Самый обыкновенный поход
Этнографическое обозрение бывшей деревни Красная Сельга (Заонежье)- 60-е гг.
Красная (Грязная) Сельга, 16 домов, около 100 жителей, 1937г.
Это был самый обыкновенный школьный поход. Правда, мы называли его экспедицией. Это ребятам нравилось и звучало как-то по-научному, солидно. Ребята – это школьники Медвежьегорской школы-интерната №4, создатели школьного краеведческого музея[1]. Повторюсь – это был самый обыкновенный поход по Заонежью, и проходил он более полувека назад. Сейчас, когда мне за 80, воспоминания стали частью моей жизни. Мы шли тогда, в 1967году не «за туманом и запахом тайги», а конкретно за экспонатами для нашего школьного музея. Музей уже состоялся, он стал гордостью не только школы, но и нашего небольшого городка – Медвежьегорска.
Мои искатели
Скажу сразу - находок было много, а главная наша находка в деревне Красная Сельга был «Дневник» жителя этой деревни Павла Тимофеевича Ананьева. Он издан, прокомментирован, изучен.[2] Речь в этой статье будет о вещах, найденных ребятами в деревне. Все они хранятся сейчас в фондах Медвежьегорского краеведческого музея. Так же как и в моей памяти.
«Был дома, делал кое-что…»,- записывает в «Дневнике» Павел Тимофеевич Ананьев. «Был дома, починял катанок». И так каждый день, на протяжении 5 лет до самой смерти (1936г.). В дневнике записывает, что делает он, его жена Апполинария, сын Митька, невестка Марья. Он уже стар, ему за 80, все видел – революцию, да не одну, коллективизацию, раскулачивание, всякое начальство, пришлось вот жить и при колхозах… Одного только года не дожил до репрессий, прокатившихся по Заонежью в 1938 году, ушел не попрощавшись… Кто же он – Павел Тимофеевич Ананьев? Простой крестьянин, справный хозяин, грамотный, трижды женат, четверо детей, последняя жена – Апполинария и их общий сын Митька. Все это я рассказал в книге «Дневник заонежского бондаря».
Теперь о наших находках. После оккупации Заонежья (Карелии) финнами 1941-1944гг осталось не так много досюльных вещей, т.е старых из довоенного прошлого. Жители Заонежья часто подчеркивали это обстоятельство в нашей собирательской деятельности.
Автор записывает в дневнике: - «Хозяйка – кое-что»… Что такое «кое-что»? «Кое-что» - это тяжелый труд деревенской женщины с утра до вечера. Она рожает, растит детей, топит печь, варит, ставит хлебы, убирается по дому, прядет, ткет, стирает, сажает огород, мотыжит картошку, молотит рожь, солит капусту, грибы, ходит за скотиной, в лес по грибы и ягоды… да разве все женские дела перечислишь… Для нас вся эта женская деятельность материализовалась в орудиях ее труда. Каждая найденная вещь в Красной Сельге была визуализацией труда человека деревенской цивилизации, в частности – Заонежской, была зримым образом культуры Севера. Она источник памяти, эстетических переживаний, она воспитатель души, учитель, путеводитель в прошлое… Не зря я так люблю вещь[3]. Но это не имеет ничего общего с современным «вещизмом».
Вот валек с орнаментом для глажения белья со скалкой (ММ, №337). Его называли еще «деревянный утюг». Он сосуществовал с угольным и инерционным утюгами. И «гладили» им холщевые вещи. Наш «утюг» так долго трудился, что почти до основания стерся.
Пекло (две штуки) (ММ, №№348,264). Пекло - это лопата, на которой «сажались хлебы» в русскую печь. Для меня эта чудо-лопата ассоциируется не только с выпечкой хлеба, но и крайне неприятной для ребенка помывкой в русской печи. Война. Бани у нас своей не было. И вот раз в неделю родители «мыли» меня в печи. Под печи застилался соломой. Отец залезал первый и меня с ревом втаскивали в горячее чрево, мама на лопате подавала небольшую шаечку с водой. Здесь не мылись, а скорее потели. А мылись уже, когда покидали печное пекло в деревянном корыте на кухне. Но отец парился с удовольствием.
Многие находки были знакомы моим интернатским «походникам». До интерната они жили среди этих вещей: «- А это, Виктор Петрович, подойник, мама с ним корову ходит доить» (Подойник с тремя обручами – ММ,301); «- А это совок для муки (М.М.№352), у нас в доме в сенях ларь для муки стоит. Этим совком муку набирали. Сейчас-то он пустой». «- А вот еще вьюха - это от ткацкого стана, нити на него наматывают для кросно (две штуки) (ММ, 486,468), Они, почитай, в каждом доме есть.». Мой комментатор-консультант Володя Земенко из Шуньги, он хорошо знает деревенскую жизнь. Сейчас он подполковник в отставке. Конечно, это далеко не весь список вещей в трудовой деятельности женщины той далекой поры. А еще - сито (ММ, №479), ножницы пружинные для стрижки овец (ММ, №481), пест - толочь ягоды (ММ, №755)…
Саша Кокарев уже с находкой.
«В. (вторник – В.Е.), был дома починял свои сапоги», записывает в Дневнике Павел Тимофеевич. Умел «починять» сапоги и его сын Митька: «П. (Понедельник – В.Е.), Митрий починял сапоги» («Дневник», с.145). Это уже по-мужской части. Полунатуральное хозяйство в деревне требовало самых разнообразных умений от женщин и мужчин. Потому среди находок в Красной Сельге (как, наверное, и в каждой деревне) были орудия труда сапожника (например, колодки на правую ногу (ММ, №360), зажим сапожный (ММ, №477).
Но Павел Тимофеевич не профессионал- сапожник. Он делал то, что умел делать каждый мужик – подшить валенок, починить сапог. В Заонежье была целая гильдия сапожников-профессионалов. Недалеко от деревни Красная Сельга располагалась на берегу Мунозера деревня Мунозеро. Небольшая, всего 15 дворов, около 70 жителей. Здесь жил профессиональный сапожник Иван Никифоров. Собирая заказы, он часто останавливался в доме Павла Тимофеевича. И за это, наверное, «благодарил» хозяина: «С. (суббота – В.Е.). Я был дома, налаживал сак,… сапожник начал шить мне сапоги». «В. (Воскресенье – В.Е.). Я был дома. Митька ходил залодкой вТютезеро.,… сапожник шыл сапоги весь день».
Память народная сохранила имя еще одного заонежского колоритного сапожника Степана Кузьмина по прозвищу Ботвинский Барашек из деревни Ботвинщина, что находилась рядом с Красной Сельгой, яркого представителя смеховой культуры Заонежан.[4] Как и многие другие талантливые люди деревни, он был на все руки мастер, последнее время работал заготовителем шкур. В его сапогах ходило полдеревни, а частушки его знали все. Его сочинения касались самых различных сторон деревенской жизни. Вот, например, его обращение к односельчанам:
Бабицы, нет ли у вас скота
кошки да кота?
Сделаю благодать –
Не будет ни пакостить, ни срать!
Районную власть не любил:
Председатель РИКа - шишка не велика,
Ему б лопату дать, да землю покопать!
Все знали его острый язык и опасались попадать на него.[5]
Потребность в обуви была большая: босыми никто не ходил. Более ста деревень представляли это ремесло. 187 профессиональных сапожников насчитал в Заонежье исследователь кустарных промыслов Заонежья Н.А.Кораблев.[6] Многие отправлялись шить сапоги даже в Санкт-Петербург!
А герой нашего рассказа был, вообще-то, бондарь, профессиональный: «С. (среда – В.Е.). Был дома. Склал два ушата». «1933г. С. (Суббота – В.Е. Был дома. Бил ярицу. Потом делал ушат…». Здесь он был профессионал. В «Дневнике» богато представлена бондарная терминология, стоимость посуды, спрос на нее. Потребность в деревянной посуде была большая – металлической в то время практически не было. Потому среди наших находок в деревне было не мало бондарных изделий (кадушка с двумя ручками (ушами) – (М.М. №335), долблянка для молока с двумя обручами из бересты – (М.М,№357), кадушечка небольшая – (М.М.№763), долблянка с крышечкой – (М.М,506), подойник с тремя обручами – (М.М.№301). Конечно, был и инструмент бондаря: рубанки для бондарных работ – (М.М.№273, 276, 277.), циркуль деревянный (М.М.№278), несколько скобелей разной формы с одной и двумя ручками (М.М.№281-283), «собачий язык» или «собачий зуб»- приспособление для натягивания обручей (М.М. №284,478), аршин (М.М.№267).
И в соседней деревне – Селецкой, откуда были родители Павла Тимофеевича[7], так же процветал бондарный промысел. Посуду возами возили в Поморье, выменивали ее на соль, рыбу жемчуг. А после революции создали колхоз и назвали его «Красный бондарь». А как же иначе, в то красное время, как не «красный»!?
Этнографы отмечали, что такие изделия из дерева «в разные хронологические периоды составляли неотъемлемую часть традиционного быта всех народов лесной зоны» (Никольская, с.230).[8] Это была сфера приложения труда, которая давала немалый доход в крестьянской жизни. Исследователь Н.А. Кораблев посчитал, что «если в среднем на волость по Олонецкой губернии приходилось 179 кустарей, то в Великогубской волости (куда входила и Красная Сельга), их насчитывалось 455 человек, Толвуйской – 243, Шуньгской - 244 человека». (Кораблев, С.355).[9] Всего в Заонежье в 1902г. было зарегистрировано 63 бондаря, из них – 36 (это 57%) работали в Красной (Грязной) Сельге и 3-х прилегающих к ней деревнях (Селецкой, Барковицах, Карасозере) (Кораблев, С.358.). И средний доход бондаря был 43 руб/год. (Кораблев, С.358).
Наверное, умел Павел Тимофеевич работать и по бересте. В Дневнике записывает: «Я делал бурак» («Дневник», с.154). Через 6 дней снова – «Я обделывал бурак». (Там же). Бурак, если верить В. Далю – это «туес, берестовый стоячок с крышкой».[10] Он мог быть шитый и плетеный. Берестяную посуду любили в деревне – легкая, красивая, гигроскопичная, дешевая – она предназначалась для разных целей, в основном для хранения сыпучих тел, а так же для молока, сметаны, масла. Иногда украшалась орнаментом и росписью. Запись бондаря в «Дневнике», что он делал бурак шесть дней, говорит о том, как тщательно он работал над своим изделием («Дневник», с.154).[11]
Берестяных изделий в семьях было много. Это и бурачки, солонки, хлебницы, детские игрушки (мячики, коники), кошели и корзинки, набирушки, лапти. Плели даже сапоги[12] и умывальники.[13] Кочедык был таким же распространенным инструментом как серп или коса. За грибами и ягодами ходили с берестяной корзинкой, грузы на дальние расстояния переносили в кошелях, да и лапти хоть на покос или в лес были незаменимой обувью. Исследователи дореволюционного крестьянского быта Повенецкого уезда отмечали, «что кроме берестяных изделий других сосудов (почти) нет у бедняка карела».[14]
Экспозиция берестяных изделий. Музей «Духовной культуры Карелии» педагогической академии. 2011г.
Большой интерес представляла собранная в деревне керамика. Коллекция небольшая - два кувшина и горшок-носоватик.
Керамические сосуды для дегтя (М.М.№268, 271). Деготь был в крестьянской трудовой деятельности необходимым продуктом (какая телега или шарабан без дегтя!), а так же его использовали в магических и медицинских целях (кожные заболевания, педикулез и пр.). «Мажь мужика маслом, а он все равно дегтем пахнет» - говорит Даль (Т.-1, с.425) Известно, чтобы опорочить девушку, ворота ее дома мазали дегтем. И сама невеста понимала, если репутация ее подпорчена: «И рада б идти замуж, да зад в дегтю» (Даль, Т.-1, с. 425).
Курить деготь – нехитрое дело, простое и доступное, но как всегда, кто-то специализировался на его производстве и продавал – и звали того дягтярь: «От дегтярного торгаша дегтем и воняет» - (Даль - там же). Закупали и хранили деготь в керамических емкостях. Такие сосуды мы часто находили в разных деревнях. Наши кувшины из Красной Сельги были, скорее всего, оятского[15] происхождения. Кувшин (М.М.№268) украшал, на первый взгляд, простенький орнамент: узкое горлышко венчала волнистая линия[16] (символ облаков или небесной влаги), от нее вниз шли параллельные вертикальные линии (символ дождя), которые упирались в крупные волнистые параллельные полосы (связь небесной влаги с земной). Влага для крестьянина была условием жизни, как огонь, воздух, земля. Эти четыре стихии лежали в основе мироздания, и вода была его исходным состоянием. Мир зачинался из воды, она - женское лоно. На нашей идеограмме в широкой части тулова волнистые линии кипят, буйствуют, завихряются, создавая иллюзию первобытного океана. К нему устремляется небесная влага. Первозданный хаос. Орнамент уводит в мифологическую традицию, в темное подсознание человека.
Дегтярный промысел был одним из древнейших в Заонежье. И снова, Великогубская волость, куда входила Красная Сельга, была впереди всех в Олонецкой губернии. Здесь работало 70 смолодегтекуров (треть всех мастеров, занятых в этой отрасли в Олонецкой губернии)[17]. Дегтярным промыслом занималась и семья нашего бытописателя. Средний заработок «дегтярника» составлял почти 44 рубля.[18]
Еще одна находка - керамический горшок с носиком без ручки (М.М.№413).. Такие находки нередки в деревнях – горшок с носиком использовался как умывальник или для пахтанья масла – через носик сливался обрат – отработанное молоко. Всезнающий Даль называет такой горшок носач, носатка, носатик (Дал, Т.-2, М, 1955, с.556). Горшок этот в печь не ставили, ну, если только для запекания молока. Вкусная пенка сверху получалась! Помню по детству.
- Виктор Петрович, а вот обломки какой-то посудины - надо?
- О! Ребята, вы нашли интересный памятник!
В развалинах хозяйственного двора дома лежали фарфоровые черепки заварного чайника (М.М.№1657). Эти черепки заслуживают нашего самого пристального внимания. Разбился он, бедолага, в процессе недолгого пользования. Мы собрали осколки, на которых можно было уже тогда
Заварной чайник. Реставрация школьников. 1968
разглядеть лубочные картинки из сельской жизни: косцы на фоне пейзажа, с другого края - косцы на берегу реки, по которой плывут лодки с парусами, женщина в красной косынке, а как же - символ революции! Дна чайника не нашли, наверное бросили черепок куда подальше. Потому клеймо фарфорового завода-изготовителя неизвестно. Но по характеру изображений на чайнике можно отнести его изготовление на ленинградском фарфоровом заводе к 20-30-м годам ХХ века и атрибутировать как агитационный фарфор. Позже мы восстановили эту посудину. Надо сказать, что находка эта говорит о тех реалиях, которые происходили в стране и деревне в 20-30-гг.
Наряду с новыми явлениями общественной жизни в деревне: – колхоз, собрания, «презедиумы», советские праздники, «метинги», кино, воскресники, райлесхоз, РИК (районный исполнительный комитет), контора и т.д. в быт входят и новые вещи, мебель (например, резная рама от зеркала – М.М.№ 381), такие, как агитационный фарфор с поэтизацией тяжелого крестьянского труда и пропагандой нового образа жизни. На рисунке чайника художник изобразил сенокос - мужчину с косой-стойкой, женщина правит косу правилом.
Нашли и само правило (М.М.№377) – брусок-точило для правки косы на пожне, держат его в плетеном берестяном футляре и носят на поясе. Очень удобно, вынул, поправил косу и снова за работу.
О чае и чайнике. Заметим, что чай в Заонежье любили пофырандать. Это был любопытный процесс. Сидели степенно, разговаривали, неторопясь, попивали чаек, хозяйка разливала чай из самовара, добавляла заварку из заварного чайника. Любили заваривать и пить чай «со слоником». Хозяйка спрашивала: - Вам покрепче? А почаевники разливали чай по блюдечкам и … фырандали, сидели, потели. Затем ставили чашку, перевернув на блюдечке вверх дном, что означало: все, хватит, спасибо… Я застал еще время, когда чаевничали с кусковым сахаром, мелко наколотом специальными щипчиками. Такие щипчики мы так же нашли (М.М.№756). Ребята из Заонежья, учившиеся в школе-интернате, сразу определили их назначение.
Но пили в Заонежье и кофе. Хотя и в меньшей степени. Кофе было значительно дороже. И не только в этом дело. Старообрядцы считали кофе грешным напитком. Даже поморская песня отмечала это:
- Кофеюшку, грешная, сроду не пила,
Сварила на донышке, то я спролила…
«Лучше бы я, девушка, у батюшки жила». Русские народные песни Карельского Поморья. Л., 1971. с. 66.
Продавался он в зернах. Тогда не знали растворимого кофе. Для помола зерен были кофемолки. Это был финский товар, еще до революции их приносили коробейники. И снова счастливая находка: в одном из домов на чердаке лежала кофемолка (М.М.№345). Вот и Сергей Приклонский описывает, как заонежская хозяйка выносила гостям кофе на большом красного дерева подносе.[19]
Мир вещей и художественных образов, пришедших из нашего прошлого – это, своего рода энциклопедия русской жизни. Немного художественных памятников мы нашли в этой умершей и разоренной деревне. Но даже то, что удалось спасти – говорит о мощной культурной традиции Заонежья. Эти найденные рядовые вещи позволяют более полно представить ту художественную жизнь, что незаметно и, не кичась, пронизывала быт заонежского крестьянина.
Сразу вспоминаются резные и расписные дуги.
Дуга. М.М.№448; медвежьегорский музей. А что говорил дедушка И.А. Крылов о них? «а дуги гнут с терпеньем и не вдруг…». А, действительно, как гнули дуги? В этой же деревне около бани лежал на земле массивный шаблон из двух бревен с выдолбленным по форме дуги изгибом: распаренный черемуховый ствол загоняют в выдолбленный шаблон, в котором он, остывая, принимает нужную форму. Велик и тяжел он был, этот шаблон, не по детским силам, потому и нет его в нашем Медвежьегорском музее.
Нехитрый, кажется снаряд - дуга. Раньше имелся в каждом хозяйстве, где держали лошадей - в лес ли за дровами, на поле, за сеном. Или в гости, на гулянье, на свадьбу - тут уж надо понаряднее, чтобы