Гитлера и в мощь своей армии была крепкой. Кроме того, они боялись за своих близких, которых могут отправить в концлагерь, за «предательство». Тот пленный изворачивался, плел очевидные вещи, которые мы знали и без него. Потом разговорился, но мы никогда не верили пленным. Поэтому всегда старались взять контрольного «языка». А вот с контрольным у нас получилась неувязка.
В ночь, когда я отдыхал, на другом участке предприняли новую вылазку. С одной стороны, лезть за «языком» два раза подряд было опасно. А с другой, несмотря на строгие приказы начальства, немецкие солдаты на переднем крае несколько расслаблялись, считая, что русские две вылазки подряд не повторят. Повторили. И нарвались на неожиданность. Немцы осветили передний край «люстрами». Так мы называли большие светящиеся ракеты, которые запускали из минометов. «Люстры» медленно снижались на парашютах, заливая все вокруг ярким светом. Разведгруппа оказалась как на ладони. Несмотря на то что ребята лежали неподвижно, по ним открыли такой огонь, что они вынуждены были отползать. Четверо разведчиков погибли, а двое оставшихся в живых получили ранения.
Хотя разведчики стараются унести с собой тела погибших товарищей, в данном случае все четыре трупа остались на нейтральной полосе. По ним весь день тренировались или вымещали злобу немецкие пулеметчики. К вечеру тела представляли собой жуткое зрелище. Бесформенные, изорванные пулями трупы со снесенными лицами, отбитыми руками. Командир разведки полка и наш взводный Чистяков собрали сержантский состав взвода, обсуждали причины трагической неудачи.
— Нельзя каждую ночь людей гонять, — сказал один из сержантов.
Капитан, начальник разведки полка, его не оборвал, а терпеливо объяснил, что сейчас такая ситуация. Вот-вот начнется наступление, а мы не знаем, кто перед нами.
— Давайте на разведке выезжать! — раздался тот же голос. — Четверых угробили, посылайте еще.
— Не возьмем контрольного «языка», пошлют роту и две в разведку боем. Там не четверо, а все сорок или шестьдесят за паршивого «языка» полягут.
Это вмешался Чистяков. Он спокойно разобрал случившееся. Пришли к выводу, что надо было лежать и не шевелиться. Немцы случайно в кого-то попали, а остальные задергались. Поэтому и постреляли группу, как в тире. С одной стороны, лейтенант был прав, а с другой… попробуй лежать неподвижно, когда в тебя из пулеметов садят.
Двое суток мы наблюдали за передним краем. Я получше познакомился со взводом, своим отделением. Ребята хорошо отзывались о командире взвода. Авторитетом пользовались сержант Михась, пом-комвзвода Василий Бессчетных. Отдельно упоминали кавказца, я запомнил только его национальность — табасаранец. Одна из небольших народностей, насчитывающая тысяч семьдесят человек. Он держался немного в стороне от других и был знаменит тем, что в разведку ходил только один. «Языков» приводил, плотно замотанных капюшоном, а руки связывал тонким сыромятным ремешком.
Мне было интересно с ним познакомиться поближе. Кавказец, лет двадцати, был хорошо сложен, широкий в плечах, на ремне висела кобура с массивным немецким «вальтером» и кинжалом, тоже трофейным. Говорили, что он не брал с собой автомат, а действовал чаще кинжалом. Пожали друг другу руки, но разговора не получилось. Он назвал имя, которое я сразу забыл, односложно ответил на два-три моих вопроса и прикрыл глаза, когда я начал что-то говорить. Возможно, табасаранец плохо меня понимал, а скорее всего, просто не имел желания разговаривать. Ребята называли его Казбек. Или по созвучию с именем или по названию горы, которую знал каждый. «Казбек» считались тогда лучшими папиросами.
Михась, служивший во взводе давно, сказал, что Казбек парень своеобразный, лучше к нему не приставать. Узнав, что я учился в железнодорожном техникуме, Михась уважительно покивал и сообщил, что перед войной работал год путейцем-ремонтником под Оршей. Семья осталась в оккупации, а сам он сумел выбраться на одном из последних эшелонов. Видел, как станцию бомбили немецкие самолеты. Получилось так, что Михась и Ваня Уваров стали моими близкими друзьями. В разведке вообще отношение друг к другу очень теплое. Хотя вначале присматриваются и принимают в коллектив после совместных вылазок в немецкий тыл, где человек быстро проявляется. Случалось не раз такое, что ребят отчисляли. Но об этом позже.
Вторая вылазка за контрольным «языком» закончилась также неудачно. Немцы выдвинули метров на сто вперед боевое охранение. Нас обстреляли из пулемета уже издалека. Поднялся шум, и мы от греха убрались назад в траншею. Стало ясно, что в ближайшее время ночная охота ничего не даст. Было принято решение сделать это днем.
Дело в том, что сентябрьское наступление, все больше отодвигая линию фронта на запад, практически полностью не прекращалось. На одних участках фронт ненадолго замирал, шло срочное пополнение полков людьми и техникой. На других — удары продолжались. Немцы, ранее избегавшие оставлять свои части в окружении или полукольце на опасных выступах, чтобы не попасть в «котел», теперь оборонялись с ожесточением. По правому берегу Днепра строился знаменитый Восточный Вал, система мощных укреплений. Главной задачей немецких частей являлось замедлить наступление Красной Армии, дать возможность перебросить через Днепр как можно больше людей и тяжелого вооружения.
Один из таких выступов образовался перед нами. Немецкая оборона врезалась в наши позиции метров на семьсот. Прямоугольник шириной не более четырехсот метров насквозь простреливался нашими орудиями и пулеметами. Немцы упорно за него держались, хотя несли большие потери. Взять этот «прыщ» было нелегко, болотистая речка, бронеколпаки, блиндажи, минные поля. Подготовка к наступлению еще не была завершена, но полк уже располагал достаточным количеством артиллерии и тяжелых минометов. Вряд ли из-за «языка» командование дало бы разрешение на операцию. Силы копились для наступления. Но этот «прыщ» мешал всей дивизии, и его решили подрезать.
Ближе к вечеру открыли огонь гаубицы и тяжелые минометы. Огонь обрушился на среднюю часть прямоугольника, одновременно имитировалась подготовка к атаке с обеих сторон. Немцы не стали рисковать жизнями нескольких сотен своих солдат и офицеров. Начался отвод людей в сторону основных позиций. Фрицы отступали организованно, но сильный огонь вносил сумятицу. Отход превращался кое-где в бегство. Всё это происходило на небольшом пятачке. Пока пехотные роты имитировали атаку, два отделения разведвзвода и группа саперов проникли на восточный край пятачка. Почти все немцы его уже покинули. Спешно взрывали бронеколпаки, блиндажи, поджигали из огнеметов прибрежный лес, кустарник. Перед этим Чистяков пытался убедить командира полка провести атаку силами одной или двух пехотных рот, но получил отказ.
Пехоту у нас никогда не жалели, посылая в лобовые атаки. Но перед наступлением действовал приказ беречь людей. Сверху решили, что пока не время вводить в бой стрелковые роты. Возможно, это было правильно. Хотя немцев осталось мало, пулеметов у них хватало. Мы перебрались по колено в грязи через пересохшую речку и сразу попали под огонь. По существу, для меня это был первый открытый бой. Запомнились отдельные эпизоды. Упали сразу двое саперов и один из разведчиков. Кто-то поднялся, пули вырвали клочья из гимнастерки на спине, и человек вновь ткнулся лицом в землю. Мое отделение шло через кусты, которые с одного края горели. Показались убегающие фигуры, мы открыли огонь. Сгоряча забыли, что нам нужен «язык». Я крикнул: «Стреляйте по ногам!»
Рядом со мной упал разведчик. Пули попали ему в лицо и горло. Ранения были смертельные, он умер у меня на глазах. Не дай Бог кому видеть агонию умирающих людей, которым невозможно помочь! Всё сжималось внутри от страха и ненависти. Пулемет продолжал бить в нашу сторону, мы отвечали автоматными очередями. Неподалеку вел огонь еще один пулемет. Чистяков подбежал ко мне и показал направление.
— Уничтожь его! И постарайся взять кого-нибудь живьем.
Я разделил отделение на две группы. Поползли, огибая пулеметные вспышки с двух сторон. Укрытие у немцев было довольно простое, но крепкое. Бетонная плита, уложенная поверх окопа, узкая амбразура на высоте полуметра. Обзор у пулеметчиков был неплохой, учитывая, что гнездо располагалось на бугорке. Когда ползли, вдруг увидели немца. В руках он держал трубу огнемета, за спиной висел увесистый баллон. Расстояние не превышало метров пятнадцати. Нас было четверо. Если бы фриц успел заметить группу, то сжег бы нас за несколько секунд. На войне кому-то везет, а кому-то нет. Немец стоял к нам спиной, когда услышал шаги, хотел обернуться, но было поздно. Мы открыли огонь все четверо. В огнеметчика попало не меньше двух десятков пуль. Он свалился на подломившихся ногах, как кукла. Загорелся баллон, из гибкого шланга, пробитого пулями, брызнули струйки огненной жидкости. А в нашу сторону снова ударил пулемет. Он стрелял под углом, но зацепил одного разведчика.
Мы оттащили парня за кусты. У него были пробиты рука и ладонь. Сильно текла кровь, я оставил второго разведчика перевязать раненого. Вдвоем с Ваней Уваровым поползли, огибая пулеметное гнездо. Неподалеку пробежали двое немцев и скрылись из виду.
Потом появился еще один. Мы выстрелили ему в ноги и, забыв про пулемет, бросились к упавшему солдату. Впрочем, это был не рядовой солдат, а фельдфебель. Он ворочался, зажимая перебитую голень. От сильной боли громко стонал. Видя, как сильно течет кровь, торчат осколки кости, я понял, что как «язык» немец нам не пригодится. Живого врага оставлять за спиной нельзя. На войне не бывает красивых жестов. Мы добили фельдфебеля, забрали автомат, вынули из кобуры «вальтер» и снова двинулись в сторону дота.
Здесь мы уже действовали спокойно. Зайдя с тыла, бросили две гранаты перед амбразурой и у входа, защищенного не слишком толстой металлической дверью. С полсотни слов по-немецки я знал и предложил немцам, сидевшим в доте, сдаваться. К нам присоединился третий разведчик и двое саперов. Немцы раздумывали. Саперы бросили под дверь толовую шашку. Взрыв вмял ее внутрь. Прямо на амбразуру шла цепь наших пехотинцев. Я испугался, что немцы откроют огонь, и заорал, кое-как подбирая слова, чтобы вылезали быстрее и не вздумали открыть огонь. В руке у меня была зажата граната РГ-42 с небольшим разбросом осколков. Я собирался бросить ее в амбразуру, но один из немцев попросил дать честное слово, что их не убьют. Еще он спросил с сильным акцентом: «Вы НКВД или солдаты?».
— Солдаты! — закричал я. — Не тронем мы вас. Вылезайте быстрее, пока остальные не подоспели. Гранатами забросают.
Так бы оно и случилось. Наступающей пехоте было наплевать на «языков». В атаках пленных не брали. Фрицы это поняли. Двое, поддерживая друг друга, выбрались через щель между смятой дверью и косяком. Оба были контужены, но передвигаться могли. Я сразу же отправил их, как было приказано, в сопровождении разведчиков в штаб полка. Втайне надеялся, что нас наградят. Всё же пленных мы взяли в бою, неся потери.
Не поленился заглянуть в нору, где сидели пулеметчики. Укрепление хоть и не дотягивало до полноценного дота, но было сделано добротно. Земляные стены укреплены бревнами, амбразура прикрывалась заслонкой толщиной сантиметра четыре. Пулемет МГ-42 с оптическим прицелом стоял на треноге. Меня поразило количество боеприпасов. Не меньше двадцати коробок с пулеметными лентами, несколько цинковых ящиков с патронами, ящик с небольшими круглыми гранатами, величиной с гусиное яйцо. На гвозде висели противогазы и огнетушитель. Ваня собрал несколько банок консервов и сложил их в брезентовую сумку. Ящик с подходящими для нас компактными гранатами придвинул к ногам. Командир пехотного взвода, парень года на два постарше меня, попытался наложить лапу на пулемет.
— У нас всего один «дегтярь» во взводе остался, — пояснил он.
Я был злой на пехотинцев. По существу, нам пришлось воевать вместо них, мы потеряли несколько человек убитыми. Посоветовал младшему лейтенанту выметаться. Трофеи, в том числе пулемет, принадлежат нам. Пулемет мне был не нужен, разведвзводу он не полагался по штату. Мы и автоматы трофейные держали на всякий пожарный. Глядя фильмы о разведчиках, сплошь вооруженных немецкими МП-40, скажу, что это ерунда. Пользоваться трофейным автоматом опасно. Можно словить гранату или ответную очередь от своих. Поэтому мы брали с собой только ППШ, а позже легкие и удобные автоматы Судаева. К сожалению, их поставляли в 1943 году очень немного.
— Брось, земляк, — почуял мое настроение младший лейтенант. — Зачем разведке пулемет? Хочешь, я тебе часы хорошие подарю?
Часов у нас хватало. Но взводный подарил мне действительно хорошие австрийские часы, со светящимися стрелками и компасом. Впрочем, пулемет мы бы все равно ему отдали. Бойцы быстро собрали сошки, корпус МГ-42 с запасным стволом и двумя затворами в отдельном футляре. Немцы пунктуально предусматривали все для бесперебойного огня пулемета вплоть до сменных частей.
Всего разведвзвод захватил четырех «языков». Через сутки началось общее наступление. Сомневаюсь, что от наших пленных была великая польза. Ведь планы заранее были утверждены на уровне командования фронта. Если бы даже немцы сообщили сверхсекретные сведения о наличии огромного числа орудий и мощных укреплений, вряд ли наступление бы отменили. В любом случае, данные, полученные от «языков», сыграли положительную роль. Наступали не вслепую. Нашему взводу эта вылазка обошлась дорого. Мы похоронили пятерых погибших разведчиков, еще семь или восемь убыли в санбат. Только что укомплектованный взвод потерял треть личного состава. Получил второе ранение и лейтенант Чистяков. Несмотря на это, он снова остался в строю.
Наша дивизия в числе других войск наступала на Полтаву, которую немцы превратили в крупный укрепленный пункт. Разведка двигалась в первых рядах, вместе со штурмовыми отрядами. Пешком мы бы не успевали. Кроме двух мотоциклов, нам выделили полуторку. Еще один мотоцикл мы захватили у отступающих немцев. Какая задача у разведвзвода в наступлении? Та же. Быть глазами и ушами полка.
Мы мотались по проселочным дорогам, выискивали узлы обороны, артиллерийские заслоны и тут же сообщали о них командованию. Иногда шли вместе с танкистами и десантниками на броне. Здесь я увидел еще одну сторону войны. Как дерутся и гибнут в горящих машинах танкисты. Пропаганда создала из Т-34 ореол непобедимого танка. К сожалению, к лету сорок третьего года немецкие «Тигры» и «Фердинанды» по большинству показателей превосходили Т-34. Этих машин у немцев было сравнительно немного, зато сильной противотанковой артиллерии хватало. Я видел, как фрицы подбивали наши танки с такого большого расстояния, что трудно было засечь вражеские орудия и самоходки. Разведчики не имели права ввязываться без крайней нужды в бой. Танкисты же во время наступления на Днепр практически не выходили из боя. Скажу откровенно, что жестокость танковых боев меня потрясла.
Никому (кроме штабных прилипал) не приходилось легко в той войне. Но что чувствовали в тесных железных коробках люди, идущие под огонь орудий, можно только представить. Однажды я увидел сразу десять или одиннадцать сгоревших «тридцатьчетверок». Жуткое зрелище. Почти все трупы, лежавшие рядом, сильно обгорели. А уж что осталось от тех, кто был внутри, лучше не рассказывать. Головешки, комки угля.
Мы тоже несли потери. Если разведка не замечала вовремя засаду, нас немцы пропускали. Ожидали передовые части. Но ребята, оказавшиеся в кольце, как правило, были обречены. Так получилось с группой из четырех человек на двух мотоциклах. Они шли на М-72 с коляской и на одиночном трофейном «зюндаппе». Ребята не заметили закопанных на обочине дороги два «Фердинанда». Наших разведчиков пропустили. Фрицы не стреляли даже из пулеметов, когда они подъехали к хорошо замаскированным траншеям. Ребята увидели немцев с запозданием, уже приближались наши головные танки и грузовики с пехотой. Дали красную ракету, но было поздно. Дальнобойные орудия «Фердинандов» подбили и сожгли четыре танка и несколько грузовиков. Чудом вырвался один из разведчиков на «зюндаппе» без коляски. Гнал под пулями по степи. Когда вернулся, его едва не расстреляли. Спасло то, что разведчик был ранен, а мотоцикл сплошь исклеван пулями.
Солнечный сентябрьский день стал для нашего полка «черным днем». На дороге горели танки. Кроме «Фердинандов» открыли огонь с закрытых позиций гаубицы и тяжелые минометы. Снаряды и мины добивали разбегающихся бойцов, которые даже не видели, откуда стреляют. Развернули батарею 76-милли-метровок, но «Фердинанды» они взять не могли, слишком толстая броня. Не успевшие окопать свои орудия, артиллеристы гибли от попаданий 88-миллиметровых снарядов. Всю батарею уничтожили меньше чем за полчаса. Среди воронок и перепаханной земли торчали согнутые стволы, нелепо задранные вверх станины, лежали тела погибших артиллеристов.
Но свою задачу они выполнили. Местонахождение «Фердинандов» и немецких гаубиц было установлено.
По их позициям открыли огонь наши шестидюймовые гаубицы, а затем с тыла атаковали танки и пехота. Позже мы проходили мимо. Оба «Фердинанда» догорали, огромные массивные машины с шестиметровыми пушками, способные пробить броню наших танков за два километра. С десяток гаубиц были смяты, расплющены орудийным огнем и гусеницами танков. Угадывались серые пятна убитых немецких артиллеристов. Бой был жестоким, пленных после него не осталось. В тот день полк потерял погибшими более двухсот человек. Кроме самоходок, минометов и гаубиц, немцы вели огонь из пулеметов. Все они были уничтожены, раздавлены вместе с расчетами. Кто-то пытался спастись на грузовиках и легких вездеходах, но мало кому удалось уйти. Быстроходные «тридцатьчетверки» оставили на обочинах цепочку догорающих машин и десятки немецких трупов.
Командир полка отчитал Чистякова, сгоряча грозил трибуналом за то, что разведка прозевала немецкий заслон. Трудно определить степень вины наших разведчиков. Почти все попавшие в засаду ребята погибли, а «Фердинанды» открыли огонь с расстояния более километра. На таком расстоянии, да еще на ходу, трудно различить хорошо замаскированные, закопанные в землю самоходки. А гаубичный дивизион вообще находился за пределами видимости, укрытый холмами. Были допущены ошибки и танкистами. «Разбор полетов» не проводили. Похоронили погибших и двинулись дальше. Чистяков и все мы переживали случившееся. Но во время наступления немцы постоянно оставляли засады и сильные заслоны. Каждую засаду вовремя не обезвредишь. Война есть война. Ваня Уваров сказал мне так:
— Прем вперед без остановки, вот и влетаем. А с другой стороны, как не спешить, если фрицы за Днепр свои войска спешат перебросить. За рекой один немец троих будет стоить. Бить их надо, сволочей, пока не переправились.
Двадцать третьего сентября была освобождена Полтава. Мы на двое суток задержались на ее окраине. Ремонтировали технику, отсыпались после нескольких бессонных ночей. Обсуждали тот случай. Сержант Михась говорил, что глупо винить разведчиков, которые погибли и все же подали сигнал об опасности. Во время стремительного наступления такие вещи неизбежны. А нас все дни гнали без остановок: «Вперед! Нельзя давать немцам передышку». В честь взятия Полтавы хорошо выпили. Чистяков, загибая пальцы, перечислял погибших из разведвзвода. Текучка была страшная. Кто продержался полгода, считался старожилом, а с сорок второго года остались двое или трое разведчиков.
За освобождение Полтавы в дивизии многих награждали. После того случая с «Фердинандами» мы, разведчики, оказались вроде как в опале. Начальник штаба и его помощник по разведке побывали у нас. Посмотрели на наш поредевший взвод. Сам Чистяков, худой, желтый после двух ранений, оставшийся в строю, попросил пополнения. Начальник штаба не ожидал, что мы несли такие потери:
— А чего удивляться? — усмехнулся лейтенант Чистяков. — Нас же гонят и вместо пехоты. Воюем…
Напомнил, как мы брали «языков», потеряв в бою пятерых убитых и несколько тяжелораненых. Начальник штаба имел влияние на командира полка. Пополнение нам дали. Мало того, Чистякова наградили орденом Отечественной войны, а пять-шесть разведчиков медалями. Среди них был и я. Получил вторую медаль «За отвагу». А пополнение? Что толку с необученных ребят. Так, для количества. Учили их на ходу, так как дивизия и полк непрерывно вели наступательные бои.
На подступах к Днепру я попал в заваруху, из которой едва выбрался. Полк двигался пешим порядком. Но шли быстро, останавливаясь на короткие ночевки и дневные привалы по пятнадцать-двадцать минут. У бойцов разваливались ботинки. Подвязывали подошвы проволокой. Несмотря на то что шел конец сентября, было по-южному тепло, почти жарко. Бойцы шли мокрые от пота, некоторые падали от усталости. Хорошо, что часть боеприпасов перегрузили на подводы, захваченные у отступавших фрицев.
В то же время ночи стояли холодные, ночевать было негде. Практически все поселки и отдельные дома сжигались немцами при отступлении. Поверьте, что при температуре плюс 6–8 градусов, да еще на голой земле, спать почти невозможно. Люди падали от усталости, а ночью просыпались от холода. Зажигать костры запрещалось. Немецкие ночные бомбардировщики не дремали, из темноты на огонь не раз летели бомбы.
В тот день мы двигались, как обычно, «гребенкой», охватывая группами главный шлях и боковые ответвления, более или менее наезженные проселочные дороги. По одной из боковых дорог шла наша полуторка, в которой находился я и еще несколько разведчиков. Остальной взвод «пешей» разведки двигался на мотоциклах и лошадях. Мы, словно пальцы огромной ладони, ощупывали путь впереди полка. Миновали очередной сожженный хутор: остатки глинобитного дома с рухнувшей крышей, сгоревшие сараи, гумно. Очень хотелось пить, но в колодец немцы бросили дохлую лошадь. Из глубины шла дикая вонь. Других источников или ручьев поблизости не было. Облизнули потрескавшиеся губы, глядя, как водитель заливает в радиатор холодную, но отравленную заразой воду. Даже огород с помидорами и бахча с арбузами были смяты колесами и гусеницами машин.
Нашли несколько расколотых арбузов, немного помидоров, разделили на всех. Нас было человек во-семь-девять: два сапера, помкомвзвода Бессчетных, я, Ваня Уваров и еще трое-четверо разведчиков. Единственная рация во взводе была у лейтенанта Чистякова, двигавшегося по основной дороге. Мы же в случае опасности обязаны были подать сигнал красными ракетами.
Миновали хутор. За нами увязалась собачонка. Мы бросили ей несколько кусков хлеба. Она глотала их на бегу, не жуя. Хотя до Днепра оставалось не меньше тридцати километров, мы на каждом бугре вставали в рост — не видна ли голубая полоска реки. Все с нетерпением рвались к Днепру. А чего рваться? Дойдем, а там начнется переправа, во время которой людей гибнет больше, чем в атаках.
У одного из бугров вдруг увидели отходящий немецкий обоз. Шесть больших подвод на резиновом ходу, ездовые, цепочка солдат человек двенадцать. Вооружены мы были хорошо. Кроме автоматов, имели трофейный чешский пулемет «зброевка» и наш «Дегтярев», снятый с подбитого танка. Немцы, заметив нас, замерли. Мы с ходу открыли огонь и на полном газу кинулись догонять обоз. Немцы дали несколько ответных очередей. Человек пять бросились убегать, остальные стояли у повозок с поднятыми руками. Кого-то из бегущих мы достали пулеметным огнем, один или два нырнули в неглубокую балку.
Согнали пленных в кучу. Винтовки и автоматы они уже сложили на землю. Прежде всего мы искали воду. Нашли несколько канистр. Я выпил литра два. В подводах было разное имущество: шинели, брезент, телефонный кабель, несколько ящиков с патронами. Короткий допрос пленных ничего не дал. Они объяснили, что уже неделю отступают и ничего не знают о других частях. Посадили двух унтеров и одного солдата постарше в полуторку и в сопровождении двоих разведчиков отправили в полк. В любом случае, «языки» были нужны.
Помню, почти все переобулись в добротные немецкие сапоги с подковами. Портянки прилипали к коже и отрывались клочьями. Не пожалели воды, обмыли сбитые, кровоточащие ноги. Надрали материи на портянки, кто-то надел по две пары носков, найденных в телегах. Искали еду, но, кроме куска сырой подсоленной свинины, ничего не нашли. Следом за полуторкой отправили подводы с остальными пленными, тоже в сопровождении конвоя. Осталось нас пятеро — Бессчетных, Ваня Уваров, я и два сапера. Пошли пешком. Надеялись, что «полуторка» скоро вернется. Шагали бодро, в новых сапогах, фляги с водой полные. Да и вообще, наступление поднимало дух.
Километра через три увидели еще один дымящийся хутор. Шагали осторожно, вовремя заметили орудийные окопы, мелькание лопат. Там окапывались, готовясь к обороне, немцы. Километрах в полутора от хутора было небольшое кладбище. Я таких кладбищ раньше не видел. Посреди голой выжженной степи, как оазис, стояли огромные, высотой метров по двадцать тополя, под ними вязы. Ну и, конечно, кресты, каменные плиты. Нас спасло то, что по укоренившейся привычке мы шагали молча друг за другом. Да еще пригнулись и прибавили шагу, чтобы нас не заметили из сгоревшего хутора. Когда дошли до кладбища, услышали неподалеку голоса. Мы замерли, затем бросились в траву среди деревьев.
Ваня Уваров осторожно осмотрелся, прополз в глубину кладбища. Вернувшись, доложил, что немцев человек пятнадцать, роют орудийный окоп для 75-миллиметровой пушки. Еще там находится легкий вездеход с пулеметом. Вот тут нам стало не по себе. Кладбище стояло в стороне от дороги. Основной заслон немцы спешно оборудовали среди развалин хутора, а на кладбище устанавливали орудие, чтобы открыть огонь с фланга. Будь кладбище поближе к дороге, они бы всю батарею здесь укрыли, очень уж место удобное.
Мы поняли, что вляпались в ловушку. Чудес на свете не бывает. Повезло, немцы нас пока не заметили. Не ожидали, что из степи появится пешая группа русских. Но уйти вряд ли удастся. Или артиллеристы заметят, или из хутора разглядят. Да и не могли мы просто так уйти и подставить передовые части под удар. До немцев было метров двести. На таком расстоянии не обязательно видеть врага, его можно уловить чутьем опытного солдата. Ничего в этом сверхъестественного нет. Мы в разведке не раз угадывали, есть ли в траншеях немцы, хотя оттуда не доносилось ни звука.
— Затворами не щелкать, — запоздало предупредил нас Василий Бессчетных, — огонь открывать только по моей команде.
Соображения у всех хватило не взводить затворы и не греметь гранатами. Лежали мы неподвижно, ожидая наших. И полуторка должна была вернуться, и передовые части не могли обойти хутор стороной. Но было по-прежнему тихо, только негромко переговаривались немцы, готовя орудие к бою. Мы шепотом обсудили, что делать при появлении наших. Любой вариант сулил нам оказаться между молотом и наковальней.
Дальнейшее надолго оставило в моей душе нехороший осадок. Показалась полуторка. Выпустить условленные красные ракеты означало для нас смерть. Фрицы окружат и уничтожат нашу группу в считаные минуты. Что мы сделаем с тремя автоматами и двумя винтовками против полутора десятков немцев и пулемета? Мы смотрели на Василия Бессчетных, ожидая его решения. Он вышел из-за деревьев и, встав в рост, отчаянно замахал автоматом, скрещивал руки, показывая, что ехать сюда нельзя. Но ребята на полуторке не поняли его и прибавили газу, махая руками в ответ.
Тогда Василий выпустил две красные ракеты подряд. Это был сигнал опасности. Разведчики, видимо, посчитали, что опасность в хуторе, а не на островке деревьев среди могил. Они тоже выпустили вверх две красные ракеты и, не снижая скорости, мчались прямо в ловушку. Все происходило быстро. Из-за тополей вывернулся вездеход с пулеметом. МГ-42 дал на ходу одну и другую пристрелочную очередь, а потом ударил в полную силу, выпуская двадцать пуль в секунду. Бледная при свете дня трасса уткнулась в полуторку. Машина завиляла, остановилась и вспыхнула.
Мы открыли огонь по вездеходу, до которого было метров сто. Кого-то зацепили, но пулемет повернулся в нашу сторону, и веер пуль хлестнул по земле, стволам деревьев. Мы уже лежали в траве, которая укрыла и спасла нас, потом поползли за деревья. Он бы нас добил, этот легкий бронетранспортер с пулеметом МГ-42, но показались танки, идущие в сторону хутора. Транспортер попятился в свое укрытие, захлопала противотанковая пушка и орудийная батарея с хутора.
Фрицы огнем с фланга подбили один танк, но две других «тридцатьчетверки», отделившись от колонны, на большой скорости помчались к кладбищу, бегло стреляя из орудий и пулеметов. Они раздавили пушку, а вездеход сумел скрыться. Мы тоже пытались участвовать в этом коротком бою. Застрелили немецкого артиллериста. Увидев нас, танкисты не удивились. Покурили, даже похвалили, что мы дали красные ракеты:
— Молодцы, разведка!
И с ревом умчались, оставив вдавленную в землю пушку и мертвые тела немецкого расчета. Мы пошли к горящей полуторке. Из трех человек там остался в живых лишь один. Молодой парень-разведчик, тяжело раненный в грудь и лицо. Мы понесли его в хутор, который уже пропахали наши танки, колонной шла пехота. По дороге тяжело раненный разведчик умер.
Встретили лейтенанта Чистякова. Василий Бессчетных пытался рассказать о случившемся. Все мы чувствовали вину за гибель троих товарищей, Чистякову было не до переживаний. Он приказал похоронить погибших, и мы двинулись дальше. Судьба сберегла в тот день всех пятерых, оказавшихся в ловушке. Никто даже не был ранен. Когда похоронили троих товарищей и дали залп, Ваня Уваров с горечью проговорил:
— Что-то мы не так сделали. Сидели у немцев под носом и все выжили.
— Радуйся, дурак, — сказал пожилой сапер, — нашей вины тут нет. Кому какая судьба.