В работе над этим гигантским холстом Дали помогал театральный художник Исидор Беа, трудолюбивый и хорошо знавший перспективу сценограф, умевший в точности воспроизвести маленькую картину до нужных больших размеров. При написании «Тайной вечери» пришлось даже сделать прорезь в полу, чтобы можно было поднимать и опускать полотно в процессе работы. Содружество Дали и Беа длилось тридцать лет, и помощник великого художника, все эти годы живший в Порт-Льигате, по его признанию, «был роботом, наделенным душой Дали». Он вспоминал также, что «нелегко было приспособиться к сеньору Дали, ведь он был очень сильной и противоречивой личностью. Но вскоре мы почувствовали симпатию друг к другу. Когда мы были вдвоем, он держался естественно, но стоило появиться журналистам, как начиналось представление». Беа подтверждает тем самым слова прежнего помощника Дали, архитектора Эмилио Пигнау.
«Тайную вечерю» приобрел американский мультимиллионер Честер Дейл. Он собирал в основном французских импрессионистов, но его настолько поразила написанная годом раньше работа «Распятие, или Гиперкубическое тело», что он купил ее для Метрополитен-музея, а «Тайную вечерю» подарил вашингтонской Национальной галерее.
Картина вызвала много споров, современники давали ей противоречивые и неоднозначные оценки. Знаменитый теолог Пауль Тилих, к примеру, нашел ее сентиментальной и банальной. Дирекция Национальной галереи также с большим скепсисом отнеслась к подарку Честера Дейла и экспонировала ее, как говорят, не лучшим образом.
Дали тем не менее говорил, что открыток с нее было выпущено больше, чем со всех картин Леонардо да Винчи и Рафаэля вместе взятых, и это давало ему право считать себя в полном смысле всемирно-народным художником.
|
|
В апреле 1951 года Дали выпускает в свет свой «Мистический манифест», где обвиняет современное искусство в атеизме, материализме, прочих грехах и бедах, грозящих настоящему искусству окончательным разрушением. Ну и конечно, Сальвадор, означающий «Спаситель», и обязан позаботиться о том, чтобы возродить классическое совершенство и на его основе дать новое спасительное направление. Он негодует, что образцами для современных художников стала пещерная доисторическая живопись и африканский примитивизм. Тут уместно еще раз обратиться к «Тайной жизни», где есть такой пассаж: «Как тут не прийти в отчаянье. Им достался в наследство Рафаэль, а они поклоняются фетишам, слепленным в порыве рукой дикаря! Надо же так вывихнуть зрение!» Гениальное изречение! Действительно, вывих зрения стал очевидной болезнью современного искусства. Если сегодня проанализировать ушедшее направление, скажем, беспредметного, так называемого абстрактного, искусства, его итог в духовном смысле двусмыслен, если не сказать — негативен. Абстракционизм остался лишь актом истории искусств, ее пустой, можно сказать, страницей, бессловесной с точки зрения духовной и эстетической ценности. Достижения беспредметников живут до сих пор лишь использованными в прикладном качестве (обои, ткани, посуда и прочее).
Впрочем, следует здесь и оговориться. Такие крупные мастера, как Кандинский или Пауль Клее, конечно же, стремились в своих экспериментах к чисто умозрительным вершинам и добивались неплохих результатов в сфере эстетической образности, но в духовном смысле их творчество — всего лишь громкие междометия в целостной картине мирового искусства, в хрестоматийной своей основе все-таки реалистического, согретого теплом жизни и наполненного утверждением гуманистических идеалов религии.
|
|
«Как хорошо, — писал Дали, — что ни современное искусство, ни русский коммунизм не оставят по себе ничего, кроме архивов!»
По возвращении своем после войны из Америки в Европу, Дали еще раз убедился, что ему нет равных среди современных художников, за исключением, пожалуй, Пикассо, чей огромный талант, порвавший с традицией, как считал Дали, стал подобен маятнику, возвращающемуся постоянно в собственные пределы. Можно сравнить и с белкой в колесе или чадящим факелом — много копоти да мало света. Пикассо действительно не давал Дали покоя. Эдипов комплекс (к их общей матери — искусству) был еще не изжит, если вспомнить, что Дали считал Пикассо своим вторым отцом.
Поэтому Дали решил выступить с лекцией на тему «Пикассо и я», и она состоялась 11 ноября 1951 года в мадридском театре имени Марии Герреро, куда собрался весь цвет испанской столицы. Помимо критиков, журналистов, художников, сюда пришли и высокопоставленные функционеры франкистского режима. Им было очень интересно послушать, что скажет великий Дали о не менее великом Пикассо, но коммунисте и враге Франко.
Дали не обманул ожиданий собравшихся. Его лекция, как всегда, была избыточно полна далианской «логики», когда он говорил о слиянии реализма и мистицизма, что должно стать новым и окончательным веянием в испанской живописи, олицетворяемой сегодня двумя гениями, известными во всем мире, — Дали и Пикассо. Но между ними, заявил Дали, есть существенная разница: «Пикассо — коммунист. Я же нет». Эта фраза станет крылатой.
|
|
Пропел он и хвалебную оду генералу Франко, сумевшему покончить с разбродом и шатаниями в стране и навести порядок, в то время как «весь остальной мир достиг высшей точки своего анархизма».
Закончил Дали свое выступлением тем, что зачитал собравшимся телеграмму, отправленную им в адрес Пикассо:
«Духовность нынешней Испании является крайней противоположностью русскому материализму. В России даже музыка служит политике. В нашей стране мы верим полностью в свободу католической души. Будьте уверены, что, несмотря на ваш теперешний коммунизм, мы считаем вас анархическим гением в едином наследии нашей империи духа, а ваше творчество — триумфом испанской живописи. Да хранит вас Господь».
А Пикассо, надо сказать, вообще никак не реагировал на подобные выступления Дали и другие выпады и уколы с его стороны. Он просто молчал о Дали. Говорил и писал о чем угодно, только не о нем.
Зато каудильо был тронут дифирамбами всемирно известного художника. Позже он удостоил его аудиенции и помог с реализацией идеи Театра-Музея Дали в Фигерасе.
Как и в Америке, Дали занимался в 50-е годы в разных городах Европы и театральными постановками. Первые декорации, созданные художником по приезде в Европу, стали оформлением «Дона Хуана Тенорио» в постановке Луиса Эскобара в Мадриде. Спектакль имел такой потрясающий успех, что был оставлен в репертуаре и на следующий сезон. Один восторженный критик написал, что оформление было «чудовищным, невероятным, сумасшедшим, божественным, оскорбительным, взрывоподобным и несообразным».
Успех сопутствовал и поставленной Лукино Висконти в Риме шекспировской пьесе «Как вам это понравится». Эмоциональное удовлетворение великого кинорежиссера вызвал придуманный для этого спектакля способ оптического удвоения пространства как в пейзаже, так и в интерьере. Зато «Саломея», поставленная Питером Бруком на сцене «Ковент-Гарден» в Лондоне, почти провалилась и вызвала в прессе много нареканий в адрес именно декораций, хотя, возможно, это было общей неудачей как художника, так и режиссера.
Дали настолько в то время был увлечен театром, что даже сам начал сочинять пьесу под названием «Эротико-мистический бред», действие которой происходит в год рождения великого Вермеера в его родном городе Дельфте. В неоконченной пьесе, в которой Дали предлагал сыграть Катрин Денев, видны все те мотивы, что и в романе «Скрытые лица», — девственница хочет стать женщиной, а ее избранник предпочитает онанировать…
Особо стоит упомянуть о постановке Морисом Бежаром двухактного спектакля, состоявшего из комической оперы Скарлатти «Сципион в Испании» (спектакль, впрочем, получил новое название — «Испанка и римский кавалер») и балета «Гала».
Морис Бежар, как говорят, хватил лиха, работая с Дали, да еще Гала, в самый разгар работы над спектаклем, ей же и посвященном, засадила мужа за писание портретов богатых американцев. Она так частенько поступала, имея над ним абсолютную власть. Одна из богатых американок, заказавшая свой портрет Дали, говорила, что никогда не видела, чтобы мужчина был в такой рабской зависимости от жены, как Дали.
Так или иначе, спектакль состоялся. Изобретать новое за недостатком времени Дали не стал, и поэтому сценическое решение было соткано из ранее известных образов: мягкие часы, костыли, поддерживающие косы героини, пианино, из которого хлестал фонтан из молока, бык с торчащей из задницы трубой, а у экрана телевизора сидел слепой. Актеры время от времени били об сцену в такт оркестру тарелки. Ну и все такое прочее.
Сам Дали сидел в ложе в одежде гондольера (спектакль шел в Венеции) и разбрызгивал на холст краску, затем разорвал его, и оттуда вылетела стая голубей и стала биться в испуге о стены зрительного зала. Это дало повод журналистам лишний раз обвинить Дали в антигуманизме и издевательстве над животными. И это было отчасти правдой — животные частенько служили ему жертвами в его творческих экспериментах. Можно вспомнить и облитую соусом жабу, и черепах, на которых Дали ставил стул и восседал на нем, и скачущих по холсту облитых краской лягушек, а однажды на открытие какой-то своей очередной выставки он пригнал стадо овец.
Исполнительницей главной роли во втором акте спектакля — балете «Гала» — была русская балерина Людмила Черина. По либретто она должна быть в образе богини Земли и Неба, однако танцы в ее исполнении были слишком уж эротичными для богини. Да и костюмы и декорации от Дали (балерины в колготках телесного цвета, калеки с костылями, инвалид с фонариком на кресле с колесиками, изображающий огромный глаз задник) несли в себе привкус угасающего сюрреализма, не вязавшийся с музыкой Скарлатти. Тема вселенского материнства решалась струями молока и театральным туманом.
Гала сидела с отсутствующим лицом. По окончании спектакля она аплодировала, улыбалась, но вся эта суета давно ее тяготила, ей шел уже седьмой десяток, и она все реже стала появляться в обществе, чувствуя себя стареющей женщиной.
После премьеры, во время ужина, они вспоминали с мужем события десятилетней давности, когда здесь, в Венеции, миллионер Карлос Бейстеги устроил костюмированный бал, куда супруги явились семиметровыми великанами. Идею с ходулями придумала Гала. По эскизам Дали костюмы делал Кристиан Диор. На балу присутствовали все сливки европейского общества, была даже леди Черчилль.
Этот бал так глубоко запал в память Дали, что он очень часто вспоминал о нем и в разговорах, и в «Дневнике одного гения», и в «Неисповедимой исповеди».
Глава двенадцатая
О ветвистых рогах Дали, его новых подругах, носорожьем роге и молекуле ДНК, Дворе Чудес, искусстве пускать ветры, «пулькизме» и картине «Мистицизм железнодорожной станции Перпиньян»
Гала старела, но все еще хотела нравиться мужчинам. Она стала красить волосы, глотать поливитамины, носить парики, темные очки, прибегать к помощи пластических хирургов.
В Америке, как мы помним, она предпринимала попытки соблазнить сына Макса Эрнста и Рейнольда Морза, попытки неудачные и поэтому попавшие в историю гения со слов этих стойких мужчин. Но ведь были же и удачные. И если в Штатах она старалась скрывать от мужа и окружающих свои нимфоманские склонности, то в Европе ее похождения стали достоянием гласности, к великому огорчению художника.
Гала стала тяготиться Порт-Льигатом. Испания ей никогда не нравилась, ей были чужды и эти пустынные каменистые пейзажи, и населявшие Ампурдан чудаковатые и экспрессивные люди, и немыслимая жара, от которой можно было укрыться, только сидя в теплой средиземноморской воде.
Она любила Италию, но, несмотря на все уговоры, Дали ни за что не соглашался уехать из своей норы в Кадакесе, и она вынуждена была покориться, потому что Дали был упрям, да и только здесь он мог плодотворно работать. И все чаще отправлялась на кадиллаке в любимую Италию. При ней неотлучно находились два чемодана — один с деньгами, а другой — с лекарствами. У нее появилась фобия — она боялась умереть бедной и без медицинской помощи.
В итальянских городах она жила в шикарных отелях и развлекала себя знакомствами с молодыми людьми, которые ее откровенно обирали. Известен случай, когда один из альфонсов сидел с ней в ресторане и заговаривал зубы, а его дружки в это время угнали ее машину.
Дали отчасти был даже рад ее отлучкам. Он мог вести себя более раскрепощенно и встречаться с теми, кого Гала не выносила и отваживала от дома, особенно всякого рода женоподобных красавчиков с оттенком в «голубизну» и белокурых девиц. Они ошивались в доме и плескались в фаллоподобном бассейне под видом натурщиков и натурщиц, на самом же деле служили объектами вуайеристических[4]склонностей художника — он, например, говорил, что ему нравится вид стоящего члена у стройных андрогинов[5].
Об изменах Галы, он, конечно же, догадывался, и при его богатом воображении мог видеть, какие крепкие и ветвистые рога выросли на его лысеющей голове, но прощал ей, когда она возвращалась из своих «командировок» и вновь превращалась в прежнюю Галу, ублажающую и дарующую вдохновение.
Но однажды Гала в Нью-Йорке подобрала где-то на улице молодого человека, очень похожего на Дали в молодости. Его звали Уильям Ротлейн. Он был наркоманом, но Гала на время отвлекла его от пагубной привычки. В отличие от прежних мальчиков этот не просто пользовался ее деньгами, но и увлекся стареющей женщиной. Она тоже привязалась к нему, в ней опять проявилось знакомое материнское чувство, какое она испытывала к Элюару, а затем к Дали. Уильям стал для нее больным ребенком, о котором ей надлежало заботиться.
В Вероне, под балконом Ромео и Джульетты, Уильям и Гала поклялись в вечной любви. Сохранились страстные письма Билла к Гале и ее ответы. Узнавший об этом романе Дали просто потерял голову. Он даже — что с ним никогда не случалось — не мог работать. Он писал ей слезные письма, чтобы она вернулась.
Билл так и не смог избавиться от пагубной привычки, и, как остроумно пишет Ян Гибсон в «Безумной жизни Сальвадора Дали», «самка богомола решила, что пришло время уничтожить последнего самца в ее коллекции». Она купила Ротлейну билет в один конец до Нью-Йорка, где он вскоре и умер от передозировки наркотиков.
Впрочем, надо сказать, что Билл был далеко не «последний самец в ее коллекции». «Седина в бороду — бес в ребро», — говорит пословица, и она, как это ни странно, больше относится к женщинам — их сексуальные потребности с возрастом возрастают в отличие от мужчин. Не удержусь от соблазна процитировать Рабле, полагавшего, что природа, вопреки обыкновению, утратила здравый смысл, когда создавала женщину. «Сам Платон, — пишет великий французский писатель, — не знал, куда отнести женщин: к разумным существам или же к скотам, ибо природа вставила им внутрь, в одно укромное место, нечто одушевленное, некий орган, которого нет у мужчины и который выделяет иногда какие-то особые соки: соленые, селитренные, борнокислые, терпкие, едкие, жгучие, неприятно щекочущие, и от этого жжения, от этого мучительного для женщины брожения упомянутых соков (а ведь орган этот весьма чувствителен и легко раздражается) по всему телу женщины пробегает дрожь, все ее чувства возбуждаются, все ощущения обостряются, все мысли мешаются. Таким образом, если бы природа до некоторой степени не облагородила женщин чувством стыда, они как сумасшедшие гонялись бы за первыми попавшимися штанами…»
Дали же лишь дважды за время своего супружества в какой-то степени увлекся женщинами. Первой была Нанита Калашникова, испанка, бывшая замужем за русским. С ней он познакомился в феврале 1955 года на великосветском балу в Нью-Йорке. Она оказалась уроженкой Мадрида, дочерью известного романиста Хосе Мариа Карретеро, эротические книги которого Дали читал в детстве запоем. Он писал под псевдонимом Эль Кабальеро Аудас, что значит Дерзкий. Сам романист был похож на своих героев — отчаянно дрался на дуэлях, был огромного роста, отличался силой и отвагой и просто с ума сводил женщин. Когда юный Дали прочел фразу в одном из его романов, где говорится о женщинах, трещащих «как арбуз, когда в них проникает настоящий мужчина», он сказал себе: «Если я возьмусь делать дырку в арбузе этой моей маленькой штучкой, у меня ни за что не получится!»
Нанита и Дали очень сдружились, на что ее муж Калашников (бессмертная огнестрельная русская фамилия) реагировал с добродушием и иронией, зато Гала всерьез обеспокоилась. Еще бы: с малышом Дали такого никогда не бывало. Она решила, что виной тут Нанита, которой захотелось сходить от мужа налево, но потом поняла, что их связывает ностальгия по родине, детству и юности, и успокоилась.
Они и вправду без конца болтали об Испании, читали стихи, пели песни, причем Дали много рассказывал ей о Лорке. Они были очарованы друг другом, и если бы были свободны, наверное, могли и пожениться. У них было много общего, и оба любили друг друга сердечной любовью. Совершенно другой оборот приняли отношения Дали с Амандой Лир, в девичестве Тап, хотя о каком девичестве мы говорим — Аманда Лир была гермафродитом. Она, точнее, он, Ален Тап, под псевдонимом Пеки д’Осло, работал в парижском клубе трансвеститов «Карусель», куда Дали, влекомый любопытством к аномалиям в физиологии и сексе, частенько заглядывал, где с ней и познакомился в 1965-м году. Или с ним? Все-таки с ней, потому что позже Ален Тап сделал себе дорогостоящую операцию на писечке и стал девочкой.
Кто такая Аманда Лир? О ее происхождении известно очень мало. Сама она пишет в своей автобиографической книге «Дали Аманды», что мать ее была русско-татарского происхождения, а отец англичанин. Едва ли это правда. Капитан французской армии в отставке по фамилии Тап едва ли мог быть британцем.
Это была довольно высокая, сто семьдесят шесть сантиметров, особа с длинными ногами и хрипловатым голосом, что позволяло ей имитировать на своих выступлениях Марлен Дитрих, которая, кстати сказать, тоже наведывалась в парижский клуб «Карусель».
Аманда вышла замуж за студента Моргана Пола Лира, шотландца, с которым она познакомилась в каком-то лондонском баре, и уговорила его за пятьдесят фунтов расписаться, чтобы получить британский паспорт.
Первая ее реакция на великого художника была негативной — он показался ей нахальным и развязным шутом. И все же они подружились на долгие годы. Между ними не было тех отношений, что с Галой (он чуть ли не в первую встречу, ничтоже сумняшеся, сказал ей, что он импотент). Говорил ли он правду? У него действительно были проблемы с предстательной железой, но ему в ту пору было всего шестьдесят. Он любил появляться с ней в обществе и делал вид, что она его любовница. Это было и дополнительной рекламой, служило его популярности. Когда он появлялся с ней на людях, журналисты не упускали случая заполнить столбцы своих газет порциями новых сплетен и домыслов.
Когда она появилась в Кадакесе, Гале это очень не понравилось. Она почувствовала в Аманде молодую соперницу — красотка была на тридцать лет младше Дали и на сорок — Галы. Хозяйке Порт-Льигата было уже за семьдесят, и все ухищрения в одежде и макияж не могли скрыть ее увядания. Она перестала ходить в своих любимых коротких юбках, стала носить брюки и короткие куртки, чтобы была видна талия, — сзади она казалась еще привлекательной; постоянно носила темные очки и не появлялась вместе с мужем перед объективами фотокамер.
Поэтому Гала поначалу была настроена весьма агрессивно к новому увлечению мужа и даже пыталась разорвать полотно «Анжелика и дракон», где художнику позировала уже не она, а Аманда. Это было непереносимо! Она пыталась со всей строгостью призвать к ответу малыша Дали, восстановить, так сказать, статус-кво, но он на сей раз был упрям, как никогда, и даже открыто указывал на единорогов, как он называл ее мальчиков, — дескать, нечего на зеркало пенять. Она и вправду, даже в этом возрасте не упускала случая полакомиться молодой мужской плотью.
Поразмыслив, она в конце концов решила не препятствовать связи своего мужа с Амандой. Она очень устала от всего и уже не могла вести его дела и заботиться о нем, как прежде, а в этом он очень нуждался. Он был и останется для нее до конца жизни ребенком, и когда она уезжала на свои сексуальные гастроли, давала все необходимые наставления служанкам Паките и Розе и верному камердинеру Артуро Каминаде, исполнявшему обязанности также и шофера, садовника, он вел в доме и прочие хозяйственные дела, — какие таблетки и когда должен принимать месье Дали, что из еды ему готовить в тот или иной день недели и тому подобное.
Кроме того, она уже не хотела появляться вместе с мужем на приемах, балах, вечеринках, вернисажах и прочих тусовках, ей стали ненавистны светские разговоры, сплетни, а особенно — репортеры и фотографы, от которых она бегала, как от чумы. Любопытно, что на фотографиях, где они были сняты вместе с Амандой, Гала вырезала не только свое обезображенное старостью лицо, но и лицо Аманды — из-за контраста и из ревности.
Итак, Гала не только смирилась с появлением в жизни мужа новой женщины, но и почувствовав, что молодая блондинка также увлечена ее супругом, решила доверить ей своего малыша Дали не только на время своих отлучек и выходов в свет, но и взяла с нее слово и заставила поклясться на иконе Казанской Божией Матери, которая была неотлучно с Галой с самого детства и висела в ее комнате в Порт-Льигате, что Аманда после ее смерти выйдет замуж за Дали и будет о нем заботиться так же, как и она. Аманда поклялась. Но своей клятвы не сдержала. После смерти Галы она была уже известной певицей, и у нее были уже другие интересы.
Благотворным фактором было и положительное влияние новой женщины на творческий процесс художника, а это было для Галы важнее всего прочего. В 60-е годы, до встречи с Амандой, творческая страсть гения стала угасать, и это пугало жену художника больше, чем то, что ее место может занять молоденькая блондинка. Впрочем, этого-то она в глубине души и не боялась, она знала, что Сальвадор никогда не променяет ее ни на кого. Она была очень прозорлива, недаром ее считали ведьмой. Аманда была очень неглупой, хорошо знала европейские языки, интересовалась не только музыкой, но и живописью, хотела стать и художницей. В своих мемуарах Аманда приводит весьма любопытный диалог с Дали на эту тему:
«Я отважилась сказать Дали, что собираюсь стать художницей…
— Вы рисуете? Это ужасно. Что может быть хуже, чем женщина-художник. У женщин нет ни малейшего таланта. Талант — это привилегия мужчин.
— А Леонор Финн? — спросила я тихо.
— И она… Правда, она немного лучше всех остальных. Но талант находится в яйцах, а у женщин их нет. Вы согласны?
С этим я была согласна.
— Вы слышали когда-нибудь о великой художнице, равной Веласкесу или Микельанджело? Они — мужчины. Талант, творческая сила заключены в мужском семени. Без яиц творить нельзя. Для женщин творчество проявляется в способности воспроизводить себе подобных, рожать детей. Но женщина никогда не сможет создать Сикстинскую капеллу».
Надо полагать, Аманда восприняла это с пониманием — ведь и у нее были природные признаки мужских достоинств.
В определенной степени она сумела заменить Галу не только на балах и вечеринках. Летом она жила в Порт-Льигате и в качестве хозяйки принимала в доме высокопоставленных гостей; подобно Гале, читала ему в мастерской во время работы, заботилась о нем, развлекала разговорами.
На великосветских вечерах она не терялась в присутствии коронованных особ и таких звезд шоу-бизнеса, как Сергей Лифарь и Бриджит Бардо.
Дали очень любил костюмированные балы, на них он мог блеснуть к тому же еще одним своим талантом — талантом кутюрье. В 1969 году на балу у барона де Реде он решил предстать самим собой, то есть в образе Дали, но с лавровым венком на черном парике «а ля Веласкес», а Аманда была одета цветком мака. А год спустя на Сюрреалистическом балу Дали придумал ей костюм с челюстями акулы и венком из роз, а его самого Аманда везла на инвалидной коляске под большим зонтом, потому что он изображал парализованного.
Узнав, что Аманда ведет дневник, Дали, разумеется, старался говорить то, что хотел бы увидеть записанным для истории, и предупреждал друзей о ее склонности собирать сплетни. Сам он просто обожал сплетни, с наслаждением выпытывал у собеседников тайные причуды сильных мира сего. Вероятно затем, чтобы самому себе простить свои чудовищные слабости.
Благодаря дневнику Аманды, послужившему основой для ее книги, мы узнали о Дали много интересного. Скрытная Гала не дозволяла заглядывать в личную жизнь — как свою, так и мужа, поэтому о привычках и пристрастиях художника мы знаем из книги Аманды Лир. Например, он подолгу не менял нижнего белья, не протирал очков, любил смотреть в домашнем кинотеатре Чарли Чаплина и Бастера Китона, который с молодости был его кумиром, постоянно глазел на порнографические открытки, оставлял их где попало, и служанке приходилось их прятать от чужих глаз. А также без конца рассказывал всякие небылицы: например, что он вместе с Пикассо шлялся по борделям, что его сестра Ана Мария лесбиянка и тому подобные. Любил напевать во время работы народные песенки, знал сотни пословиц и поговорок, охотно вставлял их к месту и не к месту, верил во всякую чепуху, в приметы, а этому он научился у суеверной Галы…
Словом, он представал на страницах воспоминаний Аманды очень непосредственным, с юмором и обаятельными причудами старичком, настоящим испанцем, точнее, каталонцем, — Дали считал себя истинным сыном Ампурдана: хитрым, изворотливым, жадным до денег и скуповатым.
После шестидесяти Дали стал просто невоздержан на всякие вуайеристические удовольствия. Он не только коллекционировал красивых молодых людей и любил видеть их обнаженными, но стал устраивать и оргии. Сам он уже не мог в них участвовать, зато успешно руководил и режиссировал ими; ему, убежденному рукоблуду, особенно нравилось устраивать сеансы онанизма, причем участники жаловались, что он останавливал их перед оргазмом. Иногда в этих спектаклях участвовали и женщины. Дали вспоминал, как одна из участниц, которую, по сценарию, пользовали в анус, кричала: «Я делаю это только ради Божественного! Ради Божественного Дали!»
Как это похоже на описания нравов времен Калигулы или Нерона! Дали все-таки осуществил мечту своего детства — стал в определенном смысле королем со своим двором, который он нарек Двором Чудес.
Хотя, по сути, это был эротический театр, где Дали реализовывал свои сексуальные фантазии вуайеристическим способом.
В один прекрасный день Аманда поняла, что у нее появился соперник, красавец-гей из Колумбии Карлос Лозано, в которого тотчас влюбился Дали, как только тот появился в его Дворе Чудес. Темнокожий черноволосый ацтек просто заворожил Божественного. Он водил его по дорогим ресторанам, музеям и галереям и открывал ему, актеру провинциального калифорнийского театра, мир высокого искусства и помогал понять святые тайны карьеры и успеха. Молодой человек попадал под прицелы фотокамер, становился известен и вскоре, не без помощи Дали, получил роль в аншлаговом мюзикле Уэбера «Волосы».
Карлос решил отблагодарить благодетеля и хотел ему отдаться, но Дали ретировался — он был убежденным онанистом в молодости, а к старости стал убежденным вуайеристом.
Дали как-то показал Аманде и Гале свою новую привязанность. Обеим он не понравился. Оно и понятно — женщины терпеть не могут голубых, и если Аманда не нашла в нем ну просто ничего особенного (она все же была «мальчиком с сиськами»), то Гала возненавидела надушенного красавчика, в разрезе блузки которого был виден живот. Он был до того женоподобен, что на каком-то приеме посол Испании поцеловал ему руку.
Повествуя о Дворе Чудес с его сексуальными шоу, вспоминаешь ироническое изречение Ницше: «Христианство поднесло Эроту чашу с ядом, но он не умер, а только выродился в порок».
Свои эротические спектакли Дали устраивал не только в Париже, но и в Барселоне, в отеле «Риц». В Испании подбором для него мальчиков и девочек, которые должны быть белокурыми, длинноногими и, самое главное, с аппетитными попками во вкусе Дали, занимался некто Жан-Клод дю Барри, бывший манекенщик, создавший в Барселоне фирму эротических услуг для богатых клиентов, отдыхавших на курортах Коста Бравы. Дю Барри сумел потрафить не только великому художнику, но и его жене: ей он подбирал молодых людей — не таких ангелоподобных, как для Дали, а помужественней, в ее вкусе.
Манекенщик был родом из Гаскони, как и легендарный герой Дюма д’Артаньян, отличался веселым нравом и хвастливой болтливостью, и это Дали очень нравилось. Гасконец сам участвовал в досугах Божественного в качестве распорядителя и организатора.
В «Видимой женщине», первой книге Дали, вышедшей в 1930 году, он писал:
«Я расцениваю извращение и порок как самые революционные формы мысли и деятельности, а также считаю любовь единственным достойным занятием в человеческой жизни».
Дали тем самым более чем на тридцать лет предвосхитил идеи движения хиппи в 60-х годах, мощным ураганом прокатившегося по всему миру.
«Занимайтесь любовью, а не войной!» — этот лозунг новых борцов с буржуазными ценностями был озвучен популярными в то время в Штатах певцами Бобом Диланом и Джоан Баез. Дали нравятся эти молодые люди с цветочками и «травкой», они напоминают ему дни его бунтарской молодости, но теперь он похож на сытого кота и сам является столпом буржуазного общества и даже его мерилом, хоть и открещивается от буржуазии и называет себя аристократом.
Но когда во Франции вспыхнули студенческие волнения в 1968 году, грозившие серьезным потрясением устоев, Дали написал текст под названием «Моя культурная революция», где призывал бороться с буржуазными ценностями путем возврата к Традиции и используя его знаменитый параноидно-критический метод, который поможет правильно разобраться в «иррациональной природе общественного хаоса и установить главенство “аристократии духа”». Он переводил таким образом стрелки на культуру, в частности на ЮНЕСКО, — эту организацию он предлагал преобразовать в публичный дом под названием «Министерство Общественной Кретинизации».