– Что вы хотите узнать?
Де Пальма молчал в нерешительности, не зная, что ответить и о чем спрашивать дальше. Он не был уверен ни в чем и перебирал в уме вопросы, которые могли бы внушить к нему доверие. Наконец он решил рискнуть:
– Я думаю, что эта статуэтка принадлежала вашему отцу и кто‑то украл ее у вас. Так ли это?
Кристина подняла глаза и окинула взглядом лицо де Пальмы.
– Где сейчас этот божок?
– Только вы можете сказать это мне!
– Я этого не знаю.
Де Пальма опустил руку на лежавшую перед ним папку для документов. Взгляд Кристины следовал за ним. Рука замерла на ленте, которой была перевязана папка. Внутри лежали несколько фотографий статуэтки, но та же интуиция вдруг подсказала ему: не нужно показывать их Кристине. Он убрал руку с папки. Глаза Кристины не упустили ни одной подробности этого движения. Ее взгляд вернулся к лицу де Пальмы и остановился на его губах.
– Вы знаете некоего Реми Фортена?
– Знаю, что он умер.
– Значит, вы читаете те же газеты и журналы, что ваш брат?
– Думаю, что да.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Вы пришли сюда, чтобы говорить о Реми Фортене или о моем брате?
– О них обоих. Я думаю, что бегство вашего брата связано со входом в пещеру, новыми открытиями и этим «Человеком с оленьей головой». Я ошибаюсь или нет?
– Не знаю.
– Вы не ответили на мои вопросы.
Кристина погрузила свой взгляд в глаза де Пальмы и сквозь них – в его ум. Этот взгляд проник в ту часть сознания, которую майор ограждал как крепость.
– Ответ на первый вопрос вы уже знаете. Да, «Человек с оленьей головой» действительно одна из двух статуэток, которые принадлежали моему отцу.
– Где ваш отец его нашел?
– Это долгая история, и сейчас она не важна. Но статуэтка принадлежала отцу.
– Эта история важна, и я хотел бы услышать ее от вас.
Кристина долго вглядывалась в лицо майора. Де Пальма не отвел глаза, хотя ее напряженный взгляд был ему неприятен.
– Мой отец всего раз в жизни повел себя нечестно, – заговорила она. – Всего один раз. Он работал на раскопках у Палестро. Однажды вечером, после того как рабочий день закончился, он вернулся и завладел этой статуэткой.
– Почему?
– Он думал, что «Человек с оленьей головой» сможет вылечить моего брата.
– Но этого не произошло.
Она спокойно положила руки на стол – обе ладони, полностью раскрытые.
– Как вы можете это говорить?
– Это было просто предположение, – ответил де Пальма.
– Пока «Человек с оленьей головой» был возле брата, пока брат мог прикасаться к нему, обращаться к нему, разговаривать с ним, ничего не случалось. Все ужасное началось только после того, как у нас его украли.
– Кто похитил его у вас?
– Откуда я могу это знать?
Разговаривая с ней, де Пальма, при всей своей опытности, словно наталкивался на невидимую стену. Он не мог найти ни одного слабого места в защите Кристины.
– Я повторяю вопрос: кто похитил его у вас? Я убежден, что вы это знаете.
Кристина больше не смотрела на майора – укрылась за невидимыми стенами.
– Это сделал не доктор Кайоль?
Вопрос не достиг цели: Кристина не слышала его. Она была в каком‑то другом, недоступном мире. Ее прямой взгляд как будто пронзал грудь Барона.
– Великий охотник вернулся, – мрачно заявила Кристина.
– О ком вы говорите?
– Для жертвоприношения нужна раздвоенная лиственница, растущая на маленьком холме. В развилку дерева кладут палку, которая символически означает стрелу. Направление стрелы указывает, какому духу предназначена жертва.
Де Пальма наклонился к Кристине и положил руку на ее ладонь. Ее рука была холодной, и женщина не отдернула ее, словно ничего не чувствовала.
– Скажите мне, где сейчас ваш брат? Это последняя возможность спасти его от неминуемой смерти. Умоляю вас!
– Если острие палки направлено к югу и вверх, жертва предназначена одному из абааху верхнего мира, если оно направлено на север и вниз, – это жертва для одного из абааху нижнего мира.
– Кто такой абааху?
– Дух! – ответила Кристина, поднимая взгляд, как будто вынырнула на поверхность из подземного мира.
Де Пальма движением головы подозвал охранницу.
– Я даю вам время подумать. Свяжусь с вами снова через несколько дней. Надеюсь, что у вас будет что мне сказать.
Дверь открылась. Кристина встала, как автомат, и повернулась к де Пальме спиной.
– До свидания, Кристина Отран!
Сестра Тома пошла по коридору и остановилась у первой решетки.
– Постарайтесь узнать, кем был на самом деле Реми Фортен, – сказала она.
Де Пальма сделал несколько шагов к ней и спросил:
– Что вы хотите сказать?
Кристина пристально смотрела на майора и улыбалась зло и насмешливо.
– Постарайтесь узнать, кем был на самом деле Реми Фортен, – повторила она, прошла через сито из решеток и исчезла.
Дверь комнаты свиданий снова закрылась.
– Когда она должна освободиться?
– Очень скоро. Весной точно уже будет на свободе, – ответила охранница.
Де Пальма ненавидел рабочие собрания, особенно те, которые происходили рано утром. Сегодня он встал позже, чем надо, и не успел выпить кофе вместе с Евой, а он любил пить утренний кофе вместе с ней и делал так каждый день с тех пор, как они жили вместе.
У Карима Бессура, который сидел напротив, глаза были грустные. Должно быть, он провел немалую часть ночи в размышлениях. Лежандр председательствовал, и делал это в своем стиле – все время был чем‑то встревожен и озабочен, но внешне выглядел добродушным.
– Карим занимался контролем границ, вокзалов и аэропортов. Он хорошо поработал, но пока оттуда не поступило ни одного сигнала. Или Отран уже покинул Францию, или он оказался сильнее, чем вся полиция, что нельзя исключить. Что у тебя, Мишель?
– Мое положение где‑то между стартовой позицией и движением назад. Много фактов, но ничего конкретного. Совершенно ничего. Расследование буксует. Пока Отран обыгрывает нас. Кроме того, я уверен, что кто‑то идет за ним по пятам или даже обгоняет его. Я думаю, что это ныряльщик, который убил Реми Фортена и едва не отправил в могилу Тьери Гарсию. И он же убил Люси Менье.
Лежандр и Бессур переглянулись. Их взгляды можно было с одинаковой вероятностью понять и как вопросы, и как изумление.
– Я хорошо знаю Отрана. Я рассматривал это убийство в уме во все стороны. Это не похоже на Отрана.
– Кого же ты видишь в роли потрошителя одиноких женщин? – осведомился Лежандр.
– Я думаю, это либо доктор Кайоль, либо ныряльщик. Если только тот и другой не одно и то же.
– Интересная версия, – сказал Лежандр и провел ладонью по еще красной после бритья щеке.
– Ладонь на стене нарисовал не Отран. Тот, кто это сделал, совершил две ошибки! – объявил де Пальма.
Майор любил приберегать самые яркие эффекты на закуску – как в операх Верди, где самая эффектная нота звучит после энергичной каватины. Он встал и подошел к стене.
– Техника рисунка другая, – пояснил он. – Отран рисовал ладони на листах бумаги. Он смешивал воду и краски во рту, а потом выдувал их вот так! Именно так делали доисторические люди и до сих пор делают аборигены и люди из других подобных обществ – например, канаки и туземцы острова Борнео.
Де Пальма приложил руку к стене, подражая художникам ледниковой эпохи.
– Делая это, Отран оставлял на рисунке свою ДНК – А на рисунке, обнаруженном в квартире Люси, ДНК нет, и контур ладони слишком аккуратный. Значит, она была нарисована с помощью пульверизатора или пистолета для распыления краски. Вот и все.
Бессур и Лежандр покачали головой: первый – чтобы показать, что усвоил урок наставника, второй – от недовольства, что его подчиненный еще раз утер ему нос.
– Хорошая лекция с демонстрацией опыта, – похвалил он де Пальму. – Но остается мотив. Зачем кому‑то было рубить на части эту бедную Люси?
Де Пальма молчал: больше ему нечем было произвести впечатление на слушателей.
– Скоро мы будем это знать, – сказал он наконец.
– А Кристина Отран? – спросил Лежандр.
– Была холодна и бесчувственна, как камень. По‑моему, я перепробовал все, что возможно, но ничего не подействовало. Когда я уходил, она задала мне загадку, которую я записал. Сейчас я ее расшифровываю, но должен признаться, что ничего не понимаю.
– Что ты хочешь сказать?
– Она рассказала мне о месте жертвоприношения и о духе в религии народов Сибири. Мне кажется, это закодированное сообщение для меня, но я не могу его понять.
– А тебе не кажется, что она немного не в своем уме? Она и раньше была не совсем нормальной, а тюрьма вряд ли привела ее мозги в порядок.
– В твоих словах, шеф, есть и ложь, и истина. Но я думаю, что ее брат собирается убить кого‑то и она хотела меня предупредить таким странным причудливым образом, потому что скоро это произойдет у нас перед глазами или почти перед глазами. Лежандр провел рукой по галстуку. Он всегда так полировал ладонью галстук, когда беспокойство перерастало в мучительную тревогу.
– Карим много работал над материалами дела Отранов. Ему есть что сказать. Твоя очередь, Карим.
Бессур нагнулся и поднял с пола толстый том материалов дела, который лежал у его ног. Он рылся в протоколах допросов, проведенных десять лет назад, когда Тома и Кристина были арестованы.
– Они ни в чем не признались, ни разу не признались – ни Кристина, ни Тома, – сказал он. – У нас нет настоящих признаний. И нет почти никаких доказательств их вины.
– На что ты намекаешь? По‑твоему, они невиновны? – прогремел голос де Пальмы.
– Я вовсе не хотел это сказать, – уклонился от ответа Карим.
– Тогда зачем ты роешься в этом дерьме? Разумеется, они виновны: суд в этом не сомневался.
Лежандр стукнул ладонью по столу и потребовал:
– Спокойно, Мишель! То, что Карим хочет нам сказать, интереснее, чем ты думаешь.
Барон сжал челюсти.
Первое дело Отрана было состряпано так, что невозможно было разобраться во всех обстоятельствах. Целые стороны этого дела оставались в тени, и теперь на них пролился свет. Карим заинтересовался семьей Отрана, желая узнать, может ли беглец укрыться у кого‑то из родни. Из небытия возник один родственник, старик, который живет недалеко от Авиньона. После короткого сопротивления он рассказал, что проводил отпуск с семьей Отран в ее загородном доме, который не был упомянут ни в одном из протоколов и ни в одном другом документе. Отраны имели деревенский дом, и никто ни разу не обратил на это внимания.
– У тебя есть предположение насчет того, где этот дом может находиться? – поинтересовался де Пальма.
– Увы, нет, – ответил Карим. – Родственник уже не молод, а это было больше сорока лет назад. Он сказал: недалеко от Марселя. Мне придется поднять все архивы, а это может занять много времени.
Де Пальма тут же связал слова Карима с местом катастрофы, в которой погибла Мартина Отран. Скорее всего, дом стоит на дороге Терм, там, где от нее отделяется дорога на Регаж. Но свой вывод он оставил при себе и покинул собрание. Бессур исчез – убрался подобру‑поздорову со своим томом под мышкой. Де Пальма позвонил Местру и объяснил ему, где находится дорога на Регаж.
– Я буду там через полчаса, – сказал Местр. – Но почему ты не идешь туда с Лежандром и всей его шайкой?
– Потому что они именно шайка.
Осенние дожди в нескольких местах размыли дорогу на Регаж. Де Пальма остановился возле похожей на плечо скалы и сообщил по мобильнику, где находится, Местру, который был еще в пути.
На расстоянии двухсот метров от этого места был виден среди пустоши силуэт маленького домика. Дальний конец тропы, которая к нему вела, зарос кустарником. Здесь было единственное приятное место на этом отроге гор Этуаль. В тех местах, куда вела остальная часть дороги, растительность была редкая и летом было знойно.
Барон спустился по дороге до места, где от нее отходила маленькая тропинка. Теперь между ним и домом было около ста метров. Слева от дома земля была покрыта карликовой растительностью, посреди которой возвышалась, как голова великана, большая скала. Ее окружали обгорелые обрубки деревьев, камни ржавого цвета и густые заросли колючего кустарника.
С правой стороны сосны уцелели от пожара. Теперь дом был так близко, что до него можно было добросить камень. Растительность здесь была такая густая, что де Пальме приходилось петлять среди нее, выбирая удобные места, и двигаться почти прыжками.
Через несколько минут майор уже обливался потом. Он остановился, снял куртку и завязал ее рукава вокруг живота. Каждый удар сердца отдавался толчком в висках.
Де Пальма уже собирался вернуться назад и ждать Местра, но вдруг услышал сухой треск ломающейся ветки. Потом снова наступила тишина.
Теперь майор решил идти вперед, но едва не споткнулся о корень дуба. Он начал злиться и спрашивать себя, не зря ли тратит время на пустяки, но тут из дома в маленькую постройку, видимо служившую сараем, скользнула чья‑то тень.
– Эй! Здесь кто‑нибудь есть? – крикнул Барон.
Силуэт возник снова. Де Пальма увидел лицо этого человека и похолодел: перед ним стоял Тома Отран. Это лицо он не мог забыть. В следующее мгновение Отран исчез.
Барон вынул свой «бодигард» из кобуры и пошел вперед среди кустов, которые цеплялись за него со всех сторон и царапали кожу. Его сердце билось так, что готово было разорваться. Он подумал, что мог пойти в обход. Тогда он бы двигался по дуге, и дверь оказалась на линии огня. Никакого движения.
– Это полиция. Выходите, Отран! У вас нет ни одного шанса.
Окно закрыто, дверь полуоткрыта, второго выхода сзади нет. Майор поднял свое оружие на уровень глаз.
Вторая дверь может быть в боковой стене, которую ему отсюда не видно, подумал полицейский. Он продолжал обходить дом, не сводя с него глаз. Слева от дома он увидел низкую постройку – похоже, прачечную. Лист железа, служивший ей крышей, при каждом порыве ветра стучал о стену.
Внезапно из неизвестности, заполнявшей промежуток между прачечной и старой, сложенной без раствора каменной стенкой, вылетело какое‑то острое оружие. Де Пальма инстинктивно шагнул вбок, но оружие – это был дротик – все же ударило его в плечо. У майора вырвался крик.
Отран использовал преимущество, которое дает внезапность, – выпрыгнул из‑за прачечной в сторону соснового леса. Он был одет в джинсы и кожаную куртку, на спине – довольно объемистый рюкзак. Де Пальма нажал на спусковой крючок своего пистолета. Пуля пролетела далеко от цели и раздробила ствол молодой сосны. Майор прицелился как можно точнее и выстрелил во второй раз. Отран приближался к нему не бегом, а прыжками, причем двигался зигзагами, но вдруг застыл на месте. За спиной у Барона раздался выстрел, гораздо громче, чем его собственные. Пуля попала в скалу, блеснула поднятая ее ударом каменная пыль. Отран быстро повернулся и убежал в лес. Раздался второй выстрел. Де Пальма повернулся на пол‑оборота и увидел у себя за спиной Местра, который прижимал к плечу полуавтоматическое охотничье ружье. Местр выстрелил еще два раза, но Отран был уже слишком далеко, и с такого расстояния попасть в него было невозможно.
Копье задело предплечье де Пальмы и оставило порез длиной примерно три сантиметра. Из пореза текла кровь, но рана была легкая.
Отран был далеко, и никто не знал, где его искать. Больше не было никакой возможности схватить его. Удача скупа: счастливый случай не повторяется два раза.
Какое унижение – стоять так одному и держать в руке оружие, к которому ты думал больше никогда не прикасаться! Де Пальме было плохо, но он не желал этого показывать и загонял боль и стыд поглубже. Местр прошел разделявшие их несколько метров и встал рядом.
– Я – не знаю, что сказать, – невнятно пробормотал Барон.
– Тогда не говори ничего, – ответил Местр, рассматривая дротик.
Когда де Пальма в детстве делал какую‑нибудь глупость, отец отвечал ему точно так же. Эти простые слова «Не говори ничего» сейчас были как пощечина. Он заслуживает только презрения и не может даже попробовать оправдаться. Местр заговорил снова и в этот раз нашел для друга подходящие слова:
– Я бы поступил точно так же, если бы был на твоем месте.
– Это правда?
– Да, если это может тебя успокоить.
Местр положил дротик на землю и теперь внимательно оглядывал окрестности.
– Мне невыносимо, что его образ все время передо мной. Я не желаю быть одержимым. Ты можешь это понять? – произнес де Пальма.
На последних словах он повысил голос. Местр повернулся к другу, посмотрел на него и сказал:
– Я начинаю тебя бояться. Неужели?
Барон снял куртку и осмотрел свою рану.
Острие дротика прорвало ткань и распороло кожу, оставив порез длиной три сантиметра. Он должен взять в руки рацию и вызвать войска, вертолеты и жандармов с ищейками. Но он медлил.
– Идем туда! – сказал Местр.
– Куда?
– Угадай! – ответил Местр и указал на дом.
– Прикрой меня, Жан‑Луи.
Местр подобрал с земли использованные гильзы и вставил в магазин своего ружья три новых патрона. На минуту он замер, всматриваясь в рощу, где исчез Отран. За рощей начиналась узкая долина, покрытая старыми лугами с нежно‑зеленой травой.
– Мы ничем не рискуем. Он не станет мериться силой с двоими вооруженными полицейскими. Входи внутрь, а я останусь перед домом.
Де Пальма вставил четыре новые пули в барабан своего револьвера, а пустые гильзы положил в карман куртки.
– Тогда я иду.
Бетонную террасу загромождала мебель – много плетеных стульев и стол, покоробившийся от солнца. В каменном фасаде были два узких окна. Мощные кусты ежевики использовали это тенистое место и оплели своими колючими ветками ржавые засовы одной ставни.
За дверью пахло старыми тряпками, пеплом и прогорклым потом. Дневной свет с трудом проникал сюда. Первая комната была довольно просторной. В центре стояли четыре стула с соломенными сиденьями – два напротив двух. Их достаточно сильно обгрызли крысы. Прямоугольный след в пыли указывал, что с места сдвигали всего один стул – тот, который стоял перед маленьким камином. Барон решил, что это было место Тома. Возможно, Отран когда‑то сидел на этом стуле, его отец напротив, мать слева, а сестра справа. Барон представил себе, как близнецы дразнили друг друга, а мать в это время хлопотала на кухне, и сам растерялся от этой мысли. Как он может воображать себе детство человека, который несколько минут назад пытался его убить?
Барон прошел в комнату и увидел, что Отран готовился уходить, когда они с Местром потревожили его.
На полу лежал кремневый топор с заостренным с двух сторон лезвием в форме листа ивы. Длина лезвия была сантиметров двадцать.
– Он не убьет тебя, – сказал Местр, следя взглядом за пространством вокруг дома.
– Я тебя не понимаю, Жан‑Луи! – удивился де Пальма.
– Я надеюсь, ты понял, что он сознательно оставил тебя в живых. Ты был в его руках. Чтобы убить тебя, ему надо было только дождаться, пока ты войдешь в дом.
– По‑моему, мама нас не любит.
Пьер Отран опускает глаза: его приводит в ужас черная злоба, которой наполняется взгляд Тома, когда тот говорит о своей матери.
– Мама любит нас всех, но по‑своему.
– Ты лжешь, папа! Однажды она убьет нас всех. Она не хочет нас.
Пьер Отран прячет лицо от сына и начинает плакать. Когда‑то он женился на Мартине потому, что она была самой красивой из знакомых ему девушек. А Мартина все время изменяла ему и даже не скрывала от него своих измен. Он сам не понимает, почему он без ума от этой шлюхи, но это так. Только ее тело опьяняет его, только от ее полных, тяжелых губ у него кружится голова. Это случается редко, но он готов отдать жизнь за одно мгновение с Мартиной. Он непрерывно думает об этом и иногда боится своей любовной одержимости, но скрывает свой страх ото всех.
Мартина забеременела до свадьбы. Она пыталась сделать аборт, но он ей помешал. С тех пор Мартина мстит. Он хотел бы, чтобы Мартина ушла. Хотел бы, чтобы она умерла. Хотел бы ее убить. В том, чтобы чего‑то хотеть, еще нет ничего плохого.
Сегодня Тома у врача.
– Заходи, Тома, – говорит доктор.
Он входит в кабинет. Его мать отводит от него взгляд.
– Как ты себя чувствуешь?
Он ничего не отвечает. Он знает, что означает этот вопрос, – больницу.
– Тома, нам нужно сделать еще несколько осмотров. Ты поедешь в Виль‑Эврар, это большая лечебница возле Парижа. Ты согласен?
Тома ничего не отвечает. У доктора такая же улыбка, как у продавца автомобилей, который уговаривал папу выбрать «Рено‑16» с переключателем скоростей на руле. Папа в конце концов спровадил его прочь.
– Ты согласен с моим решением, Тома?
Решение доктора означает электроды и странную жидкость, которая проникает в мозг Тома и прогоняет видения. Но видения древнего мира делают Тома счастливым и дают ему силу жить.
По четвергам доктор Кайоль принимал пациентов до восьми часов, и только тех, которые выкладывали целое состояние, чтобы попасть к нему раньше других.
Для Тома в больнице имени Эдуарда Тулуза [48]не было тайн. Это здесь он получил уроки, которые сделали его опасным человеком. Два африканца чистили мусорные баки этого сумасшедшего дома. Отран поздоровался с мусорщиками дружеским жестом.
Прачечная была справа. От нее пахло теплой водой со стиральным порошком и дезинфицирующим средством. Этот запах был до тошноты противен Отрану, потому что напоминал ему кислую вонь тюрьмы. Этот запах всюду один и тот же.
Но Тома знал, что теперь все это далеко. Человек, который убил кого‑то, не может вернуться назад. Это все равно что прыгнуть в пустоту. Он был злом, один журналист даже назвал его чудовищем. Он знал, что сделал то, чего нельзя делать, но не мог поступить иначе.
Тома открыл дверь прачечной. Горячий воздух ударил ему в лицо. Он не стал терять время и быстро пошел дальше.
Дверь кабинета находится в противоположном конце коридора, это он помнил. Нужно держаться дальше от нее и идти близко к стене, чтобы не увидела секретарша. Даже если здесь все отремонтировали, расположение дверей не могло сильно измениться.
Раньше, войдя в эту прихожую, он должен был вместе с матерью, которая часто выходила из терпения, ждать, пока секретарша доктора велит им пройти в зал ожидания. Это могло продолжаться несколько минут, которые казались ему часами. Его мать всегда была одета в строгий классический костюм, блестящие чулки и туфли‑лодочки.
Тома прокрался в коридор. Здесь было тихо. Двое сумасшедших разговаривали с секретаршей. Имея хотя бы немного опыта, сумасшедших можно узнать сразу. Странный взгляд, лицо блестит от транквилизаторов и всегда немного отличается от обычных лиц. Есть какая‑то маленькая разница.
Эти двое сумасшедших жаловались на то, что теперь запрещено курить в палатах. Сумасшедшие всегда много курят. И Бернар тоже много курит.
Доктор Кайоль был в своем кабинете и что‑то говорил. Когда его голос зазвучал громче, Тома смог расслышать несколько слов. Психиатр говорил по‑английски, но медицинские термины произносил на французский манер, а в словах the и that первый звук произносил как «з». Тома встал на цыпочки и быстро пошел вперед.
Дверь в кабинет была приоткрыта. Психиатр стоял спиной к ней, опираясь одной ягодицей о край стола, и разговаривал по телефону. Теперь его слова можно было разобрать. Он организовывал в Марселе, на медицинском факультете университета, конгресс психиатров, посвященный раннему слабоумию. Тома бесшумно, как тень, проскользнул внутрь, подождал, пока доктор закончит разговор, и пошел к нему, сжимая в руке топор.
Кайоль быстро повернулся к нему – и не смог выговорить ни слова. Отран взглянул на врача так, что тот поднял дрожащие ладони на уровень лица, которое исказила трагическая гримаса страха.
– Я… Ты знаешь… Я рад тебя видеть, – пробормотал Кайоль.
Его голос дребезжал, а тело издавало мерзкий, отравляющий воздух запах страха. Этот зловонный запах Тома ненавидел больше всего на свете. Доктор Кайоль, человек в белом халате, который всегда с одной и той же доброй улыбкой наклонялся над ним, когда он приходил в себя после лечения электродами. Психиатр, старавшийся проникнуть в тайны шизофрении с помощью опыта последних шаманов. Сейчас этот человек вонял мочой и жирным потом.
– Ты пришел повидаться со мной? Как я этому рад, Тома!
Отран стоял неподвижно и бесстрастно, опустив руки вдоль тела. Больше доктор не мог его очаровать. Больше он не был околдован этим человеком. А когда‑то Кайоль был для него путеводной звездой в мире, где все стало неясным и нечетким после смерти отца.
Когда‑то этот врач умел его успокоить. Говорить с сумасшедшими – это целое искусство. Нужно быть сильным и ласковым одновременно и никогда не торопить события. Но теперь этому конец. Отран больше не слушал Кайоля. Улыбки и взгляд врача словно отскакивали от невидимой брони.
Маленькие глаза Кайоля оглядели письменный стол. Там лежала газетная вырезка, и в ней шла речь об убийстве Люси Менье. Кайоль затолкнул ее под коробку для почты. Движение получилось неловкое: он терял контроль над своими нервами. Вся нижняя половина его лица, от углов губ до конца подбородка, дрожала, как бывает у буйных сумасшедших во время припадка.
– Я пришел расстаться с вами! – прорычал Отран.
Странно, но его взгляд был словно прикован к картине, изображавшей время снов. Как будто он читал что‑то в пятнах краски.
– Время снов, – заговорил Кайоль, чтобы выиграть время. – Помнишь, ты лучше всех понимал, что означают эти рисунки.
Отран оторвал взгляд от картины и стал смотреть на лоб врача.
– Как ты себя чувствуешь? – запинаясь, произнес Кайоль.
Вместо ответа, врач получил только косой взгляд. Так смотрит зверь, когда понимает, что сможет поиграть со своей добычей.
– Сейчас я открою тебе нашу тайну, Тома. У нас есть общая тайна, но до сих пор я говорил о ней лишь с твоей сестрой. Разумеется, ты тоже должен узнать ее. То, что ты болен, не значит, что ты не можешь все знать. Я хочу поговорить с тобой о твоем отце. Ты хочешь, чтобы мы поговорили о нем?
Тома снова бросил на Кайоля косой взгляд, изображая равнодушие.
– Твой отец никогда не был твоим другом. Это человек редкого ума. Он говорил, что любит тебя больше всего на свете. Но это то, что говорил он. Ты его единственный сын. Я должен признать, что он немного предпочитал тебя твоей сестре и что она завидовала тебе из‑за этого. Но все это – давние детские истории. Верно?
Голос Кайоля зазвучал яснее.
– Твой отец никогда не ходил с тобой на консультации. Тобой всегда занималась твоя мать. Она заботилась о тебе так, что сама теряла последние силы. Да, ты всегда считал, что твой отец лучше твоей матери. Но ты ошибался.
Кайоль уже кричал.
– Ты ошибся, Тома! Вся твоя жизнь построена на ошибке. В самой глубине тебя сидит эта ложь. Твоя мать любила тебя больше всего на свете. А для своего отца ты был лишь больным сыном, которого он отвергал из‑за своей гордости, но должен был лечить, потому что казаться важней, чем быть. По его мнению, это твоя мать принесла в вашу семью ген безумия. Он считал, что все случилось из‑за нее. А хочешь, я открою тебе тайну? – Кайоль рыгнул: он терял контроль над собой. – Хочешь, открою тебе тайну?
Тома в ответ лишь пронзительно вскрикнул, поднял руку и объявил:
– Вот знак. Вот Первый Человек.
Удар свалил врача на пол. Кайоль увидел наклонившееся над ним лицо Отрана, почувствовал его горячее дыхание и заморгал.
– Голоса должны уйти, – услышал он.
Это было все, что уловил его слух, – одну эту фразу, которая донеслась словно издалека. Теряя сознание, он чувствовал, что его поднимают с пола, как мешок картошки. Этот живой груз не был тяжелым для таких могучих рук.
Кайоль очнулся. Холод сжимал его железными тисками. Он был совершенно гол и привязан к дереву, кора которого царапала ему спину.
Тома смотрел на врача и издавал странные гогочущие крики. Он уже провел две длинные кровавые черты по груди Кайоля. Крупные хлопья снега падали с неба и украшали мертвые пальцы деревьев белой бахромой. Каркнул ворон, но его крик был едва слышен через белую завесу снега.
Кайоль закричал, но изо рта не вылетело никакого звука. Злой дух отнял у него голос жизни. Он взглянул вверх и увидел большую стрелу. Закричал снова, и снова ничего не получилось.
– Голос должен замолчать. Голос больше не должен говорить, – пробормотал Отран, почти закатив глаза.
Кайоль разразился безумным смехом, который не мог сдержать. Этот смех возникает у людей перед смертью как иррациональная реакция на то, в чем больше нет никакого смысла и логики. Жизнь уходила из него с каждым сокращением мышц живота, с каждым ударом сердца.
Ему казалось, что Тома смотрит на его рот и прислушивается.
Тома не слышал прерывистых звуков смеха и пытался прочесть по губам последние слова Кайоля, но врач, уходивший в небытие, уже был не в состоянии произнести то, о чем хотел объявить.