Не мог и не хотел. Однако сознание того, что я все еще удаляюсь от Земли, вызывало… как бы это сказать… душевную коррозию. В космосе человеку нелегко. А одному… Да, мы открыли много других планет, мы даже меняем их: создаем атмосферные оболочки, улучшаем климат. И все-таки Земля остается для человека лучшим из миров. Это родина. И как бы далеко ни проникли наши корабли, нас будет тянуть на родину.
Да, так вот, я радировал на «Аврору» о пылевой коррозии. А «Поиск» еще четыре месяца шел к системе Сириуса. Дни слились в серую, беспросветную пелену. Иногда мне хотелось воспользоваться аппаратом электросна, чтобы проснуться только через четыре месяца. Но я был один на корабле: приходилось следить за работой ядерных генераторов, электромагнитных ускорителей, приборов…
Шевцов помолчал, невесело усмехнулся:
— Нет. Если говорить откровенно, я просто боялся включить аппарат электросна — даже ненадолго. Меня преследовала мысль, что он не сработает, не разбудит, когда истечет установленное время. Я был один на корабле, и если бы аппарат не сработал… Вот поэтому я его не включал. Мучился от бессонницы, но не включал.
Теперь представьте себе, что такое система Сириуса. Прежде всего это две белые звезды — Сириус А и Сириус Б, обращающиеся вокруг общего центра тяжести. Сириус А в два с половиной раза массивнее Солнца. Но звезда как звезда. Сириус Б — белый карлик, по размерам он чуть больше Земли.
Как видите, странная звездная пара: великан и карлик. И три планеты. Две из них по размерам превосходят Сириус Б и окружены свитой спутников.
У третьей планеты (к ней и летел «Поиск») один спутник, по размерам немного меньше Луны. Планеты движутся по очень сложным орбитам. Их движение определяется- не только притяжением звезд, но и взаимным притяжением.
Я направил корабль к планете, в атмосфере которой был кислород. Она во многом напоминала Землю…
Да, она напоминала Землю, потому что в атмосфере плавали облака, а там, где их не было, я видел моря и материки. И мне показалось, что я возвращаюсь на Землю.
Это довольно рискованно — опуститься на неисследованную планету. Но мне не оставалось ничего другого. Разведка с большой высоты затягивается на месяцы и все-таки дает очень мало сведений. А на полеты в атмосфере у меня не было горючего.
И я очень устал. Каждый, кому приходилось долго летать в одиночку, знает, как притягивает земля, даже чужая…
Шевцов рассказывал нехотя, пропуская какие-то, может быть очень интересные, подробности. Его рассказ был как книга, в которой не хватает страниц.
Шевцов сказал:
— Я сидел на ступеньке спущенного из люка трапа и смотрел на облака. Впрочем, это несущественно, — и перешел к другому.
Позже, знакомясь с материалами экспедиции, Ланской понял многое недосказанное.
«Поиск» стоял на просторной лесной поляне.
Массивные амортизационные колонны поддерживали корабль в вертикальном положении, он походил на древний, немного покосившийся минарет. Шевцов сидел на нижней ступеньке спущенного трапа, смотрел на небо.
Ветер нес над кораблем редкие растрепанные облака. Белые облака в голубом небе — это было совсем по-земному. В небе светили два солнца: одно — большое, яркое, накаленное до синеватой белизны, другое — тоже белое, но маленькое, передвигающееся с удивительной быстротой. На серую, взрыхленную при посадке корабля почву падали двойные, тени.
Ветер приносил буйную, дурманящую смесь запахов. Остро пахло чем-то мятным, сладковатым, похожим на запах всех цветов и не похожим на запах ни одного из них в отдельности. Горько пахло прелой травой. И еще чем-то, наверное туманом, лесной сыростью.
Кружилась голова: может быть, от избытка кислорода, может быть, от дурманящих запахов. Впрочем, скорее всего, это сказывалось действие только что принятого мицеллина — антибиотика, парализующего чужих бактерий.
Облака шли низко — взъерошенные, по-весеннему светлые. Шевцов подумал, что все похоже на весну: и очень прозрачное небо, и эти светлые облака, и запах цветов, — но вот птиц не слышно. Стоит абсолютная тишина, очень неприятная после привычного гула ионного ускорителя.
Лес, окружавший поляну, молчал. Шевцов с неприязнью смотрел на деревья. Небо, облака — это походило на Землю, но деревья были чужие. Стволы их закручивались суживающейся кверху спиралью.
Листва, довольно густая, имела неопределенную окраску — не то зеленую, не то синюю, не то черную.
От корабля до ближайших деревьев было метров полтораста, не больше. Но Шевцов не хотел идти туда. Там начиналось неведомое. А он устал. Было хорошо сидеть в тени корабля, дышать теплым пахучим воздухом, смотреть на белые облака и ни о чем не думать.
Пропало ощущение времени. Может быть, прошел час, может быть, пять минут. Становилось жарко. Синевато-белый диск большого Сириуса лез вверх, палящие лучи пробивали, растапливали нежные облака, тень корабля быстро укорачивалась. Шевцов лениво подумал: «Надо уйти… жарища…» — и посмотрел на деревья. То, что он увидел, было до жути фантастично: неведомая сила придавила спиральные стволы деревьев, сжала, втиснула их в почву — они не достигали теперь и половины прежней высоты. Сине-зеленая листва превратилась в оранжево-красную. Было так, словно кто-то зажег вокруг корабля огненное кольцо…
Шевцов спрыгнул с трапа, медленно пошел к деревьям. От жары виски сдавливала тупая боль. Он начал насвистывать и сразу же замолчал: в этом безмолвном мире свист казался нестерпимо фальшивым.
У ближайшего дерева Шевцов остановился. Массивный, покрытый черными наростами и гладкой красноватой корой ствол дерева уходил вверх спиральными витками. Витки постепенно суживались, и дерево напоминало огромную коническую пружину.
Ярко-красные листья — узкие, длинные, дрожащие в нагретом воздухе и потому похожие на языки пламени — скрывали верхнюю часть ствола.
Шевцов легко поднялся по стволу, сорвал спиральную ветку. Она сразу же сжалась, листья окрасились в темно-багровый цвет. Но когда Шевцов заслонил ветку от лучей большого Сириуса, спираль мгновенно разомкнулась, а листья приобрели зеленый оттенок.
«Недурно, — пробормотал Шевцов. Он уже не чувствовал боли в висках. — Недурно. Здесь резко меняется радиация, деревья приспособились. Иногда поглощают. лучи, иногда отражают…» Ему было приятно, что первую — пусть небольшую — тайну чужого мира удалось легко открыть.
Стволы деревьев продолжали скручиваться, сжиматься, как будто их сдавливала непомерная тяжесть.
Кора становилась багровой, как листья. «Недурно, — повторил Шевцов. — При малой радиации растения имеют зеленую окраску, при большой — оранжевую, красную и отражают тепловые лучи. А здесь радиация меняется. Они просто приспособились. И только…» Он подошел к другому дереву. Он чувствовал лихорадочный азарт открывателя. Мысль работала с необыкновенной ясностью. Его тень упала на ствол дерева, и он тотчас же заметил, что багровая кора стала в этом месте серой. Он быстро отошел в сторону, и на коре еще некоторое время оставался серый отпечаток его тени. «Ну, это деревья, — подумал Шевцов. — А каковы… живые существа?» Ему стадо весело. «Люди с постоянно меняющимся цветом кожи… Мир бегущих красок:» И Шевцов вдруг подумал, что это должен быть необыкновенный мир, красота которого совершенно иная, нежели на Земле.
Он попытался представить себе людей с меняющейся окраской кожи — и внезапно увидел метрах в пятидесяти от себя человеческую фигуру. Он вздрогнул от неожиданности. Между деревьями промелькнул бесцветный силуэт. Точно такой, как тогда, на стереоэкране «Открывателя». Промелькнул и скрылся. Шевцов почувствовал, как гулко бьется сердце.
Лес сразу стал чужим, и спиральные деревья казались туловищами гигантских змей.
«Чепуха, — сказал Шевцов. Он говорил громко, это успокаивало. — Устали глаза. Да, просто устали глаза. Надо было взять защитные очки…» Шевцов возвращался к кораблю, невольно прислушиваясь к каждому звуку. Он был готов ко всему.
Но ничего не случилось. Над серой, потрескавшейся почвой струился нагретый воздух. Громадный корпус «Поиска» почти не отбрасывал тени.
После невыносимо яркого света двух Сириусов кают-компания казалась полутемной. Шевцов долго сидел у вентилятора, подставляя лицо прохладному ветру. Постепенно глаза привыкли к мягкому освещению. Шевцов машинально посмотрел на стену, туда, где раньше висел портрет. «Не думать об этом, — сказал он. — Не думать…» Семнадцать лет — срок, достаточный, чтобы смотревшая с портрета девушка стала совсем чужой.
Мысль эта медленно, как кислота металл, разъедала волю. И однажды Шевцов снял портрет.
«Не думать, — устало повторил он и на этот раз. — Нужно думать о другом».
Он поднялся в рубку. Настроил телеэкран и внимательно осмотрел местность. Деревья, свернувшись плотными спиралями, лежали на побуревшей от жары почве. Багровые листья скрутились подобно папирусным свиткам. Шевцов одобрительно присвистнул: метрах в трехстах от корабля, между похожими на спящих змей деревьями медленно передвигались два красных огонька. Их движение удивило Шевцова: огоньки огибали деревья, а не пролетали над ними.
Он включил максимальное увеличение, но огоньки словно растворились в раскаленном воздухе. «Ну что ж, выйду еще раз», - решил Шевцов.
Он сошел с трапа и, посматривая по сторонам, направился к деревьям. Но очень скоро ему пришлось остановиться. Лучи Большого Сириуса легко пронизывали одежду, и Шевцов почувствовал, что просто не дойдет до деревьев. Он пошел назад, к кораблю. До трапа оставалось метров десять, когда он услышал неторопливые шаги. Это было настолько невероятно, что Шевцов похолодел, замер на миг, а потом рывком обернулся.
К кораблю приближались три призрака.
— Призраки? — Шевцов рассмеялся. — Разумеется, это не были призраки. Однако, даю вам слово, если бы призраки существовали, они ничем не отличались бы от тех, кого я увидел. Все произошло в течение нескольких секунд.
Но я до сих пор помню даже самые мельчайшие подробности… Вы понимаете, они походили на людей, эти три идущих ко мне существа. Насколько я мог тогда судить, они выглядели почти как люди: они имели почти такой же рост, почти такие же лица.
Повторяю, насколько я мог тогда судить. А судить… нет, вы понимаете, эти существа, эти люди или почти люди были полупрозрачными. Полупрозрачными, на три четверти прозрачными, на девять десятых прозрачными…
Простите меня за сбивчивый рассказ, но я и сейчас не могу спокойно вспоминать эту встречу. Эти существа шли ко мне медленно, даже несколько торжественно, и я видел сквозь них красные деревья, небо и облака. Как сквозь стекло. Да, представьте себе стеклянные фигуры на ярком свету. Видны не очень четко контуры, видна даже сама стеклянная масса, и все-таки стекло прозрачно, и вы смотрите сквозь него…
Да, я не сказал о глазах. Глаза имели розовый, почти красный свет и не просвечивали. Красные глаза, как индикаторные лампы электронной машины…
Но они не мигали.
Повторяю, все это я заметил в течение секунды, может быть долей секунды. А потом я побежал.
Я бросился к трапу, взлетел наверх, дернул рукоятку пневматической системы. Люк захлопнулся.
Скажу откровенно, в этот момент мне показалось, что я схожу с ума. Мне показалось, что начинается бред, чудовищный бред. Я поднялся в рубку, включил телеэкран… и увидел трех призраков. Они не спеша уходили к лесу. Нет, это не было галлюцинацией!
Лихорадочными, торопливыми движениями я настроил инфракрасный видеоскоп. Но эти черти так же легко пропускали инфракрасные лучи, как и обычные световые. В окуляре видеоскопа появились лишь размытые контуры. Тогда я зажег ультрафиолетовые фары. И опять ничего не получилось. Наверное, мои призраки были сделаны из лучших сортов кварцевого стекла: ультрафиолетовые лучи свободно проходили сквозь них…
И призраки ушли.
Посмотрев на этот лес и вспомнив о спиральных деревьях, я вдруг все понял. Я понял, почему они, эти призраки, прозрачны как стекло. Я понял, почему их прозрачность казалась неопределенной — то большей, то меньшей. Они тоже приспособились! Организм этих существ в процессе длительной эволюции приспособился к условиям жизни под палящими лучами двух солнц, под непрерывно изменяющейся радиацией — инфракрасной, световой, ультрафиолетовой.
Мне, человеку, было жарко, потому что меня нагревало излучение. А их прозрачные тела не нагревались. И степень прозрачности, по-видимому, менялась в соответствии с интенсивностью излучения и температурой воздуха.
Иные условия существования привели к иному строению организмов. Этого следовало ожидать. Теперь я твердо знал, что в этом мире меня ждет нечто необычное…
Призраки (пока мне придется их так называть) должны были появиться снова. Я не сомневался в этом. Они не боялись меня, они очень спокойно подходили к кораблю и так же спокойно ушли тогда в лес. Я сказал себе: «Они придут. Они или другие», - и подолгу сидел у телевизора.
Изредка я засыпал, просыпался, смотрел на экран и снова дремал. Так прошло несколько суток. Впрочем, на этой планете не было дня и ночи в нашем понимании. Иногда в небе светили оба Сириуса.
Иногда оставался только Малый Сириус, и можно было видеть яркие звезды и блеклую Луну (мне не хотелось придумывать другого названия для спутника планеты). Ночь, настоящая ночь, не наступала, только сумерки.
Как-то, проснувшись, я увидел на экране двух призраков: Знаете, со сна все воспринимается притупленно — и я не волновался. Призраки появились со стороны леса, неторопливо приблизились к кораблю и ушли. Вот тут я окончательно проснулся.
Но с этого времени они приходили часто, эти при зраки. Иногда в одиночку, иногда группами. В сумерки я зажигал бортовые фары. Призраки не боялись света. Они просто не обращали на него внимания.
На третьи или на четвертые сутки — не помню точно — начался дождь. Призраки надели накидки, похожие на наши плащи. Мне трудно сказать, какую окраску имели эти плащи, цвет их менялся, временами они становились прозрачными.
Однажды я включил микрофон. Призраки разговаривали — негромко, абсолютно спокойно, я бы сказал, с каким-то непонятным жутковатым спокойствием, с продолжительными паузами между словами.
В те дни я много думал. Был один вопрос, самый важный: выше или ниже людей по развитию эти существа?
Меня удивляло, что они довольно безразлично относятся к небесному кораблю. Придут, посмотрят, обменяются несколькими словами и уйдут. Разве так отнеслись бы на Земле к появлению чужого корабля?!
И вот это совершенно непонятное безразличие заставляло подозревать, что умственное развитие призраков невысоко.
С другой стороны, их поведение отнюдь не напоминало поведение дикарей. Корабль опустился с неба, но они не боялись его. Они просто смотрели — без особого интереса — и уходили. Так люди смотрят на упавший с горы камень. И от этого мне становилось не по себе.
Как я вам рассказывал, призраки недолго задерживались около корабля. Появлялись — и сразу же уходили. Но однажды пришел странный призрак.
Он долго бродил вокруг корабля, поднялся по трапу до закрытого люка, потом ушел в лес и скоро вернулся. Да, он вернулся; я запомнил его по голубой накидке. Он положил около трапа плоды, круглые, похожие на наши апельсины, а сам отошел и сел в тени.
Наступили сумерки, моросил мелкий дождь, другие призраки ушли, а этот сидел, и красные глаза его светились, как два уголька. Мне стало жаль его.
Я подумал: «Ну что он может мне сделать? Черт возьми, ведь он прозрачен! На нем нет оружия, это видно; он никак не сильнее меня, так чего же я боюсь?!» Нет оружия… прозрачен… Чепуха! Мы привыкли все мерить земными мерилами. Призрак был несравненно сильнее меня. Но я не знал этого. Я откинул люк и спустился вниз.
Немигающие глаза (я снова вспомнил электронную машину) пристально следили за мной. Сейчас, в сумерках, призрак стал менее прозрачным, и вот, спустившись с трапа и подойдя к нему так, что нас разделяло не больше пяти шагов, я увидел его лицо.
Разумеется, я не видел его в общепринятом смысле этого слова, потому что свет все-таки проходил сквозь тело призрака. Но я разглядел лучше, даже много лучше, чем раньше, когда меня раздражала, мучила невидимость этих странных существ.
Лицо призрака походило на лицо человека, только более узкое, без морщин, с гладкими ушными раковинами, с пластинчатыми дугами ровных, слитных зубов, с длинными полупрозрачными волосами. Но не это главное. Меня поразило другое. Он улыбался!
И вот улыбка действительно была удивительная, даже фантастическая. Он улыбался так, как улыбается Джоконда на картине Леонардо: непонятно, загадочно, чему-то глубоко своему, скрытому от меня…
Как и всякий астронавт, я не раз рисковал жизнью.
Но скажу по совести, настоящее мужество, которым не стыдно гордиться, я проявил один раз в жизни, когда остался с этим призраком. Остался, хотя эта странная (или страшная — как угодно) улыбка толкала меня назад, к трапу, к кораблю.
Между прочим, именно в эту минуту мы смотрели друг другу в глаза — я понял (бывают такие минуты прозрения), что существа эти не выше и не ниже человека по развитию. Они просто иные! Совершенно иные! Их нельзя сравнивать с человеком, как нельзя сравнивать… ну, скажем… дельфина и орла.
Да, мы привыкли — дурная привычка! — мерить на свой аршин. Мы представляем себе обитателей чужих планет либо как наше прошлое, либо как наше будущее. Чепуха! Там, где другие условия существования, там все идет по-другому…
Призрак смотрел на меня красными угольками глаз и улыбался. Я начал говорить. Я даже не помню, что я говорил. Мне казалось, что звук голоса вносит успокоение, устраняет опасность столкновения.
Я говорил — никогда в жизни я так много не говорил.
Право, этот призрак (я все еще называю его этим именем) мог решить, что люди — самые болтливые создания во вселенной… Но он молчал, и с лица его не сходила загадочная улыбка Джоконды.
Я говорил долго, очень долго. Наконец я выдохся, почувствовал, что больше не могу. Наступившая тишина настораживала.
Тогда я принес кристаллофон и включил кристалл с записью голосов этих существ. Мой призрак нисколько не удивился, не обнаружил желания осмотреть кристаллофон.
Надо сказать, что речь призраков была очень своеобразной. Как бы вам объяснить… Понимаете, она напоминала отрывки музыкальных фраз. Наши слова состоят из отдельных звуков, и это ясно чувствуется. Речь призраков звучала чрезвычайно мелодично. Невозможно было определить, где кончается один звук и начинается другой. Звуки плавно переходили друг в друга, и само расположение звуков было приятным и благородным.
Призрак, как я вам сказал, нисколько не удивился, услышав записанные кристаллофоном голоса.
И тут у меня появилась мысль включить музыку.
Видимо, эта мысль возникла потому, что речь призраков была музыкальной. Я поставил взятый наугад кристалл. Это оказался третий квартет Чайковского.
Призрак не шелохнулся. Загадочно улыбаясь, он слушал музыку. Через несколько минут я выключил кристаллофон. И тогда… В первый момент мне показалось, что я по ошибке снова включил аппарат. Но это не был аппарат. Мой призрак повторил все услышанное! Повторил абсолютно точно, воспроизводя во всех деталях, без единой ошибки, без каких бы то пи было искажений…
Как вы знаете, третий квартет — вещь грустная, а призрак улыбался… Он как-то иначе воспринимал музыку, а может быть, просто механически повторял ее, как кристаллофон.
В это время (дождь совсем перестал) появились другие призраки. Я заставил себя остаться, хотя мне дьявольски хотелось вернуться на корабль. Впрочем, призраки нисколько не изменили своего поведения.
Они смотрели на корабль, на меня, обменивались несколькими словами и не спеша уходили.
Постепенно я привык к их присутствию. Я подумал: если мой призрак (не правда ли, забавно звучит — мой призрак?) легко повторил прослушанную один раз музыку, значит память у него чрезвычайно обостренная. И я решил называть ему предметы. При такой памяти он не мог не иметь развитого мышления, не мог не понять, что я хочу с ним говорить.
Попробуйте представить себе эту нелепую картину: я показывал призраку значения слов — ходил, бегал, ложился, называл (без особой, впрочем, последовательности) предметы… А он сидел совершенно неподвижно и улыбался…
Наверное, это продолжалось долго. Ветер разогнал облака. Воздух быстро накалился, и у меня начала кружиться голова. Мне вдруг показалось, что это сон, не больше. Надо открыть глаза, встряхнуть головой — и все исчезнет…
Неожиданно призрак встал. Теперь, в ярких лучах Большого Сириуса, он был почти невидим: туманная дымка, имеющая смутные размытые контуры.
Пустота. И из этой пустоты прозвучал спокойный голос:
— Я приду.
Он ушел.
Он ушел, а я стоял и долго смотрел ему вслед.
Потом побрел к трапу. Я устал. У меня чертовски болела голова. Мне не хотелось думать. Все было безразлично. Я включил аппарат электросна и шесть часов спал настоящим глубоким сном — впервые за много месяцев.
Аппарат, конечно, исправно сработал и разбудил меня точно в установленное время. Я встал очень голодный, с посвежевшей головой. Да, надо сказать, что, поднимаясь на корабль, я забрал плоды, принесенные призраком. По форме и размерам они походили на апельсины, только полупрозрачные, как бы сделанные из желтого хрусталя. Запах, приятный, хотя и резкий, напоминал запах гвоздики. Я взял пробы на анализ. Плоды оказались съедобными. И после капитального земного, завтрака (может быть, это был обед или ужин) я их съел. Сказать, что они вкусны, мало. В них была и сочность груши, и терпкость не совсем спелого персика, и тончайший букет искусно приготовленного крема, и прохлада мороженого, и еще что-то неуловимое, но очень приятное…
Я вдруг подумал, что эти плоды выращены искусственно, и мысли мои вернулись к призраку. Он ответил мне на моем языке. Он понял меня. Ему понадобилось для этого лишь несколько часов. С моей точки зрения, это чудо. А с его? Допустим, современный человек встретил бы дикаря, владеющего тремя десятками слов. Много ли времени понадобилось бы, чтобы понять и запомнить эти три десятка слов, особенно если дикарь сам старается объяснить их значение?… По отношению к призраку я был, вероятно, таким дикарем. И он без особого труда понял мой несложный (с его точки зрения) язык и ответил мне на нем.
В этом месте гипотеза рассыпалась как карточный домик. Вполне вероятно, что разумные существа на некоторых планетах опередили по развитию человека.
Но высокое развитие должно было сказаться на образе жизни. В частности, на техническом прогрессе.
А развитой техники у обитателей этой планеты не существовало. Не было авиации. Не было радиосвязи.
Очень чувствительные микрофоны «Поиска» не улавливали никаких индустриальных звуков. По меньшей мере в радиусе километров в пятнадцать не работали двигатели, не ездили автомобили, не ходили поезда. И следовательно, не было многого другого, потому что отрасли техники тесно связаны между собой и взаимно друг друга обусловливают. Нет авиации, значит нет двигателей внутреннего сгорания, значит не добывают нефть, значит не развита химия… Нет радиосвязи, значит нет электропромышленности, нет электроники и автоматики, безусловно, не используется атомная энергия…
Подобно тому как палеонтолог по одной кости восстанавливает облик вымерших животных, так и инженер может по одному техническому факту сделать довольно точные выводы об уровне развития техники.
Я эти выводы сделал, и они гласили: никак не выше, чем у нас в восемнадцатом веке, а, скорее всего, ниже.
Но здесь ломалась вторая гипотеза, по которой обитатели этой планеты отстали в развитии от людей.
Ни один человек, вооруженный самыми совершенными электронными машинами, не смог бы так быстро разобраться в чужой речи. Для этого — обстоятельство совершенно бесспорное! — требовался очень развитый мыслительный аппарат.
Конечно, я просто решал неразрешимую задачу.
Нельзя сравнивать несравнимое. Что больше — квадратный метр или секунда? Бессмысленный вопрос.
Обитатели этой планеты были иными. Такая мысль уже мелькнула у меня. Но одно дело теоретически допустить какое-то положение, а другое — принять все вытекающие отсюда следствия. Теоретически я допускал, что здесь чужой мир, со своими, совершенно отличными от земных законами. Но просто по-человечески меня мучила навязчивая мысль: выше или ниже нас по развитию эти существа?
Я вспомнил, что призрак — мой призрак! — обещал прийти. Я поднялся в рубку, настроил телеэкран.
Да, он сидел на прежнем месте.
Были сумерки. Большой Сириус скрылся за горизонтом. Спиральные деревья выпрямились: листва их стала сине-зеленой. Призрак сидел, закутавшись в голубую накидку. Красные глаза светились как угольки. Он смотрел на люк.
Я быстро спустился вниз. У трапа лежали другие плоды — серые, дискообразные.
Так началась вторая встреча. И на этот раз первым заговорил призрак.
Тут мне придется кое-что объяснить. Как вы помните, призрак (мне все еще приходится так его называть) со всей точностью повторил третий квартет Чайковского. Человеческий голос просто не в состоянии воспроизвести одновременную игру четырех инструментов. Но дело не в этом. Я хотел только напомнить, что призрак повторил все, сохранив самые тончайшие оттенки, даже легкий скрип кристалла перед началом игры… И вот эта особенность сказалась в разговоре. Призрак говорил моими словами, то есть он употреблял те же слова, которые до этого употреблял я, причем именно в таком значении, какое имел в виду я. И самое характерное: он говорил моим голосом.
Это довольно неприятное ощущение, когда с тобой разговаривают твоим же голосом.
Итак, я подошел к нему, и он спросил:
— Откуда…
Я начал объяснять (согласитесь, что это было нелегко), но призрак довольно решительно перебил:
— Много говоришь. Мало показываешь.
И улыбнулся.
Он вообще часто улыбался. Из двух гипотез, о которых я вам говорил, сам призрак, видимо, выбрал бы первую. Пожалуй, он считал меня дикарем.
Я не понял, что он подразумевает под словом «показываешь». На кораблях, как вы знаете, есть стереоПроекторы. Был такой проектор и на «Поиске». Я давно им не пользовался, не хотелось. Но призрак просил показать…
Страха он все-таки не знал. Когда я пригласил его на корабль, он пошел за мной. Спокойно, без колебаний. Я привел его в кают-компанию, показал на кресло. Он сел. Было что-то невероятное в этом зрелище. Как бы вам объяснить… Ну, так выглядел бы древнеримский воин за электронным микроскопом.
Или индийский жрец у радиолокатора.
И опять меня удивило безразличие этого существа ко всему окружающему. Он не смотрел по сторонам, не задавал вопросов, ничему не удивлялся. Дикарь, попав в лабораторию, удивился бы. Современный человек, оказавшись в хижине дикаря, тоже был бы удивлен и заинтересован. Но этот призрак не удивлялся ничему.
Знаете, мне не хочется вас интриговать. Дело не в тайнах и не в приключениях. Поэтому я забегу вперед и кое-что объясню.
Так вот, теоретически допуская, что эти существа иные, совершенно отличные от людей, я, однако, невольно применял к ним человеческие понятия, мерки, масштабы. Начнем хотя бы с речи. По земным понятиям, они говорили очень мало. На самом деле — это я узнал позже — они говорили нисколько не меньше людей. И то, что я принял за отдельные слова, оказалось целыми фразами, если хотите — целыми монологами. Чтобы произнести какое-нибудь слово, например «атомоход», нам надо довольно значительное время, что-то около секунды. Значит, на каждый звук — в данном случае их восемь — мы тратим по одной восьмой секунды. Частота звуковых колебаний составляет, скажем, четыре тысячи в секунду. Следовательно, на каждый звук мы расходуем около пятисот колебаний. А они, призраки, улавливают намного менее продолжительные звуковые импульсы. Звуки в их языке короче, а потому короче слова и фразы.
Но дело не только в этом. Сам язык построен иначе.
Он насыщен понятиями, за каждым из которых стоят целые фразы. Нечто подобное — в очень слабой степени — наблюдается и в нашей речи. Фразу: «Величина, которая нам неизвестна и которую следует определить, исходя из условий задачи» — мы часто заменяем двумя словами «неизвестная величина». Или еще короче — «икс». И речь от этой замены не проигрывает, напротив, она становится более динамичной, я бы сказал, более собранной, упругой.
Такой была и речь призраков. Мне казалось, что они лениво перекидываются отдельными словами, я упрекал их в непонятном безразличии и терялся в догадках. Но все объяснялось просто. Они говорили «икс» и только, а я хотел, чтобы они обязательно сказали всю громоздкую фразу: «Величина, которая…».
Когда призрак вошел в кают-компанию, я с раздражением подумал, что он совершенно не интересуется окружающим. Интересоваться в земном понимании — означает прежде всего осматривать. А осматривать, грубо говоря, — значит вертеть головой.
Призрак головой не вертел и, следовательно, не интересовался. Таков был мой вывод, и вывод совершенно ошибочный. У нас, у людей, угол зрения сравнительно невелик. Более того, в пределах узкого угла зрения мы хорошо видим только часть предметов, а именно те предметы, изображения которых попадают на так называемое желтое пятно на сетчатке глаза. Мы можем хорошенько разглядеть предмет лишь в том случае, если он находится прямо перед нами.
И, попав в незнакомую обстановку, мы вертим головой, направляя взгляд… А призрак видел иначе. Угол его зрения был почти круговым. Не поворачивая головы, он сразу видел всю кают-компанию.