что никакая сила не сможет заставить калмыков отказаться от судьбы, предначертанной всевышним, от своих обычаев и свободы.

По своему происхождению он принадлежал к дербетевцам. Дербетевские калмыки – потомственные воины, с древнейших времен они с джунгарами были одного племени.

Чингиз-хан левое крыло своей армии называл «джунгар». После смерти Чингиз-хана эти воины образовали свое племя, и самые сильные и храбрые были у них вождями. Однажды, согласно старинной легенде, недалеко от берегов Аральского моря воины нашли в степи младенца-сироту, которому дали имя Улиндай-Бадон-Тайша. Этот младенец вырос, возмужал и стал богатырем. Скоро он возглавил дербетевский народ. От этого младенца и вели свой род джунгарские и дербетевские князья – Тайшины. Их потомки создали новую империю, завоевав Китай, Туркестан и Великую степь. Они вели свою армию от победы к победе, постепенно продвигаясь на запад, пока дальнейшие их завоевательные устремления не разбились у подножья Уральских гор. Они так и не смогли преодолеть этот барьер – на пути великих завоевателей вставали башкиры. Они не пустили их за Волгу и дальше в Россию.

Тогда калмыки пошли на юг, на земли ногайцев. После кровопролитных сражений ногайцы отступили – часть из них ушли на Кавказ, другие в Крым. А дербетевцы холодной зимой 1630 года перешли Волгу и поселились на западном берегу в бескрайних волго-донских степях.

Калмыки торгоутского и хошоутских племен остались на восточном берегу. Обретя новые земли, они стали жить на огромных степных просторах согласно своим обычаям и подчиняясь только законам природы. Каждый год, переждав зимние холода, калмыки с началом весны начинали вместе со своими бесчисленными стадами кочевать на север. Животные с жадностью поедали на своем пути только что пробившуюся первую весеннюю траву и оставляли за собой истоптанную копытами степь. Табуны продвигались вперед, пытаясь не отставать от весны, а она, не задерживаясь, спешила на север, покрывая зеленым ковром их путь. За ними, подгоняя кочевников, шло знойное лето. Жаркое солнце, испепеляя остатки растительности и высушивая мелкие озерца, разбросанные на их пути, подгоняло табуны. Но не только кочевники с началом весны начинали свой путь: на север устремлялись и бесчисленные стада сайгаков и джейранов. И как бы ни были просторны бескрайние степи между Иделью и Яиком, калмыки следили, чтобы миллионные стада сайгаков не пересекали их путь и охотились на прожорливых диких коз, пытаясь отогнать их подальше от своих пастбищ.

Но сайгаки беспокоили их меньше, чем племена киргиз-кайсаков. Иногда их внезапные набеги заставали калмыков врасплох, и тогда разбойникам удавалось не только угнать скот, но и умыкнуть девушек и взять в полон детей и женщин. Калмыки преследовали их и если настигали, то месть была кровавой и безжалостной. Людей освобождали от рабства, и табуны возвращались в свои пастбища. Правда, и сами калмыки не упускали случая переправиться за Яик в киргиз-кайсакские земли, учинить набег и угнать чужой скот. Тогда в степи сгущались тучи и люди начинали готовиться к войне. Война для них была привычным делом, таким же естественным, как смена времен года. В зависимости от количества воинов, которых собирали противоборствующие стороны, и их доблести определялся исход сражения. Не всегда войны были кровавыми, иногда две степные орды, встретившись в степи, решали свой спор в единоборстве батыров. Победа одного из них означала поражение других, и, согласившись с этим, степняки расходились по своим кочевьям, одни торжествуя, другие затаив обиду и вражду до следующего года.

К концу лета калмыки достигали башкирских земель. Много раз башкиры и калмыки решали свой спор при помощи оружия, пока не была определена граница недалеко от холмов Сары-тау, в трех переходах от реки Камалек, которую калмыки не имели право пересекать. И как бы им ни хотелось пасти свои табуны на уральских горных склонах с богатой сочной травой, им приходилось останавливаться и дожидаться ранних осенних дождей, чтобы не возвращаться обратно по выжженной летним зноем степи. Осенняя влага на короткое время оживляла степь, трава снова зеленела, создавая обманчивое впечатление возвращения весны. Но утренние заморозки, покрывающие степь плотным слоем инея, напоминали о близости осенних холодов, и тогда подгоняемые ветрами кочевники начинали двигаться в обратную сторону. В своём спешном движении на юг они будут пытаться догнать остатки лета, которое пока еще кормило табуны зеленой травой. Но настанет день, когда скудная степная растительность полностью пожелтеет и покроется толстым слоем снега. Как бы кочевники ни спешили добраться до южных пастбищ, зима настигнет их в пути. Стада, с трудом разгребая твердыми копытами снег, будут добывать пожухлую траву и в поисках корма медленно двигаться на юг.

Времена года, их смена и круговорот определяли кочевую жизнь калмыков, и в гармонии с природой они жили на этой земле уже больше ста лет. Но безмятежная и свободная жизнь подходила к концу. Все чаще царское правительство требовало участия калмыков в различных походах, и молодые воины уходили в далекие края, многие из них не возвращались в свои улусы. Сраженные картечью или свинцовыми пулями на непонятной войне, они были наспех похоронены в чужой земле.

Об этом и думал Галдан-Церен, пока ему не доложили о приближающихся соплеменниках. Первыми прибыли на курултай калмыки торгоутского племени во главе со своим вождем Убаши-ханом.

У торгоутского племени существует предание о том, что их предки вышли из Тибета. Они присоединились к великому Чингиз-хану, который поставил над ними полководцем своего сына Орчакана. Орчакан выбрал себе невесту из тибетского рода Арит – от них и ведут свою родословную торгоуты и их вождь Убаши-хан. «Торгоут» в переводе с калмыцкого означает «высокорослый». Эти великаны входили в личную гвардию Чингиз-хана.

Следом прибыли калмыки племени хошоутов. Их возглавлял сын есаула Семена Хошоутова Сербент-Данчин, который, в отличие от отца, остался верен своим обычаям и вере, за что древнее калмыцкое племя хошоутов и признало его вождем. Старинное название племени было эолет. После того как они победили во главе с Темучжином (так звали будущего Чингиз-хана) войско хана Алтана, их стали называть хошоут, то есть «главный воин» или «победитель».

Не прибыли только ставропольские калмыки. Для приучения калмыков к оседлой жизни и обретения ими истинной веры царица Анна Иоанновна решила в 1737 году на берегу Волги основать крепость под названием Ставрополь и переселить их туда. Но калмыки предпочли тесным улицам крепости степные просторы, тем не менее часть из них выбрали новую жизнь – приняли крещение и оделись в синюю форму с жёлтыми лампасами. Новокрещёные калмыки были зачислены в служивое сословие Российской империи и уравнены в правах с казаками. Из них был сформирован ставропольский казачий полк, подчиненный генерал-губернатору Оренбургского края.

После встречи и теплых приветствий вожди уединились в шатре – они не хотели, чтобы их намерения раньше времени стали достоянием царского наместника и губернатора. После долгих споров и сомнений вожди приняли решение – вернуться на свою историческую родину. Ответственность за осуществление этого плана легла на плечи Галдан-Церена.

Хан обратился к буддийским священникам за благословением. После долгих ритуалов под звуки труб и барабанов ламы определили дату начала похода на восток – 5 января 1771 года. Именно об этом дне с величайшими предосторожностями и было объявлено всем калмыкам. Народ воспринял решение своих вождей с большим воодушевлением и радостью, увидев в этом единственный путь сохранения своей религии и нации.

Калмыки отказывались выделять воинов для бесконечных войн, которые вел царь, и были доведены до отчаяния несправедливостью и алчностью царских наместников, все возрастающей настойчивостью миссионеров, заставлявших отказываться от обычаев предков. Все это и породило недовольство. Эти и другие причины буквально через год приведут к кровавому бунту всех народов Волги и Урала, когда восставшие под руководством Емельяна Пугачева попытаются добиться справедливости.

Но первыми взбунтовались калмыки: были побиты и ограблены ни в чем не повинные купцы. Досталось миссионерам и чиновникам. Кровавый бунт отрезал последние надежды на отсрочку возвращения в Джунгарию. Хан стал заложником своей же идеи. Ему пришлось оставить старшего сына и дербетевцев на другом берегу Волги.

Вспоминая о тех днях, Галдан-Церен отчаянно искал решение, которое будет единственно верным. Его лицо, полное отчаяния и скорби, отражало бушевавшие внутри него противоречия. Наконец он подозвал преданного заисанга и объявил о своем намерении догонять ушедшие далеко на восток калмыцкие кибитки. Больше нельзя было медлить, иначе его небольшой отряд мог попасть в засаду враждебных степных племен, через земли которых им предстояло идти в Китай. Он сел на коня и дал команду трогаться.

Заисанг натянул тетиву лука, и стрела бесшумно устремилась на восток, указывая направление предстоящего пути. С противоположного берега послышались завывания калмыцких труб – башкюрбюре, прощальные звуки которых раздирали душу Галдан-Церену. Не оглядываясь на оставшихся на другом берегу соплеменников, он поскакал навстречу своей судьбе.

Рейнсдорп

Императрица Екатерина Великая узнала о приготовлениях калмыков слишком поздно, когда они, уже взбунтовавшись, спешно уходили на восток. Не забыли доложить императрице и об ущербе, который нанес калмыцкий бунт. Доложили и о том, что дербетские правобережные калмыки не ушли из-за теплой зимы и отсутствия ледостава.

Царица разгневалась: как посмели ее подданные, всегда верные российскому престолу, вдруг взбунтоваться и, обнажив юго-восточные границы, самовольно покинуть империю. Она незамедлительно приказала произвести поиск подавшихся в бегство волжских калмыков, а к оставшимся дербетским калмыкам направила царских приставов и полк драгун. Чуть позже она обуздала свой гнев: ясный ум просвещенной царицы подсказал ей правильное решение – она может вернуть обратно своих подданных только прощением и лаской. И фельдъегерь с указом царицы помчался в Оренбург.

Оренбургский генерал-губернатор Иван Андреевич фон Рейнсдорп, кряхтя и охая, готовился встретить фельдъегеря. Всегда нерешительный, но педантичный, он – исполнитель, за что его и ценили, – упустил время и откровенно прошляпил приготовления калмыков к бегству, и потому с величайшим беспокойством ждал опалы ее императорского величества. Около него суетился адъютант, поправляя сбившийся парик, – как мог пытался утешить генерала. Войсковой атаман Оренбургского казачьего корпуса Василий Иванович Могутов еще накануне доложил генерал-губернатору, что фельдъегерь в сопровождении казаков выехал из Самарского городка и сегодня должен быть в Оренбурге. Губернатор чувствовал, что приходит конец спокойной и размеренной службе. Вот уже почти 15 лет прошло после последнего восстания башкир, и все считали, что в крае все благополучно, хотя среди яицких казаков появились смутьяны, подбивающие не подчиняться указному атаману. В некоторых станицах учинили бунт, отказавшись исполнять волю генерал-губернатора, потребовали старых вольностей, в том числе и в выборе на войсковом круге атамана и старшин, а также распределения по своему усмотрению рыбных и звериных промыслов. А это было покушение на личный доход губернатора, который уже привык получать значительные барыши от поставок черной икры и осетровых балыков в Санкт-Петербург и Москву. Среди башкир тоже неспокойно – от них жалобы поступают, что участились незаконные захваты вотчинных земель, некоторые из них, взбунтовавшись, совсем недавно сожгли завод Твердышева. Рейнсдорп чувствовал, что надо принимать незамедлительные меры и утихомирить край. Он перекладывал бумаги на столе, не замечая их содержания, тревожные мысли и предчувствие опалы окончательно испортили ему настроение. Губернатор уже собирался кликнуть крепостного холопа Ивашку, чтобы подали ему водки, как адъютант охрипшим от значимости события голосом громко доложил: «Едут, ваше сиятельство! Едут!».

Во двор особняка генерал-губернатора в сопровождении оренбургских казаков с грохотом ворвалась запряженная тройкой взмыленных коней коляска, забрызганная снегом вперемешку с грязью, – теплая зима и оттепель, необычная для этого времени года, уже успели разбить санный путь. Ямщики хоть и старались выходить в путь по утреннему или вечернему заморозку, но неотложность и важность дела заставили их сегодня спешить, не разбирая дорог. Послышался зычный голос, остановивший тройку прямо около порога генеральского дома: «Тпру-у-у… Стой, родимые!» С коляски легко спрыгнул молодой фельдъегерь в кирасирском блестящем шлеме и в белом шерстяном плаще. Грохоча саблей и звеня шпорами, он вбежал наверх, в губернаторский кабинет. Адъютант, весь багровый от волнения, заикаясь, успел выкрикнуть: «Ее императорского величества!..» – но фельдъегерь, усмехнувшись на ходу, похлопал его по плечу и, не дожидаясь окончания доклада, скрылся в кабинете генерал-губернатора.

Тревожные предчувствия оправдались: в указе после упреков в его адрес генерал-губернатору предписывалось организовать поиск уклонившихся в бегство волжских калмыков с целью немедленного возвращения их на прежние земли. Поход в киргиз-кайсакские степи – это похуже опалы. Калмыкам обещалось генеральное прощение в случае возвращения. Генерал-губернатор про себя возмутился, что всем смутьянам есть прощение, только ему приходится за всех страдать. Но еще он понял, что только незамедлительным выполнением приказа он хоть как-то сумеет оправдаться перед императрицей. Вся вина и ответственность лежит на нем, ведь он не сумел заранее разгадать планы калмыков и не пресек их бунт и бегство.

Накануне ему доложили, что калмыки внезапно напали на Бударинский форпост и на несших линейную службу на дистанции башкир, а потом чуть ниже Яицкого городка, успешно преодолев по броду Яик, ушли в казахские степи, и сейчас многочисленная орда движется по территории младшего казахского жуза. Малочисленный отряд башкир не смог удержать линию, а взбунтовавшиеся казаки яицкого городка посчитали излишним вмешиваться.

Но надежда догнать их была – калмыки, отягощенные своим главным богатством – многочисленными стадами, двигались медленно. С освобождением степей от снега и появлением первой весенней травы они обязательно остановятся, так как будут вынуждены откармливать свои изнуренные походом и зимней бескормицей табуны, да и людям требовался отдых после долгого пути. Немного успокоившись, губернатор вызвал к себе войскового атамана оренбургских казаков полковника Могутова, оренбургских чиновников и прочих полезных и бесполезных в этом мероприятии людей.

От былой нерешительности и паники его не осталось и следа. Рейнсдорп, получивший, наконец, указ императрицы и подробные инструкции от президента Военной коллегии фельдмаршала графа Чернышева, приступил к незамедлительному исполнению их воли. Немецкая педантичность и точность в исполнении инструкций проявилась во всем блеске. Его надменный голос с немецким акцентом звучал теперь уверенно и твердо – только скрип писарского пера, который едва успевал за его указаниями, слышался в тишине кабинета:

«Атаману, полковнику Могутову, сегодня же отправить посыльных к башкирским тарханам и старшинам. Приказываю им сбор к концу следующей недели в Оренбургской крепости, кроме охотников, и добровольно участвовать в сией экспедиции, приказываю снарядить и 6000 линейных башкир, готовящихся весной сменить на дистанциях отслуживших свой срок на границе сородичей. Им пообещайте дополнительное вознаграждение за участие в походе. Юртовым старшинам за участие в походе отменить ясак и покупку казенной соли из Илецких копей, в этом году они получат соль бесплатно. Объявите башкирским тарханам, что за их участие в дальнем походе будет выплачиваться денежное содержание. Установить его, как и оренбургским казакам, по 1 рублю 48 копеек в месяц. И побыстрее рассмотрите башкирские жалобы, пообещайте справедливое решение всех вопросов.

Я принял решение инфантерию не привлекать к походу. Будут принимать участие в экспедиции только конные отряды башкир и казаков. Я слышал, яицкие казаки отказываются от участия в походе, их атаманское самоуправство – это настоящий бунт! Как вернем калмыков, я за них возьмусь с особым пристрастием. В Сибирь им дорога, по острогам будут нести службу, так и передайте их выборным атаманам!»

Немного успокоившись, он почти ласково обратился к атаману оренбургского казачьего ведомства полковнику Могутову: «Доложите, любезнейший Василий Иванович, без яицких – сколько оренбургских казаков готово к походу?»

Атаман, понимая значимость своей роли в предстоящем походе, встал со своего места, оглядел присутствующих и, обращаясь к губернатору, начал доклад: «Ваше сиятельство! Господа! Благодаря мудрости и дальновидности первого губернатора Оренбурга Неплюева Ивана Ивановича в бытность его управления краем, еще 1748 году, были произведены преобразования по сведению всех казаков, кроме яицких, в Оренбургское казачье войско. И я могу доложить: из этого ведомства готовы участвовать в походе оренбургских живущих в крепости и казаков из Бердской слободы – всего 1513, казаков оренбургских живущих по реке Яику – 800 человек, калмыцких казаков ставропольского ведомства – 250 человек, казаков уфимской провинции из города Уфы, крепостей Табынск, Нагайбак, Красноуфимск – всего 1250 человек, казаков Исетской провинции из крепостей Челябинск, Миасс, Чебаркуль – 1380 человек. Сбор корпуса объявлен, и казаки в количестве 4493 человек будут готовы выступить к концу следующей недели!»

Наступила тягостная тишина. Без башкирских конников вернуть 250-тысячную калмыцкую орду было невозможно. Главное было – догнать и, демонстрируя свою силу, вступив в переговоры с калмыцкими вождями, донести до них указ царицы, где она обещает всем калмыкам прощение в случае возвращения их на прежние земли. Через некоторое время, обращаясь к коменданту Оренбургской крепости, генерал-губернатор тихо выговорил: «Снять с раскатов и приготовить 15 пушек легкой артиллерии с прислугой к походу! Приготовить обозы и провиант!» После некоторой паузы он так же тихо продолжил: «Будем надеяться, что башкиры пришлют достаточное количество своих конников для выполнения воли ее величества. Из Уфы обещали отправить дополнительно 3000 асаба-башкир из минских юртов во главе с преданными ее императорскому величеству тарханами. С божьей помощью я надеюсь к концу следующей недели собрать достаточное количество конных отрядов для преследования калмыков. Не забывайте, господа, что они с каждым днем углубляются во враждебные не только для них, но и для нас земли степных племен. Сегодня же подготовить и отправить посольство с подарками в казахские степи к сыну Абдулхаир-хана султану Ерали в Малую орду и к сыну Джанибек-батыра хану Аблаю в Среднюю орду. Потребуйте и просите у них содействия в возвращении калмыков, но главное для нас – чтобы они договорились с вождями Большой орды, чтобы те пропустили наш экспедиционный корпус через свои земли и не чинили препятствий в преследовании. А если будут согласны, то могут выделить свои отряды и участвовать в нашем походе. Я надеюсь к концу следующей недели собрать достаточное количество конных отрядов для преследования калмыков!» Иван Андреевич встал и, повернувшись к образам, перекрестился, что означало окончание совещания. Вслед за губернатором, грохоча саблями и путаясь в шпагах, вскочили со своих мест присутствующие чиновники и, озадаченные, спешно начали покидать губернаторский дом.

Впервые предстоял вооруженный поход далеко в киргиз-кайсакские степи. До этого только посольство в Хиву сумело благополучно добраться до конечной цели. Вслед за послами купцы отважились пересечь степи, но и то не всегда удачно. Татищев в 1738 году отправил свой первый караван в Ташкент с целью торговли и для получения привилегий для русских купцов во главе с полковником Карлом Миллером. Тогда караван, успешно пройдя территорию Малой и Средней орды, подвергся нападению кочевников из Большой орды в двух днях пути от Ташкента и был разграблен. Миллеру удалось спастись. Но его пленных товарищей продали в рабство. Только через много лет Миллеру удалось вернуться в Россию. С тех пор так далеко в глубь казахских степей не решался проникнуть ни один купец и ни один вооруженный отряд.

Яугиры

После оттепели вдруг похолодало. Неделю все выло и мело, заваливая снегом дороги и сами селения. Не дай бог остаться в такой буран одному в степи. Бывали случаи – целыми обозами люди и кони замерзали в пути, и находили их, заблудившихся в снежной кромешной мгле, только весной, далеко от дороги. Февральские бураны – обычное для Оренбургского края явление. Переждав стихию, башкирские отряды начали пробираться только им известными тропами и дорогами вдоль реки Дим к Оренбургской крепости. Небольшой отряд минских асаба-башкир, возглавляемый тарханом Кара-Якупом, начал поход из своей вотчины, которая находилась на берегу Дёмы, верстах в двадцати от города Уфы. Его отряд, двигаясь на юг вдоль берега реки, от селения к селению пополнялся новыми воинами. Через десять верст к нему присоединился со своей сотней тархан Ибрагим. Через некоторое время этот небольшой отряд превратился в грозный поток, который двигался к Оренбургской крепости, повинуясь воле Ее Императорского Величества и воодушевленный обещаниями генерал-губернатора.

Кавалькада конников представляла собой красочное зрелище. Над каждым отрядом развевались разноцветные байраки (знамена) с родовыми знаками на полотнищах и бунчуки с конскими хвостами, обозначающие принадлежность к той или иной сотне. Отряды, разделенные на десятки и на полусотни, отличались мастью коней и полушубками белого или черного цвета. Лес пик равномерно колыхался в такт движению конников. Сытые и лоснящиеся свежестью боевые кони то и дело пытались вырваться из общего потока, и воины с трудом удерживали их в строю. По установленному обычаю каждый воин имел второго коня, нагруженного запасом еды – вяленого мяса и сухого курута, а также тремя запасными колчанами, полными стрел, и арканом. Там же находились кольчуга-юшмань, стальной шлем, топор, инструмент для починки и подковы, запасные сапоги из грубой конской кожи. Небольшой запас фуража и муки, котел-казанок на десять человек обязательно входили в походную поклажу. Свернутое толстое войлочное одеяло, притороченное сзади к седлу, служило воину в походах пологом от дождя и зноя, подстилкой в часы ночного отдыха. Порох, ружье и пистолеты воины всегда держали при себе. Сагайдак с луком за спиной, колчан со стрелами, кылыс и ханьяр (сабля и кинжал) завершали экипировку воина.

Три перехода совершили конники. Останавливаясь на очередной ночлег в башкирском ауле, молодые воины не переставали удивляться тому, что и здесь – за 150 верст, – оказывается, есть у них родственники, которые с радостью и гордостью принимали почетных гостей. И после обильного угощения не спеша, переходили к беседе. После расспросов о здоровье родителей интересовались произошедшими событиями в семье, искренне радовались хорошим новостям и не скрывали своей скорби по ушедшим в мир иной старикам. Последний раз их встречают с таким радушием и почетом – завтра они, дождавшись своих соплеменников с берегов Уршака, дойдут до Оренбургской крепости, а дальше, в казахских степях, все зависит от удачи и оберегов, которые зашили в их одежду матери.

Но и на следующий день народ, высыпавший на крепостной вал Оренбургской крепости, радостно приветствовал башкирских воинов. Со многими оренбуржцами они были давно знакомы, не раз вместе участвовали в походах. Еще не прошло и десяти лет после того, как башкиры и оренбургские казаки плечом к плечу сражались с пруссаками в Семилетней войне и торжественно как победители вошли в Берлин. Седоусые казаки встретили старых башкирских воинов тепло и тут же разобрали их по своим домам на постой.

А молодые воины прямо на снегу вблизи крепостного вала, указанного комендантом, разбили свой походный лагерь – из войлочных одеял соорудили что-то похожее на палатки, разожгли костры, установили на таганки походные котлы, и в них забулькало солдатское варево. Комендант Оренбургской крепости, наблюдавший за башкирами, облегченно вздохнул – их неприхотливость сняла с него заботу о размещении и обеспечении провиантом прибывающие отряды. Расщедрившись, он объявил начальникам башкирских команд, чтобы они начинали получать в пакгаузе порох и свинец. Завтра должны подойти башкирские отряды усерген, юрматинцев, катайцев, кипчаков, табынцев, а послезавтра с севера доберутся гайнинцы, билярцы, мякотинцы с берегов Тобола и другие задержавшиеся из-за февральских буранов команды.

Генерал-губернатору доложили, что больше двухсот башкирских тарханов привели своих воинов и более ста юртовых старшин откликнулись на екатерининский указ. Теперь тарханы по своему обычаю требовали аудиенции.

Как знать и воинская каста башкирские тарханы существуют со времен Чингиз-хана: чтобы укрепить свою власть на завоеванных или присоединенных землях, он и его наследники назначали тарханов из среды авторитетных и состоятельных вождей племен, через которых устанавливали свои законы – ясы. Главной обязанностью тарханов с древнейших времен было участие со своими отрядами во всех войнах, которые вела Золотая Орда. За это тарханы и их род имели ряд преимуществ – они были освобождены от ясака и податей, вся добыча, захваченная ими на войне или на охоте, составляла их полную собственность, в любое время они могли входить во дворец без разрешения, они привлекались к ответственности только за девятое совершенное преступление, во время пира они занимали почетные места и получали по чарке вина. Иван Грозный признал права башкирских тарханов. При желании любой из них, получив проездные паспорта у губернатора, мог поехать в столицу и добиться аудиенции даже у царя. Тарханские звания передавались по наследству одному из достойных наследников. Начиная от Петра Великого, звания давались только по указу императора. Он же разделил тарханские звания на потомственные и личные, последние обладали привилегиями только при жизни, и их потомки не имели права наследования. Тем самым Петр I приравнял тархан служивому дворянскому сословию.

Рейнсдорп, зная обычаи тарханов, назначил аудиенцию в большом зале губернаторского дома, туда же пригласил и казачьих атаманов. Выступив с речью о долге перед империей и Ее Величеством, он важно удалился под одобрительные крики башкир и казачьих офицеров. «Афарин! Афарин! Ура! Ура!» – долго слышал он вслед, оставив их одних за обильно накрытыми по этому случаю столами.

Атаман оренбургского казачьего ведомства, назначенный командиром всего экспедиционного корпуса, – полковник Василий Иванович Могутов торопился выступить в поход. Из-за задержки можно было угодить в весеннюю распутицу. Наконец, после смотра войск и парада, в начале марта 1771 года корпус, состоящий из 15-тысячной башкирской конницы, 5-тысячного отряда оренбургских казаков при 15 пушках и обоза с провиантом, торжественно покинул крепость.

Впереди всех – в авангарде – находились разведчики – сотня оренбургских казаков под началом есаула Андрея Углецкого и сотня минских башкир под командой тархана Ибрагима. Оба они – совсем еще молодые, чуть старше двадцати, – были горды тем, что им поручена ответственная задача впереди скачущих хайдаров, то есть разведчиков. Назначали на это ответственное дело за личную храбрость и удаль, не раз проявленную в прежних делах: несмотря на свой возраст, они успели не раз побывать в схватках с врагом и выйти из них победителями. И теперь они – разные по внешности, но одинаково гордые почетным назначением и важностью возложенных на них задач – скакали в авангарде экспедиционного корпуса. В этот момент они не думали об опасности, притаившейся где-то за холмом, и смерти, которая поджидает их в степных просторах. Молодость не допускала и мысли об этом. Впереди их ждал только вольный ветер и волнующие приключения.

Через два перехода корпус атамана Могутова достиг ханского стана Малой орды. Несмотря на свое название, это был самый многочисленный народ среди казахов. Их хан Абдулхаир еще в 1731 году объявил о российском подданстве. Вслед за ним о вхождении в состав Российской империи объявил вождь средней орды Джанибек-батыр. И сейчас полковни



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-12-28 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: