– Позвольте мне помогать вам, – попросил Эдвард. – Боюсь, я мало что умею, но…
– Ты научишься, – кивнула Беттина.
– Ты ведь к нам надолго приехал, правда? – спросила Илона.
– Девочки, кто‑нибудь из вас должен устроить Эдварду экскурсию по дому, – сказала матушка Мэй.
– Я, – вызвалась Илона.
– Я мою посуду, – сказала Илона.
– А я буду тебе помогать, – предложил Эдвард. – Я буду ее вытирать.
– Мы не вытираем посуду – оставляем сушиться. Работы здесь столько, что мы стараемся не делать лишнего. Например, разноска.
– Это что такое?
– Понимаешь, в доме всегда много вещей, которые нужно перенести из одного места в другое – вниз по лестнице, вверх по лестнице и так далее. Постиранное белье, тарелки, книги и всякое такое. Так вот, у нас есть «промежуточные станции», где мы оставляем вещи, которые нужно куда‑то перенести, и всякий, кто проходит мимо, переносит их в следующее место. Ведь это разумно, правда? Вот, например, тарелки в большой сушилке. Одни уже высохли, другие нет. Кто‑нибудь, проходя мимо, возьмет сухие для ланча и поставит их на стол в Атриуме[32].
– В Атриуме?
– В зале. Так его Джесс называет… мы его так называем… это латинское название главного помещения в доме. А вот там ты видишь сухие простыни. Они ждут, когда кто‑нибудь пойдет наверх – ведь кто‑нибудь рано или поздно пойдет. Ты скоро привыкнешь и будешь знать, где что лежит. То есть, понимаешь, бессмысленно носиться по дому целый день, раскладывая все по местам.
– Понятно. Оптимизация.
– Беттина всегда говорит: бери достаточно, но не слишком много, иначе уронишь. По крайней мере, со мной такое случается.
Они находились в Переходе – пространстве за высокой голой стеной, которая, как показалось Эдварду снаружи, соединяла зал с Селденом. Изначально это был ряд аккуратных каменных стойл, расположенных между домом и сараем. Джесс, желавший сохранить как можно больше от изначальной структуры, начал переделывать их в аркаду, открытую с восточной стороны. Но другие планы, связанные с преобразованием конюшни, заставили его превратить эту площадь в кухонное пространство, причем арки и альковы первоначального проекта оставались на виду и ласкали взгляд. Здесь была устроена просторная и красивая кухня с большой чугунной плитой для готовки, буфетная (там Эдвард чуть раньше наблюдал, как Илона моет посуду), прачечная со стиральной машиной, трапециевидные деревянные рамы для сушки белья и кладовка, где лежали тряпки, метлы, сапоги, туфли и стоял громадный холодильник. Имелась даже «электрическая комната», похожая на моторный отсек субмарины: она вся была утыкана циферблатами, щитками с предохранителями и опасными на вид оголенными проводами.
|
|
– Везде нужно менять проводку, у нас постоянно происходят замыкания. Только я боюсь, что ни один электрик не разберется в этой путанице. Отсутствие электричества не очень нас беспокоит. Мы давно живем здесь, и за это время многое изменилось. Прежде мы много развлекались, к Джессу приезжали люди, но после того, как сюда перестали ходить поезда, гостей у нас не бывает. Ну идем, я тут закончила. Покажу тебе Селден. Прихвати‑ка несколько простыней. Мы никогда не гладим; глажка – это пустая трата времени.
Эдвард прихватил стопку простыней с полки в маленьком «святилище» под аркой и последовал за Илоной по коридору, а потом наверх по каменным ступеням в направлении спальни. На верху лестницы стоял шкаф, и Эдвард, как велела Илона, уложил простыни туда. Илона открыла дверь рядом со спальней, и он увидел небольшую аккуратную комнату с канапе, письменным столом, ширмой в китайском стиле и зеленоватой картиной, изображавшей младенца в виде утонувшей мыши.
|
|
– Это твоя гостиная, ну, или не совсем твоя – она для почетных гостей. Мы теперь ее не отапливаем. Большая спальня расположена за твоей.
Большая спальня была угловой комнатой, еще большей, чем комната Эдварда, с еще более красивой ванной и окнами в две стороны: одно выходило на аллею, а другое – на пригорок, поросший лесом. Эдвард видел этот лесок вчера, когда подходил к дому.
– А где море?
– Оно с другой стороны, но до него идти и идти.
– Это старый дом, восемнадцатого века…
– Да, его называют Селден‑хаус. Когда Джесс его купил, тут были развалины.
Эдвард последовал за ней вниз во двор, куда выглядывал из окна предыдущим вечером.
– Эту часть – все три крыла – построил Джесс. Конечно, имитация, но выглядит неплохо. Два этих крыла довольно узкие, здесь одни проходы. Но напротив настоящий дом, он небольшой и отсюда плохо смотрится. Мы живем вон там – это наши спальни.
– Твоя наверняка самая маленькая.
– Да. Наше крыло мы называем Восточный Селден, а твое – Западный Селден.
Двор‑имитация с его четырьмя фасадами восемнадцатого века, стенами из розовых камней, высокими окнами снизу и квадратными наверху, пологой черепичной крышей и в самом деле смотрелся неплохо. Двор был вымощен морской галькой, а в середине находился колодец в итальянском стиле. Эдвард заглянул в него и увидел далеко внизу сверкание воды и темные очертания собственной головы.
|
|
– Это, наверное, стоило колоссальных денег.
– В те времена Джесс был богат. Теперь это дело прошлое.
Эдвард услышал знакомый стук печатной машинки.
– А кто печатает?
– Матушка Мэй. Она составляет каталог всех работ Джесса, это большой труд. Иногда она пишет о прошлом – то, что ей запомнилось.
– Она, значит, писатель?
– Да нет, что ты! Комнаты на первом этаже с нашей стороны – мастерские. А на твоей – это все кладовки. Пойдем назад здесь, по Переходу. Правый коридор ведет к нам.
Захвати эти тарелки, ладно? Мы сейчас пройдем по Атриуму, и я тебе покажу остальное.
В зале Эдвард поставил тарелки на длинный стол, а Илона добавила к ним столовые приборы. Он посмотрел на гобелен, который теперь был хорошо виден. Улыбающаяся девочка с сачком бежала по лугу за летающей рыбкой, появившейся из темного круглого дерева, а на нее смотрел большой строгий кот.
– Мы его соткали по рисунку Джесса, – сказала Илона. – Мы сделали четыре разных гобелена. Три других купили какие‑то американцы.
– Очень красиво, – отозвался Эдвард, хотя гобелен, как и картина в его комнате, вызывал у него тревожное ощущение.
Постукивая своими сандалиями по плиткам пола, Илона пересекла зал и открыла еще одну дверь.
– Тут в восемнадцатом веке были конюшни, они перпендикулярно примыкают к сараю, снаружи это выглядит ужасно красиво. Джесс сделал готические окна в конце.
– Да тут еще один дворик! – воскликнул Эдвард, выглянув из окна.
– Да, параллельно тому, что соединяет Восточный и Западный Селден. Стена с этой стороны, как ты видишь, совершенно плоская, и Джесс собирался сделать на ней роспись. Очень милый старый мощеный двор. Джесс хотел закрыть его, построив еще одну стилизацию, но так даже лучше – можно видеть болото. Правда, из‑за тумана ты его сейчас не разглядишь. Тут была столовая, пока кухню не перенесли в Переход, и теперь здесь наша гостиная. Мы ее называем Затрапезная.
– Странное слово. Ты имеешь в виду – Трапезная?
– Так Джесс ее называет. Мы в ней отдыхаем.
– Очень милая комната, – сказал Эдвард, глядя на вытянутую в длину неопрятную комнату, уставленную книжными шкафами.
Деревянный пол устилали многочисленные истоптанные ковры, на них стояли низкие кресла, обитые красной потертой кожей, выцветшей и скользкой, с удлиненными сиденьями и наклонными спинками, сделанные специально для длинноногих людей, чтобы они могли удобно развалиться. Тут были и два просевших дивана с потрепанной обивкой, и камин с обгоревшими поленьями и рядом высоких почерневших деревянных каминных полок. На верхней неустойчиво держалась длинная резная доска, а на ней между листочков и фруктов читалась надпись: «Я здесь. Не забывайте меня». Комната была бедной и без всяких претензий, стены обиты коричневыми деревянными лакированными панелями, как в старомодном будуаре, курительной комнате или кабинете пожилого преподавателя. Может быть, она воплощала идею комнаты, в которой Джесс жил, будучи школьником, и в определенном смысле принадлежала прошлому. Возможно, всесильный хозяин построил ее в качестве убежища, где он прятался от своего капризного и необычного гения. Эта комната словно опровергала реалии других частей дома.
– Она такая замечательная и необыкновенная.
– Тут, конечно, беспорядок, нужно вытереть пыль. У Джесса столько идей, но нам это нравится.
Картина в темной раме чуть покосилась на выцветших обоях с лиственным рисунком. На холсте были изображены две девушки с широко раскрытыми довольными глазами и маленькими обнаженными грудками; они стояли на коленях в каменной нише, поросшей сырым зеленым мхом, где их обнаружил испуганный мальчик. Эдварду не было нужды разглядывать подпись.
– Я никогда не видел картин Джесса, кроме одной репродукции в какой‑то газете, я ее уже не помню. Пожалуй, мне не хочется на это смотреть. Они феи?
– Что?
– Они – феи?
– Не знаю, – ответила Илона нейтральным самодовольным тоном.
Так говорят ученые, когда отказываются отвечать на дурацкий вопрос дилетанта. Она поправила картину, протерла ее пальцем.
– А что за фотография у камина?
Илона сняла фотографию с низко вбитого гвоздя и протянула Эдварду.
– Джесс, конечно же.
– Господи Иисусе!
Высокий, худой, похожий на ястреба молодой человек с темными прямыми волосам, подстриженными под горшок, и челкой до самых бровей стоял, прислонившись к дереву, и внимательно смотрел на Эдварда ироническим взглядом. Тот чуть не уронил фотографию и поспешил вернуть ее Илоне.
– Похож на тебя, – сказала она, – только глаза побольше. – Она повесила фотографию на гвоздь. – Старая кухня – это мастерская Беттины. Она у нас плотник. Давай заглянем туда. Все комнаты смежные, коридора нет, и, если Беттина сейчас не работает, мы пройдем напрямик. Там есть еще помещения.
Илона тихо постучала в дверь в дальнем конце комнаты, потом осторожно открыла ее. Из‑за ее спины Эдвард увидел Беттину – та одним коленом опиралась на стул, склонясь над чем‑то, что лежало на большом деревянном столе. Беттина не обратила на них внимания, и Илона прикрыла дверь.
– Она не любит, когда ее отрывают от дела. Вон та дверь ведет в башню.
Эдвард направился туда, но Илона остановила его.
– Нет‑нет, не сейчас. Мы туда не ходим, когда нет Джесса. Но я думаю, он сам с удовольствием покажет тебе башню. А вот эта дверь ведет во двор. Здесь ужасные сквозняки.
Эдвард прошел за Илоной обратно в зал.
– Кстати, вон твои ботинки.
Она показала на ящик перед дверью, и Эдвард увидел там свою обувь. От грязи не осталось и следа, ботинки сияли чистотой.
– Они чистые!
– Я их почистила. Обувь – одна из моих обязанностей.
– Похоже, тебе достается вся грязная работа!
– Да нет. Тут грязной работы на всех хватает.
– Вы такие предприимчивые и умелые – я буду чувствовать себя бесполезным. Писание стихов может сойти за труд?
– Не думаю! У тебя только одни уличные ботинки?
– Да. Я сглупил?
– Можешь взять что‑нибудь у Джесса, я тебе подберу. У вас, кажется, один размер.
– Бога ради, не беспокойся! – Эдвард быстро снял тапочки и надел ботинки. – Давай выйдем из дому. Смотри, солнце!
Они вышли из главной двери на мощеную дорожку. Влажные камни зарастали ползучим тимьяном.
Эдвард посмотрел на сестру при ярком утреннем свете. В своем коричневом платье сейчас она казалась еще красивее. Ее волосы золотисто‑рыжего цвета были собраны с помощью множества шпилек в нечто неустойчивое, и эта густая грива уже соскользнула ей на шею почти до плеч. Маленький курносый нос покрывали едва заметные веснушки, подбородок был маленький и круглый, кожа на пухленьких румяных щечках прозрачная, как у ребенка. Темно‑серые глаза за светлыми ресницами. Встретив взгляд Эдварда, Илона отвернулась, и ее прикрытая волосами шея вспыхнула румянцем. Она неловко и безуспешно разгладила волосы, отчего одна из шпилек упала на землю. Эдвард подобрал ее и протянул Илоне. Девушка почти неслышно рассмеялась, прикрывая рот рукой.
Он вдруг спросил:
– Ты когда‑нибудь видела мою мать?
Вопрос этот вовсе не обескуражил ее, и она ответила:
– Нет, в моем детстве она была легендой. Матушка Мэй говорила о ней вчера вечером.
– Вот как!
Эдвард представил себе этот разговор – три женщины сидят за столом, допивая вино из бузины. Чтобы закрыть эту тему, он сказал:
– Так что бы полезного я мог сделать?
– Ничего. Матушка Мэй сказала, что это утро у тебя должно быть свободным.
– Тогда я, пожалуй, прогуляюсь. Пойдешь со мной?
– Нет, я должна работать.
– Я дойду до моря. Оно ведь в той стороне?
– Там сейчас топь, тебе не пройти.
– Тогда я мог бы добраться до того леска.
– Тут почва глинистая и заболоченная. Боюсь, это время года не подходит для прогулок. Ты можешь пройтись по тропинке, а потом вдоль дороги, там очень красиво. Обед в два часа, не опаздывай. Мы с утра много работаем. Как ты спал?
– Отлично. Ни сов, ни лис, ни полтергейстов!
Илона, уже повернувшаяся к двери, остановилась.
– Знаешь, а полтергейсты здесь все‑таки есть, это не шутка.
– Да ладно!
– Они существуют. Это не призраки, а химическое явление.
– Я слышал разные истории про них. Возможно, это не только игра воображения или обман. Они, кажется, появляются там, где живут юные девушки?
Эдвард не успел договорить, как почувствовал смущение, но Илона ответила спокойно:
– Да, Беттина считает, что я их притягиваю. Они приходят к юным девушкам и девственницам. Беттина тоже девственница, так что неудивительно, что они здесь появляются. Но они совершенно безобидны. Так, досаждают немного, не больше.
– Мне почему‑то не нравится эта идея.
Илона открыла дверь, чтобы уйти.
– Конечно, если один из них окажется в твоей постели, мало не покажется.
Илона закрыла дверь, и Эдвард минуту, а то и две прислушивался к тишине, точнее, к неясному птичьему щебету и звуку реки. Он впитывал в себя совершенно новое ощущение одиночества. Он сразу понял, что это новое одиночество, но что здесь нового, осознал далеко не сразу. Возможно, он просто не привык к загородной жизни, а еще к тому, что может жить здесь сам по себе. Он сделал несколько шагов и посмотрел вдоль аллеи, по которой шел вчера. Он уже решил, что не пойдет, как советовала сестра, в сторону шоссе. Вымощенная полоса земли, широкая перед домом, сужалась между деревьями, и на протяжении двухсот ярдов до самой дороги ее окаймляли большие белые кремневые камни. Деревья были посажены беспорядочно, через неравные промежутки, и имели разные формы и размеры: несколько громадных тисов, три изящные удлиненные елки, голые дубы и строгие ясени в завязывающихся почках, а еще множество молодой ясеневой поросли. Несколько пней свидетельствовали о том, что прежде тут стояли вязы. Между деревьями росла трава – стриженная, но давно. Чуть дальше по обеим сторонам виднелись клочковатые кусты вероники вперемежку с тамариском. Все было влажным, и в воздухе стоял пряный запах плесени.
Эдвард не пошел по аллее. Он направился вдоль зала и голой стены, за которой располагался Переход, потом вдоль фасада Западного Селдена, мимо двери в его середине. Впереди, где тропинка делала поворот, он увидел несколько падубов, а справа – участок, засаженный овощами, две теплицы и странный заросший прямоугольник, возможно заброшенный теннисный корт. Слева стояли хозяйственные постройки, большая открытая поленница и желтый трактор. Дальше за падубами располагались фруктовый сад и рощица высоких голых тополей. Эдвард шагал по влажным камням неправильной формы, а между ними выкидывали вверх зеленые стебли жизнестойкие одуванчики. Здесь восточный ветер задувал в полную силу, и Эдвард, обогнув Селден сзади, направился во двор с конюшнями. Из каменных конюшен – «ужасно красивых», по словам Илоны, – расчерченных кремневыми прожилками, которые напоминали маленькие лица, был сделан еще один прекрасный дом, длинный и широкий, с башней и золотым флюгером в виде лисы. Эдвард не стал здесь задерживаться, чтобы не столкнуться с матушкой Мэй или Беттиной; он побаивался первой и робел перед второй. Выйдя из поля зрения ближайших окон, он остановился, поднял голову и стал разглядывать башню. Башни всегда привлекательны, однако эта и в самом деле весьма впечатляла. Правда, Эдвард не был уверен, что она ему нравится. Ее шестиугольные стены были отлиты из бетона и покрыты беспорядочными пятнами явно случайного происхождения, что можно было счесть привлекательным. По одной из сторон почти до самого верха вился мелколистный плющ. Окна являли собой неожиданный архитектурный изыск: они без всякого ясного плана были разбросаны по стенам то в форме щелей, то в форме квадратов, то большие, то маленькие. Каждое окно было забрано решеткой черного металла. Решетки ржавели, что и стало, несомненно, источником беспорядочных пятен. Эдвард чувствовал себя разочарованным и слегка уязвленным из‑за того, что его не пустили в башню. Возможно, Джесс и правда хотел сам ее показать. А может быть, он не желал, чтобы Эдвард расхаживал тут без него.
В надежде, что никто его не заметил, Эдвард отвернулся от дома. Между бегущими по небу облаками сверкало солнце. Тропинка под ногами вела на восток среди кустов можжевельника. Море, вероятно, было в той стороне и не очень далеко. Эдвард зашагал вниз по склону и сразу же оказался на лугу, усыпанном желтыми звездчатыми цветочками. Он с удивлением смотрел на эти цветы – они обладали почти металлической яркостью и рассеивали свет над густой травой, как желтый порошок. Это явно были не лютики. Эдвард решил, что это бальзамин, наклонился и сорвал один цветок. Когда его пальцы надломили хрупкий стебелек, он испытал чувство вины. Он быстро сунул цветок в карман и поспешил вперед, к ивам. Ему показалось, что он уже видел эти цветы и луг раньше. Может быть, именно по такому лугу нелюдимая девочка с сачком бежала за летающей рыбкой. Приблизившись к ивам, он обнаружил, что они стоят в воде, а тропинка, тоже довольно сырая, огибала их слева на более высоком уровне. Еще дальше Эдвард увидел то, что сначала принял за море, но быстро понял: это сверкающее зеркало водного потока, откуда поднимаются кусты и деревья. По воде здесь и там плыли водяные птицы, их блестящие спины были отполированы солнцем. Эдвард заметил уток, гусей, несколько совсем незнакомых птиц, а вдали – пару лебедей. Он пошел вперед, рассчитывая обойти разлив, но его со всех сторон обступали темные пруды, заросли тростника, неровные гряды глинистой земли. Тропинка исчезла, или он потерял ее и теперь шел по черной твердой поверхности, пружинившей под ногами и менее глинистой. Он попытался понять, куда идти дальше, и в это время свет переменился; солнце скрылось за облаком, вода потемнела, стала почти черной. Эдвард остановился и оглянулся назад. Сигард, все еще освещенный солнцем, был уже далеко, и отсюда было видно, что он стоит на небольшом возвышении. Когда Эдвард повернулся, напрягая глаза, он почувствовал какое‑то движение: словно все вокруг него внезапно поднялось вверх. Он не погрузился, а резко провалился вертикально вниз, земля под ним подалась, и ноги опустились в две наполненные водой ямы. Несколько секунд он стоял с глупым видом, потом сел. Под его руками и ягодицами образовались такие же ямы в предательской пружинистой земле, по которой он шел; только теперь он понял, что она представляет собой толстый почерневший слой тростника над холодной топью болота. Он выругался про себя и попытался встать. К его облегчению, вода едва доходила ему до колен, и он с превеликим трудом и осторожностью, вытаскивая ноги из вязкой топи, пошел назад, пока не оказался на твердой почве. Он промок до пояса, но теперь хотя бы снова выглянуло солнце. Там, где он думал найти тропинку, ее не оказалось. Эдвард увидел перед собой ширь затопленного луга. Зеленые стебли травы едва торчали над водой, а за ними выглядывал какой‑то каменный полукруг – судя по всему, затопленный мост. Местоположение Сигарда тоже изменилось: он оказался правее, а перед ним вдруг возникли деревья, закрывшие часть Селдена. А вот лес на низкой, но предположительно сухой возвышенности был теперь ближе – похоже, там осталась ближайшая твердая земля. Эдвард шагнул на луг. Вода доходила ему до щиколоток, но почва не проседала, и вскоре он по частично затопленному мосту пересек вышедшую из берегов речку. За мостом он обнаружил почти сухой склон и даже тропинку. Солнце пригревало, и Эдвард рассчитывал высушить свою мокрую одежду, покрытую болотной грязью. Он повернулся, приставил ладонь козырьком к глазам, но не увидел сзади ничего, кроме топи. Он подумал: вдруг, пока его не было, вернулся Джесс? А он придет с опозданием да еще весь в грязи. Эдвард посмотрел на часы, но вспомнил, что оставил их в ванной. Он решил идти вверх по склону и вскоре оказался среди деревьев.
Лес, явно созданный природой, а не человеком, представлял собой удивительное смешение самых разных пород деревьев. Тут росли дубы и ясени, буки и лиственницы, ели, дикие вишни и тисы – такие огромные, каких Эдвард никогда не видел. Лес был древний. Высокие старые деревья образовывали лабиринт колоннад, арок, сводчатых залов и укрытых куполами палат. Если бы Эдвард не доверился едва заметной тропинке, он быстро заблудился бы здесь. Пели птицы – черный дрозд и громкоголосый вьюрок. Печально каркали грачи. Время от времени солнечный свет падал на сухую темную тропинку, пересеченную корявыми корнями, похожими на ступени, и усыпанную загадочными засохшими плодами деревьев, листьями и шишками – они превратились в древесные игрушки и эмблемы, приятно хрустевшие под ногами. Вокруг, насколько хватало глаз, лежал ветхий ковер из опавших листьев. Тропинка забирала все круче вверх, и наконец впереди показался большой просвет. Эдвард ускорил шаг и через ми‑нуту‑другую набрел на удивительное место.
В лесу, конечно, было много удивительного: и мшистые альковы, и проросшие сквозь мертвый папоротник примулы, и зеленые пятна травы там, куда попадали лучи солнца, и длинные упавшие стволы, голые, словно кости. Но когда Эдвард вышел на прогалину, он остановился в изумлении, как будто исследовал дворец и нечаянно открыл дверь часовни. Удлиненная овальная лужайка, простиравшаяся ярдов на двести, странным образом напоминала стадион в Дельфах. Эдварда пробрала дрожь. Птичьи голоса здесь смолкли. Трава была короткой, с тонкими стеблями, словно лужайку готовили для какой‑то игры. Разлапистые ветви двух огромных тисов в дальнем конце образовали черный туннель. Поближе, на границе открытого пространства воспаряли вверх ровными стволами ряды высоких буков. Симметрия деревьев и идеально ровная трава наводили на мысль об умысле и человеческом вмешательстве – некая старая затея, недавно обновленная. Следуя греческой аллюзии, Эдвард смотрел на эту полянку как на священное место, дромос или теменос[33]. Больше всего его поразил таинственный знак – большой вертикальный камень, стоящий на круглом каменном основании у дальнего конца прогалины в обрамлении черной арки тисов. Эдвард направился к нему по подстриженной траве, под лучами солнца, и остановился неподалеку от сооружения. Нижняя широкая часть высотой около трех футов, сделанная из темного камня, казалась куском каннелированной колонны. Вертикальный столб из более светлого серого камня, посверкивавшего серебристыми вкраплениями, был обработан грубее. Он возносился вверх, грани с неровной поверхностью сужались, постепенно образуя конус. Вместе с основанием сооружение было чуть выше Эдварда. Он подошел поближе и коснулся столба, погладил чуть теплый камень. Эдвард посмотрел вниз и заметил у основания цементную заливку. Возможно, это сделали недавно, чтобы укрепить конструкцию. Поверхность колонны была гладкой, отполированной, Эдварду показалось, что она сделана из мрамора. Обходя сооружение, он увидел на пьедестале что‑то желтое – пучок бальзамина. Цветы едва начали вянуть. Эдвард оглянулся, посмотрел на тихую траву, на тенистый лес и черную пустоту за тисами и пошел прочь. Но через несколько шагов он поддался суеверному желанию, вернулся, вытащил из кармана сорванный ранее бальзамин и бросил его к цветкам у колонны, после чего быстро пошел прочь, но не в сторону ясеневой арки, и выбежал с прогалины.
Он не нашел тропинки, которая вывела его к этому месту, и двинулся вниз по холму, полагаясь на внутреннее чувство направления. Вскоре Эдвард дошел до подлеска, где росли молодые ясени, орешник, кусты терновника, и его шаг замедлился. Он продирался сквозь эти заросли, топтал хрупкие папоротники и мертвые листья и ощущал какую‑то физическую перемену в себе. Словно струя газа или сжатого воздуха обдувала его лицо, обволакивала тело. Ему казалось, что его голова раскрывается в некое огромное пространство, словно ее в буквальном смысле безболезненно раскололи и присоединили к какой‑то колоссальной бледной облачной сфере наверху. Мысли понеслись, сменяя друг друга. Эдвард глядел на дом, брел через бальзаминовый луг, пробирался по болоту, шагал по лесу, но думал не столько о том, что видел и куда направлялся, сколько о Марке Уилсдене и, более отвлеченно, о Джессе. Томас Маккаскервиль говорил, что перемены «пойдут ему на пользу», но сам Эдвард не считал, что приезд в Сигард изменит его кошмарный, мучительный любовный траур по Марку. Это все должно оставаться его личным делом, неприкосновенным и тайным. Вообразить, что новая атмосфера автоматически уничтожит темное бремя Эдварда, было недостойно тяжести его переживаний. Он лишь нашел небольшое утешение в бегстве, поскольку в новом месте, неизвестном его близким, мог лелеять свои страдания. История, побудившая его приехать, казалась ему продолжением его судьбы, а мысль о Джессе в этом контексте была случайной. Теперь наступило прозрение: то, что он приехал в Сигард как паломник, неся свое горе и свой грех в храм к святому, не было случайностью. Он никогда не думал о Джессе в таком свете; он вообще избегал думать о нем и не осознавал этого в первые часы пребывания в этом месте и рядом со здешними женщинами. Женщины, несмотря на все их поразительные качества, были второстепенными фигурами. Даже не прислужницы, нечто иное. И письмо матушки Мэй с припиской о том, что они узнали о случившемся, – тоже нечто иное. Джесс не звал к себе сына, повинуясь смутному желанию поддержать его. Между ними ничего подобного не предполагалось. Им суждена роковая встреча на перекрестке дорог. Джесс вполне мог и вовсе не знать о бедах Эдварда, но он был судьбой Эдварда и его ответом. То, что ответ может оказаться темным, представлялось чуть менее ужасным теперь, когда элемент случайности был исключен.
Спускаясь по склону холма, Эдвард видел невдалеке сквозь деревья башню конюшен и золотой флюгер в виде лисы, вращавшийся на ветру. Но его топографические неудачи еще не закончились. Неожиданно перед ним возникла река, несущая свой полноводный поток. Именно ее шум он, несомненно, и слышал вчера вечером. Река, вероятно, и стала причиной затопления луга, а ее приток Эдвард пересек недавно по затопленному мосту. В этом месте река была глубокой, она бурлила и пенилась между крутых берегов, издавая журчащие и шипящие звуки. Теперь Эдвард понял, что его путь сюда сопровождали эти звуки. Ни перейти, ни перепрыгнуть поток было невозможно. Рассерженный и раздраженный, Эдвард ускорил шаг и пошел вдоль берега. Он боялся, что опоздает на обед, а Джесс вернулся раньше него. Силы покинули его, он стонал и громко бранился, ковыляя вперед. Он вдруг понял, что, возможно, придется бежать назад к затопленным лужкам и мосту. Потом за излучиной, где река сужалась, внезапно появился не то чтобы мост, а некое ненадежное с виду деревянное сооружение, более похожее на прогнувшийся дощатый забор или длинный плетень, перекинутый через реку. Поток воды рассерженно бурлил между его планками. Возможно, это была часть старой плотины либо шлюза или, что еще вероятнее, просто перекинутые кое‑как с берега на берег ненадежные мостки. Эдвард сразу же понял, что если идти по скреплявшей планки горизонтальной поперечине, держась за некое подобие перил, то можно перебраться на другую сторону. Он соскользнул по крутому берегу вниз и взошел на мостик, который неприятно раскачивался, словно в любой момент мог рухнуть в поток. Эдвард начал осторожно переставлять ноги, чувствуя, как вода обтекает их. Мост заканчивался, не доходя до того берега, и в этом промежутке раскачивались камыши и быстро бежала вода. Эдвард сделал широкий шаг, поскользнулся, упал, ухватился за высокую траву, а потом пополз по влажному склону, как змея. Вся его одежда спереди покрылась липкой грязью. Он поднялся на ноги и побежал по травянистой тропинке через тополиную рощицу. Скоро он увидел огород, теплицу, фруктовый сад и коричневые стены Селдена, высветленные солнечными лучами. Он замедлил шаг и стряхнул с одежды самые большие комья грязи.
– А, ты вернулся, – сказала Беттина, когда он через главную дверь вошел в Атриум. – Сними, пожалуйста, туфли. Надеюсь, прогулка была приятной. Я заглянула в твой чемодан, ты не возражаешь? Похоже, у тебя нет подходящей одежды, поэтому я подобрала тебе кое‑что из старого гардероба Джесса. Я оставила все наверху. Обед через двадцать минут. Да, кстати, мы тут сами стелим себе постели.
– Спасибо. Прошу прощения… А отец приехал?
– Еще нет.
В Переходе, где даже днем царил полумрак, Эдвард столкнулся с матушкой Мэй.
– Привет, Эдвард. Хорошо прогулялся? Я забыла тебе сказать, что мы отдыхаем каждый день с трех тридцати до четырех пятнадцати. На тебя это не распространяется – я говорю на случай, если ты вдруг никого из нас не найдешь.