Понтейль вынул папиросу из липкой пачки и взял ее в рот, но не зажег.
– Ну, я начал снимать рулевую колонку и тут увидел, что в механизме нет жидкости. Совершенно сухой, ни капли масла! Я сказал себе: «Вот черт! В почти новом „мерседесе“! Такого не бывает!»
– А как вы думаете, почему это случилось?
– Не знаю… Может быть, утечка в каком‑то соединении. Или в дюритовом шланге. Кто его знает? Я не стал выяснять, просто сказал тому приятелю, что рулевая система не работает и ее не стоит брать. Вот и все.
Монтейль лгал: это было видно по тому, как у него бегали глаза. На самом деле причина, конечно, была другая. Все очень просто: владелец гаража не хотел нажить себе неприятности. Де Пальма поблагодарил его и сел в свою «Альфа Джульетта Спринт Велоче» с кузовом от Бертоне [42]. Монтейль, должно быть, не видел такого купе уже лет тридцать.
До дороги на Регаж было не очень далеко – самое большее два километра. Барон припарковал машину у обочины и прошел несколько шагов вверх до места аварии.
На дороге было тихо. Стоял вечер, гребни горной цепи Этуаль сияли бледно‑розовым светом, и от их блеска черные тени утесов казались еще глубже и темнее. В момент аварии автомобиль Мартины находился в правом ряду. Машина рухнула в овраг головной частью вперед, перевернулась и уткнулась в землю решеткой радиатора и капотом.
Де Пальма был немного растерян: неужели сегодня подтвердится теория, которую он выстраивал много лет? Рулевая жидкость была каким‑то образом слита. Или был перерезан дюритовый шланг, или ее отсосали из механизма с помощью шприца. В таких случаях руль перестает работать не сразу, а лишь после нескольких часов движения. Значит, тому, кто повредил машину, было известно, что Мартина Отран поедет по этой очень извилистой дороге.
Подул легкий ветерок и принес тысячу ароматов пустоши. Мимо медленно проехал автомобиль, и его шофер бросил сердитый взгляд на де Пальму.
Авария произошла примерно в этот же час. Трудная дорога, и движения по ней почти нет.
Что Мартина могла делать в таком месте?
Он поднялся еще немного вверх по грунтовой дороге и взглянул на место аварии сверху. Машина зарылась носом в глубокий овраг. Если бы она ехала от главной дороги, это было бы невозможно. Совершенно ясно, что Мартина ехала от той дороги, на которой он сейчас стоял. Другого решения быть не может.
События могли развиваться только одним образом: Мартина возвращалась с прогулки и остановилась перед тем, как выехать на департаментскую дорогу. Когда она снова стала набирать скорость, руль отказал, и произошла авария.
Но кто вызвал помощь? Пожарные и жандармы приехали меньше чем через полчаса. Машину не было видно с главной дороги, значит, тревогу поднял точно не прохожий.
В трех сотнях метров от места аварии лежала долина, похожая на воронку. Ее узкий конец выходил к лесу, состоящему из дубов и сосен. Красивое место для прогулки, но отсюда до квартала Мазарг, где жили Отраны, не один десяток километров. А Мазарг находится совсем рядом с каланками и горным массивом Пюже, где есть места для прогулок в тысячу раз красивее.
Барон вернулся к своей «Джульетте», и в уме у него было столько же порядка, сколько в Великой армии после битвы при Ватерлоо. Он нашел на диске «Песню Девы», вставил в уши наушники и увеличил громкость, чтобы не слышать шумы, долетавшие до него со всех сторон.
И если любовь сбивается с пути на земных дорогах,
Ее слезы находят меня и не пропадают.
Марсельская муниципальная библиотека Альказар до того, как стать сверхсовременной библиотекой, какое‑то время была одним из самых требовательных к артистам музыкальных театров Франции. И звезды мюзик‑холла, и дебютанты могли заслужить на этой сцене гром аплодисментов и великую славу, но могли и провалиться так, как ни в одном другом театре: неудачников освистывали, щедро осыпали ругательствами и забрасывали овощами.
Местр и де Пальма договорились встретиться в читальном зале этой библиотеки. Уже ничто не напоминало здесь о Реде Кере [43], Андрексе [44]и великом маэстро оперетты Серже Бессьере, и это мешало де Пальме ностальгировать о прошлом.
Поэтому майору были совсем не по душе стеклянные клетки с книгами, дисками или фильмами.
– Я как будто снова стал студентом, – пошутил Местр, указывая на лежавшую перед ним стопу книг. – Для пенсионера это неплохо. Я нашел в них целую кучу интересных вещей.
Через пять минут де Пальме уже стало душно. Ряд компьютеров, перед которым он стоял, совершенно его не вдохновлял. Он поискал глазами какую‑нибудь старую ручную картотеку, в которой он мог бы перебирать пальцами бумажные карточки с загнутыми углами, мечтая над заголовками, но не нашел ни одной. Пришел конец поэзии каталогов.
Большинство столиков были пусты. Среди посетителей мало молодежи, почти одни женщины, в среднем лет под шестьдесят. «Неужели и я похож на них?» – подумал де Пальма. «Еще нет, но скоро будешь», – ответил ему внутренний голос. Несколько секунд майор смотрел на Жана‑Луи Местра, на его очки на носу и седые виски. Местр любил прогресс так же сильно, как сам де Пальма его ненавидел. Старый друг майора неплохо вписывался в этот интерьер. Никто не сказал бы, что Местр больше трети века пробыл сыщиком и до сих пор может глубокой ночью спуститься по канату со скалы в каланках.
– Я нашел четыре книги по нашей теме и несколько университетских исследований, – сказал Местр.
Одна из университетских работ называлась «Пещерные религии» и была написана Кристиной Отран. Она поступила в библиотеку в середине девяностых годов и была предназначена для продвинутых читателей. Триста сорок семь страниц ссылок и цитат – слишком много для де Пальмы. Он никак не мог сосредоточиться на каком‑нибудь определенном отрывке.
Длинное введение занимало больше пятидесяти страниц и было посвящено методологии научных исследований, выполненных автором. Кристина Отран описывала два своих путешествия. Первое она совершила зимой 1992 года, тогда побывала в Южно‑Африканской Республике и Ботсване, в последних общинах бушменов. Оттуда она привезла много записей о наскальных рисунках, сохранившихся в богато украшенных пещерах этого края. Второе путешествие продолжалось больше трех месяцев и заняло весну и часть лета 1993 года. Кристина описывала свои встречи с шаманами эвенков и ламутов в Алтайском крае Сибири [45].
В первой главе она, чтобы ввести читателя в суть вопроса, перечисляла работы авторов, которые до нее исследовали символику наскальной живописи. Большинство имен, которые она упоминала, были незнакомы де Пальме. Часто повторялись имена Леруа‑Гурана и аббата Брейля.
В двух следующих главах речь шла о конкретных примерах изображения людей в доисторических пещерах – об «убитых людях», как их называли специалисты.
На странице 134 был описан человек‑птица. Кристина Отран считала его доисторическим шаманом и утверждала, что такой же символикой пользуются южноафриканские бушмены.
Местр переложил закладку ближе к концу книги. На многих страницах Кристина подробно рассматривала рисунок из пещеры Труа‑Фрер – изображение странного существа, получеловека‑полуоленя, помещенное на высоту три с половиной метра над полом. В научной литературе это существо называли «Колдун» или «Рогатый бог». Де Пальма вспомнил: соседка Отранов сказала ему, что в их доме были статуэтки. Может быть, среди них был и «Человек с оленьей головой»?
Кристина Отран посвятила большой отрывок своей работы гравюре 1705 года, на которой был изображен человек с оленьими рогами, бивший в барабан. Это был шаман сибирских тунгусов [46]. Может быть, она встретила такого человека во время своего путешествия по Сибири? Был ли с ней тогда ее брат? Шаманы предсказывали будущее, лечили больных, заставляли дождь пролиться, а солнце вернуться на небо. Они умели разговаривать с душами людей и духами‑животными. Но шаманы не были убийцами. В прежние времена священники считали, что такие люди находятся во власти дьявола, который является им в облике ворона или другой похожей на него птицы, реже – как призрак.
Дальше Кристина писала: «Вот „убитый человек“ из пещеры Ле‑Гуэн. Что он изображает на самом деле? Мы часто задавали себе этот вопрос. Действительно имевшее место убийство? Символическое убийство или просто несчастный случай на охоте?
Следует отметить, что рисунки, изображающие человека, встречаются очень редко. Чаще человеческие фигуры встречаются среди статуэток, но почти всегда это наполовину люди, наполовину животные.
Как странно! Люди доисторической эпохи не изображали или почти не изображали себя самих, как будто уступали место животным. Люди как будто стыдились своих лиц и поэтому надевали на себя маски других существ – например, маску‑голову в форме птичьего клюва. Это ношение маски достаточно часто встречается на рисунках. Тело, наоборот, изображали очень грубо; часто оно имеет форму большой картофелины. Хорошо отделывали только голову».
Де Пальма вернулся к рассуждениям об «убитом человеке».
«…линии, которые явно пронзают нашего человека. Именно поэтому считают, что он убит, но ничто не бывает таким рискованным, как толкование. Я, со своей стороны, предпочитаю связывать эти линии с магией. Я, как и многие мои собратья по науке, считаю, что наскальные изображения имели магический смысл. Но, разумеется, мы не можем расшифровать их магическое значение.
„Убитый человек“ привлекает наше внимание по многим причинам, но прежде всего из‑за этих линий. Были они начерчены одновременно с рисунком или позже? В истории наскального искусства это не первый случай, когда к рисунку были сделаны такие дополнения. В данном случае линии, вероятно, означают желание отгородиться, отречься от того, чье упрощенное изображение вырезано на скале. Такие загадочные линии можно обнаружить в целом ряде других пещер – от Шове до Труа‑Фрер, не считая Ле‑Гуэн».
Затем Кристина описывала огромное количество таинственных знаков и рисунков, которые накладывались один на другой и переплетались так, что под ними почти не была видна поверхность, которая служит их основой. После этого она упоминала одно из самых загадочных изображений – знаменитого «Рогатого бога».
«Это явно воображаемое существо. У него голова снежной совы и невероятно проницательный взгляд. Мы снова видим, что это существо имеет многие черты животных – например, у него на голове рога северного оленя. Оно объединяет в себе звериное и человеческое начала. Большой размер пениса напоминает о том, в какой глубокой древности возникли эти образы. Это в каком‑то смысле порождение бессознательного начала, которое присутствует в людях с очень давних времен… Человеческое и звериное смешаны между собой, и присутствует сексуальность. Здесь пересекаются пути исследователей доисторической эпохи и психоаналитиков».
Де Пальма закрыл книгу. Мышцы его лица напряглись. Сзади него, словно в другом мире, чьи‑то голоса шептали ему непонятные обрывки не связанных одна с другой фраз, и казалось, что эти звуки доносятся из зеркала.
– Нужно найти во всем этом смысл, – прошептал Местр, смотревший в сторону группы читательниц.
– Я знаю, что нужно, Жан‑Луи. Но не тунгусские шаманы убили Фортена, и не они по ночам опускаются под воду в каланке Сюжитон.
– Ты думаешь, тот человек приходил за статуэткой?
– Это можно предположить. Но только предположить. Эта пещера хранит еще одну тайну, которая не скоро будет раскрыта, – сказал де Пальма. – Если только мы не вернемся туда и не осмотрим ее получше.
– О чем ты? Полина Бертон, должно быть, хорошо поработала там.
– Поработала, но как специалист по первобытной эпохе, а не как сыщик. Искать преступников – не ее дело.
– Ты думаешь, наши методы лучше?
– Просто они другие. Надо осмотреть этот бездонный колодец. Любой ценой. Фортен, видимо, отправился туда тайком. И должно быть, что‑то увидел. Если мы не верим в духов, то должны признать, что это «что‑то» было вполне реальным. Нам предстоит выяснить, что это такое.
Местр сложил свои записи в папку и положил поверх них очки.
– А какое отношение к этому имеет Тома Отран?
– Самое прямое. Он вырвался из тюрьмы потому, что кто‑то вот‑вот раскроет последнюю тайну пещеры Ле‑Гуэн.
– Ты в этом уверен?
– Конечно нет. Но эта версия, по крайней мере, объясняет то, что нам известно о нем. Он оставил на своем пути знаки. То, что он читал в тюрьме, маленькая статуэтка, которую он слепил в вильжюифской лечебнице, – все это указывает в одном и том же направлении.
– Если только Отран не запутывает свои следы специально. Его сестра скоро должна выйти из тюрьмы. Кто тебе сказал, что не это причина его побега? Может быть, он только желает найти свою сестру‑близнеца и убежать вместе с ней.
Воссоединение с сестрой могло быть серьезным мотивом. Но за годы, проведенные в тюрьме, близнецы не переписывались между собой. Ни одного письма, ни одного звонка по телефону. Адвокаты Отранов не видели их с начала заключения и не горели желанием узнавать, что нового случилось у брата и сестры.
Кайоль встал и, вытянувшись во весь рост, произнес из‑за письменного стола:
– Я не желаю больше вас видеть, месье де Пальма.
– Я не месье де Пальма, я полиция. Или вы предпочитаете, чтобы я вызвал вас к себе?
Кайоль сразу же сдался, снова сел и снял очки жестом, в котором были видны раздражение и отчаяние.
– Расскажите мне о той особенной терапии, которую вы применяли при лечении Отрана.
Этот вопрос озадачил Кайоля.
– По‑моему, я все рассказал об этом девять лет назад. Я мало что могу добавить к этому.
– Моя память сыграла со мной плохую шутку: я забыл, что вы тогда говорили.
Кайоль кашлянул, чтобы прочистить горло.
– Я знал, что Отран страстно любит историю первобытной эпохи. Я ее тоже люблю… Я был знаком с его сестрой. Она была в числе тех выдающихся ученых, которые связывали палеолитические наскальные рисунки с магическими обрядами – с чем‑то, похожим на шаманизм. Правду говоря, Отран бредил именно этой мистикой. – Врач замолчал и несколько минут собирался с мыслями, глядя на папки с историями болезни своих пациентов. – За то время, что я лечил Тома, его сестра Кристина постепенно стала моей союзницей. Вместе мы разработали лечебные процедуры, которые соответствовали бреду Тома.
– Вы подражали шаманам мадленской культуры!
Во взгляде Кайоля отразилось удовлетворение.
– В определенном смысле – да. Я хотел подействовать магическими обрядами на мозг Тома так, как мог бы подействовать электрошок. Это трудно объяснить неспециалисту.
– Попытайтесь это сделать, доктор. Попробуйте сойти со своего пьедестала.
Говоря это, де Пальма немного повысил голос – лишь настолько, чтобы припугнуть Кайоля, а потом замолчал, выдерживая паузу. Это старый прием, которому майор научился, допрашивая задержанных. Он наугад перелистал несколько страниц своей записной книжки, потом вонзил взгляд в глаза психиатра и спросил:
– Вы просили Тома войти в транс, а потом наблюдали, что он будет делать, верно?
– Я придерживался той точки зрения, что не психология объясняет психическую болезнь, а наоборот. Что истина – в безумии. Поэтому мы пытались управлять припадками не с помощью других припадков, вызванных электрическим током, а иначе. И главное, мы направляли их так, что они становились безвредными. Сумасшедший становился врачом, человеком, способным вступать в контакт с миром духов и заступаться за людей перед предками, чтобы решить вполне реальные проблемы.
– И у вас это получалось?
Кайоль помрачнел.
– Я должен сказать «да», – ответил он. – Я знаю, что меня упрекали за это, но все же настаиваю на своем. Эпилептические припадки, вызванные этими шаманскими процедурами, улучшали состояние Тома.
– Я хочу поговорить о его способности общаться с духами и лечить людей, как это умеют делать шаманы.
– Какой смысл отвечать вам «да»: вы же все равно не поверите в это.
– Вот в этом вы ошибаетесь. Я думаю, что Тома Отран действительно обладает этими способностями. Я также знаю, что он убийца, и делаю вывод, что вы играли в какой‑то странный эксперимент с крайне опасным человеком. Но вернемся к вашему рассказу, если вы этого желаете. И будьте уверены, что я вам поверю.
Кайоль несколько секунд смотрел на концы своих пальцев. Они едва заметно дрожали, и он не мог с этим справиться.
– Однажды Тома рассказал мне, что он чувствовал во время одного из этих сеансов. Он оказался на просторной равнине, среди высокой травы. Духи схватили его, отрубили ему голову, а потом отвели в пещеру. Эта пещера была украшена магическими знаками, среди которых были негативные отпечатки ладоней. В ней духи создали его заново, и при этом вложили в его тело кристаллы и другие вещества, которые обладают особой силой. После этого он вернулся к нам в состоянии временного безумия. А потом оно прошло, потому что безумие можно приручить.
Вы меня понимаете, месье де Пальма? Это подробное описание шаманского обряда, который существует в самом центре Австралии, у племени аранда. Но в то время, когда он рассказывал мне это, он не знал об этом обряде, не знал даже о существовании народа аранда. Ничего не знал! Как вы объясните это?
– Вы хотите сказать, что шаманизм и сумасшествие связаны между собой?
– Месье де Пальма, я говорю вам то, что считаю истиной сам. Мне кажется, что вы находитесь здесь именно для того, чтобы услышать это.
Барон кивнул в знак согласия. Кайоль помчался дальше, даже не притормозив:
– Кристина, сестра Тома, считала, что умственное расстройство шамана близко к творческим порывам художника. Эта теория не нова. В шестидесятых годах ее выдвинул Андреас Ломмель. Она стала предвестницей эпохи хиппи и религий «Новой эры» [47], которые считали шамана психически совершенно нормальным. Помните, как тогда увлекались галлюциногенами и тому подобным?
Де Пальма встал и подошел к одному из двух окон кабинета. Из окна были видны дома северных кварталом Марселя: «башни» и длинные многоэтажки.
– В таких случаях психиатр погружается на самое дно души человека, в ее самую непредсказуемую часть, – добавил Кайоль. – Шаманизм существует до сих пор во многих культурах по всему миру. Несомненно, люди сохранили его с древнейших времен. Эти обряды совершаются и пользуются уважением на тибетских плато в Сибири, Австралии и Северной Америке. Я думаю, что Кристина была права, когда решила, что негативные отпечатки ладоней среди росписей в пещерах – это знаки шаманов.
– Проблема вот в чем, доктор. Шаманы не так сильно отличаются от остальных членов своего общества, как это кажется нам. Они скорее обычные люди, чем необыкновенные, и даже бывают совершенно заурядными людьми. Простите меня, но они умеют «сходить с ума» в нужный момент. А Тома Отран – извращенец, который метит свои преступления шаманскими знаками! Для него шаманизм только предлог и бред!
– Я с вами согласен, – сказал Кайоль, снова садясь на свое место.
Какое‑то время оба молчали. Перед обоими – старым сыщиком и психиатром – вставали тени прошлого.
– Находясь в тюрьме, Отран обдумывал что‑то и составил какой‑то план, – заговорил де Пальма. – Жизнь взаперти, должно быть, толкала его к самосозерцанию, а это никогда не идет на пользу людям с таким заболеванием. Монашеский образ жизни и шизофрения – худшие враги. Вы знаете это, доктор, и понимаете, что такое ночь в тюрьме, когда твой ум преследуют призрачные голоса.
Кайоль отвернулся, чтобы де Пальма не видел его лицо, и произнес:
– Его отец умер очень молодым, когда возвращался из археологической экспедиции. Несчастный случай.
– Из экспедиции? Археологической?
– Он работал с профессором Палестро, о котором вы уже слышали. Был одним из тех добровольцев, которые считают за счастье копать землю вместе с учеными.
– Что вам известно о его смерти?
– Как мне говорили, это был нелепый несчастный случай. Влез на табурет, споткнулся и упал. При падении ударился головой обо что‑то твердое.
Кайоль продолжал сидеть спиной к Барону.
– Вы много знаете о семье Отран.
– Я лечил Тома. – Врач резко повернулся к де Пальме лицом и добавил: – Каждый более или менее серьезный врач‑практик моей специальности знает жизнь своего пациента. Это самое меньшее, что он должен: мы же психиатры.
– Не расскажете ли вы мне о его матери?
Взгляд Кайоля стал тревожным.
– Она была красивой женщиной. Сейчас ее тоже нет в живых. Умерла через двенадцать лет после мужа.
– Естественной смертью?
– Нет, погибла в автомобильной катастрофе.
Кайоль взял со стола ручку и начал крутить ее в пальцах. Де Пальма впервые видел у него это нервозное движение.
– А где были тогда ее дети?
Кайоль молчал – подбирал слова. Ручка все быстрее вращалась в его пальцах.
– Тома был в больнице, в Виль‑Эвраре, – сказал он наконец.
– Почему он был не в вашем отделении? И почему так далеко?
– У них было более современное лечение. В психиатрии произошли перемены. В Виль‑Эвраре проводили эксперименты, более интересные для Тома.
Вся теория де Пальмы рухнула, как карточный домик. Мартина не была убита своими детьми. Может быть, песня Электры теперь оборвется. Но он по‑прежнему был уверен в том, что мать близнецов все же была кем‑то убита.
Кайоль провел пальцами по ручке, словно выравнивал ее поверхность. Выражение его лица было напряженным и усталым. Де Пальма заметил, что пальцы у него длинные и тонкие, почти женские.
– Как повел себя Тома, когда узнал о смерти матери?
Ладони Кайоля задрожали, пальцы крепко сжали ручку. Потом он ответил:
– Никак. Никакой реакции – ни печали, ни радости. Это было ужасно.
– Идите за мной! – сказала надзирательница, коротышка с мужскими манерами.
Она волочила ноги в туфлях на мягкой подошве по блестящим, как стекло, плиткам пола.
– Кристина Отран наша лучшая заключенная, – рассказывала она. – Никаких пакостей, даже самых мелких. Никаких проблем. Проводит все время либо уткнувшись в свои книги, либо в спортивном зале. Она в отличной форме.
Де Пальма впервые оказался в женской тюрьме. Он знал слухи о жестоких и бесчеловечных порядках в таких тюрьмах. Говорили, что надзирательницы в них более жестоки, чем надзиратели в тюрьмах для мужчин. Здесь, в женской тюрьме города Ренна, не было ни одного рождественского украшения, ни одного предмета, по которому можно было бы понять, что сейчас у людей праздник.
Шумы окружали Барона со всех сторон. Ему было не по себе, он чувствовал себя почти уродом в своих черных брюках и черном свитере. Отовсюду доносились перешептывания и взрывы смеха запертых в клетки женщин. В тюрьме голоса не умолкают ни днем ни ночью.
– С Отран у нас только одна сложность: она почти не разговаривает. Только скажет несколько слов, если ей нужна какая‑нибудь вещь.
Пройдя метров двадцать, его спутница остановилась перед тамбуром. Другая надзирательница, в звании сержанта, с пучком на затылке, отвела взгляд от своих экранов, кивнула де Пальме и сказала:
– Сейчас открою.
Первый замок открылся и закрылся снова, когда полицейский и надзирательница прошли в дверь. Заскрипел другой засов.
– Здесь я вас покидаю. К Кристине Отран вас проводит моя коллега. Я не знаю, что вам сказали, но у нее не было ни одного посетителя за шесть лет, которые она здесь находится. Не думаю, что она вам много расскажет.
– Попытаться всегда можно, – заметил де Пальма, не зная, улыбнуться или нет.
– Кто знает? Она неплохой человек.
Комната свиданий была квадратным помещением, стены – белые, с зеленой каймой по краям. Мебель – стол, привинченный к полу, и два металлических стула. Де Пальма поставил портфель на стол и повесил куртку на спинку стула. Сам не зная почему, он боялся взглянуть в глаза Кристине Отран. Боялся снова увидеть ее лицо, которое произвело на него такое впечатление во время их единственной встречи в суде Экс‑ан‑Прованса.
– Я схожу за ней. Это займет минуты две.
У этой охранницы были гармоничные пропорции лица, большие, полные жизни голубые глаза и каштановые волосы, перевязанные на спине черной лентой. Лента была шелковая – единственная кокетливая вещь, разрешенная в этом суровом мире.
Хлопнула дверь. Де Пальма пригладил ладонью волосы и положил перед собой лист бумаги и карандаш. Секунды ожидания тянулись медленно. Громкоговоритель объявил прогулку для заключенных блока Б. За этим последовала длинная серия хлопков – открывались замки. Шум стал громче. Комнату осветил проникший через окно солнечный луч. Было слышно, как кричат морские птицы: они, должно быть, находили себе еду в мусорных контейнерах тюрьмы.
– Вот она, – сказала охранница.
Де Пальма встал. Кристина Отран пристально и холодно смотрела на его строгое лицо: пусть человек, который собирается ее допрашивать, знает, что ей уже известно, зачем он пришел.
– Добрый день, – поздоровался де Пальма. – Садитесь.
Кристина была одета в голубой спортивный костюм, плотно облегавший ее фигуру. Из‑под белой футболки выступала крепкая грудь. Тюрьма не сломила ее физически. Она сохранила гордую осанку женщины, которая никогда не позволяет себе распуститься и перестать ухаживать за собой. Ее лицо поражало своей красотой и одновременно чем‑то тревожило. Короткая прическа открывала уши, что подчеркивало худобу щек и увеличивало глаза, взгляд которых напоминал уксус. Она села и сложила перед собой крест‑накрест длинные изящные ладони. Ее серые глаза ярко блестели в глубине глазниц, и в них отражалось глубокое горе.
– Я майор де Пальма. Тот, кого едва не убил ваш брат.
Эти слова как будто отскочили от невидимой стены.
– Ваш брат бежал из лечебницы для тяжело больных в Вильжюифе. Мы его ищем.
Никакого ответа. Никакой реакции на эти слова. Только в глазах мелькнула едва уловимая искра.
– Послушайте, Кристина. Я знаю, что у вас нет никакого желания разговаривать с полицейскими или с представителями правосудия, которое бросило вас сюда. Но только вы можете нам помочь. Я пришел просить вас об этом как человека и как женщину, которая не захочет, чтобы больной человек продолжал совершать ужаснейшие дела.
Кристина Отран перевела взгляд на окно и сделала вдох. Облако заслонило солнце, и свет потускнел, словно оно съело часть лучей.
– Вы слышите меня, Кристина?
Она повернулась и снова стала смотреть на де Пальму.
– Кристина, я пришел просить вас о помощи. Для нас важна даже сама малая подсказка.
Де Пальма проклинал себя за то, что он всего лишь сыщик, который пришел выпрашивать сведения у той, которая так далека от него, словно до нее много световых лет. Он хотел сказать Кристине про Люси Менье, но его интуиция велела ему не делать этого и даже не намекать на ее убийство.
– Если вы согласитесь сотрудничать, я попрошу для вас у судьи некоторые льготы по исполнению наказаний. Вы слышите меня?
Кристина сложила руки и взглянула на него так, что он был вынужден опустить глаза.
– Вам осталось всего несколько лет тюрьмы. Я даже думаю, что в скором времени вас могли бы освободить досрочно.
Охранница стояла за дверью и играла ключами, подбрасывая их на руке.
– Вы думаете, что дни в этой тюрьме длинны? – тихо спросила Кристина.
– Думаю, что да!
– Каждый из них – целая вечность. Для большинства из тех истеричек, которые меня окружают, эта толща времени скоро становится невыносимой. Но со мной происходит наоборот. Я питаюсь этой неподвижностью. Я пропитываюсь вечностью.
Ее глаза потемнели, словно серые сумерки сменились ночью. Кристина откинулась на спинку стула, ее взгляд блуждал по бесцветным стенам.
– Вы по‑прежнему работаете над историей первобытной эпохи, Кристина?
Длинные пальцы Кристины согнулись.
– Да, – произнесла она, и ее голос звенел, как серебро. – А почему я должна была прекращать эту работу?
– И тема все та же – шаманизм в первобытную эпоху?
Вместо ответа, она лишь кивнула.
Де Пальма не сразу решился продолжить разговор. Важно было каждое слово, а у сидевшей напротив него женщины было перед ним большое преимущество. Уединенная жизнь в тюрьме, несомненно, обострила ее способность сразу переходить к сути дела.
– Многие специалисты считают ваши теории странными и нелепыми, – начал он наконец. – По их мнению, объяснять наскальное искусство шаманизмом – это слишком простой и легкий путь.
Кристина Отран несколько секунд смотрела на свои пальцы, потом ответила:
– У них нет моего опыта. И у вас, я думаю, тоже.
– Сибирь, Африка… Я прочел все это.
– То, что вы читали, устарело! Позже я сделала другие открытия.
– Какие?
Кристина повернулась к окну. Ее идеально правильный профиль был словно вырезан из белого мрамора.
– Расскажите мне о «Человеке с оленьей головой».
– С головой оленя?
– Да.
Губы Кристины шевельнулись. Движение было едва заметно, но де Пальме хватило этого, чтобы понять: возможно, он попал в цель.
– Я прочел то, что вы написали о «Рогатом боге». Думаете ли вы то же самое о «Человеке с оленьей головой»?
– Да.
– Могли бы вы рассказать мне о нем больше?