– Вы сами не верите в то, что говорите! На этой пещере лежит какое‑то проклятие!
Вошел молодой человек и положил на стол несколько белых коробок. Должно быть, студент или один из многочисленных добровольцев, которые обычно работают на раскопках. Де Пальма мысленно сфотографировал его по маниакальной привычке полицейского, который приучен всех подозревать.
– Это ценнейшие находки! – объявила Полина. – Новые угли; им, несомненно, больше тридцати тысяч лет. Мы проведем с ними серию анализов. Это второй набор углей, и он интереснее первого.
Ее взгляд с нежностью остановился на черных кусках угля, которые ничего не значили для непосвященных. В специализированных изданиях скоро будут напечатаны большие статьи о датировке этих находок и о топографических снимках, сделанных исследователями доисторической эпохи. В журнале «История» работы Полины публиковались на самых видных местах.
– Через три недели я ухожу на пенсию, – сообщил ей де Пальма. – Честно говоря, я не знаю, смогу ли я быть вам чем‑нибудь полезен. Я всего лишь майор, который скоро сложит свои полномочия.
– Вы можете сделать много, – возразила Полина. – Реми – не жертва несчастного случая. Я еще не все вам рассказала.
Раздался приглушенный гул двигателей, потом лязг железа. Корабль завибрировал. Член команды на мостике начал маневр для выхода из каланки Сюжитон. Вокруг винта вспенилась вода.
– Есть еще фотографии, – продолжала Полина. – Снимки, которые Реми сделал перед несчастным случаем и не сказал мне об этом. Фотоаппарат вернулся к нам совершенно целым: Реми положил его в герметичный футляр.
– Могу я посмотреть на эти фотографии?
– Да, но надо пройти в лабораторию.
Они только что миновали мыс Моржиу, освещенный последними лучами солнца. Чуть дальше была видна более темная остроконечная вершина Горы Чудес. Студент вернулся в кубрик, сел на одну из банкеток и сказал:
– Снаружи холодно.
– В середине декабря это нормально, разве не так? – заметила Полина.
Несмотря на несколько морщин, которые постоянные погружения оставили на ее коже, ее лицо было красиво, и эта чистая красота тронула душу де Пальмы. Ему нравились женщины, которые совершают безумные поступки – например, ныряют зимой в холодную воду этих бухт, чтобы спасти угли от костра, которые оставил после себя какой‑то кроманьонец.
Они миновали мыс Круазетт и вошли в огромный Марсельский залив, воду которого мистраль бороздил, словно плуг. «Археонавт» взбирался на гребни волн и вздрагивал от их ударов по левому борту. Казалось, море населяет множество теней, чье поведение невозможно предсказать. Они поднимаются вверх на белых гребнях, а потом исчезают в черных провалах. В той стороне, где стоит на острове замок Иф, возникла огромная масса железа и света – тунисский грузовой паром «Ибн Зайед», который плыл в Ла‑Гулетт.
«Археонавт» причалил к берегу возле таможенного поста, в двух шагах от квадратной башни форта Сен‑Жан. Де Пальма сошел на берег и подождал, пока Полина Бертон тоже покинет корабль. Мелкие волны докатывались сюда через пролив Сент‑Мари и бились о скалы, покрытые красными водорослями, у подножия крепостных стен. На набережной старый араб из племени шейбани, кутавшийся в плащ с капюшоном, закинул в воду две удочки.
– Клюет? – спросил у него де Пальма.
– Чуть‑чуть: слишком холодно, – ответил старик и стер рукой каплю, висевшую на кончике носа.
Лаборатория по изучению доисторических древностей размещалась на самом верху крепости, в старых зданиях сероватого цвета, принадлежавших флоту. Подходы к ней загромождали толстые доски, брус и другой строительный материал: здания ремонтировали, и ремонту не было видно конца.
Полина Бертон и де Пальма прошли в ту комнату, где хранились находки, обнаруженные в пещере Ле‑Гуэн. Здесь на железном столе лежал череп без челюсти.
– Возьмите себе стул. Можете отодвинуть все, что вам мешает, – сказала Полина.
Штабеля папок и научных журналов поднимались до самого потолка. К пробковой доске была приколота фотография вдавленного отпечатка ладони. Было видно, что ее большой палец отрублен.
– Любопытный отпечаток! – сказал Барон. – Сейчас вы поймете, почему он меня заинтересовал. Для этого надо вернуться немного назад и поговорить о деле Отранов, чтобы вы хорошо поняли некоторые подробности.
Он показал Полине фотографию, взятую в службе криминалистического учета, – самую пригодную для показа из всех, которые были в деле Отранов. Ее рот искривился от отвращения, когда она увидела странную подпись убийцы, которую полиция обнаружила рядом с трупами женщин, – лист бумаги и на нем отпечаток ладони. Полина не заметила, что отпечаток был точно такой же, как тот, который был изображен на фотографии, висевший у нее на стене.
– Я так и не смог узнать, какое значение Тома Отран приписывал этим отпечаткам.
– Я не знаю, есть ли в этом какой‑то смысл, но думаю, что для него был, – ответила Полина. – Его сестра написала несколько замечательных статей о символике этих ладоней. Правда, это были лишь теории, которые еще следовало проверить. Она считала, что в этих пещерах древние лекари собирали какие‑то вещества.
– Какие вещества?
– Например, «лунное молоко». Так называют карбонат кальция – вещество, которым покрыты стены пещер и сталактиты. Это что‑то вроде концентрированного кальция. Порошок из него – сильное средство против некоторых болезней, особенно хорошо помогает при заболеваниях костей. Также говорят, что этот порошок способствует появлению молока у беременных женщин… Конечно, в наши дни кальций хорошо известен, но в те времена…
Кристина Отран предположила, что пещера Ле‑Гуэн была местом совершения магических обрядов, и высказала догадку, что шаманы мадленской культуры давали своим пациентам «лунное молоко», а также другие вещества. Скорее всего, они верили в то, что порошок из «лунного молока» имеет магическую силу.
Полина Бертон подошла к железному шкафу, открыла его и сказала:
– А теперь я должна вам кое‑что показать.
Она вернулась к столу с маленьким плоским компьютером и положила его на свой письменный стол.
– Вот оно, – произнесла она, включая сенсорный экран.
Касаниями пальца она стала выводить на экран значки и наконец остановилась на нескольких фотографиях. Два первых снимка всего лишь запечатлели общий вид просторной пещеры с довольно низким сводом. На третьем – изображены огромные сталагмиты, а в углу скалы были видны два негативных отпечатка ладони.
– А вот то, что вызывает у меня больше всего любопытства, – пояснила она. – Вы видите эту тень?
В глубине карстового провала была ясно видна огромная фигура – две руки, две ноги и громадное туловище. Конечности выглядели непропорционально длинными.
– Остерегайтесь ошибки! – заметил де Пальма Полину – Это может быть лишь эффект, созданный вспышкой. В этой пещере столько сталактитов странной формы! Если освещать их с разных точек, получится целый театр теней, одни чудовищнее других.
– Совершенно верно, – согласилась Полина. – Но это был последний раз, когда он нажал на спуск. Перед этим он сделал еще другие снимки.
Она вывела на экран очередную фотографию – блестящий сталагмит, к которому прислонен предмет, по форме похожий на ветку, длинной примерно двадцать сантиметров.
– Что это такое?
– Я сама хотела бы знать, что это!
Женщина выбрала еще один снимок и увеличила его. На фотографии четко выделились очертания статуэтки.
– У вас есть еще снимки?
– Всего снимков было шесть. Вот они.
Она вывела на экран еще несколько маленьких изображений. Все это были фотографии, сделанные с очень близкого расстояния.
– Знаете, месье де Пальма, я думаю, что сейчас у нас перед глазами одно из самых древних изображение человеческого существа – что‑то похожее на получеловека‑полузверя. Оно вырезано из конца бивня мамонта или из рога какого‑то животного. Такие предметы часто встречаются в слоях верхнего палеолита, точнее, в граветтском слое.
Бертон выбрала снимок, где статуэтка была показана в профиль, и увеличила его. Шея и грудь фигуры были прекрасно обработаны. Нижняя часть лица имела форму морды, глаза – едва намечены. Надо лбом возвышались рога со множеством отростков.
– Совершенно ясно, что это мужчина с головой оленя, сверхъестественное существо. Мы до сих пор никак не можем осознать, что люди граветтской культуры были способны создавать такие изящные вещи.
– Это важная скульптура? Я хочу сказать – важная в символическом смысле, – спросил Барон.
– Разумеется, да… Она явно имеет магическое, а также мифическое значение. В Греции был охотник Актеон, которого Артемида превратила в оленя. У кельтов был Кернунн – бог с оленьими рогами… Это древний персонаж, снова и снова возникавший в истории развития цивилизаций, пока иудеохристианский миф не одержал победу… Когда‑то исследователи уподобляли его дьяволу. Похоже, что олени считались царями зверей. Вспомните про головы добытых на охоте зверей, которыми охотники украшают свои столовые. В этом мы недалеко ушли от охотничьей магии. Кристина Отран говорила, что шаманы обращались с заклинаниями к оленям – нашим европейским или, может быть, северным, – чтобы приобрести магическую силу этого бога.
– На основании чего она это говорила?
– На основании того, что во всех пещерах, где есть росписи, встречаются рисунки оленей… Но это лишь толкование.
– А эта статуэтка?
Полина на несколько секунд задержала дыхание, потом сказала:
– Я никогда ее не видела и никогда не слышала о ней.
– Значит, это очень важная вещь!
– Разумеется. Я даже сказала бы, крайне важная! Иначе зачем бы Реми сфотографировал ее?
– Вы уверены, что она настоящая?
– Как ученый, я отвечаю «нет», потому что не осматривала ее. Но как человек, который доверяет Реми, я, разумеется, говорю «да».
Она выключила компьютер и положила его в один из ящиков письменного стола.
– Такие статуэтки – самые ранние изображения людей. В наскальной живописи преобладающий мотив – животные, их изображали гораздо чаще, чем все другое.
– Как вы думаете, этот человек с оленьей головой лежит в пещере Ле‑Гуэн с древнейших времен?
– Вы задали очень хороший вопрос. Нет, я так не думаю.
– Почему?
– Видно, что статуэтка отреставрирована. Их никогда не находят в таком состоянии. В большинстве случаев такие вещи лежали под многометровым слоем земли или отложений.
Исследовательница сняла с полки толстую книгу – огромное исследование, посвященное статуэткам, обнаруженным в крошечной деревне Брассемпуи в Ландах. Иллюстрации были старые. Двое мужчин с усами и в круглых очках позировали на месте работ, перед землекопами, которые опирались на черенки лопат. Мужчины расчищали две палеолитические стоянки – Галерею Гиен и Пещеру Папы, две золотые жилы для ученых, расположенные на расстоянии около ста метров одна от другой.
Пещеру Папы с конца XIX века изучал местный эрудит Пьер‑Юдокс Дюбален, а затем, на рубеже XIX и XX веков, Эдуард Пиетт. Эти ученые не вели раскопки так, как сейчас, они использовали в работе лишь лопаты и тачки. Эдуард Пиетт нашел много фрагментов женских статуэток, а также целую фигурку – «Даму с капюшоном», самое древнее изображение человека. Пять сантиметров в высоту и около трех в ширину… Пропорции головы совершенно нечеловеческие. У людей не бывает такого черепа! Лоб, нос и брови изображены рельефно, но рта нет. Однако, когда смотришь на «Даму», кажется, что у нее есть губы. Глаз нет, есть только ресницы, но, несмотря на это, лицо улыбается. Сейчас «Дама с капюшоном» выставлена в Национальном музее древностей в Сен‑Жермен‑ан‑Ле.
– Есть ли какие‑то теории о том, что означают эти скульптуры?
– Многие ученые задают себе этот вопрос, особенно по поводу женских статуэток. Некоторые говорят, что это девы, по образу матери Христа. Другие утверждают, что это жрицы. Точно ничего не известно. Самое большее, что мы можем, – предположить, что разгадку подскажут сравнения из области этнографии. Еще не так давно у сибирского народа тунгусов некоторые шаманы надевали костюм оленя для обрядов ясновидения или исцеления. По аналогии с современностью исследователи предполагают, что эти статуэтки могли также использоваться шаманами. Но не все с этим согласны.
Де Пальма помолчал несколько минут: в его голове возникло тревожное воспоминание. В свое время Кристина Отран опубликовала статью о загадочных символах граветтской и мадленской культур.
Это была большая работа. Она называлась «Время магов»!
– Папа, как ты думаешь, я могу вылечиться?
– Да, сын. Сильная воля побеждает все.
– Воля?! Что может воля против сумасшествия?
В начале осени у Тома уже был припадок. Тогда его отвезли в больницу и заперли в палату для буйных, чтобы он успокоился. Он плохо понимал, зачем это было нужно.
Почему его держат в этой палате?
Почему оставили одного?
Матрас на полу, поверх него – одеяло в красную и синюю клетку. Рядом – смешной плюшевый медведь, похожий на того, который в телепередаче улетает на облаке вместе с феей Пимпренель. Тома ненавидит музыку из этой передачи, потому что от этих звуков ему становится страшно.
Желтые стены слабо блестят в ровном свете неоновой лампы. В стенах палаты всего одно отверстие – полукруг, закрытый ярко‑красной бумагой. В центре бумаги беловатая полоса – отражение лампы. Если смотреть снизу, это похоже на уличный знак «проход запрещен».
Тома пытается уснуть, но не в силах отвести взгляд от этого сигнала. Знак, за который никто не может пройти. Так жить невозможно.
Ему запрещают жить в том мире, который остался снаружи.
Отец объяснил ему, что означают дорожные указатели. Когда они идут вверх по проспекту Прадо, то устраивают игру: кто первый скажет, как называется знак, попавшийся навстречу? Знак «проход запрещен» пугает Тома больше всех указателей. Тома сказал об этом врачу, но тому было наплевать на это.
Через несколько дней после припадка Тома вышел из флигеля для буйных сумасшедших. Лицо у него было похоже на восковую свечку, а руки словно из мрамора – кожа прозрачная, а под ней серые вены.
У его матери не хватило мужества прийти навестить его. Мать больше его не любит.
– Папа, как ты думаешь, я могу вылечиться?
– Да, сын. Сильная воля побеждает все.
Папа сел на край кровати и погладил ему волосы своими сильными пальцами.
– Сегодня ночью я видел странный сон, – сказал Тома.
– Не расскажешь ли его мне? – попросил отец.
Тома тоже сел в кровати, оперся спиной о большую подушку. За стенами в ветвях больших дубов, растущих в парке, свистел ветер.
– Мне снилось, что я нахожусь возле огромного моря, на ровном песчаном берегу, где росло несколько тощих деревьев… Еще там росла тонкая золотистая трава… Было холодно. Утесы выглядели гладкими. В центре песчаного пляжа голый человек раздувал огромный костер. Я подошел к этому человеку. Он сначала улыбнулся мне, а потом ударил, очень сильно. Я упал, и моя душа отделилась от тела.
Тома опустил голову. Большая уродливая морщина пересекает его лоб. Отец берет за руку и сжимает ее, чтобы успокоить.
– Тогда голый человек разрубил на куски мое тело и бросил обрубки в огонь. Мое тело вспыхнуло, затрещало в огне, большой столб черного дыма поднялся к небу. А потом этот человек сказал мне: «Теперь ты стал пылью. Можешь ты сосчитать эту пыль? Можешь ты сосчитать части своего тела и ощупать свою плоть?» Тогда подул ветер, и пепел костра разлетелся по траве.
– Твое тело улетело вместе с дымом! – удивился отец, и его глаза широко раскрылись.
– Да. А потом человек начал петь и танцевать среди пепла. От его движений поднялся вихрь, частицы пепла собрались вместе, и из них снова сложилось мое тело. Не было только головы. Мне снилось, что вместо нее возник высохший череп, который голый человек держал в руках. Он снова нарастил на черепе мясо, а потом вырвал из нее мои глаза и заменил их глазами птицы, живущей на утесах.
– Птицы, живущей на утесах? – изумился отец.
– Тот человек сам сказал мне об этом! А потом добавил: «Теперь ты будешь видеть истинную суть всех вещей».
– А что было после этого?
– Он проколол мне барабанные перепонки и сказал: «Теперь ты будешь понимать язык всех животных и всех растений».
Центральная тюрьма города Клерво
4 декабря
Раздался звонок. Этот звук вылетел из мастерских и разбился о наружные стены тюрьмы. Хмурый и холодный рабочий день закончился.
Тома Отран просунул обе ладони между прутьями решетки и окинул взглядом мышцы рук, которые напряглись под тонкой и гладкой кожей. Он несколько раз сжал кулаки, а потом рывком расправил мощные пальцы. В последнее время он увеличил время своих занятий гимнастикой. Теперь он каждый день три часа отжимался и подтягивался в камере и еще два часа упражнялся в спортзале.
По другую сторону огромной тюрьмы расстилалась покрытая инеем сельская местность. Отран долго и внимательно смотрел на поля, возвышавшиеся над дорогой. Он провел в заключении уже шесть лет. Терпел ледяной холод по утрам; работал в мастерских, делая тряпичные туфли или разбирая на части электросхемы. Тюремный двор был огорожен стенами, и стояли наблюдательные вышки, похожие на капитанские мостики. На вышках виднелись грубые силуэты охранников со снайперскими винтовками.
Сейчас тюремный двор был пуст. В центре главной аллеи стоял маленький памятник мученикам тюрьмы Клерво – надзирателю Ги Жирардо и медсестре Николь Конт, которых убили заключенные Клод Бюффе и Роже Бонтан во время захвата заложников в мае 1972 года.
Из тюрьмы Клерво убежать было невозможно. Отсюда никто никогда не убегал. Такая это тюрьма.
Внезапно окошко в двери камеры открылось.
– Тома Отран, в читальный зал!
– Да.
В центральной тюрьме двери камер не запирали, и заключенные могли ходить по ней куда и когда хотели. Для большинства из них наказание должно было продолжаться всю жизнь. Но Отран был под особым наблюдением. Такая отметка в документах пугала надзирателей. Отран сам попросил, чтобы его камеру закрывали на замок. Пусть он будет заперт, замурован в холодном одиночестве. Все шесть лет, что он находился в центральной тюрьме, он ходил в читальный зал – каждый день, в одно и то же время. Это был единственный путь бежать от тюремной жизни! Книги открывали ему огромный мир, который был больше, чем сто материков.
Один за другим защелкали замки, и в проеме двери, на белом фоне, возник силуэт охранника – белобрысого парня, не умевшего носить мундир.
– Ты идешь, Отран?
– Да.
В читальном зале стояло много столов из огнеупорного пластика; их отделяли один от другого стеллажи с книгами. На этой неделе тюремная больница организовала здесь маленькую выставку, посвященную СПИДу: несколько плакатов по поводу его профилактики, один или два журнала с информацией. В каждом углу зала стояла корзина с презервативами. Мартини, заключенный из 18‑й камеры, взял их целую горсть и засунул в карман штанов.
– Что ты с ними будешь делать? – заорал Жиль, пожизненный заключенный, которого главный врач постоянно пичкал успокоительными.
– Надену, когда буду трахать тебя в ж…у, педик!
Жиль замахнулся на него кулаком, а кулак этот был похож на кувалду.
– Тихо, Жиль! – крикнул охранник и поднял руки, призывая к спокойствию. – А ты, Мартини, убирайся обратно в камеру!
– Все нормально, начальник.
Тома Отран уткнулся взглядом в то, что читал, и старался не обращать внимания на эту сцену.
– Возвращайся в камеру, Мартини, – повторил охранник.
Жиль вскочил на ноги так резко, что уронил стул и далеко отшвырнул от себя книги. Отран стиснул зубы. Если бы его мозг был электросхемой, ее провода сейчас трещали бы от коротких замыканий. Он повернулся к прилавку с газетами и журналами: он всегда так делал перед тем, как начать читать что‑то новое. В «Монд», судя по заголовкам, писали о жертвах последней волны холода и о встрече на высшем уровне стран «двадцатки». В «Матч» поместили фотографию Алена Делона с молодой женой, которая повисла у него на шее, и в овальной рамке портрет бомжа, погибшего от холода на площади Согласия в Париже. Отран переводил взгляд с одного заголовка на другой и наконец остановился на том, который увидел в журнале «История».
ПЕЩЕРА ЛЕ‑ГУЭН
Несчастный случай с тяжелым исходом нарушил ход исследований
В центре журнала была помещена фотография входа в пещеру.
В статье было сказано:
«Узнаем ли мы когда‑нибудь причину ужасной драмы, жертвой которой стал Реми Фортен? Что это было – несчастный случай из‑за декомпрессии? Паника? На глубине меньше тридцати восьми метров даже самая мелкая проблема может привести к катастрофе…»
Дойдя до этого места, Тома перестал читать дальше. Все смешалось в его голове. Эта новость перевернула все его нутро. Ладони его дрожали, и он уже не мог остановить эту дрожь. Читальный зал качался у него перед глазами.
– Это знак! – пробормотал он.
– Какой знак?
Тома как можно шире раскрыл глаза и увидел, что перед ним стоит тюремный надзиратель с лицом, похожим на лицо цыпленка.
– Что‑нибудь не так, Отран?
– Нет, начальник. Все хорошо.
Голос Отрана, когда он произнес эту фразу, дрожал и был еле слышен, как у больного ребенка. Тома подождал, пока охранник вернется к своему чтиву. Камера наблюдения была у Тома за спиной, и в нее нельзя было увидеть его ладони. Он медленно вырвал одну за другой нужные страницы из журнала и спрятал их под рубашкой.
– Это знак…
В клинике Ля‑Тимон Реми Фортена перевели в палату интенсивной терапии для только что пришедших в сознание больных. Его состояние было стабильным. Пузырьки азота, которые сдавливали его мозг, рассосались, но успели нанести повреждения, и теперь Фортен был почти полностью парализован. Он мог слышать, но не мог ответить: он был не в состоянии произнести даже самое короткое слово и тем более не мог объясняться знаками.
Посещение больных прекращалось ровно в двадцать часов. Де Пальме пришлось очень постараться, чтобы убедить персонал клиники пропустить его и Полину.
– Мы можем с ним поговорить?
– Ему сейчас полезны любые стимулы, – ответил главный врач отделения. – Пока он может шевелить только веками.
Они прошли по длинному коридору. Больные ждали ужина, и посетители невольно морщили нос от запаха кислого супа и слишком долго варившегося мяса. Заведующий отделением остановился перед палатой 87.
Дверь была открыта. Полина вошла в нее первой и медленно приблизилась к кровати. Желая скрыть свои чувства, она притворялась спокойной. Ярко блестевшие глаза Фортена были единственной движущейся частью его словно высеченного из мрамора лица. Их взгляд следовал за гостьей. Фортен был высокого роста, с широкими плечами, волевым подбородком и мускулистыми руками. Такого непросто было вывести из равновесия.
– Я рада видеть, что ты вышел из тяжелого состояния. Врач говорит: ты понимаешь то, что тебе говорят.
Фортен закрыл и снова открыл глаза.
– Как ты себя чувствуешь?
Он два раза моргнул глазами, потом перевел взгляд на де Пальму.
– Это полицейский, он пришел со мной.
Во взгляде Фортена отразилась тревога. Он моргнул несколько раз; движения век были быстрые и резкие.
– Не согласишься ли ты ответить на наши вопросы, Реми? Нам бы очень хотелось понять, что произошло. Если ты согласен, моргни два раза, если нет – три раза.
Веки опустились два раза. Полина повернулась к де Пальме.
– Здравствуйте, Реми. Я Мишель де Пальма, майор из бригады уголовной полиции. Я здесь неофициально. Полина думает – и я с ней согласен, – что несчастье, случившееся с вами, имело не ту причину, которую можно предположить, то есть произошло не оттого, что такое погружение опасно. Ошибаемся мы или нет?
Фортен моргнул три раза.
– Несчастный случай произошел после того, как вы оказались у входа в пещеру?
Больной подтвердил это.
– Вы сами перерезали «нить Ариадны»?
Фортен ответил не сразу. По его глазам было видно, что в его уме кружатся какие‑то воспоминания. Наконец он опустил веки два раза.
– Почему? Что‑то тянуло вас назад?
Фортен ответил «да».
– Вы видели это «что‑то»?
«Нет», – ответил он.
– Вы не думаете, что трос мог зацепиться за скалу и удерживать вас?
Фортен без колебаний снова ответил «нет».
– Вы боролись с кем‑нибудь?
На глазах Фортена выступили слезы. Его взгляд словно сверлил потолок.
– Вы боролись против кого‑то или чего‑то?
Веки Фортена опустились два раза, потом кожа на его лице напряглась и задрожала. Вмешался заведующий отделением:
– Пора закончить беседу, он еще слишком слаб.
– Когда мы сможем вернуться? – спросила Полина. – Нам нужно задать ему крайне важные вопросы и показать фотографии.
Лицо врача стало суровым.
– Если вопросы такие же, как эти, то не раньше чем через неделю. Стресс может быть очень опасен для него в его теперешнем состоянии.
– Понятно.
Когда они вышли в коридор, де Пальма отвел врача в сторону.
– Были у него на теле следы ударов? Синяки, например?
– Нет, ничего такого не было. Но он был одет в костюм ныряльщика, причем зимний, то есть толстый, который мог смягчить удары.
По коридору прошла медсестра. Она вошла в палату Фортена, там погас свет, затем она вышла.
– Ничего больше я не могу вам сказать, Выходя из больницы Ля‑Тимон, Полина остановилась и постояла несколько секунд, полной грудью вдыхая холодный воздух.
– Он лишь подтвердил то, чего я боялась, – сказала она.
– Я озадачен, – признался де Пальма. – Фортен потерял нож – это говорит в пользу того предположения, что он боролся. Но с кем он мог бороться? Кто‑то ждал его у входа в пещеру?
– Возможно! – ответила Полина.
«Может быть, это кто‑то из вашей команды», – подумал де Пальма и спросил:
– Пещера охраняется по ночам?
– В принципе да.
– Что значит «в принципе»?
– Охрана есть, но не всегда. У нас нет возможности все время стеречь вход или обратиться в охранную службу.
– Сегодня вечером, например, вход охраняют?
– Сегодня нет: из‑за этого несчастного случая у нас все вверх дном. Но завтра он снова будет под охраной.
– Кто обычно этим занимается?
– Реми.
Полина взглянула вверх, на свет в окнах верхних этажей, и добавила:
– Это было у него настоящей страстью. Он ночевал на командном пункте, а иногда даже в пещере.
Де Пальма жил в двух шагах от клиники Ля‑Тимон. Расставшись с Полиной, он залез в свою «Джульетту» и поехал обратно по длинному, окутанному темнотой бульвару, вдоль кладбища Сен‑Пьер – самого большого некрополя в Марселе. Его квартира находилась в квартале Ла‑Капелет, в домовладении «Поль Верлен». В этом домовладении были: парковка для автомобилей, несколько приморских сосен и иудейских деревьев [13]и три кубических бетонных здания, поставленные посреди сада, который когда‑то принадлежал существовавшему здесь раньше монастырю Сестер Видения. Улицы Ла‑Капелет носили имена коммунистов, бойцов Сопротивления, депортированных или убитых немецкими оккупантами: когда‑то коммунистическая партия была могучей силой в этом квартале бедноты. Но после того, как завод по производству игральных карт, мастерские по изготовлению пробковых шлемов и сталелитейные заводы уехали отсюда, коммунистов здесь почти не осталось. Последние пролетарии, оставшиеся в квартале, по политическим взглядам были скорее фашистами.
Де Пальма родился в Ла‑Капелет и был уверен, что никогда не уедет жить в другое место. Его удерживала здесь не любовь и не верность, а грусть о прошлом.
Он выполнил отработанный до мелочей ритуал: открыл дверь своей квартиры, положил пистолет на круглый столик рядом с телефоном и недоставленной почтой и перешел в гостиную: ритуал завершился музыкой. Полицейский вставив в дисковод диск с записями Жоржа Тиля. Время оставило царапины на сладковатом голосе знаменитого тенора.
– У тебе нет ничего поновей? – крикнула из кухни Ева.
Де Пальма поднял к небу взгляд, полный отчаяния. С тех пор как он стал жить с Евой, ему разрешалось уделять ностальгии так мало минут.
– Это был величайший из французских певцов! Никто никогда не пел Вертера так, как он! Послушай эту фразу!
На пороге появилась Ева. Она была без косметики на лице, что с ней случалось редко.
– По‑моему, его очень высоко ценил мой прадедушка. И ты тоже! Увы!
Де Пальма обезоружил ее улыбкой, а потом пропел под музыку:
Зачем меня ты будишь, весенний ветерок?
Завтра путник пройдет по долине,
Вспоминая о моей прежней славе.
Ева вернулась в кухню. Де Пальма пошел за ней и сказал:
– На днях мы сходим послушать «Вертера». Это очень романтичная вещь, и она тебе понравится.