Однако на следующее утро, когда через неплотно прикрытое окно просочился слабый свет, он вспомнил об этой записке и прочитал ее. Это оказалось письмо Одэры Масамото, адресованное Араки Мурасигэ.
«Тот самый наглец, о котором мы с вами недавно беседовали, приехал ко мне, чтобы уговорить отказаться от наших планов. Я ввел его в заблуждение, сказав, будто хочу вначале выслушать ваше мнение, так что он, вероятно, вскоре прибудет к вам в крепость. Человек этот очень опасен, не стоит оставлять его в живых. Надеюсь, что вы воспользуетесь подходящей возможностью и избавите мир от этой неприятной персоны».
Потрясенный Камбэй взглянул на дату под письмом. Да, оно и впрямь отправлено в тот же день, когда он вел переговоры с Масамото, а затем покинул крепость Готяку.
– Что ж, выходит, он отправил это письмо вдогонку за мной, – пробормотал Камбэй. – Какое вероломство! А все-таки интересная штука – жизнь! – Он говорил вслух, сам того не замечая. Звуки его голоса глухо, как в пещере, разносились по всей темнице. – Очень интересная штука!
Ему предстоит еще не раз столкнуться с истиной и ложью, испытать избыток чувств и душевную пустоту, пережить горе и радость и проникнуться верой и смятением. Это и означает жить на свете. Однако на несколько недель Камбэй оказался оторван от мира, а значит, и от жизни.
Войска, окружившие крепости Итами, Такацуки и Ибараги, были готовы в любое мгновение нанести удар. Тем не менее из ставки Нобунаги на горе Амано такого приказа все не поступало. Воины и командиры уже начали терять терпение.
– По-прежнему ничего? – спрашивали они друг у друга.
Задал этот вопрос и Нобунага, причем уже во второй раз за день. Однако ожидал он прямо противоположного известия, чем его воины. Князя всерьез тревожило положение клана Ода, причем не только в западных и восточных провинциях, но и в столице. Нобунаге хотелось во что бы то ни стало избежать войны в своем родном краю.
Всякий раз, когда в душе у Нобунаги поселялось беспокойство, ему не терпелось повидаться с Хидэёси. Будь такая возможность, он бы вообще его от себя никуда не отпускал. Совсем недавно Хидэёси сообщил ему, что Камбэй отправился на переговоры к своему бывшему князю Масамото, а оттуда намеревался поехать в Итами и постараться убедить Мурасигэ отказаться от восстания, и просил Нобунагу еще на некоторое время отложить штурм мятежных крепостей.
– Не слишком ли он уверен в своих силах? – заметил по этому поводу Нобунага. – Впрочем, Хидэёси умеет добиваться своего.
Но, как ни взывал Нобунага к голосу собственного разума, нетерпение, царившее в его ставке, становилось все более и более томительным. Военачальники уже не скрывали раздражения и бранили Хидэёси за недомыслие:
– Почему Хидэёси послал именно этого человека! Да кто, в конце концов, такой этот Камбэй? По происхождению он вассал того самого Одэры Масамото, который вместе с Мурасигэ, предав нас, заключил союз с кланом Мори и поднял знамя восстания в западных провинциях. Как же можно было поручать такое важное дело Камбэю?
Некоторые не ограничивались обвинениями Хидэёси в недальновидности и намекали, будто и сам он ищет союза с кланом Мори.
Меж тем постоянно поступающие донесения не приносили никаких обнадеживающих известий. Не поддавшийся на уговоры Камбэя Одэра Масамото держался по отношению к Нобунаге все более и более враждебно. Он во всеуслышание рассуждал о том, что в западных провинциях позиции клана Ода крайне слабы. Более того: в последние дни между ним и кланом Мори то и дело сновали гонцы.
Наконец терпение Нобунаги иссякло.
– Действия Камбэя – это заведомо ложная уловка, – заявил он. – Пока мы сидим сложа руки в ожидании вестей от этого недостойного человека, враг объединяет против нас силы и крепит оборону. Если так будет продолжаться, то к тому моменту, когда мы решимся на наступление, ситуация станет для нас безнадежной.
Тут-то и пришло известие от Хидэёси: Камбэй все еще не вернулся, и о его судьбе нельзя сказать ничего определенного. В письме Хидэёси сквозило отчаяние. Нобунага прищелкнул языком, а затем отшвырнул шкатулку с письмом в сторону.
– Только напрасно потеряли время, – горестно произнес князь и яростно взревел: – Эй, люди! Немедленно напишите Хидэёси! Приказываю ему явиться сюда безотлагательно! Ни мгновения на сборы!
Затем, отыскав взглядом Сакуму Нобумори, Нобунага спросил:
– Такэнака Хамбэй, я знаю, лечился в храме Нандзэн в Киото. Он все еще там?
– Полагаю, что да, – ответил вассал.
– Что ж, отправляйся туда, – резко бросил князь, – и передай Хамбэю мой приказ: Сёдзюмару, сына Куроды Камбэя, что находится у него в крепости в качестве заложника, незамедлительно обезглавить и голову послать отцу в крепость Итами.
Нобумори низко поклонился. Все присутствующие онемели от страха: безудержный гнев Нобунаги мог обрушиться на любого из них. Слишком долго сохранял Нобунага несвойственное ему терпение, и теперь его захлестнула волна ярости: уши его побагровели, а на лице застыло жестокое выражение.
– Мой господин, прошу вашего внимания, – нарушил тишину один из вассалов.
– В чем дело, Кадзумасу? Ты смеешь противиться мне?
– Как смею я противиться вам, мой господин? Хотел бы только спросить, почему вы, не задумавшись ни на мгновение, отдали приказ убить сына Куроды Камбэя? Почему не захотели взвесить все обстоятельства?
– Мне нечего взвешивать: Камбэй – изменник, это совершенно ясно. Он притворился, будто хочет убедить Одэру Масамото и Араки Мурасигэ, и тем самым вынудил меня воздерживаться от боевых действий на протяжении последних десяти дней. Да и сам Хидэёси понял, что Камбэй обвел его вокруг пальца.
– Но не следует ли все же истребовать у князя Хидэёси полный отчет, прежде чем казнить сына Камбэя?
– Сейчас идет война, и процедуры мирного времени не годятся. Я вызвал сюда Хидэёси, но вовсе не затем, чтобы выслушивать его мнение. Я потребую у него отчета о том, как и почему он дал себя провести, – отрезал Нобунага. – Поторопись с исполнением приказа, Нобумори.
– Да, мой господин. Я передам его Хамбэю, как вы велели.
Нобунага меж тем становился все мрачнее. Повернувшись к писцу, он нетерпеливо спросил:
– Ну что, готово письмо к Хидэёси?
– Да, мой господин. Угодно вам прочитать его?
Нобунага мельком взглянул на бумагу и тут же передал ее гонцу, приказав отправляться в Хариму.
Но прежде чем гонец успел удалиться, один из слуг объявил:
– Только что прибыл князь Хидэёси!
– Как? Хидэёси уже здесь? – Нобунага все еще гневался, но было видно, что эта новость его обрадовала.
И вот, уже издали, донесся голос Хидэёси, весело и беззаботно с кем-то переговаривавшегося на ходу. Нобунага тут же попытался напустить на себя прежний грозный вид, но гнев таял у него в груди, как лед под солнечными лучами, и тут уж он не мог ничего с собою поделать.
Хидэёси вошел в комнату, поздоровался с присутствующими военачальниками, учтиво опустился на колени перед Нобунагой, а затем взглянул князю прямо в глаза.
Нобунага безмолвствовал. Князь отчаянно боролся с собой, пытался показать, будто невероятно разгневан. Подобного обращения не выносили даже члены княжеского семейства. Такие прославленные военачальники, как Кацуиэ и Нобумори, покрывались смертельной белизной, а пожилые полководцы Нива и Такигава терялись и принимались бормотать какие-то жалкие оправдания. Не выдерживал княжеского взгляда мудрый Акэти Муцухидэ, и даже Ранмару, княжеский любимчик, трепетал от страха.
Хидэёси вел себя в таких случаях совершенно иначе: он оставался невозмутим, когда Нобунага гневался на него, кричал и топал ногами. Он держался непринужденно вовсе не потому, что не воспринимал князя всерьез, как раз напротив, он чтил Нобунагу, как никто другой. Но такой уж он был человек, и никому не приходило в голову подражать его манере общения с повелителем.
Рискни Кацуиэ или Мицухидэ повести себя, как Хидэёси, это лишь подлило бы масло в огонь, и ярость Нобунаги разрослась бы беспредельно. А сейчас князь и его приверженец играли в молчанку, и поражение, судя по всему, потерпел князь, потому что не выдержал и первым заговорил:
– Хидэёси, почему ты приехал?
– Я приехал выслушать ваши нарекания, мой господин, – почтительно произнес Хидэёси.
«Этот шельмец за словом в карман не лезет», – подумал Нобунага. Ему все трудней и трудней было сохранять грозный вид, и он говорил, цедя слова сквозь зубы, так, словно сама мысль о разговоре с Хидэёси внушает ему глубокое отвращение.
– А почему это ты полагаешь, будто дело может закончиться твоими всегдашними извинениями? Ты совершил тягчайшую ошибку и подвел не только меня, но и все наше войско.
– А вы уже прочитали мое письмо?
– Прочитал!
– Конечно, я вынужден признаться, что посредническая миссия Камбэя закончилась неудачей. И в этой связи…
– Это что, надо понимать, извинение?
– Мой господин, чтобы добиться вашего прощения я промчался по вражеской местности и привез замысел, который может превратить нашу неудачу в великую удачу. Но, прошу вас, велите всем удалиться – или давайте перейдем в другое помещение. А после того, как вы меня выслушаете, можете назначить мне любую кару, и я безропотно приму ее.
Нобунага на мгновение задумался, а затем сделал всем знак удалиться. Оскорбленные военачальники повиновались приказу, недовольно перешептываясь, что Хидэёси не только чувствует себя после тягчайшей ошибки как ни в чем не бывало, но даже стал еще наглее. Оставшись вдвоем, и князь и его вассал почувствовали себя свободнее.
– Ну, так что там у тебя за задумка, из-за которой ты примчался сюда из Харимы?
– Теперь нам не остается ничего другого, как нанести сокрушительный удар по Мурасигэ. Так вот, я знаю способ взять крепость Итами.
– Подумаешь, какое открытие! Да сама по себе крепость эта ничего не стоит. Но если Хонгандзи и Мурасигэ объединятся с кланом Мори, то нам грозят серьезные неприятности.
– Мне кажется, что неприятности ждут нас только в том случае, если мы нанесем удар по Итами чересчур стремительно, потому что при этом серьезные потери неизбежны, а стоит нам потерпеть хоть малейшую неудачу, как цепочка политических союзов, выстроенная нами с таким трудом, распадется на бесполезные звенья.
– И что же ты предлагаешь?
– Да, собственно говоря, идея не моя, а Такэнаки Хамбэя, но очень привлекательная. – И Хидэёси изложил Нобунаге слово в слово то, о чем поведал ему Хамбэй.
Предложение отложить штурм крепости Итами на некоторое время и попытаться отсечь от Мурасигэ его соседей-союзников, подрезав тем самым крылья ему самому, показалось князю Оде заманчивым, и он без каких бы то ни было колебаний согласился его принять. А когда решение было принято, Нобунага начисто забыл о том, что собирался наказать Хидэёси.
– Мой господин, поскольку самые срочные дела мы уже обсудили, мне, возможно, имеет смысл без промедления вернуться в Хариму, – сказал Хидэёси, беспокойно поглядывая на улицу, где уже начинало смеркаться.
Нобунага, однако же, счел, что Хидэёси безопаснее будет вернуться морем. А поскольку корабль отправится только вечером, заметил он, то времени у них предостаточно, и князь не отпустит своего преданного вассала, не пропустив с ним чашечку-другую сакэ.
Хидэёси, приосанившись, осведомился:
– И вы отпустите меня, не наложив никакого наказания?
– Что ж с тобой поделаешь? – Нобунага едва сдержал улыбку.
– Мой господин, если вы простите меня, но не скажете мне об этом, ваше сакэ не придется мне по вкусу.
Тут уже Нобунага рассмеялся от души:
– Да ладно тебе, хитрец, ладно!
– В таком случае, – произнес решившийся воспользоваться подходящим моментом Хидэёси, – наказания не заслуживает и Камбэй. Верно? А ведь гонец с приказом отрубить голову его сыну уже в пути.
– Ну знаешь ли, ты не вправе ручаться за Камбэя! Почему это ты уверен, будто на нем нет никакой вины? Неизвестно, что у него на уме. Нет, я не собираюсь отменять приказ. Пусть голову его сына доставят в крепость Итами. Это дело чести, наконец, и твое заступничество неуместно.
Тем самым Нобунага отказал своему приближенному окончательно.
Той же ночью Хидэёси вернулся в Хариму, но перед отъездом отправил гонца с секретным посланием к Хамбэю. Конечно же речь в этом письме шла о снисхождении к сыну Куроды Камбэя, да и к нему самому.
Поспешил в Киото и гонец Нобунаги. На обратном пути он ненадолго остановился в христианской церкви и в ставку Нобунаги на горе Амано приехал в сопровождении итальянского иезуита отца Гнеччи, уже на протяжении многих лет проповедовавшего веру Христову в Японии. В Сакаи, Адзути и Киото было немало и других христианских миссионеров, но Нобунага всем им предпочитал отца Гнеччи. Князь терпимо относился к христианам и христианству. Да и против буддизма он ничего не имел, хоть и воевал с буддийскими монахами, предавая огню их твердыни. Нобунага признавал ценность религии.
Не только отец Гнеччи, но и другие миссионеры-католики, время от времени прибывая по княжескому приглашению в Адзути, прилагали великие усилия к тому, чтобы обратить Нобунагу в христианство, однако их попытки были равносильны стремлению зачерпнуть отражение луны из ведерка с водой.
Один из католических отцов подарил Нобунаге чернокожего раба, привезенного им с собою из-за океана, заметив, что князь поглядывает на него с любопытством. Отныне этот раб бессменно находился в свите Нобунаги, куда бы тот ни направлялся, даже в близлежащий Киото. Миссионеры начали уже было ревновать князя к его новой привязанности. То один, то другой спрашивал:
– Князь, почему вам так нравится ваш чернокожий раб? Что же такого замечательного вы в нем находите?
– Я ведь к вам ко всем хорошо отношусь, – смеясь, неизменно отвечал на это Нобунага, давая тем самым понять, что не видит разницы между рабом и миссионерами.
Однако к отцу Гнеччи он относился несколько по-иному. Впервые получив аудиенцию у Нобунаги, отец Гнеччи вручил ему заморские дары: десять ружей, восемь подзорных труб и больших луп, пятьдесят тигровых шкур, москитную сетку и сто палочек алоэ, а кроме того, такие редкие вещи, как часы, глобус и китайский шелк.
Нобунага разложил все подарки перед собой и, любуясь ими, радовался как дитя. Больше всего ему понравились глобус и ружья. Подолгу засиживаясь у глобуса вдвоем с отцом Гнеччи, он с интересом слушал рассказы монаха о его родной Италии, об огромных морях и океанах, разделяющих сушу, о различиях между северной и южной Европой, о долгих странствиях миссионера по Индии и южному Китаю. Зачастую компанию им составлял и Хидэёси, задававший куда больше вопросов, чем князь.
– Ах, как я рад, что вы прибыли! – сердечно приветствовал Нобунага отца Гнеччи у себя в ставке.
– В чем дело, мой господин? Что за необходимость возникла в моем безотлагательном приезде?
– Мы обо всем поговорим, садитесь, пожалуйста. – И князь указал гостю на кресло, в котором обычно сидели буддийские монахи.
– Что ж, благодарю вас.
Отец Гнеччи удобно расположился в кресле. Ему подумалось, что сейчас он уподобился пешке, стоящей на шахматной доске, и одному Богу известно, какую роль она сыграет в ходе партии.
– Святой отец, однажды вы подали мне прошение от имени всех находящихся в Японии миссионеров о строительстве христианского храма и о праве публично проповедовать вашу веру.
– Таково наше давнее и заветное желание. Но когда же настанет этот счастливый день?
– По-моему, он уже близок.
– Вот как? Вы удовлетворяете наше прошение?
– Да будет вам известно, святой отец, у самураев не принято давать кому бы то ни было особые привилегии до тех пор, пока этот человек не совершил достославных деяний.
– Нельзя ли выразиться определеннее, мой господин?
– Как мне известно, Такаяма Укон из Такацуки был обращен в христианство еще в четырнадцатилетнем возрасте и с тех пор остается ревностным католиком. Наверное, вы поддерживаете с ним самые тесные отношения?
– С Такаямой Уконом, мой господин? Да, это так.
– Значит, вам известно, что он поддержал мятеж, начатый Араки Мурасигэ, и отдал двоих сыновей заложниками в крепость Итами.
– Досадная история, мой господин! И мы, его единоверцы, поверьте, очень этим расстроены. Одному Богу известно, сколько раз мы молились о том, чтобы этот человек образумился.
– Вот как? Что ж, отец Гнеччи, во времена, подобные нынешним, одних молитв, пусть и самых ревностных, недостаточно. Если вы и впрямь обеспокоены судьбой Укона, то согласитесь выполнить мою просьбу. А я прошу вас отправиться в крепость Такацуки и указать Укону на то, что он поступает против воли Божьей.
– Да я бы и сам непременно так поступил, но, насколько мне известно, его крепость уже окружена войском князя Нобутады, а также полками военачальников Фувы, Маэды, Сассы. Меня, скорей всего, не пропустят.
– Я распоряжусь придать вам эскорт и вручу охранную грамоту. Святой отец, склоните на нашу сторону Такаяму Укона и его сына. За такое достославное деяние я без промедления выдам вам разрешение на строительство церкви и предоставлю право публичной проповеди. Даю слово.
– О, мой господин!.. – воскликнул святой отец, собираясь было горячо поблагодарить князя.
– Погодите, – перебил его Нобунага. – Вам следует принять во внимание еще одно обстоятельство. Если не удастся переубедить Такаяму и они останутся нашими врагами, христиане Японии разделят участь их приверженцев. Я велю разрушить ваши часовни, во всей стране запрещу религию и уничтожу всех до единого миссионеров и их последователей. Мне хочется, чтобы вы ясно понимали, какая ответственность ложится на ваши плечи.
Отец Гнеччи смертельно побледнел и потупился. Люди, отправлявшиеся из Европы в далекие восточные края, конечно же не были трусами, но сейчас, слушая хладнокровные недвусмысленные рассуждения Нобунаги, отец Гнеччи почувствовал, что от страха его бьет дрожь. Ничто в облике Нобунаги не свидетельствовало о бесовстве; напротив, и внешность его, и манера говорить были весьма изящны, и все же отец Гнеччи невольно вспомнил о дьяволе. Ибо миссионеры давным-давно поняли: Нобунага – человек слова.
Совладав наконец с собой, миссионер пообещал:
– Я поеду. Встречусь с князем Уконом и постараюсь выполнить ваше поручение.
В сопровождении двенадцати всадников святой отец немедленно выехал в Такацуки. Распрощавшись с отцом Гнеччи, Нобунага довольно потирал руки: все идет в точности так, как задумано. Однако иезуит, которого князь, как ему казалось, сумел обвести вокруг пальца, оправившись от приступа страха, ликовал сейчас ничуть не меньше, чем Нобунага. Простой люд Киото давно догадался о том, что на земле найдется немного людей, столь же коварных и изощренных, как иезуиты. Прежде чем Нобунага сообразил призвать его к себе и дать поручение, отец Гнеччи уже успел несколько раз обменяться письмами с Такаямой Уконом, разъясняя тому, какие поступки угодны Богу, и старательно вбивая ему в голову, что человек должен в земных делах повиноваться своему господину. А господином Укона, да и Мурасигэ тоже, был не кто иной, как князь Нобунага.
Укон, отвечая иезуиту, не скрывал своих чувств.
«Я не знаю, как поступить, святой отец, – сетовал он. – По глупости я связался с мятежником Мурасигэ и отправил двоих сыновей заложниками в крепость Итами. Поэтому мои жена и мать противятся, чтобы я покорился князю Нобунаге».
Таким образом, для отца Гнеччи исход его миссии и последующее вознаграждение представлялись вопросом уже решенным. Он был убежден в том, что Укон в душе готов капитулировать перед Нобунагой.
Так и случилось. Вскоре Такаяма Укон объявил, что он не в силах равнодушно снести гибель своей веры и единоверцев, даже если жена и дети возненавидят его за такое решение. Можно пожертвовать собственной крепостью и своей семьей, говорил он, но нельзя сойти с праведного пути. Однажды ночью, тайно покинув крепость, он бежал в церковь Вознесения. Его отец, Хида, немедленно укрылся у Мурасигэ в Итами, горько оплакивая случившееся.
– Меня предал родной сын! – горестно восклицал он.
Мурасигэ, узнав о случившемся, кипел от возмущения, однако ему не удалось настоять на казни заложников, потому что среди его сторонников было слишком много людей, связанных с кланом Такаяма родственными или дружескими узами.
В конце концов военачальник махнул рукой и смирился с поражением. Теперь двое малолетних сыновей Укона стали для него обузой, и он передал их на попечение деду. Прознав о благоприятном повороте событий, отец Гнеччи вместе с Уконом отправился на гору Амано и попросил аудиенцию у Нобунаги.
– Вы хорошо потрудились, – похвалил святого отца князь, обрадованный удачным исходом дела.
Он одарил Укона уделом в провинции Харима, вручил ему шелковые кимоно и коня.
– Мне хотелось бы принять обет и посвятить мою жизнь Господу, – промолвил Укон.
Но Нобунага и слышать не хотел об этом:
– Ты, мужчина в расцвете лет, собираешься стать монахом? Да это просто смешно!
Итак, события складывались в соответствии с замыслами Нобунаги.
Размышляя о делах минувших, трудно сравнивать их с нынешними, потому что все меняется едва ли не ежеминутно. Не следует из последних сил цепляться за однажды избранную линию поведения, памятуя о том, что причин, по которым человек впадает в непомерное тщеславие, а в итоге прощается с жизнью, больше, чем грибов после дождя.
Уже подходил к концу одиннадцатый месяц, когда Накагава Сэбэй – человек, которого Мурасигэ считал своей правой рукой, – внезапно покинул его крепость и покорился Нобунаге. Князь, вопреки всем ожиданиям, заявил:
– Сейчас страна переживает воистину судьбоносное время, и нам не следует наказывать людей за небольшие провинности, – и не только покарал Сэбэя, но и одарил его тридцатью золотыми.
Золото и богатые наряды достались и трем приверженцам, бежавшим к Нобунаге вместе с Сэбэем, которого Укон убедил сдаться на милость Нобунаги.
Военачальники клана Ода роптали по поводу того, что перебежчиков принимают с непомерной добротой и щедростью. Нобунага прекрасно понимал их чувства, но не мог поступить иначе, желая добиться благоприятного перелома в ходе войны.
Его и самого раздражали бесконечные поиски примирения, дипломатические инициативы, терпимость и выдержка, и Нобунага отводил душу в яростных налетах на мятежные крепости. Неподчинившихся его воле князь карал с особой жестокостью. Взяв приступом крепость Ханакума в Хёго, он сжег все окрестные храмы и прилегающие деревни, наказывая без разбору стариков и юнцов, мужчин и женщин. Постепенно его тактика – предельная терпимость к одним и зловещая беспощадность к другим – начала приносить плоды.
Араки Мурасигэ оказался отрезанным от мира в крепости Итами – в твердыне, лишившейся сразу обеих фланговых опор.
– Если мы сейчас нанесем удар, он повалится наземь, как огородное пугало, – довольно заявил Нобунага.
Он не сомневался, что Итами его войско возьмет чуть ли не с первой атаки. Штурм объединенными силами был назначен на начало двенадцатого месяца. Однако сопротивление оказалось неожиданно яростным. В первый день штурм продолжался с утра до глубокой ночи. На поле боя остались сотни убитых и раненых воинов. Во второй день потерям утратили счет, но ни одна пядь вражеской земли так и не была взята. Самураи Мурасигэ старались не отставать от своего господина, славившегося отчаянной смелостью. Более того, когда сам Мурасигэ собрался было спустить знамя восстания и покориться, его родственники и командиры воспротивились такому решению, утверждая, будто Нобунага непременно отрубит головы всем добровольно сдавшимся мятежникам.
Известие о начале кровопролития в Итами быстро разнеслось по всей Хариме и повергло в дрожь власти в Осаке. Последствия войны чувствовались даже в таких отдаленных местах, как Тамба и Санъин.
Хидэёси в западных провинциях первым делом обрушился на крепость Мики, тогда как вспомогательные войска под командованием Нобумори и Цуцуи оттеснили армию Мори к границе Бидзэна. Хидэёси опасался того, что в ответ на призывы из столицы клан Мори двинет свое войско на Киото. В Тамбе клан Хатано, решив воспользоваться благоприятным моментом, поднял восстание. Акэти Мицухидэ и Хосокава Фудзитака, назначенные наместниками здешних мест, устремились к ним на подмогу.
Хонгандзи и основные силы клана Мори поддерживали между собой постоянную связь морем, под их дудку плясали сейчас все, кто противостоял Нобунаге и Хидэёси.
– Здесь мы вроде бы управились, – сказал Нобунага, глядя на крепость Итами. Взятие крепости он считал делом решенным.
Однако мятежная крепость, пусть и отрезанная от союзников, не сдавалась. И все-таки, по мнению князя, она была обречена. Оставив войско продолжать осаду и штурм, сам он возвратился в Адзути.
Через несколько дней кончался двенадцатый месяц, и Нобунага собирался отпраздновать наступление Нового года в Адзути. Прошедший год принес ему непредвиденные трудности и многочисленные сражения, но сейчас, глядя на улицы крепостного города, князь убеждался в том, что здесь зарождается и крепнет воистину новая культура. Полки больших и малых лавок ломились от товаров, удивляя посетителей изобилием. В чайных и на постоялых дворах было полным-полно приезжих, в порту на берегу озера высился лес мачт причаливших судов.
Близилось к концу строительство жилых кварталов для самураев, отделенных друг от друга узкими ровными улицами, и великолепных дворцов знати. Возводились храмы, а отец Гнеччи не мешкая принялся строить христианскую церковь.
Новый подъем переживала культура. В музыке, живописи, литературе, религии, чайных церемониях и архитектуре – да буквально во всем образе жизни – прежние традиции и стили уступали место новым. Совсем другими стали даже кимоно, которыми местные красавицы теперь стремились перещеголять одна другую.
«Нового года я ждал, и это воистину Новый год для всего народа. Что и говорить: строить куда приятнее, чем разрушать», – думал Нобунага, и ему верилось, что привносимые им в жизнь перемены нахлынут приливной волной на всю страну, охватив и восточные провинции, и столицу, и даже запад, и далекий остров Кюсю, не оставив нетронутой ни одной точки на карте.
Князь улыбнулся своим мыслям, и в это время в покои вошел Сакума Нобумори. Увидев своего вассала, Нобунага внезапно о чем-то вспомнил.
– Да, кстати, а как то дело, что я тебе поручил? – спросил он, передавая оруженосцу чашечку с сакэ, предназначенную для Нобумори.
Нобумори благоговейно коснулся чашечкой лба и уточнил:
– Какое дело?
– Я ведь давал тебе распоряжения относительно Сёдзюмару, не так ли? Ну, сына Камбэя, что находится заложником в доме Такэнаки Хамбэя.
– А, так вы об этом заложнике…
– Я велел тебе передать Хамбэю, чтобы он обезглавил Сёдзюмару и послал его голову в Итами. Мой приказ выполнен? Ты что-нибудь об этом слышал?
– Нет. – Нобумори покачал головой с таким видом, будто это дело интересует его ничуть не больше, чем прошлогодний снег. Он передал княжеское распоряжение, но Сёдзюмару находился в крепости Хамбэя в Мино, поэтому казнь едва ли могла произойти так быстро.
«Приказ его светлости будет выполнен, но для этого потребуется некоторое время», – сказал ему тогда Хамбэй, на что Нобумори ответил: «Что ж, я передал вам приказ князя».
Выполнив поручение своего господина, Нобумори сразу же о нем забыл и, естественно, не подумал проследить за его выполнением. К тому же он был уверен, что Хамбэй, казнив Сёдзюмару, непременно сообщит об этом князю.
– Выходит, вы ничего не слышали об этом ни от Хидэёси, ни от Хамбэя?
– Ни слова.
– Это довольно странно.
– А ты и в самом деле передал приказ Хамбэю?
– Не извольте сомневаться. Правда, он в последнее время стал довольно рассеян, – поспешил отвести от себя подозрение Нобумори, а затем добавил: – Если Хамбэй не выполнил приказания вашей светлости, то его непослушание не должно остаться безнаказанным. Возвращаясь на войну, я непременно заеду в Киото и потребую у него однозначного ответа.
– Ну ладно, ладно, – махнул рукой Нобунага, точно был не так уж и заинтересован во всей этой истории. Однако же он не приказал Нобумори выбросить эту историю из головы, не желая ронять авторитет могущественного и безжалостного правителя.
Меж тем Нобумори призадумался. Уж не заподозрил ли его Нобунага в нерадивости? На всякий случай он поспешил поскорее покончить с новогодними празднествами и уехать из крепости. По пути к стенам осажденной Итами он заехал в храм Нандзэн.
Встретившему его монаху Нобумори повелительно сказал:
– Мне известно, что князь Хамбэй болен и не выходит из дома, но мне надо повидаться с ним по поручению князя Нобунаги, и немедленно.
Монах ушел доложить, но вскоре воротился и пригласил Нобумори следовать за ним.
Раздвижные двери уединенного домика были закрыты, но непрестанный кашель, доносящийся изнутри, означал, должно быть, что Хамбэй, готовясь встретить гостя, встал с постели. Нобумори на мгновение замешкался у входа. Небо заволокли снеговые тучи, и хотя едва перевалило за полдень, в тени гор, окружающих храм, было весьма пасмурно.
– Входите, – пригласили его из глубины дома.
Слуга открыл раздвижную дверь и ввел Нобумори в маленькую приемную. Хозяин домика восседал на полу.
– Добро пожаловать, – произнес Хамбэй.
Нобумори приблизился к нему и заговорил без каких бы то ни было предисловий и церемоний:
– Оставив вам приказ его светлости, предписывающий казнить Куроду Сёдзюмару, я полагал, что вы незамедлительно исполните его. Однако до сих пор вы не доложили о том, сделано ли это. Его светлость недоумевает и ждет объяснений.