Текст был мгновенно опубликован и разослан во все высшие учебные заведения, послужив, образно говоря, цистерной масла, вылитой в бурное море студенческого бунта.
В 1969 году Дали сделал своей жене королевский подарок — похожий на замок средневековый старинный дом, обнесенный каменными стенами. Дом, прельстивший Дали еще и тем, что на фронтоне красовалась ворона, а в фундаменте сохранились древнеримские камни, находился в селении Пуболь, в восьмидесяти километрах от Порт-Льигата. Здание нуждалось в ремонте и реставрации, точнее, коренной переделке, и Дали не пожалел на это денег, да и сам расписал потолок в холле и спроектировал бассейн. Гале он не понравился. С годами она все более критично смотрела на своего мужа (а это свойственно всем замужним женщинам без исключения), гениального и обласканного мировой славой, и сказала по поводу бассейна: дескать, у Дали никогда не было вкуса — как был, так и остался неотесанным фигерасским провинциалом.
И все же она была очень рада такому подарку, была счастлива, как ребенок, которому наконец-то подарили дорогую заветную игрушку. За сорок лет совместной жизни с малышом Дали она устала быть для него всем сразу — Музой, советчицей, домоправительницей, банкиром, любовницей, натурщицей, нянькой капризного ребенка, которому надо было потакать во всем, лишь бы он был паинькой и исправно мазал холсты, добывая деньги на хлеб насущный. К тому же появление в жизни мужа Аманды развязывало ей руки, она видела, что молодая блондинка сумела во многом заменить ее и стала стимулом для творчества, а это для нее было самое главное.
Строение привели в порядок в очень короткие сроки, и летом 1970 года «ангел душевного равновесия» Спасителя современного искусства покинула Порт-Льигат.
Свой дом Гала обустроила в своем вкусе. Она не любила ничего лишнего в интерьере, поэтому в просторных, с высокими потолками комнатах пустовато. Строгие книжные шкафы, столы, кресла, буфет — словом, только самое необходимое: никаких безделушек, лишних или ненужных вещей. По мнению Аманды Лир, бывшей здесь с Сальвадором, это не дом, а монастырь.
Быть может, дом и напоминал монастырь, но его хозяйка вела отнюдь не монашеский образ жизни. За высокими каменными стенами она развлекалась с мальчиками от дю Барри, а в 1973 году, когда ей было уже семьдесят девять лет, в ее жизнь вошел Джеф Фенгольт, исполнитель главной роли в мюзикле «Иисус Христос — суперзвезда».
Джеф стал последней любовью старой женщины. Она понимала это и приносила на алтарь своей последней страсти все, что мoглa, — купила ему дом в Америке стоимостью больше миллиона долларов, дорогую яхту, он получал от нее десятки тысяч долларов на свои расходы, а также, в качестве подарков, бесценные холсты Дали, к великому негодованию мастера, когда тот узнал об этом. Только этим и могла удержать рядом с собой Гала рыжеволосого красавчика. Ежедневная утренняя зарядка, холодные ванны, косметика, геронтологи и пластические хирурги, диеты и прочие ухищрения в войне с беспощадной старостью не давали, да и не могли дать победы.
Джеф исполнял роль Христа на протяжении восьми лет и так вжился в свой образ, что сам себя считал Сыном Божьим, во всяком случае, проходимец Энрике Сабатер, управлявший одно время империей Дали, свидетельствует, что певец как-то подарил ему картину с изображением Христа и сказал, что это он. Так это или нет, но Гала действительно считала его сверхсуществом, молилась на него и поклонялась до конца жизни. После того как Джеф прекратил исполнять свою роль в мюзикле, Гала делала все возможное, чтобы он не пропал в океане шоу-бизнеса, и внушала ему, как в свое время Элюару и Дали, что он гений, покупала ему дорогие музыкальные электроинструменты, и он в Пуболе пытался сочинять свою музыку. Но Джеф не обладал и долей гениальности ее мужа, и поэтому, несмотря на все старания Галы и ее связи, ничего путного из потуг ее любовника не вышло. Как писал классик пролетарской литературы Максим Горький, «рожденный ползать летать не может».
Зато опекаемая Дали талантливая Аманда делает огромные успехи в шоу-бизнесе и становится вскоре всемирно известной певицей.
Иногда Дали и Аманда, Гала и Джеф встречаются в Париже, чтобы отметить Рождество в каком-нибудь шикарном ресторане. Эти странные пары квартетом ходят иной раз на вечеринки или в театр. А если Гала и Джеф приезжают в Порт-Льигат, Дали всегда представляет их собравшимся гостям с едким сарказмом, растягивая слоги и напирая на букву «р»: «Гала и Иисус Христос — суперстар!»
Их совместное появление на великосветских вечерах служит неистощимой темой для журналистских сплетен и сенсаций. И если Гала по вполне понятным причинам не любит показываться на людях и избегает встреч с вездесущими папарацци, то Божественный Сальвадор Дали, наоборот, при всяком удобном случае обливается светом магния и дает бесчисленные откровенные интервью. Когда он появляется, скажем, на корриде в Барселоне с несравненной Амандой, журналистам становятся неинтересны быки и тореадоры. Они толпой ходят за Божественным, экстравагантным и остроумным, с жадностью подбирая осколки его искрометного и неутомимо фантазирующего каталонского ума.
И все же Аманда — это не Гала. Ему, конечно, лестно и приятно сознавать, что молодая яркая красавица сопровождает его на вечеринках, вернисажах и в путешествиях, заботится о нем, как в свое время Гала, но, что ни говори, разница в возрасте, отсутствие опыта прожитой вместе жизни, что обычно объединяет и очень разных людей, тяготит Дали. Он по-прежнему любит Галу, и только Галу, и когда наведывается к ней в Пуболь, уговаривает ее вернуться, ему тяжело без нее, но она категорически заявляет, что ей и тут хорошо, о возвращении не может быть и речи, попрекает его Амандой.
Ему очень тяжело от сознания, что он так и не сумел приручить Галушку, сделать ее навсегда своей, и только своей. Ему непереносимо горько ощущать очевидные всем ветвистые рога на своей уже почти облысевшей голове, ставшей покрываться к тому же коричневыми пигментными пятнами — признаком надвинувшейся старости.
И если виртуальные рога на голове доставляли нашему герою горечь и обиду, то рог носорога стал источников новых творческих поисков.
Еще в начале 50-х годов бельгийский поэт Лютен подарил ему носорожий рог. Такой диковинки у Дали еще не бывало. В его голове, всегда наполненной фантазиями и размышлениями на всевозможные, порой просто несопоставимые, темы, стало рождаться новое откровение, новый сюжетный и идеологический поворот в его творчестве. Он почему-то вообразил, что «логарифмическая кривая» носорожьих рогов использована во многих произведениях живописи, да и в его собственных тоже, но только об этом он раньше не догадывался. Носорожий рог усмотрен был им и в знаменитой картине Вермеера «Кружевница». Когда он стал делать копию этой картины в Лувре, получилось нечто новое, состоящее из носорожьих рогов, к великому изумлению музейных служителей.
Еще больше он вдохновляется этой темой, когда узнает, что рог этого животного обладает магическими свойствами: приносит удачу, оберегает от болезней и привораживает женские сердца.
Носорожьи рога стали появляться в его картинах просто в изобилии. Наиболее известной и скандальной на эту тему работой стала «Юная девственница Вирджиния, удовлетворяющая себя рогами собственного целомудрия», написанная в 1954 году.
Как и в девяноста процентах работ с обнаженной натурой, стоящая в проеме то ли окна, то ли лоджии молодая женщина изображена со спины. Ягодицы были для художника объектом повышенного внимания, как эстетического, так и физиологического. В «Дневнике одного гения» Дали пишет, что в период увлечения носорогами ему казалось, что отходы жизнедеятельности его организма по форме напоминают рога полюбившегося животного и почти не пахнут. А что касается анальных запахов, им Дали посвятил целый трактат под названием «Избранные главы из сочинения искусство пука, или руководство для артиллериста исподтишка, написано графом Трубачевским, доктором Бронзового Коня, рекомендуется лицам, страдающим запорами», помещенный в качестве приложения к «Дневнику одного гения».
Если читатель заткнет сейчас нос, мы пробежим глазами по этому тексту. Автор делит пуки на: полновокальный, или большой; дифтонговый; полувокальный, или малый; пук с придыханием; средний; пуки немые, а также преднамеренные и непроизвольные. Описаны пуки: провинциальные, домашние, девственные, замужних дам, мещанок, мастеров ратных подвигов, географов, подростков, рогоносцев, ученых, чиновников, горшечников, актеров и актрис, крестьянские, пастушьи, старческие, пекарские и так далее.
Просто невозможно без смеха читать такие, к примеру, главки: «пуки рогоносцев. Они бывают двух видов. Первые из них нежные и мягкие, приветливые и так далее. То пуки рогоносцев добровольных: в них нет ничего злокозненного. Другие резки, бессмысленны и злобны: вот их-то как раз и следует опасаться. Эти похожи на улитку, которая вылезает из раковины только рогами вперед».
Интересно, к каким рогоносцам относил Дали себя?
А вот «пуки географов. Они подобны флюгерам и поворачиваются в зависимости от того, откуда ветер дует. Порой, однако, они подолгу дуют в северном направлении, и тут они наиболее коварны».
Ну и еще: «пуки замужних дам. Об этих пуках можно было бы написать пространнейшее сочинение; однако мы здесь ограничимся лишь краткими выводами автора и заметим, что, по его мнению, «они имеют вкус только для любовников, мужья же обычно оставляют их почти без внимания».
Как это похоже на Рабле. И сколько тут юмора!
Любопытно, что в американском издании «Дневника одного гения» этого приложения нет, цензура не пропустила. Пуритане американцы крепко зажали носы, однако, если объективно, в этом приложении нет ничего безнравственного, а есть юмористическое изложение темы естественного физиологического отправления, что всегда воспринимается со смехом, несмотря на обонятельные неудобства. Да и, к слову сказать, пуки человеческие менее вредны, нежели пуки автомобильные.
Но вернемся к юной деве Вирджинии, пришедшей на холст Дали со страниц какого-то журнала для любителей «клубнички». На этом небольшом полотне художник создает одно из самых своих эротичных произведений. Здесь либидо является в чистом и открытом виде, и вожделение в той или иной степени овладевает зрителем, потому что событийный ряд дан на грани порнографии, во всяком случае, выявляет ее подлинную суть — вызвать половое влечение. Достигается это сочетанием символов мужской силы в виде носорожьих рогов и соблазнительных женских ягодиц, составленных из тех же фаллообразных рогов, прикоснувшихся друг к другу. Этот двойной образ нагружен и двояким смыслом — женское и мужское начало как бы взаимозаменяемы, выявляя такие понятия, как адрогинность и бисексуальность. Русский философ Василий Васильевич Розанов, размышляя о двух влечениях в природе человека, ввел понятие «третий пол», он называл таких людей лунными, подвластными древнему культу финикийской богини луны Астарты, жрецы и адепты которого вели целомудренный образ жизни. Монахи и иноки, по его мнению, тоже попадают в эту категорию. Он полагал, что языческое поклонение Приапу[6]способствует творческому вдохновению, и исповедовал это в самом прямом смысле — во время работы держал руку на причинном месте.
Эротический призыв, рвущийся со всех точек картины, усилен и динамичной композицией — разлетающиеся рога своим почти осязаемо-видимым движением перерождают виртуальность события в его очевидность, художник как бы отсылает зрителя из условности станковой картины в контекст кино. Неслучайно эту картину приобрела компания «Плейбой».
Тема носорогов еще долго будоражила воображение художника. Он даже решил прочесть на эту тему лекцию в Сорбонне, куда приехал на роллс-ройсе, нагруженном цветной капустой. Дали объяснил студентам, что капуста, как и подсолнухи, своими логарифмическими спиралями идентична носорожьим рогам.
Во время лекции он продемонстрировал на экране репродукцию Вермеера и свою так называемую копию под названием «Параноидно-критическая версия “Кружевницы” Вермеера». Потешавшиеся от души слушатели завопили, что работа Дали лучше вермееровской. На экране появилась и задница носорога, и лектор ошарашил публику еще одним своим «открытием»: «Задница носорога представляет собой не что иное, как сложенный пополам подсолнух». Ну и так далее в том же духе, при этом он тут же открыто признал псевдонаучность своих «открытий».
Закончил он свою лекцию так: «Думаю, после сегодняшнего выступления уже всякому ясно: догадаться перейти от “Кружевницы” к подсолнуху, потом от подсолнуха к носорогу, а от носорога прямо к цветной капусте способен только тот, у кого действительно есть кое-что в голове». Надо ли говорить, что студенты наградили Божественного бурными аплодисментами и другими проявлениями восторга. Еще бы! Никто из преподавателей такими лекциями их не баловал.
Очередным увлечением художника стала молекула ДНК, открытая еще в 1930 году, но ее строение и функциональное значение в биологическом организме было объяснено и опубликовано в 1953 году учеными Криком и Уотсоном. Дали просто заворожило двойное спиралевидное устройство молекулы, и она стала появляться в виде цветных корпускул во многих его работах.
Дали, кстати, как-то сказал по этому поводу: «Давным-давно я нарисовал молекулу дезоксирибонуклеиновой кислоты — и что же? На днях четверым ученым мужам дали Нобелевскую премию за то, что они умудрились описать эту самую молекулу».
Молекула ДНК, матрица жизни, появилась и на огромном, три на три с половиной метра, холсте под необычным названием «Галасидаласидеоксирибонуклеидная». Эту работу он все-таки посвятил Нобелевским лауреатам Крику и Уотсону. Она была продана за огромную сумму в сто пятьдесят тысяч долларов одному из банков в Бостоне.
Сюжетом послужило стихийное бедствие — наводнение неподалеку от Барселоны, когда погибли сотни людей. Изображенная со спины Гала созерцает разгул стихии и Бога-Отца, возносящего в небо тело Христа, а рядом с ним матрица жизни. Мысль вполне понятная — их божественное единство и естество носит не только духовный, но и генетический характер.
Откликом на сентябрьское наводнение 1962 года, от которого пострадали многие районы Испании, можно считать и великолепную работу «Христос Валенсийский». Это несомненный шедевр, где Дали показал, что не только умеет пользоваться выразительными средствами живописи авангарда, но и как надо ими пользоваться, чтобы достичь высоты духовного напряжения и накала подлинного драматизма человеческой трагедии.
Эту картину приобрели супруги Альбаретто, которых Дали называл своей «итальянской семьей». Они летом 1956 года отдыхали в Кадакесе и свели знакомство с критиком Сантосом Торроэлья и его женой Маит, а узнав, что Торроэлья не просто знаком со знаменитым живописцем, но и является исследователем его творчества, да еще и вхож в дом Дали в Порт-Льигате, загорелись желанием увидеть великого человека. Они были просто очарованы мастером, его обаянием и приемом, а особо тем, что их дочь Кристина и Дали быстро нашли общий язык и подружились. Словом, у них установились добрые приятельские отношения, как в свое время с Джеймсом и Морзами.
Супруги Альбаретто оба были медиками из города Турина. Мара была дочерью крупного итальянского промышленника, а ее муж Джузеппе, иезуит, забросил стоматологию и стал финансистом в издательском отделе ордена.
Они стали новыми меценатами Дали, причем, как и Морзы, за спиной художника приобретали картины и у его сестры Аны Марии. Таким образом у них в коллекции оказался знаменитый натюрморт с головой Лорки «Приглашение ко сну» и портрет самой Аны Марии 1925 года. Ярый иезуит Джузеппе решил позаботиться также о душе художника, так как, сказал он, «душа Дали в опасности, потому что его жена была ведьмой…»
Бедная Гала! Как только ее ни называли, всем она не нравилась, кроме Дали, и никто не подумал, что она была тем человеком, который вырастил этот редкий и уникальный цветок под названием Сальвадор Дали Доменеч — Спаситель современного искусства.
Так вот, Альбаретто заказал художнику сто иллюстраций к Библии. Он был уверен, что тесное знакомство с текстом Священного Писания обратит заблудшего к вере. Проповедник говорил, что работа над Ветхим и Новым Заветом изменила Дали, хотя тот факт, что он во время работы над Библией вдруг захотел проиллюстрировать и сказки «Тысячи и одной ночи», заставляет усомниться, что старания Джузеппе Альбаретто увенчались хоть и частичным успехом. Иезуит, кстати, оплатил и работу над иллюстрациями к арабским сказкам, причем Гала не позволяла малышу Дали заглядывать в само произведение, дабы не ограничивать творческую фантазию художника. И в результате — гаремы и гаремы с сотнями аппетитных попок…
Позже, во второй половине 60-х годов, Альбаретто заказал иллюстрации также к «Одиссею», «Гамлету» и «Дон Кихоту».
«Дон Кихота», как мы помним, Дали иллюстрировал еще в Америке, а затем, в ноябре 1956 года, получил от Жозефа Форе заказ на пятнадцать литографий к этому произведению Сервантеса. В «Дневнике одного гения» Дали пишет, что «вообще был против искусства гравюры. Я считал, что в технике этой нет суровости, нет монархии, нет инквизиции. На мой взгляд, это была методика чисто либеральная, бюрократическая, дряблая».
И он решил эту технику усовершенствовать в согласии со своими монархическими пристрастиями. Зарядил пулями, начиненными литографской краской, «аркебузу ХV века с прикладом, инкрустированным слоновой костью» и в присутствии толпы поклонников и журналистов стал палить с палубы баржи на Сене по литографским камням. В результате получились динамичные кляксы, которые Дали, пользуясь своим талантом рисовальщика и гениальным воображением (он с детства, как помним, умел видеть в пятнах сырости на потолке те или иные образы или предметы), обращал в изображения подвигов Дон Кихота и Санчо Пансы. Продолжая свои опыты по «пулькизму», он устроил подобное же шоу и на Монмартре, когда начинил пропитанные хлебным мякишем носорожьи рога и шмякнул их об камень. Расколовшись, они дали неплохой результат — крылья мельницы. Экспериментировал он таким образом с яйцами и улитками.
Форе заказал ему еще и переплет и три иллюстрации к «Откровению святого Иоанна». Книга была выпущена в единственном экземпляре и стоила баснословно дорого. Форе оплатил и сотню акварелей к «Божественной комедии» Данте, созданных еще до войны по заказу итальянского правительства.
Супруги Дали жили все эти годы как перелетные птицы — лето в Испании, а зиму — в Париже и Нью-Йорке. И каждую осень поэтому отправлялись на вокзал Перпиньяна, ближайшей к Кадакесу пограничной железнодорожной станции. Это место, Перпиньян, стало для художника очередным наваждением. Он утверждал, что прибытие на Перпиньянский вокзал служит поводом «для ментальной эякуляции, настоящего умоизвержения». А 19 сентября 1963 года, как явствует из «Дневника одного гения», он «пережил на Перпиньянском вокзале нечто вроде космогонического экстаза», и ему привиделось, что Вселенная «точь-в-точь похожа на Перпиньянский вокзал», который и послужил темой новой картины художника, названной «Мистицизм железнодорожной станции Перпиньян».
Произведение действительно в высшей степени мистическое и волшебное, поражающее нездешностью происходящего. Достигнуто это и своеобразным построением композиции, и световыми эффектами, и обилием планов, рассеченных светом в многомерном пространстве. Здесь царствует невесомость — предметы и персонажи пребывают словно в космосе или, точнее, в сновидении или в кино.
Дали писал, что именно в Перпиньяне к нему пришло очередное озарение и он понял, как можно добиться в живописи трехмерного изображения: надо в поверхность холста, в масло, вдавливать микролинзы, подобные параболическим глазам мух. Возможно, в этой работе он и использовал этот метод, потому что здесь и вправду «пахнет» чудесами — это и не картина даже, а оживший кинокадр. И содержание этого кинокадра очень похоже на многие современные американские фильмы — взлетевший на вертикальном столбе света железнодорожный вагон (ассоциация с действом иллюзиониста Дэвида Копперфильда, поднимавшего вагоны), сам художник, возносящийся в объятия распятого Христа, едва проступающего из заднего плана пространства, занятого персонажами из «Вечерней молитвы» Милле (неизвестно, почему они вновь появились в картине 1965 года, какие события спровоцировали возвращение старого наваждения?). В этом мистическом вместилище образов является и башмак с исчезающей тенью, такой же, как и полупрозрачная Гала над тачкой с мешком, и персонажи «Вечерней молитвы», занятые сексом.
Как и многие работы гения, «Мистицизм железнодорожной станции Перпиньян» надо не только смотреть, но и внимательно прочитывать, потому что в образах укрыты как бы зашифрованные тексты и понятия, невнятные порой и для современников, неверно расставляющих в таком тексте знаки препинания. А уж удаленные от нас на пять столетий образы, скажем Иеронима Босха, стали уже совершенно неразгадываемым шифром, они недоступны для верного понимания нами, не знающими знаковой тайнописи мистических обрядов и таинств того времени…
Любопытна эта картина еще и тем, что здесь прочитывается удивительное сочетание геометрической перспективы с перспективой иконной — есть аллюзии с сюжетами Преображения Господня в русской иконописи, в частности, школы Феофана Грека.
Глава тринадцатая
О венчании Дали и Галы, об управляющих империей Дали Муре, Сабатере и Дешарне, о попытках Дали достичь стереоэффекта в живописи и некоторых его работах 60-х и 70-х годов
18 ноября 1952 года умер Поль Элюар. Таким образом, Гала и Дали могли совершить обряд венчания, чего добивался Дали, как помним, на приеме у Его Святейшества еще при жизни первого мужа своей жены. Но прошло почти шесть лет, прежде чем это произошло.
Дали и Гала обвенчались 8 августа в деревне Монтревитж неподалеку от Жероны, где находился монастырь Пресвятой Девы с Ангелами. Во время остановки в Жероне какие-то шутники нацарапали на стеклах кадиллака: «Пикассо лучше Дали». Венчание прошло тихо и скромно, без журналистов, фотографов и посторонней публики. Таково было желание Галы. Дали убеждал жену, что это событие надо отметить на широкую ногу, устроить многолюдный праздник, как он это любил, ведь повод-то не шуточный, но Гала настояла на своем. Невесте уже стукнуло 64 года, и она не хотела шумихи с нахальными папарацци.
Стареющей Гале стало не по силам управлять разросшейся империей Дали. Известность мастера к 60-м годам стала мировой, и потребность любителей живописи (не только меценатов) в репродукциях, копиях и изделиях рекламного и декоративно-прикладного характера «от Дали» стала непомерно большой. Гала в свое время успешно торговала холстами и графикой мужа, предпочитая получать наличными, но к началу 60-х арт-рынок стал иным, чем раньше, и она просто не умела приспособиться, не знала, несмотря на свою железную хватку, как вести дела в таких масштабах, да и ей, стареющей матроне, занятой к тому же своей внешностью и любовниками, уже было не справиться со стремительно нарастающим объемом работы.
Решено было взять делового помощника, управляющего делами. Выбор пал на Питера Мура. Британец, капитан в отставке, он служил во время войны в архисекретном подразделении правительственной связи и даже готовил доклады для Черчилля. После войны экс-премьер устроил его на киностудию Александра Корды, которая, по некоторым сведениям, была тепленьким местечком для шпионов.
Так или иначе, наверняка не без применения своего опыта ведения секретных дел, Мур оказывается в конце концов управляющим отделения «Лондон Фильмз Интернешнл» в Риме с хорошим окладом, домом, автомобилем и прочими удобствами.
В Риме Дали с Муром и познакомился, когда получал деньги за портрет Лоуренса Оливье, и ему очень понравился веселый и остроумный ирландец, без особого труда сумевший не только решить финансовые вопросы, но и устроить ему неофициальную встречу с Римским Папой. Поэтому Мур, кинокарьера которого закончилась в 1956 году после смерти Александра Корды, с удовольствием принял предложение суперизвестного художника.
Он стал работать на Дали с 1960 года, и они распределили с Галой обязанности так: она продавала подлинники графики и живописи, а он все остальное — дизайнерские разработки, рекламу, мелкую пластику, сюрреалистические объекты, которые можно было тиражировать, одежду «от Дали», парфюмерию и многое, многое другое.
В первую же неделю, хвастался впоследствии Мур, он заключил сделку на полмиллиона долларов и сказал себе, что сидит на куче золота. Так оно и было. Он получал десять процентов от сделок, и если в первые семь лет он зарабатывал по двести-триста тысяч долларов год, то в последующие пять лет — миллионы.
Мур считал Галу неважным маршаном. И надо сказать, у нее, особенно в Америке, где арт-рынок был под контролем евреев, действительно не складывались с ними отношения, потому что экспансивный Дали, да и она сама иной раз позволяли себе нелестные насчет евреев высказывания. Первым делом Мур решил наладить серийный выпуск репродукций, чтобы они имели массовый спрос во всем мире. А кроме того, уговорил Дали написать бумагу, что эстамп или литография с его подписью — это уже знак того, что произведение авторское и, соответственно, повышается в цене.
Конечно, это пахло жульничеством, но жадная до денег Гала охотно на это пошла. Эта практика в конце концов имела уже совсем скандальное продолжение в более поздние годы. На границе с Францией таможенники обнаружили сорок тысяч (!) чистых литографских листов с подписью Дали.
В конце 70-х появились подделки и живописных работ мастера, и недоброжелатели утверждали, что они попадают на арт-рынок с ведома супругов, что подделыватели сидят чуть ли не в мастерской мастера, а он просто ставит на готовые холсты свою подпись, удостоверяя, так сказать, «подлинность» подделок. Трудно сказать, что это — домыслы и сплетни либо и вправду мастер, у которого к старости стали дрожать руки, был не в состоянии писать сам и нанимал художников. Если учесть, что в его доме постоянно жил Исидор Беа, в обязанности которого входила разработка планов и перспективное построение, а другой художник по имени Филипп писал фоны и детали, то вполне вероятно, что были и другие, кто за скромную мзду делал работы по рисункам или указаниям Дали. Никаких угрызений совести от этого супруги не испытывали. Она — потому что откровенно всех презирала, а он — из сложившегося мнения, что обманывается тот, кто хочет быть обманутым.
Но эта проблема встанет остро в 70-е годы, а 60-е обозначены в его творчестве очень значительными по масштабу и значению работами. Написанный в 1962 году холст «Битва при Тетуане» является своеобразным вариантом написанной сто лет назад испанским художником Мариано Фортуни огромной, размером три на десять метров, картины на тему победы испанцев над марокканцами в 1860 году. Фортуни свою работу так и не закончил, а вариант Дали на эту тему, мягко говоря, противоречив и даже сомнителен в смысле патриотизма, ибо тут изображена атака как раз мавров, и, похоже, они готовы победить, несмотря на мощную испанскую руку с саблей и генеральскими шевронами на рукаве. Присутствует здесь и Гала в двух ипостасях: с очаровательной улыбкой на заднем плане во главе Небесного воинства с оружием (аллюзия неясная: то ли это ушедшие на небеса по причине гибели, то ли это духовное, небесное подкрепление) и она же на коне впереди мчащегося на зрителя мавританского отряда. Любопытная деталь: у летящих в атаку мавров в чалмах отсутствуют лица — находка Дали, означающая, вероятно, что в следующее мгновение они погибнут и, таким образом, лишатся лица, индивидуальности, их поглотит темное ничто смерти.
Обе работы — и Дали и Фортуни, которого Божественный любил и высоко ценил, — были выставлены в Барселоне. На вернисаже Дали заметил, что во время работы над холстом у него болел живот и что его задачей было создать супер-китч. Гибсон в своей книге «Безумная жизнь Сальвадора Дали» с тяжелым сарказмом пишет, что эта работа и напоминает ему «конечный продукт» расстроенного желудка художника. Дали всегда был саморекламщиком и никогда не плевавшим на свое отражение Нарциссом, поэтому кажется несколько странным его такое снисходительное отношение к этой своей работе.
Она и вправду далека от его лучших творений, хотя с точки зрения технического мастерства, виртуозного рисунка, великолепного изображения лошадей, а здесь ему мог бы позавидовать и Жерико, посвятивший теме лошади всю свою творческую жизнь, «Битва при Тетуане» вполне может служить примером того, как из блестяще написанных персонажей, деталей, пейзажа, ритма, движения, вылепленных скользящим светом объемов и форм, перспективы и множественности планов, совершенного колорита и прочих очевидных живописных достоинств, присущих гению Дали, произведение все-таки не рождается — нет ощущения духовного подъема, нет и героического драматизма, необходимого в работе на тему боя.
«Битва при Тетуане», как и «Открытие Америки Христофором Колумбом», «Сантьяго де Компостелла» и некоторые другие работы, написанные раньше, в конце 50-х, несут в себе уже очевидный отпечаток маньеризма, здесь видны идеи прерафаэлитов, видевших истину красоты не в возвышенных и рвущихся в духовное поднебесье дерзновенно мощных возрожденческих идеях, стремящихся с помощью искусства познать Бога, а в проявлении божественного в мире природы и человека. Поэтому их работы полны мирного покоя, созерцательны, гармоничны по цвету и композиции, их романтический идеал — кватроченто, они спокойно обходятся без воздушной перспективы и иных новаций Ренессанса, утверждая свое понимание красоты и нравственности с помощью безгрешного живописного ремесла.