— Скажи, как мне остановить порчу! — взмолилась я.
— Костью от кости. В полночь ступай на кладбище и добудь бедренную кость того самого мертвеца. Просверли в кости дыру и спускайся с нею на дно колодца.
Как ни терзал меня страх, я сделала, как она сказала. В полночь я отправилась на кладбище. Тени мелькали на фоне луны, голоса шептались в листьях тиса. Я не знала, в какой могиле лежит тот самый мертвец, но неожиданно услыхала плач: «Верни мне мою кость!» Я подкралась поближе и увидела скелет, по колено в земле, силящийся вылезти из могилы. Воспоминания об Осмонде придали мне сил. Я бросилась вперед и вырвала у мертвеца бедренную кость, но прыгнуть в глубокие темные воды колодца так и не решилась.
На следующее утро я снова увидела в колодце лицо Осмонда. Глаза его были закрыты, как у спящего, но и тогда я не прыгнула вниз, ибо знала, что неминуемо утону.
На третий день лицо Осмонда в колодце стало бледным как смерть. Я горько зарыдала. Раз Осмонд мертв, то и мне незачем жить. Страх остаться без любимого оказался сильнее смертного страха, я закрыла глаза и прыгнула.
Ледяные воды сомкнулись надо мной, а я все падала и падала в слепые черные глубины, но когда открыла глаза, то обнаружила, что стою в круглой комнате. Стены ее тускло сверкали, словно радуга на речных перекатах, а пол был мягок, как мох. Посередине комнаты возвышалась громадная круглая кровать, зеленые занавеси искрились и колыхались, будто водоросли. На кровати лежал Осмонд: кожа его была холодна как мрамор, а губы посинели. Он едва дышал. Я принялась трясти его, но Осмонд не просыпался. Я целовала его в ледяные губы, но Осмонд не отвечал на поцелуи. В отчаянии смотрела я, как умирает мой милый, и внезапно заметила у самого лица Осмонда муху. Я пыталась отогнать назойливое насекомое, но муха не улетала, кружась прямо над головой спящего. Тогда я замахнулась на муху костью, и неожиданно в голове прозвучали слова старой колдуньи: «Костью от кости».
Стоило мне произнести эти слова вслух, как муха уселась на кость и заползла в дыру. Я зажала дыру пальцем, и тут глаза Осмонда открылись, и он сел на кровати.
Я рассказала ему, что случилось, и Осмонд заткнул дыру лоскутком от своей рубахи, ибо муха была заклинанием Тараниса, посланным убить его. Больше оно не могло ему повредить, и Осмонд велел заклинанию перенести нас подальше отсюда, за холмы. Мы понимали, что как только Таранис проведает о том, что случилось, то пошлет на нас заклинание ужаснее прежнего. Оказавшись в безопасности, мы завернули кость в детский чепец и забросили в болото.
Шесть дней наслаждались мы нашим счастьем. Глаза Осмонда сияли от моих улыбок, губы мои пели от его поцелуев. Днем мы не разжимали рук, а ночью — страстных объятий.
На седьмой день кузина заглянула в темные воды колодца и увидела нас с Осмондом обнаженными, на шелковых простынях. Кипя от злобы и ревности, бросилась она к Таранису, и он наслал на Осмонда новое заклинание — освежеванного быка, что тянул за собой свою шкуру. Бык приближался, и Осмонд засыпал на ходу, а я не могла разбудить его. Заклинание унесло меня от Осмонда, когда он спал. Я оказалась в огромном замке из гранита. Полы там были из белого мрамора, а кровати — из железа. Таранис возложил мне на голову тяжелый венец с острыми краями, на шею повесил цепь с изумрудами, на руки надел крученые браслеты с колючими рубинами. Плача, бродила я из комнаты в комнату, и все вокруг было твердым и холодным. Таранис пытался овладеть мною силой, но я воспротивилась; задарил меня подарками, но подарки те были мертвее мертвого.
Я бежала из замка и бродила по свету в поисках Осмонда, пока одежда моя не изорвалась, а башмаки не стоптались. Нагой добралась я до берега поющих скал.
И спросила я первую скалу.
— Где найти мне моего милого?
— Заплати мне за песню, — отвечала скала.
Тогда я отрезала волосы и отдала их скале, но песня скалы оказалась без слов. Как теперь буду смотреть я людям в глаза?
И спросила я вторую скалу:
— Где найти мне моего милого?
И отрезала груди свои и отдала их в уплату за песню, но слова той песни были без букв. Как теперь мне выкормить дитя?
Третьей скале отдала я свои ноги, но в буквах слов ее не было смысла. Как теперь буду я танцевать?
Четвертой скале отдала я свои руки, но ее звуки были без мелодии. Как теперь мне прясть и ткать?
Пятой скале отдала я свои глаза, но песня скалы оказалась без строя. Как теперь мне читать и писать?
Шестой скале отдала я свои уши и уже не слышала ее песни.
И вот спросила я седьмую и последнюю скалу.
— Где найти мне мой дом и милого?
Позволила я скале отрезать себе язык и утратила голос. Остались у меня только слезы. И вытекли мои слезы и заполнили впадину в скале на морском берегу.
Все это время Осмонд разыскивал меня. Он нашел замок Тараниса, сразился с ним и поверг врага. Услыхав шум битвы, кузина бросилась в покои Тараниса, но обнаружила там лишь несколько кровавых капель на беломраморном полу.
Осмонд пригрозил, что убьет ее, если кузина не скажет, где искать меня. Заглянув в колодец, увидела кузина поющие скалы и впадину, полную слез, и поведала Осмонду, что в следующий прилив после новолуния море поглотит впадину и тогда ему ни за что не найти меня, ибо стану я крошечной каплей в бескрайней толще воды.
Много недель искал меня мой милый и к первому вечернему приливу после новолуния добрался до поющих скал. Вдыхал аромат волос, гладил груди, омывал ноги, лобызал руки. Плакал моими глазами, шептал в мои уши, лил мед на язык мой. Наконец Осмонд добрался до впадины в скале, полной слез. А море уже билось о скалы, все выше вздымая волны. Он владел всем, что было мною, но Осмонд не знал, как соединить части. Он выкрикивал имя мое, зачерпывал слезы мои, но они утекали сквозь пальцы, а солнце садилось все ниже, и волны захлестывали впадину в скале.
И вот, когда очередная волна ударила в скалу, в голову Осмонду пришли слова старой колдуньи: «Костью от кости». Тогда вытащил он нож и отрезал третью фалангу от своего мизинца и бросил в заводь моих слез. И тут же я стала целой, хоть и не дышала боле. Ибо волны ворвались в заводь, и я лежала на дне как мертвая, и душа моя уже начала свой путь в бескрайнее море. Но Осмонд рукой коснулся лица моего, и три капли крови из раны упали на безжизненные губы мои, и тогда открылись глаза мои. И мы с моим милым зарыдали от радости.
Адела взяла перепачканную краской руку Осмонда, поцеловала и подняла вверх, чтобы все могли видеть, что на мизинце у него не хватает фаланги. Осмонд покраснел и отдернул руку.
Сигнус одобрительно захлопал ладонью по каменным плитам пола.
— Превосходно, Адела! Чудесная любовная история. Мне никогда не достичь твоего мастерства!
Родриго легонько стукнул Сигнуса по спине:
— Давай, Сигнус, ты должен превзойти ее!
И хотя Сигнус не соглашался, что сможет превзойти Аделу красноречием, его не пришлось долго упрашивать. Он позабавил нас историей о дураке, который пытался вытащить луну из реки. Во время рассказа Сигнус носился по часовне, до того забавно изображая, как бедняга силком тянет луну из воображаемой речки, что к концу истории мы обессилели от хохота. Один лишь Жофре, погруженный в свои мысли, не участвовал в общем веселье.
Наверняка нашему пиру было далеко до празднеств, которые описывал Родриго, но на несколько часов мы забыли свои заботы и ужас, что таился за стенами часовни. День клонился к вечеру, тени на стенах удлинились. Постепенно веселье стихло, и мы нехотя начали готовиться к еще одной ночи в сыром склепе. На память пришла Плезанс, которая лежала сейчас в своей лесной могиле, и меня пронзило чувство вины за наш беззаботный смех.
Осмонд свернулся калачиком у ног Аделы, мечтательно разглядывая дальний угол часовни, словно ему не терпелось взяться за работу.
— Как твоя картина, Осмонд?
— Лик я закончил, начал руки. Обычно поступают иначе, но кто знает, возможно, нам придется покинуть часовню в спешке.
— Можно посмотреть? — неожиданно подала голос Наригорм.
Осмонд снисходительно улыбнулся.
— Конечно можно. Когда закончу.
— Но ты же сам сказал, что лик готов. Почему я не могу посмотреть сейчас?
Осмонд, смеясь, покачал головой.
— Наберись терпения, Наригорм.
Неожиданно к девочке присоединилась Адела.
— Прошу тебя, Осмонд, позволь нам! Меня утешит, что теперь Святая Дева может смотреть на нас. Сам посуди, если придется бежать, мы никогда не увидим ее лица!
Осмонда раздирали противоречивые чувства: он и рад был показать нам свое творение, и не хотел снимать с незавершенной работы покров. Наконец, поддавшись на мольбы Аделы, Осмонд забрался на леса и сдернул кусок материи, прикрывавший фреску. Спрыгнув вниз, он поднял Аделу на ноги и подвел к стене. Мы последовали за ними. Адела вскрикнула и с заблестевшими от слез глазами уткнулась в плечо мужа. Лик Мадонны был прекрасен и, несомненно, срисован с Аделы. Даже льняной локон выбивался из-под белого покрывала.
Мне было известно, что у художников принято писать Богоматерь со своих жен, дочерей или любовниц. Даже папы и епископы не гнушались заказывать живописцам портреты своих шлюх в виде Пресвятой Девы. Стоило ли удивляться, что Осмонд придал Марии сходство с женой!
Молчание прервет Родриго:
— Bellissima, Осмонд! Она прекрасна. Это лицо и глаза, какая мягкость и сострадание!
— Все благодаря тебе, Родриго, — промолвил Осмонд, просияв. — Трюку с маслом, которому ты меня научил. Теперь краска высыхает гораздо медленнее, поэтому у меня остается больше времени, чтобы повозиться с оттенками и тенями.
Он был прав. Лик Пресвятой Девы поражал жизнеподобием, которого мне еще не доводилось видеть на картинах. Кожа была такого теплого тона, а глаза такими живыми, что казалось, сейчас губы разожмутся и Мария заговорит.
Родриго поклонился:
— Не в масле дело, это все твой талант. У тебя великий дар, Осмонд, а модель вдохновит любого художника!
Родриго послал Аделе воздушный поцелуй. Довольно улыбнувшись, та приподнялась на цыпочки и чмокнула Осмонда в щеку.
Внезапно раздался резкий стук. Все обернулись.
— Кто там? — крикнул Зофиил и шагнул к выходу.
— Никого, — ответила Наригорм. — Это Жофре хлопнул дверью.
Заметив удивление на лицах, девочка продолжила:
— Ему не понравилось, что Осмонд нарисовал Аделу.
— Но почему? Его оскорбило, что Пресвятую Деву срисовали с женщины на сносях? — изумленно воскликнула Адела.
Внутри у меня похолодело — мне было ясно, куда метит девчонка. Но как эта выскочка догадалась? Не иначе подслушала наш разговор с Жофре в амбаре после того, как Родриго высек ученика? Впрочем, тогда мы обошлись недомолвками. Откуда такая проницательность у невоспитанной малолетки?
Нужно вмешаться, и как можно скорее!
— Глупости! Жофре частенько, устав от нашей компании, отправляется искать развлечения по своему вкусу. Так бывало не раз. При чем здесь картина?
Наригорм выпучила на меня невинные глазки:
— А при том. Жофре ревнует. Ему хотелось бы, чтобы Осмонд нарисовал его, а не Аделу.
На лице Родриго проступило отчаяние.
Это не ускользнуло от Зофиила. Его резкие черты растянула широченная улыбка, словно фокуснику только что удалось проникнуть в великую тайну.
— Так вот к чему лежит душа у нашего юного дружка! Я всегда подозревал, что тем, кто зарабатывает на жизнь исполнением сладеньких песенок, вместо того чтобы заняться каким-нибудь достойным мужским ремеслом, нельзя доверять!
— А тебе не кажется, что фокусы и трюки с русалками — не слишком-то мужское ремесло? — снова пришлось встрять мне.
Не успел Зофиил ответить, как его перебил Осмонд.
— Что ты юлишь, Зофиил? Говори начистоту!
— А ты еще не понял? Да с самого начала он глаз не сводил с вашей парочки! Я-то, дурак, решил, что Жофре заглядывается на бабу, но теперь вижу, что сегодня ты не зря назвал его красоткой! То-то он рад-радехонек поохотиться с тобой на пару!
Осмонд побагровел.
— Неудивительно, что Жофре нравится охотиться с Осмондом. Что может быть естественнее для юноши его лет? Неужто ты думаешь, ему весело коротать время со старыми развалинами вроде нас с тобой? Поверь старику камлоту, молодым место среди молодых!
Казалось, спор изрядно забавлял Зофиила.
— Однако большинство молодцов предпочитают ухлестывать за красотками, а не охотиться с их мужьями. На твоем месте, Осмонд, я бы не стал поворачиваться к Жофре спиной.
С каждой минутой Осмонд все больше ощущал себя не в своей тарелке.
— Клянусь, я и не думал поощрять его! Я не такой! Да как он мог подумать, что я из этих...
Зофиил ухмыльнулся, наслаждаясь стыдом и смущением Осмонда.
— Ничего подобного Жофре не замышлял, Осмонд, — пришлось мне снова пустить в ход свое красноречие. — Он ценил твою компанию, потому что почитал тебя за старшего брата. Ты рисуешь, охотишься, плаваешь — словом, искусен в том, к чему так неравнодушны молодые люди. К тому же ты счастливо женат на красавице. Разве удивительно, что тебе удалось заслужить уважение Жофре? Ему хочется быть похожим на тебя, хочется заслужить твою похвалу. Ничего больше! Неужели ты никогда не испытывал подобных чувств к юношам постарше?
— Никогда, — твердо ответил Осмонд.
— Неправда, — вмешалась Адела, взяв Осмонда за руку. — Разве ты забыл, как восхищался Эдвардом де Френгером? Чего только не придумывал, лишь бы привлечь его внима...
Опомнившись, Адела оборвала себя на полуслове и бросила затравленный взгляд на Зофиила.
— Ну, ты ведь сам мне рассказывал...
Помрачневший Родриго шагнул к двери.
— Я должен найти его. Скоро стемнеет.
— Подожди, — окликнул музыканта Сигнус. — Я с тобой. Заодно и Ксанф проведаю.
Зофиил смотрел, как за ними затворяется дверь.
— Не удивлюсь, если Родриго обучал Жофре не только музыке. Для учителя нет ничего проще, чем совратить юного ученичка. Уж больно Родриго ему потакает! Разве ты не видишь, что он питает к нашему юному дружку слишком пламенную страсть?
— Ты видишь зло там, где его нет и в помине, Зофиил.
— Я вижу то, что я вижу, камлот.
БАНЯ
Родриго и Сигнус искали Жофре до темноты. Вряд ли юноша хотел, чтобы его обнаружили. Он мог шляться в нескольких милях от часовни, мог прятаться рядом в темноте, не откликаясь на крики. Нам оставалось только ждать, когда он сам захочет вернуться.
Появился Жофре перед рассветом. Зофиил настоял, чтобы на ночь дверь часовни заперли, и мы с Сигнусом и Родриго решили ночевать наверху, чтобы не проспать стук в дверь.
— Вста... вставайте, лежебоки, бу... будем пировать, — пропел Жофре неверным детским фальцетом.
Зофиил крикнул, что открывать не станет и на морозце Жофре скорее проспится, но тот продолжал буйствовать. Наконец Родриго не выдержал, оттолкнул фокусника и отпер дверь. Чтобы устоять на ногах, Жофре прислонился к двери с другой стороны и, когда она отворилась, свалился на Родриго, а затем на пол, где и остался лежать, пьяно хихикая. Из рук его с грохотом выпал бочонок. Зофиил остановил бочонок ногой, вынул пробку и принюхался.
— Вино. — Зофиил плеснул несколько капель алой жидкости в ладонь. — К тому же крепкое. И где только он его раздобыл?
Родриго схватил ученика за грудки и поднял на ноги. Жофре качался.
— Ты слышал его, ragazzo, отвечай!
Жофре икнул.
— Д-друзья... дали.
— Какие еще друзья? — встряхнул ученика Родриго.
Жофре широко развел руками.
— У меня много друзей... вон сколько! Дракон, рыцари и большу-у-ущие сарацины с кривыми мечами. У них сто-о-лько мечей... А еще я дружу с драконом. Разве я не рассказывал вам о драконе?
Он покачнулся и осел на пол.
— Бродячие комедианты. — Мне было и грустно, и смешно. — Прибился к какой-нибудь труппе и напился. Мимы вечно ошиваются там, где подают крепкое спиртное, а сегодня ради праздника все трактирщики в городе выкатили припрятанные бочонки.
Родриго разжал руки, и Жофре рухнул на пол, где, свернувшись калачиком, мгновенно уснул.
Его учитель с отвращением отвернулся, шагнул к окну и уставился на темную бурлящую реку.
Внезапно Родриго с силой стукнул кулаком по стене и повернулся к нам. В лице его гнев мешался с изумлением.
— Зачем он это сделал? Последнее время он вел себя гораздо лучше! Я решил было, что наконец-то он усвоил урок!
Мне захотелось утешить его.
— Стоит ли корить юношу за то, что он немного перебрал в праздничный вечер? Вряд ли сегодня в городе найдется хоть один трезвенник.
— Вот именно, — процедил Зофиил, — в этой крысиной норе полно пьянчуг, а возможно, и чумных. Он мог подцепить заразу и притащить ее сюда! А воры и карманники? Ведь ими кишат притоны, по которым он шляется! Малый вполне мог разболтать о том, где живет. Когда шайка грабителей заявится сюда, чтобы перерезать нас и обобрать, ты и тогда станешь защищать этого негодяя?
— А разве у нас есть что-то ценное, Зофиил? О чем ты так печешься?
В моем голосе было не меньше яду, но если бы мне вздумалось разузнать, что фокусник прячет в своих ящиках, меня ждало бы разочарование. Даже разбуженный среди ночи Зофиил не утратил остроты ума.
Он смерил меня холодным взглядом:
— А повозка, лошадь, твои бесценные реликвии, инструменты Родриго — разве этого мало? Голому сойдут и обноски. Мы не богачи, но и у нас есть чем поживиться.
Когда-то мы не чаяли дождаться окончания дождя, но стоило ему прекратиться, как задул студеный ветер и заметно похолодало. Слабые лучи зимнего солнца бодрили дух, но не могли согреть озябшие кости. Нашей главной заботой оставалась еда. Запасы подошли к концу, и мы могли рассчитывать лишь на то, что удастся добыть охотой и собирательством, но с каждым днем добыча была все скуднее.
Мы приуныли, каждый ушел в свои мысли, но не только голод был тому виной.
Сигнус еще больше осунулся. Теперь он ночевал в часовне, но и там его не оставляли кошмары, заставляя вскакивать среди ночи, к неудовольствию Зофиила, угрожавшего выгнать Сигнуса в повозку, где его крики потревожат только Ксанф.
Рождество прошло, ребенок так и не родился, и Адела с каждым часом становилась все капризнее. Разрываясь между желанием вытолкнуть дитя из утробы и ужасом перед родовыми муками, она ни на минуту не отпускала Осмонда от себя. Ко всему прочему, бедный Осмонд, измученный придирками жены, не знал, как вести себя с Жофре. Он старался не встречаться с ним взглядом и упорно зазывал на охоту ничего не смыслящих в этом ремесле Зофиила и Родриго. Наригорм подливала масла в огонь, требуя, чтобы он взял на охоту ее. Осмонд отмахивался от девчонки, но даже он признавал, что Наригорм нет равных в выслеживании дичи. Необъяснимые отказы Осмонда ранили Жофре. Зофиил не упускал возможности съязвить, но Жофре упорно не замечал связи между намеками фокусника и внезапной холодностью Осмонда.
Тлеющее пламя полыхнуло на третий день после Рождества, на апостола Иоанна Богослова. В часовне оставались трое: я, Жофре и Зофиил. Утром мы проснулись в облаке пара от дыхания. Под скупыми лучами бледного зимнего солнца на траве блестел иней, а густая грязь на дороге превратилась в твердые колеи. Река все так же резво катила свои воды, но лужи на дорогах покрылись коркой льда. Из розовых ноздрей Ксанф вырывались клубы пара. За ночь вода в ведре успела замерзнуть, и Сигнус повел лошадь к реке.
Осмонд и Адела по-детски радовались сверкающему инею на ветках. Мы так долго ждали морозов, да что там — о них молилась вся Англия. Люди верили, что ледяная зима заморозит чуму, как раньше побеждала все летние хвори. Мне тоже хотелось так думать и не слушать Зофиила, который ворчал, что, раз чума появилась в год, когда не было жары, стоит ли ждать, что она исчезнет в мороз? Как бы то ни было, зима была нашей последней надеждой. Если она не прогонит чуму, то что тогда, на небесах или земле, способно с ней справиться?
Пришло время и мне отправляться в лес на поиски чего-нибудь съестного, когда Осмонд поднялся из крипты с сетью в руках. За ним следовала Наригорм. Встретив взгляд Жофре, Осмонд запнулся, но, преодолев замешательство, упрямо шагнул к двери.
— Осмонд, стой! — крикнул Жофре. — Если ты на охоту, я с тобой.
Осмонд обнял Наригорм за плечи и толкнул перед собой, словно щит.
— Нет, я иду ставить сети с Наригорм. Ты можешь попытать счастья в лесу. Если нам не повезет с утками, сгодятся голуби и куропатки. Кролики тоже сойдут.
Приняв его слова за чистую монету, Жофре схватил плащ.
— Ерунда, в лесу я поохочусь вечером. Берега покрылись льдом. Если поскользнешься, Наригорм не сможет тебя вытащить, и тогда вас обоих унесет течением.
— Я сказал нет! — гаркнул Осмонд.
Обиженный Жофре отпрянул.
— По отдельности мы добудем больше дичи, чем вместе, — буркнул Осмонд и, не дожидаясь ответа, вытолкнул Наригорм в дверь. Жофре так и остался стоять посреди часовни, словно побитый щенок, не понимая, за что наказан.
— Неужто тебя отвергли, красотка? — нарочито медлительно протянул Зофиил.
Жофре не подал виду, что слышал вопрос. Он уронил плащ на пол и подошел к окну, где остался стоять, погрузившись в невеселые думы.
— Не трогай его, Зофиил. — Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос прозвучал спокойно. — К чему нам ссоры?
Фокусник сделал вид, что не расслышал.
— Вот так картина: сердце красавицы разбито, и она в слезах смотрит в окно, как ее возлюбленный удаляется прочь. Сочинил бы ты об этом балладу, а, Жофре?
При упоминании своего имени юноша обернулся.
— Ты что-то сказал, Зофиил?
— Просто заметил, какую трагическую картину ты собой являешь: дева, отвергнутая возлюбленным. Хотя вряд ли ты девственник, Жофре. Уверен, в твоей постели кого только не перебывало!
Вряд ли Жофре понял все намеки Зофиила, но при упоминании постели он слегка покраснел.
— Не больше, чем в твоей, Зофиил, — дерзко ответил он.
— Так мало? Жаль. — Фокусник аккуратно смахнул с рукава соринку. — Но тут тебе не повезло — парочка-то оказалась женатой!
— Если ты про Аделу, то я не влюблен в нее, она для меня просто друг.
С каким простодушием Жофре угодил прямо в ловушку, которую расставил ему Зофиил!
— Нисколько не сомневаюсь, что юбки тебя не волнуют. Говорят, некоторые мужчины предпочитают курочкам петушков. Лично я нахожу подобную распущенность отвратительной. Впрочем, на сей раз ничего у тебя не выйдет — этот петушок окольцован. И как только ты со своим учителем умудряешься...
Внезапно поняв, к чему клонит Зофиил, Жофре вспыхнул и бросился на него с кулаками.
Фокусник ловко увернулся от удара. Пришлось мне встать между ними.
— Жофре, неужели ты не видишь, что он тебя дразнит? Ступай и обрати свой гнев на дичь, хоть какая-то выйдет польза! Вот, бери плащ!
Когда подталкиваемый мною Жофре уже стоял на пороге, Зофиил крикнул:
— Теперь твой дружок Осмонд вряд ли скинет перед тобой одежду. Не удалось с петушком, попытай счастья с лебедем! Уверен, он не откажет: спорим, уродцу редко перепадает и такое.
У меня руки чесались заехать Зофиилу в глаз, но вместо этого пришлось употребить все силы, чтоб удержать Жофре.
Полмешка буковых орехов, лещины и желудей — вот и вся моя добыча за день неустанных блужданий по лесу. Несколько часов пришлось топать по грязи, обходя угодья лесных кабанов, успевших хорошенько перекопать дерн в поисках пищи. Требовалась уйма времени, чтобы очистить скорлупу буковых орехов, чему мы и посвящали долгие зимние вечера, собираясь высушить и перетереть ядра в муку, если, конечно, не сгрызем их раньше.
К моему удивлению, дверь оказалась не заперта. Из склепа раздавался голос Сигнуса, который забавлял Аделу очередной историей. Они сидели рядом с жаровней, и при моем появлении лица их просветлели.
— Еще не началось?
Она покачала головой.
— Всему свое время. Радуйся отдыху, пока можно. Когда ребенок появится, у тебя не будет ни одной свободной минуты.
Сигнус встал и накинул на плечи пурпурный плащ.
— Если составишь Аделе компанию, я проведаю Ксанф.
— А я запру за тобой. Если Зофиил обнаружит, что часовня не заперта и его драгоценные ящики остались без присмотра, добра не жди.
Сигнус ударил себя ладонью по губам.
— Это я виноват! Так вот почему ты вошел! Я думал о своем, а тут еще Адела позвала...
При виде его перепуганного лица мне с трудом удалось удержаться от смеха.
— Хорошо еще, что все обошлось, но на твоем месте я бы не стал упоминать об этой оплошности при Зофииле, если не хочешь, чтобы он снова привязал тебя к фургону.
И все же на душе у меня было тревожно. Не мешало бы от греха подальше проверить чертовы ящики.
Они громоздились в углу. Вонь морских трав, горечь смирны и алоэ успели пропитать комнату. Знакомый запах уже не смущал меня. Память неизменно возвращалась к тем временам, когда слуги привезли домой голову брата.
После падения Акры прошло несколько месяцев. Все это время мы ничего не знали о его судьбе. Наверняка сейчас он на пути домой, говорили мы друг другу, и путь тот не близок.
Его могли ранить, но он непременно поправится и вскоре приковыляет к родному порогу.
Брат вернулся, когда мы меньше всего его ждали. Надежда жила в нас до тех пор, пока мы не собрались в покоях отца, не увидели на столе шкатулку и не почуяли запах.
Мне потребовалось время, чтобы узнать его. Лицо сморщилось и потемнело, словно выделанная кожа. Ресницы и бороду тронула седина. Губы скривились в жуткой ухмылке, обнажив зубы. Глаза были плотно зажмурены, словно в последний свой миг брат увидел нечто ужасное и не смог вынести зрелища. И все-таки мне не верилось — до тех пор, пока в глаза не бросился след от укуса. Когда брат был еще ребенком, гончая цапнула его за левое ухо. Неужели в самом конце от нас остаются лишь шрамы?
Отец сжимал голову сына обеими руками, словно брат снова был мальчишкой, стоящим на коленях, ожидая его благословения. Отец не плакал. «Теперь я могу похоронить моего сына». Вот и все, что он сказал.
О, как проклинали их люди! Как честили рыцарей за то, что те дрогнули! И пусть Иерусалим пал много лет назад, пока мы удерживали Акру, все верили, что когда-нибудь нам снова удастся захватить Святую землю. После падения Акры последняя надежда умерла, а люди не прощают тех, кто лишает их надежды.
Мой отец был среди тех, кто называл бежавших рыцарей предателями Господа и короля. «Уж лучше увидеть моего сына на щите, чем среди трусов», — говорил он. Мы умоляли его не произносить вслух таких страшных слов, но отец был непреклонен.
Неужели слова и вправду убивают? Куда они исчезают после того, как произнесены? Улетают по ветру, словно семена? «Никогда не говори дурного, — учила меня нянька, — юркие демоны только и ждут плохих слов, чтобы напитать их ядом свои стрелы». Отец неосторожно пожелал смерти сыну и вот мой брат мертв.
Встревоженный голос Аделы заставил меня очнуться от грез.
Кажется, все ящики были на месте. Только бы Зофиил не проведал о том, что Сигнус не запер дверь! Косые солнечные лучи падали на пол. Мы не стали выметать пыль, скопившуюся с тех пор, как строители оставили часовню — все равно каждый день таскали грязь на подошвах башмаков. Внезапно мне в глаза бросились следы на полу. Кто-то выдвинул и снова задвинул ящики на место, оставив на полу веерообразные разводы. Наверняка Зофиил сам копался в них перед тем, как отправиться на рыбалку. Он постоянно проверял содержимое ящиков. Мне стоило усилий не поддаться искушению и не заглянуть внутрь. Снаружи раздались шаги и голоса. Осмонд и Наригорм вернулись с охоты. Пришлось идти отпирать.
К ужину Жофре не вернулся. Никто из нас не видел его в течение дня. Зофиил заявил, что раз Жофре не внес в общий котел даже ощипанного воробья, то и ужин ему оставлять не надо. Ни Родриго, ни сердобольная Адела не осмелились возражать. К тому же мы так оголодали, что у нас не хватило бы воли удержаться и не съесть долю Жофре.
К ночи похолодало. Забив жаровню дровами, мы сгрудились вокруг. Подмокшие сучья давали больше дыма, чем жара. С наступлением ночи река возвысила голос. Иногда мы слышали, как ветки или другой мусор, который нес поток, царапают фундамент. Когда основание часовни с грохотом задевали камни побольше, казалось, будто громадный зверь вгрызается в стены, силясь прорваться внутрь.
Мы уже приготовились провести в часовне еще одну промозглую ночь, когда раздался знакомый звук. Как бы часто вы ни слышали волчий вой, по коже всякий раз бежит холодок, а сердце уходит в пятки. Адела вскрикнула, Зофиил и Родриго вскочили.
— Дверь на замке? — резко бросил Зофиил. — Никто не выходил после того, как я ее запер?
Он подозрительно огляделся, словно кто-то из нас замышлял тайком от него впустить волка в часовню.
— Снаружи Жофре, — сказал Родриго. — Что, если он как раз возвращается сюда? Вой раздается с той стороны реки. Сможет ли Жофре в одиночку выстоять против волка?
— Ты прав, пьяному нелегко справиться со зверем, — ухмыльнулся Зофиил. — Когда наш юный друг надерется, ему не отбиться даже от кролика, замыслившего грабеж!
Казалось, мысль эта доставила Зофиилу изрядное удовольствие.
— Значит, ты пойдешь со мной искать его?
Неужели Родриго хоть на миг мог поверить, что Зофиил ответит согласием?
— Ты всерьез думаешь, что я пожертвую ночным сном ради пьянчуги и содомита? Да я только обрадуюсь, если его сожрут волки!