– Я расскажу тебе одну историю про кораблекрушения и погибшие корабли – уверена, ты любишь такие истории, – и пока я буду говорить, ты не раскроешь рта. Ты не будешь спрашивать меня, правда это или выдумка, и вообще ни о чем не будешь спрашивать, ты будешь молчать и пить чистый тоник, потому что я, как ни жаль, вынуждена тебе сообщить, что ни голубого, ни какого другого джина у меня в доме нет. Потом я задам тебе три вопроса, на которые ты ответишь только «да» или «нет». После чего я разрешу тебе задать мне один вопрос, один‑единственный, и на сегодня хватит: ты вернешься в пансион и ляжешь спать. И это все. Договорились?
Кой ответил, избегая местоимений: договорились; ответил, быть может, несколько рассеянно, однако вполне хладнокровно уяснив поставленные условия. Потом он сел, куда она показала, – на диван с бежевой обивкой, располагавшийся на красивом ковре; в этой гостиной с белыми стенами, на одной из которых висела фотография в рамочке, под ней – комод, в центре, под люстрой, – столик в мавританском стиле, еще – телевизор и видеомагнитофон, пара стульев, стол с компьютером возле шкафа, набитого книгами и бумагами, и музыкальный центр – из его динамиков доносился голос Паваротти, а может, и не Паваротти, он пел что‑то на манер Карузо. Кой пробежал глазами по книжным корешкам: «Иезуиты и бунт против Эскилаче», «История искусства и науки мореплавания», «Министры Карла III», «Практическое применение исторической картографии», «Mediterranean Spain Pilot»[5], «Зеркала одной библиотеки», «Мореплаватели и кораблекрушения», «Каталог исторической картографии Испании. Собрание Морского музея», «Лоции средиземноморского побережья Испании»… Были тут романы и другие книги: Айзек Динесен, Лампедуза, Набоков, Лоренс Даррелл – тот самый автор «Александрийского квартета», книжка под названием «Зеленый огонь» некоего Петера В. Райнера, «Зеркало морей» Джозефа Конрада, и так далее, и тому подобное. Из этих книг Кой не читал ничего, кроме Конрада. Его внимание привлекла книжка на английском, название которой совпадало с названием известного ему фильма: «Мальтийский сокол». На желтом переплете старого потрепанного томика – черный сокол и женская ладонь, на которой лежали монеты и драгоценные камни.
– Это первое издание, – сказала Танжер, заметив, что он разглядывает. – Вышла в Соединенных Штатах в день святого Валентина 1930 года. Цена – два доллара.
Кой взял книжку в руки. Дэшиел Хэммет, значилось на переплете, автор «Проклятия Дейнов».
– Я видел этот фильм.
– Конечно, видел. Его все видели. – Танжер повела рукой в сторону шкафа. – Сэм Спейд виноват в том, что я впервые изменила капитану Хаддоку.
На полке, чуть в стороне от всего остального, стояло полное собрание серии «Приключения Тинтина». Рядом с матерчатыми корешками тонких и длинных книжиц он увидел маленький кубок чеканного серебра и почтовую открытку. На ней Кой узнал вид антверпенского порта с собором в глубине. У кубка не было одной ручки.
– Ты читал это в детстве?
Он все еще смотрел на кубок. «Детские соревнования по плаванию, 19…» Дату прочитать было трудно.
– Нет, – ответил он. – Я знаю про эти книжки, может, даже перелистал одну‑другую. Что‑то помню про метеорит, который падает в море.
– «Таинственная звезда».
– Наверное.
Квартира не была роскошной, но выглядела на порядок выше среднего. Диванные подушки, обтянутые хорошей кожей, на стене – старинная картина, явно оригинал: писанный маслом пейзаж с рекой и вполне приемлемым парусником – хотя, отметил он, для такой реки и такого ветра парусов надо бы поставить побольше, – со вкусом подобранные шторы на двух окнах, которые выходили на улицу, кухня, откуда она принесла ему тоник и лед, сияла чистотой: там он успел заметить микроволновку, холодильник, стол и табуретки темного дерева. Одета женщина была почти так же, как утром, только вместо блузки натянула тонкий хлопковый свитер и сняла туфли. Ноги в черных чулках бесшумно, по‑балетному переступали по квартире, и за нею всюду следовал лабрадор. Так двигаться не научишься, подумал Кой. Сознательно – ни за что. Человек двигается либо так, либо иначе. Женщина садится, разговаривает, ходит, наклоняет голову, прикуривает сигарету так, как она это делает. Чему‑то можно научиться, чему‑то – нет. Как бы ни хотелось, определенную границу никто не переступит, если это в человеке не заложено. Жесты. Выражение лица. Манеры.
– Ты что‑нибудь знаешь про кораблекрушения?
Вопрос сбил его с мысли, и он хрипло хохотнул, не отрываясь от стакана.
– Полного кораблекрушения мне потерпеть пока не довелось, если ты об этом… Но все еще впереди.
Она сдвинула брови. Ирония ей была сейчас ни к чему.
– Я говорю о старинных кораблекрушениях. – Она по‑прежнему смотрела ему прямо в глаза. – О давно затонувших кораблях.
Он дотронулся до носа, прежде чем ответить: не слишком много. Кое‑что, конечно, читал. И, разумеется, знал все эти байки, которые так любят рассказывать моряки.
– Ты когда‑нибудь слышал о «Деи Глории»?
Он попытался припомнить. Название корабля звучало знакомо.
– Десятипушечный парусник, – сказала она. – Затонул у юго‑восточного побережья Испании 4 февраля 1767 года.
Кой поставил стакан на низенький столик. Воспользовавшись тем, что он переменил позу, собака лизнула ему руку.
– Иди сюда, Зас, – сказала Танжер. – Не приставай.
Пес не двинулся с места. Он так и сидел возле Коя и лизал ему руку, и Танжер извинилась. На самом деле это не ее собака, сказала она, а ее подруги, с которой они вместе жили в этой квартире, но месяца два назад из‑за работы подруге пришлось уехать в другой город, и теперь она все время в разъездах. Так что Танжер досталась ее доля квартиры и Зас в придачу.
– Не беспокойся, – сказал Кой. – Я люблю собак.
Так оно и было. Особенно охотничьих собак, верных и спокойных. Когда‑то в детстве у него был сеттер цвета корицы, который смотрел так же, как Зас, а потом еще один песик – тот поднялся на борт «Даггу IV» в Малаге и жил на судне, пока его не смыло волной на траверзе мыса Бохадор. Кой почесал Заса за ушами, и тот всем телом потянулся к его руке, весело виляя хвостом. Гав.
И тут Танжер начала рассказ о затонувшем корабле.
Бригантина называлась «Деи Глория». Она вышла из Гаваны 1 января 1767 года с двадцатью девятью членами экипажа и двумя пассажирами на борту. В грузовой накладной указывались хлопок, табак и сахар, пункт назначения – порт Валенсия. Хотя официально бригантина принадлежала арматору Луису Форнету Палау, в действительности «Деи Глория» была собственностью ордена Иисуса. Как выяснилось позже, Форнет Палау был у иезуитов подставным лицом, через его посредство они руководили маленькой торговой флотилией: она предназначалась для перевозки пассажиров и торговли, которую орден, в то время чрезвычайно могущественный, вел со своими миссиями и поселениями обращенных в истинную веру индейцев в соответствии со своими интересами в колониях. И «Деи Глория» была лучшим кораблем этой флотилии, быстроходным и хорошо вооруженным, что необходимо из‑за постоянных нападений английских и алжирских корсаров. Бригантиной командовал доверенный человек – капитан по имени Хуан Баутиста Элескано. Этот опытный моряк родом из Бискайи состоял с иезуитами в очень тесных отношениях, поскольку его брат, падре Сальвадор Элескано, был одним из главных помощников генерала ордена в Риме.
В первые дни плавания бригантине пришлось бороться с противным ветром, однако вскоре она поймала ветры третьего и четвертого квадрантов, что помогло преодолеть Атлантику с ее бурями и штормами. Когда бригантина находилась к юго‑западу от Азорских островов, ветер усилился – и настолько, что скоро начался шторм, повредивший мачты; помпы работали безостановочно. К этому времени «Деи Глория» достигла 35‑й параллели и продолжала путь на восток без особых неприятностей. Потом пришлось лавировать в направлении Кадисского залива с тем, чтобы избежать левантинца, дующего из пролива, а 2 февраля, не заходя ни в один порт, она уже миновала Гибралтар. На следующий день она обогнула мыс Гата и дальше шла на север уже в виду берега.
С этого времени положение стало усложняться. Днем 3 февраля с кормы бригантины был замечен парус. Пользуясь юго‑западным ветром, неизвестное судно быстро приближалось, и скоро стало видно, что их догоняет шебека. «Деи Глория» шла под одним только кливером, но шебека, находившаяся уже в одной миле, показалась капитану подозрительной, и он приказал добавить парусов. Шебека спустила испанский флаг, тем самым продемонстрировав, что является корсаром, и стала открыто преследовать бригантину. Это было алжирское судно: в этих водах часто случалось, что алжирцы меняли флаг, под которым ходили, и использовали Гибралтар как свою базу. Позднее удалось установить, что шебека называлась «Черги», а командовал ею бывший офицер британского флота – некий Слайн, известный также как капитан Майзен или Мисиан.
В этих водах пиратское судно имело тройное преимущество. С одной стороны, ход у него был быстрее: из‑за повреждений мачт и такелажа бригантина не могла развить большой скорости. Кроме того, корсару благоприятствовал ветер, позволявший шебеке заходить с подветренной стороны и отжимать бригантину от берега. Но главное: он во всем превосходил «Деи Глорию» – это был настоящий военный корабль, его многочисленный экипаж состоял из военных моряков, и пушек на его борту находилось по меньшей мере двенадцать против десяти на бригантине, которые к тому же были меньшего калибра, и стрелять из них пришлось бы торговым морякам. Однако погоня продолжалась весь остаток дня и всю ночь. Вероятно, не имея возможности искать убежища в Агилас, от которого шебека отрезала бригантину, капитан решил идти в залив Масаррон или Картахену, чтобы оказаться под защитой артиллерии тамошних фортов, если им не повезет раньше и они не встретят испанский военный корабль, который придет им на помощь. Но к утру, когда бригантина потеряла одну стеньгу, а пиратское судно находилось в непосредственной близости, у нее оставались всего две возможности – либо спустить флаг, либо вступить в бой.
Капитан Элескано был настоящий моряк. Он не сдался, и «Деи Глория» открыла огонь, как только корсары приблизились на расстояние выстрела. Артиллерийская дуэль состоялась в нескольких милях юго‑западнее мыса Тиньосо, была краткой и ожесточенной, корабли сошлись почти борт к борту, и экипаж бригантины – торговые моряки – сражался мужественно. Один удачный выстрел поджег «Черги», но «Деи Глория» потеряла фок‑мачту, и корсар пошел на абордаж. Его пушки сильно повредили бригантину, вода в трюмах прибывала, а сделать ничего уже было нельзя: экипаж понес большие потери. И тут, по одной из тех случайностей, какие бывают только в море, на «Черги» что‑то взорвалось, и она взлетела на воздух в то самое время, когда ее люди уже изготовились цеплять бригантину абордажными крюками. Все они погибли сразу же, но взрывом снесло последнюю мачту на «Деи Глории», и она стала еще быстрее погружаться в воду. На поверхности моря еще дымились обломки шебеки, когда «Деи Глория» камнем пошла на дно.
– Камнем, – повторила Танжер.
Всю эту историю она рассказала очень точно, без отступлений и риторических излишеств. А интонации, подумал Кой, были такие же нейтральные, как у ведущих теленовостей. От его внимания не укрылось, что она уверенно придерживалась нити рассказа, не колеблясь, излагала детали, не сомневалась в датах. Даже описание погони за «Деи Глорией» она сделала технически правильно. Из этого следовало, что, каковы бы ни были ее мотивы, урок свой она выучила хорошо.
– Из корсаров никто не спасся, – заговорила она снова. – Что же до «Деи Глории», то вода была холодной, а берег далеко. До шлюпки, спущенной на воду перед боем, добрался только пятнадцатилетний юнга. Он дрейфовал, ветром и течением его сносило на юго‑восток, и через день его подобрали в пяти‑шести милях от Картахены.
Она умолкла, потянувшись за пачкой «Моряка» – тех же сигарет, что курила в Барселоне. Кой смотрел, как аккуратно она открывает пачку, как берет в рот сигарету. Она предложила закурить и ему, но он отказался.
– Когда его доставили в Картахену, – Танжер наклонилась и прикурила от спички, которую прикрыла, словно от ветра, – он рассказал о случившемся морским властям. Сообщил не так уж много – его потрясли события, бой и кораблекрушение. А на следующий день, когда мальчик должен был снова отвечать на вопросы, он исчез… Но как бы то ни было, ключевые сведения, которые позволяют разобраться в происшедшем, он дал. Кроме того, сообщил координаты того места, где затонула «Деи Глория»: капитан приказал определить их на рассвете, а мальчику было поручено их записать. У него в кармане даже сохранилась бумажка, на которой он карандашом отметил долготу и широту… Еще он сказал, что после того, как «Деи Глория» вошла в прибрежные испанские воды, штурман для своих расчетов пользовался картами Уррутии.
Танжер снова умолкла, выпуская дым. Одной рукой она поддерживала локоть другой – той, в которой держала сигарету. Она молчала, словно хотела дать Кою время, чтобы он успел сообразить, в чем суть последнего ее замечания, сделанного таким же безразличным тоном, каким она рассказывала и все остальное. Он только дотронулся до своего носа, но промолчал. Так вот что стоит, думал он, за всей этой историей – затонувший корабль и карта. Он тряхнул головой и чуть не расхохотался во все горло, и вовсе не от недоверия – во всех подобных историях могло быть столько же истины, сколько и выдумки, причем одно совершенно не исключало другого, – а просто от удовольствия, вполне понятного и естественного. Он чуть ли не физически ощущал это – море, атлас, тайна. Красивая женщина как бы между делом рассказывает, а он сидит напротив и слушает. И какая ему разница, верит она или не верит в историю «Деи Глории». Ему важно другое – то чувство, что грело его изнутри: эта женщина словно приподняла краешек завесы над пустотой, где проглянуло нечто от единственной в своем роде субстанции, из которой ткутся сновидения. Возможно, это имело какое‑то отношение к ней и к ее намерениям, а о них он ничего не знал, но в первую очередь это имело отношение к нему самому. К тому, из‑за чего некоторые люди делают сначала один шаг, потом другой, третий и идут по дороге, ведущей к морю, выходят к нему и, погруженные в мечты о том, как бы оказаться за линией горизонта, перебираются из одного порта в другой. Поэтому Кой только молча улыбнулся и заметил, как Танжер слегка прищурилась, будто ей попал в глаза дым от сигареты, однако он понимал, что его улыбка несколько сбила ее с толку. Он не был ни большим интеллектуалом, ни опытным соблазнителем, ему не хватало нужных слов. А еще он отдавал себе отчет, насколько неприглядны его внешность, грубые руки и неотесанные манеры. Но вот встать бы сейчас, подойти к ней, дотронуться до ее лица, поцеловать ее глаза, губы, руки… Да только он знал, что истолковано это будет наихудшим для него образом. Уложить бы ее на ковер и шепотом, на ухо поблагодарить за то, что сумела заставить его улыбнуться так, как улыбался он в детстве. За то, что она так красива и так обворожила его. И напомнила ему, что всегда есть какой‑нибудь затонувший корабль, остров, убежище, приключение, какое‑то место за морем на той размытой линии, где сны сливаются с горизонтом.
– Утром, – заговорила она снова, – ты сказал, что хорошо знаешь это побережье… Это правда?
Она сидела и вопросительно смотрела на него, не шевелясь, по‑прежнему подпирая локоть одной руки другой и держа сигарету в пальцах. Интересно, подумал он, как делают эту стрижку, такую асимметричную и такую совершенную. Как же, черт возьми, это делается?
– Это первый из твоих трех вопросов?
– Да.
Он слегка вскинул плечи.
– Конечно, правда. В детстве я там плавал, а потом сотни раз на чем только там ни ходил – и вдоль самого берега, и в открытом море.
– Ты умеешь определять координаты по старинным картам?
Практичная. Вот точное слово. Она была практичной женщиной, все у нее по полочкам разложено. Можно подумать, слегка забавляясь, решил он, что меня на работу нанимают.
– Если ты имеешь в виду карты Уррутии, то у него погрешность в одну минуту по широте означает ошибку в одну милю… – Он поднял руку перед собой, словно показывая по воображаемой карте. – В море всегда все относительно, но попробовать бы я мог.
И он погрузился в размышления. Ну вот, кое‑что начинает проясняться. Зас снова лизнул руку, которую Кой протянул за стаканом, стоявшим на столике.
– В конце концов, – он отхлебнул тоника, – это моя профессия.
Она сидела нога на ногу и покачивала ступней, затянутой в черный чулок. Склонив голову набок, смотрела на Коя: это означало, как Кой уже знал, что она что‑то обдумывает или рассчитывает.
– Поработаешь на нас? – Она по‑прежнему пристально смотрела на него сквозь дым своей сигареты. – Мы тебе заплатим, разумеется.
Несколько секунд он сидел с открытым ртом.
– Ты имеешь в виду: на тебя и на твой музей?
– Вот именно.
Он отставил стакан, закрыл рот, взглянул в преданные глаза Заса, оглядел комнату. Внизу, на улице, за автозаправочной станцией «Репсоль» и вокзалом Аточа, виднелась сложная вязь железнодорожных рельсов, освещенных лишь пятнами.
– Похоже, тебя это не очень привлекает, – прошептала она и презрительно улыбнулась. – Жаль…
Она наклонилась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, и свитер натянулся. Господи, подумал Кой. На нее почти больно смотреть.
– Да нет, – сказал он. – Ты меня просто ошарашила. – И он скривил губы. – Вряд ли твой капитан второго ранга, твой шеф…
– Это мое дело, – перебила она. – Я могу сама подбирать сотрудников.
– Знаешь, на Военно‑морском флоте, наверное, достаточно компетентных людей, не сажавших свое судно на мель…
Она посмотрела на него долгим взглядом, и он сказал себе: все, приехали, дружище. Поднимайся и застегивай тужурку, не то дама выставит тебя пинками. Ты этого заслуживаешь – за свое остроумие и длинный язык. За то, что ненормальный и вообще дурак.
– Послушай, Кой. – Она впервые произнесла его имя, глядя ему в глаза. – У меня есть одна проблема. Я провела исследование, я владею теорией и необходимыми сведениями… Но чтобы реализовать это, мне необходимо кое‑что еще. Море я знаю по книгам, кино, пляжам… По моей работе. Конечно, есть и книги; читая их, как бы переживаешь шторм в открытом море или стоишь рядом с Нельсоном в битве при Абу‑Кире или Трафальгаре… Но мне нужен еще кто‑то… Кто окажет мне практическую поддержку. Обеспечит, так сказать, связь с реальностью.
– Это я прекрасно понимаю. Но все это тебе может предоставить министерство Военно‑морского флота. Почему бы тебе не попросить их?
– Я и прошу. Тебя. Ты – не военный. Ты один. – Она оценивающе оглядела его сквозь голубые спирали табачного дыма. – С тобой мне будет во всех отношениях проще. Если я тебя найму, я и буду тебя контролировать… Я буду твоим начальником. Понимаешь?
– Понимаю.
– С военными это не пройдет.
Тут Кою нечего было возразить. Тут все ясно. Нашивок на рукаве у нее нет, и каждые двадцать восемь дней приходят месячные. Он был уверен, что у нее все происходит именно так, ни днем раньше, ни днем позже. Хорошо отлаженный механизм. Стоит посмотреть на нее, и сразу понимаешь, что у нее дважды два – всегда четыре.
– Да уж, – сказал он. – Отчитываться, разумеется, будут не они, а ты перед ними.
– Вот именно. А так я располагаю свободой действий, сроком в три месяца и некоторой суммой денег… Их немного, но должно хватить.
Кой опять взглянул в окно. Внизу к платформе подползала светящаяся змея поезда с яркими окошками. Он думал о капитане второго ранга, о том, как Танжер смотрела на своего начальника – так же, как смотрит на него, – о том, как она, умело владея оружием взглядов и мгновений безмолвия, убеждала его представить проект адмиралу. Очень интересный проект, дон Такой‑то. В высшей степени компетентная молодая особа. К тому же дочь полковника. Красивая девушка, кстати сказать. В общем, она из наших. Кой спрашивал себя, какой еще выпускнице исторического факультета, прошедшей по конкурсу в музей, давали карт‑бланш на поиски затонувшего корабля просто так, за красивые глаза.
– Почему бы и нет, – сказал он наконец. Откинулся на спинку и снова почесал Заса за ушами. Ситуация его забавляла, и он улыбнулся. Как бы то ни было, три месяца рядом с ней – прекрасная плата за секстант «Вимс‑энд‑Плат». – А потом, – добавил он, словно размышляя, – делать‑то мне все равно нечего.
Танжер не выказала ни удовлетворения, ни разочарования. Только наклонила голову, как делала уже не раз, и волосы опять коснулись ее лица. Она не сводила с Коя глаз.
– Спасибо.
Это слово прозвучало, когда он уже совсем было собрался спросить, почему она ничего не говорит.
– Не за что. – Кой потер нос. – А теперь моя очередь. Ты мне обещала ответить на один вопрос… Что именно вы ищете?
– Ты же знаешь. Мы ищем «Деи Глорию».
– Это понятно. Я спрашиваю – зачем? Тебе это зачем?
– Мне лично? Не учитывая интересы музея?
– Да. Не учитывая интересы музея.
Свет косо падал на ее веснушчатое лицо и высвечивал линии плававших в комнате завитков дыма от почти догоревшей сигареты. Игра света и тени придавала ее волосам оттенок темного золота.
– Этот корабль преследует меня уже давно. А теперь я, видимо, знаю, где он находится.
Так вот оно что. Кой чуть не хлопнул себя по лбу, как бы признаваясь в собственной глупости. Он посмотрел на фотографию в рамочке: Танжер – девочка‑подросток, светлые волосы, веснушки, майка, едва доходящая до смуглых голых бедер, – прижалась к груди пожилого мужчины – белая рубашка, короткая стрижка, бронзовая от солнца кожа. Лет пятьдесят, прикинул Кой. А ей – лет четырнадцать. Они сняты у моря, и между девочкой и мужчиной определенно есть сходство – один и тот же лоб и волевой подбородок. Танжер улыбается в объектив, и глаза ее на фотографии куда более ясные и сияющие, чем теперь. Она словно в ожидании – подарка, открытия, сюрприза. Кой вспомнил: ЗУУ. Закон убывающей улыбки. Наверное, в жизни так улыбаются только в четырнадцать, а потом возраст замораживает губы.
– Стоп. Никаких затонувших сокровищ уже не бывает.
– Ты ошибаешься. – Она сурово взглянула на него. – Еще бывают.
Чтобы убедить его, она заговорила об охотниках за сокровищами. Эти‑то есть на самом деле – носятся со своими тайнами и старинными картами, рыщут в поисках сокрытого на дне морском. Роются в кипах старых документов в севильском Архиве Индий, бродят по музеям и портам с таким видом, словно попали туда случайно, пытаются что‑то выведать, не возбудив подозрений и не выдав никому своих замыслов. Она сама знает таких: они заходят в дом номер пять на Пасео‑дель‑Прадо в поисках необходимых сведений, стараясь при этом скрыть свои намерения; просят показать им какие‑нибудь архивные материалы или старинные карты, напуская дымовую завесу ложной информации, чтобы не обнаружить своих истинных целей. Один из них, очень симпатичный итальянец, даже стал ухаживать за приятельницей и коллегой Танжер – таким способом он хотел добраться до тех материалов, которые посетителям не выдают. Это люди необычные, интересные, авантюристы особого рода, мечтатели и честолюбцы. В большинстве своем они кажутся книжными червями, этакие толстячки‑очкарики, и совсем не похожи на мускулистых, загорелых, покрытых татуировками героев кинофильмов и телерепортажей. Девять из десяти гоняются за несбыточными мечтами, и только одному из тысячи удается добиться своего.
Кой погладил Заса, глядя в его преданные глаза. Гав, гав. Рукой он ощутил его благодарный вздох. Влажное дыхание.
– Если ты мне сказала правду, на борту бригантины никаких сокровищ не было. Ты говорила про хлопок, табак и сахар.
– Это правда.
– А сейчас ты сказала насчет одного из тысячи, так?
Она кивнула, почти скрывшись за завесой сигаретного дыма. Еще раз затянулась и снова кивнула. Сейчас она смотрела сквозь Коя, так, словно его тут не было.
– Послушай. Кроме груза, на борту «Деи Глории» была тайна. Эти два пассажира, нападение корсаров… Понимаешь? Есть и кое‑что еще. В архивах Военно‑морского флота я читала отчет того юнги… Там не все сходится… А потом это его внезапное исчезновение. Просто взял и испарился.
Она потушила окурок, придавливая его в пепельнице, пока не погас самый последний крошечный уголек. Упорная девочка, подумал Кой. Не будь она упорной, не влезла бы так глубоко в это дело, и не было бы у нее такого лица – игрок в покер, да и только, – и не тушила бы она окурки с таким старанием, с каким ликвидируют только заклятых врагов. Она прекрасно знает, чего хочет. А я, к счастью или к несчастью, оказался у нее на пути.
– Есть сокровища, – сказала она, – которые день гами не измеряются.
Кой бросил взгляд в окно, вдаль – на пятнистые железнодорожные пути, а потом вниз – на автозаправочную станцию, которая располагалась напротив, как раз посередине между подъездом ее дома и вокзалом. Перед бензоколонкой стоял какой‑то мужчина и смотрел вверх, хотя с высоты шестого этажа определить точно было нельзя. И все‑таки что‑то в его повадке или внешности показалось Кою знакомым.
– Ты кого‑то ждешь?
Танжер удивленно взглянула на него, ничего не ответила, потом встала и подошла. Она внимательно смотрела не в окно, а на Коя, и только оказавшись совсем близко, устремила взгляд вниз. Волосы метнулись вперед, закрыв ее лицо. Машинально она подняла руку и отвела их, и Кой загляделся на ее освещенный уличными фонарями профиль, которому сломанный нос придавал жесткое выражение. Видимо, ее что‑то тревожило.
– Этот человек торчит здесь уже некоторое время.
Танжер смотрела вниз и ни слова не ответила. Задержала дыхание, а потом резко выдохнула – словно пожаловалась или отмахнулась. Лицо ее помрачнело.
– Ты его знаешь?
Непробиваемое молчание. Сфинкс, венецианская – нет, ацтекская маска. Нема, как призраки «Черги» и «Деи Глории».
– Кто был тот, с седой косицей? Почему вы ссорились тогда, в Барселоне?
Зас поглядывал то на Коя, то на нее и удовлетворенно помахивал хвостом. Танжер несколько секунд молчала, словно не слышала вопроса. Она положила руку на оконное стекло, оставляя отпечаток своей ладони. Женщина стояла совсем рядом, и Кой снова почувствовал запах ее чистой нежной кожи. В джинсах, ближе к левому переднему карману он ощутил теплоту и легкое неудобство. Он представил, что она стоит у окна – обнаженная, в свете уличных фонарей. Представил, как снимает с нее одежду, поворачивает ее к себе, и она ему это позволяет. Вот он берет ее на руки и несет на диван или на кровать, которая наверняка стоит в соседней комнате, а Зас на пороге ласково помахивает хвостом. Он представил, что окончательно сошел с ума и следует за нею до маяка на краю света, через бури и кораблекрушения, и ей он нужен не только для практических целей. Он представил все это и многое другое как последовательность отдельных кадров, смонтированных вместе: они быстро, горячо и отчаянно мелькали в его воображении, – и тут вдруг сообразил, что она смотрит на него, и выражение глаз у нее – точно такое же, как у той женщины на яхте вблизи Венеции, когда он следил за ней в бинокль и, забыв о расстоянии, разделявшем их, решил, что она читает его мысли.
– Я обещала тебе ответить только на один вопрос, – сказала она наконец, – а их на сегодня было больше чем достаточно… Остальные подождут.
Я хочу спать с этой женщиной, думал он, прыгая вниз по лестнице через ступеньку. Я хочу спать с ней не один раз, а много, бесконечное число раз. Я хочу пересчитать все ее золотистые веснушки пальцами и языком, потом положить ее на спину, нежно раздвинуть ноги, и войти в нее, и целовать ее все это время. Целовать медленно, не спеша, не задыхаясь, чтобы, подобно морю, что сглаживает очертания скал, смягчить те ее суровые черты, из‑за которых она иной раз кажется такой далекой. Я хочу зажечь искры света и удивления в ее темно‑синих глазах, хочу изменить ритм ее дыхания, вызвать сердцебиение и сладкие судороги плоти. И, как терпеливый охотник, чутко поджидать в сумраке, когда наступит то мгновение, сотканное из мимолетной краткости и поглощенности собой, когда женщина полностью погружается в себя и на лице ее появляется выражение, присущее всем женщинам, рожденным и еще не рожденным.
В таком состоянии духа Кой за полночь вышел на улицу, загоняя свое возбуждение в его холодное одинокое гнездо. И потому не было ничего странного, что он не свернул сразу же за угол и не направился по тому же тротуару к себе, а посмотрел в обе стороны Пасео Инфанты Исабель, перешел дорогу на красный свет и двинулся направо, туда, где рядом с одной из освещенных колонок автозаправки по‑прежнему стоял тот человек. И характером, и всей повадкой Кой вовсе не казался заядлым драчуном. В те счастливые времена, когда ему было откуда сходить на сушу, даже в самых лихих вылазках он ограничивался ролью невольного участника, статиста и надежного товарища – из тех, кто, выпивая с друзьями, держа стакан в руке и чувствуя, что обстановка накаляется, каша вот‑вот заварится, – эй, срочное погружение! – все‑таки через несколько мгновений уже раздает и получает удары, ни сном ни духом не ведая, отчего и почему. Чаще всего такое случалось во времена «экипажа Сандерса» и Торпедиста Тукумана, тогда Кой возвращался на судно с фонарем чуть ли не каждый раз, как сходил на берег, и бывало это в холодные предрассветные часы, когда, подняв воротники, они вышагивали по мокрому пирсу, на котором поблескивали желтые отражения фонарей; они шли мимо портовых кранов и темных силуэтов кораблей, они – трое, четверо, десятеро мужчин, сонных, покачиваясь на ходу, а иногда им еще приходилось волочить на себе приятеля, уже не стоявшего на ногах, и позади всегда плелся кто‑нибудь из компании, набравшийся до состояния, близкого к алкогольной коме: потеряв ориентацию в пространстве, он выписывал опасные виражи вокруг причальных тумб, у самой воды. «Экипаж Сандерса». Иэн Сандерс был художник, рисовал юмористические картинки для морского календаря «Сигма», и главными персонажами у него были моряки одного экипажа – пьяницы, гуляки и драчуны. Они яро ненавидели своего капитана, эдакого маленького тирана с большими усами; эта бравая команда попадала в аварии, драки и кораблекрушения во всех морях и всех борделях мира. А их собственный, не календарный, «экипаж Сандерса» состоял из Коя, галисийца Ньейры и стармеха Горостиолы по прозванью Торпедист Тукуман в те времена, когда все трое ходили на судах пароходства «Зоелайн» между Центральной Америкой и Северной Европой, и под этим собирательным именем их знали как в тропических ритмах всех якорных стоянок и всех портов Карибского моря, так и в морозном ознобе Нью‑Йорка, Гамбурга и Роттердама, где ледяной ветер гулял по палубам и по мостику и уже не была видна ртуть термометра. Эта троица была основным, штатным «экипажем Сандерса», но к нему всегда «приписывался» кто‑нибудь из портовых. Ньейра был двух метров ростом и девяноста пяти килограммов весом, Торпедист – на несколько сантиметров меньше и на несколько килограммов больше. Это приносило не только пользу, но и спокойствие духа, особенно в таких местах, как Панама, где моряков, выходивших на берег, предупреждали, чтобы они не шли дальше беспошлинного магазинчика в конце причала, поскольку там их уже поджидали навахи и пистолеты. Кой казался карликом, когда шел меж двух этих бесноватых великанов: руки – двадцатидюймовые канаты, кулаки – пропеллеры, и явная склонность после пятой порции виски крушить все что ни попадя – бутылки, бары и физиономии. Где они проходили – с Коем на буксире, – не оставалось ничего живого. Как в том баре в Копенгагене, где было полно белобрысых мужчин и белобрысых женщин, которые в конце концов тоже оказались белобрысыми мужчинами, и где Торпедист Тукуман рассвирепел, когда, запустив лапу куда не положено, обнаружил добрых полкило того, чего обнаружить не ожидал; после нескольких минут драки Торпедист с Ньейрой подхватили Коя за руки каждый со своей стороны и ударились бежать, держа курс на порт, на свое судно, а Коя – на весу, причем за ними гналось человек шесть полицейских – разумеется, белобрысых. Клянусь, я думал, это баба, снова и снова повторял Торпедист, задыхаясь – фух‑фух – на бегу, а Ньейра с другой стороны ржал над этой историей, да и Кой не мог удержаться от хохота, несмотря на разбитую губу, а Торпедист уязвленно поглядывал на него искоса. И не вздумайте рассказывать об этом, ясно? Не вздумайте, кхе‑кхе. Козлы.