Человечество затратило уймищу времени и тяжкого труда на создание сферы межличностных отношений с ее правилами и законами, без которых дальнейшее развитие человека как вида было бы попросту невозможным. Эта система строится на системе запретов, на жестких «нельзя», на безоговорочном отказе человека от тех или иных действий, разрушающих сложившийся тысячелетиями порядок. Какие-то из его частностей изменяются, трансформируются с течением времени и под влиянием динамики обстоятельств, но основные положения остаются незыблемыми, так что ни обсуждению, ни ревизии определенно не подлежат.
Наиболее фундаментальные и общие для всех народов и религий: «не убий» и «не укради». Жизнь человека, равно как и его собственность, являются неприкосновенными, и никто никогда не брал на себя смелость декларировать нечто обратное по смыслу. Делать — да, но тайно, будучи при этом, автоматически вне закона, чувствуя себя изгоем, бросившим вызов обществу, пряча свой страх и свой стыд за жестокой дерзостью.
АРГУМЕНТЫ:
«Когда культура выставила требование не убивать соседа, которого ты ненавидишь, который стоит на твоем пути, и имуществу которого ты завидуешь, то это было сделано явно в интересах человеческого общежития, на иных условиях попросту невозможного.
В самом деле, убийца навлек бы на себя месть близких убитого и глухую зависть остальных, ощущающих не менее сильную внутреннюю наклонность к подобному насильственному деянию. Он поэтому недолго бы наслаждался результатами содеянного, имея все шансы самому быть убитым».
Зигмунд Фрейд
Общество выработало целый ряд мер пресечения деятельности преступных индивидуумов и стай, в которые они зачастую сбиваются.
|
|
Казалось бы, проблема в принципе решена. Только лишь в принципе, конечно, потому что множество деталей остается без адекватной реакции на них в силу влияния социально-психологических, религиозных и других стереотипов, мешающих закону обрести беспристрастие электрического тока, которому все равно, кто именно взялся рукой за оголенные провода…
Ни для кого не секрет то, что весьма значительный процент людей внутренне не одобряет действующих законов и не принимает их как некое должное, которое подлежит безусловному исполнению. Это гипотетические убийцы, грабители и насильники, но лишь гипотетические, потому что многие из них не могут решиться на преступление из-за страха наказания, общественного презрения и других факторов сдерживания, которые достаточно надежно блокируют такого рода проявления.
Гипотетические преступники, а также люди с повышенным уровнем криминогенности, преимущественно относятся к тем слоям населения, где общая культура — этот основной фактор сдерживания асоциальных проявлений — находится на низком уровне и не в состоянии активно влиять на формирование психологических установок позитивного характера.
И все же преступные проявления в этих слоях населения в известной мере сдерживаются жесткостью понятия «нельзя», которое с течением длительного времени проникает в подсознание, где и формируются запретительные барьеры.
Но вот в других, гораздо более высоких и культурных, слоях общественной пирамиды обнаруживаются люди, которые по тем или иным причинам не желают мириться с тысячелетним порядком вещей, а некоторые из них бывают настолько радикальны в своих взглядах и настолько преступны в своих установках, что реализуют все это на практике. Однако изменить существующий порядок вещей в одиночку просто невозможно, а подыскать необходимое для такого дела количество единомышленников едва ли вероятно, и потому такие люди обращаются к самому нижнему слою социальной пирамиды, который не имеет собственности, а посему не уважает чужую, а жизнь ведет настолько никчемную, что ею не дорожит, как, впрочем, и чужой, который всегда готов к реализации своих преступных установок и имеет склонность сбегаться в большие толпы.
|
|
КСТАТИ:
«Толпа — наихудший судья».
Луций Анней Сенека
Но наилучший режущий инструмент, как показывает практика всех революций.
Лидер, обращаясь к толпе, произносит самое главное, самое страшное из всех применяемых в подобных случаях слов: «Можно!» То есть отныне вам все можно, вы освобождены от (по Маяковскому) закона, «данного Адамом и Евой», вы освобождены от такого понятия, как «грех», от всех обязательств, от страха наказания за свои действия, которые отныне уже не считаются преступлениями, вам можно грабить, убивать, насиловать, потому что вы — народ, а народ всегда прав, и довольно этих антинародных «нельзя»! Теперь вам все можно!
И начинается…
АРГУМЕНТЫ:
«В течение первых месяцев после Октябрьского переворота были уничтожены многие ограничения: крестьяне получили санкцию на захват помещичьих земель; солдаты получили право на прекращение войны и возвращение домой; рабочим было дано право не работать, занимать наиболее важные административные посты, сопротивляться буржуазии, устанавливать контроль над заводами и фабриками. Что же касается отбросов общества, преступников, авантюристов и прочего сброда, то и они получили места в правительстве и обрели полную свободу для удовлетворения своих естественных потребностей в форме убийств и грабежа…»
|
|
Питирим Сорокин. «Социология революции, 1925».
Суть революций одна и та же, будь то Французская или Октябрьская, или какая иная. Ключом зажигания во всех случаях служит слово «можно».
Как и Наполеон, так и Французская революция в целом создала некий прецедент социального хаоса, который повторился во всех последующих революциях, а наиболее ужасное, катастрофическое свое воплощение нашел в Октябрьской революции 1917 года в России, этом рукотворном Апокалипсисе, гораздо более грандиозном, чем все американские блокбастеры вместе взятые…
А девятнадцатый век — с его каким-то конвульсивным колебанием умов, с безумными социальными идеями, тем более безумными, чем более разумными были идеи технические и научные, с его беспощадным буржуазным прагматизмом и столь же беспощадным политическим радикализмом, с его талантливым искусством и бесталанной дипломатией, с блеском куртизанок и нищетой философов — представляется своего рода кульминацией исторического процесса, самым большим из витков его спирали, за которым началось резкое ее сворачивание…
Этот век, часто называемый «золотым», был чрезвычайно богат на мятежи и революции, потому что уж очень много людей обрели ни с того ни с сего право называться «господами», и у них началось от этого легкое головокружение, которое стимулировало желание стать этими самыми господами «в натуре», вследствие чего наиболее радикальные из них собирали толпы люмпенов и произносили это сакраментальное «можно»…
КСТАТИ:
«…Массы находятся под влиянием особенного рода сил, развивающихся в избранных членах общества. Массы сами не думают, среди них есть мыслители, которые думают за них, возбуждают собирательное разумение нации и заставляют ее двигаться вперед».
Петр Чаадаев. «Философические письма».
Рисунок М. Лермонтова
В ряду многочисленных попыток насильственным путем изменить существующее положение вещей выделяется своей элитарностью вооруженное восстание декабристов в Петербурге. Здесь не было пьяного уличного сброда, как в Париже в 1789 году, не было уличных беспорядков и вообще всего того, что приводится историками в доказательство весьма шаткой гипотезы «Народ — творец Истории». Ничего такого не имело места в то утро 14 декабря 1825 года, когда несколько полков регулярной армии приняли участие в нелепом трагическом спектакле, обреченном на бесславный провал задолго до его начала.
Организаторы его — группа молодых дворян, которые сочли вопиющей несправедливостью то, что «народ, вынесший на своих плечах все тяготы Отечественной войны 1812 года, продолжает нести ярмо крепостничества», как переписывалось из учебника в учебник советской да и постсоветской поры.
Да, из заграничных походов русской армии они привезли много впечатлений и заманчивых идей. Европа уже не знала к тому времени крепостного права, но знала, что такое конституционная монархия, что такое элементарные гражданские свободы и — что такое Наполеон с его головокружительной карьерой и всемирной славой.
Несомненно, многие из них, — чувствительные и хорошо воспитанные юноши из благородных семейств — искренне желали принести пользу своему народу и защитить попранную (как им представлялось) справедливость. При этом они почему-то считали «народом» только лишь крепостных крестьян да еще, может быть, горничных в родительских имениях, которых они в свое время соблазнили и теперь страдали от комплекса вины.
Возможно, кому-то из них, наиболее чувствительному, снилось, как он в лице хорошенькой горничной лишает невинности весь народ, которым цинично пользуется как средством своего наслаждения, но на котором никогда не женится… И он просыпался в холодном поту, зажигал свечу перед иконой и клялся искупить свою горькую, вернее, сладкую вину…
Они много говорили на своих тайных собраниях о благе народа, при этом не имея ни малейшего понятия о его настроениях и нуждах, да и вообще о нем как таковом. Абстрактные понятия, такие же идеи и планы их осуществления.
Несомненно, кое-кто из них страдал комплексом неполноценности и связывал избавление от него с новыми возможностями, которые открылись бы в случае изменения государственного строя. Содержание этого изменения, его характер и реальные шаги к его достижению оставались незначительными деталями, на которые просто некогда было тратить драгоценное время, отведенное для обсуждения гораздо более высоких материй.
А кого-то, в чем он, конечно же, не признался бы даже под пыткой, манил такой заразительный пример Бонапарта, который ведь тоже был всего лишь капитаном…
Это было сообщество честных, благородных и мужественных романтиков, которые желали «чего-то большого и чистого», но чего именно — до конца не знали и вызвали бы к барьеру любого, кто бы снисходительно посоветовал им искупать в ванне слона.
Современники отмечали, что декабристы культивировали суровую серьезность как норму поведения. Это было своеобразной игрой в настоящих заговорщиков, решительных, непреклонных и аскетичных.
Пушкин, друживший с многими из них, как-то записал такой диалог:
«Дельвиг: Поедем к девкам, друг Рылеев!
Рылеев: Я женат.
Дельвиг: Так что же? Разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»
Декабристы осуждали светские развлечения и пропагандировали спартанскую простоту во всех жизненных проявлениях, на что великий насмешник Пушкин отвечал:
Здорово, молодость и счастье,
Застольный кубок и бордель,
Где с громким смехом сладострастье
Ведет нас пьяных на постель!
Они негодующе пожимали плечами, но эта была игра, не притворство, не фальшь, а именно игра, искренняя, серьезная, честная, однако — игра…
Еще в 1816 году возникла их первая организация, называемая «Союз спасения». Своей основной задачей «Союз» ставил отмену крепостного права и установление конституционной монархии, но каким образом все это сделать, никто из членов организации толком не знал…
Преемником этого «Союза» стал в 1818 году «Союз благоденствия». Цели — те же, но уже были определены конкретные сроки революции — через 20 лет.
В 1821—1822 гг. на базе «Союза» возникли новые организации — «Южное общество» во главе с Павлом Пестелем (1793—1826 гг.), полковником, участником Отечественной войны, и «Северное общество», которое возглавил Никита Муравьев (1795—1843 гг.), один из основателей «Союза спасения» и «Союза благоденствия». Деятельность этих обществ в основном заключалась в разработке конституционных проектов либерального толка, при этом состоящих из общих фраз и страстных призывов к добру и справедливости.
А когда читаешь о том, что «осенью 1825 года они развернули широкую агитационную работу среди солдат», возникает естественный вопрос о том, была ли в тогдашней России полиция, жандармское управление и прочие организации, призванные следить за посягательствами на государственный строй. Создается впечатление, будто все делалось как-то понарошку: революционеры действовали якобы тайно, подпольно, но в то же время широко пропагандировали свои идеи, а политическая полиция якобы выслеживала их, но никого так и не выследила, пока в роковое утро 14 декабря они не вышли на Сенатскую площадь и не представились как сокрушители существующего государственного строя. Все это очень странно…
Революция была намечена ими на лето 1826 года, но смерть императора Александра Первого 19 ноября 1825 года внесла свои коррективы в планы заговорщиков.
На российский престол должен был вступить брат императора — Константин, но оказалось, что еще два года назад он отказался от права престолонаследия. Его отказ хранился в тайне, как и назначение преемником покойного императора его младшего брата — Николая. Когда все это стало известно, войска уже были приведены к присяге Константину, так что пришлось назначать переприсягу, которая должна была состояться 14 декабря.
Этот день заговорщики избрали днем своего восстания, запечатленного на скрижалях Истории как «восстание декабристов».
И это тоже была игра. Страшная, смертельно опасная, бессмысленная, в конце концов, но — игра.
Предполагалось, что войска, построенные на Сенатской площади, откажутся присягать новому императору, а затем захватят Зимний дворец (под командованием князя Е.П. Оболенского). Отставной поручик П.Р. Каховский убьет Николая Первого (1796—1855 гг.), а господа К.Ф. Рылеев и И.И. Пущин заставят (ни больше, ни меньше) Сенат передать власть Временному революционному правительству.
Эти люди сами себе сказали: «Можно!» При этом их никак не волновали судьбы сотен людей, которых они втягивают в эту авантюру, изначально обреченную на провал и бесславные последствия. Правда, их не волновали и собственные судьбы, но это, как говорится, их подробности…
КСТАТИ:
«Мужество без благоразумия — только особый вид трусости».
Луций Анней Сенека
Кто-то мог бы возмущенно вскрикнуть: «Постыдитесь ерничать на такие темы! Эти люди жизни отдали за народ!» Да ни один мятежник никогда не отдавал жизнь за народ, и прежде всего потому, что не имел четкого понятия о том, что есть народ, кого именно подразумевать под этим понятием. Жандармы тоже народ, и гвардейские офицеры, и сенаторы, и банкиры, и кузнецы, и многие другие, которые никак не нуждаются в услугах мятежников. А если, как я небезосновательно подозреваю, они считали народом лишь тот слой населения, перед которым, по словам партийных функционеров советской поры, интеллигенция находится в неоплатном долгу, то этим людям абсолютно безразлично, какой в стране политический строй и как он относится к гражданским свободам.
Так что они устроили свой кровавый спектакль вовсе не для народа, а для толпы зевак, сбежавшихся в то зимнее утро к Сенатской площади поглазеть на дармовое зрелище, до которого они всегда так охочи…
КСТАТИ:
«Не возвещай истину в местах общенародных: народ употребит оную во зло».
Пифагор
Декабристы лишь после свершившегося факта узнали о том, что Сенат и Синод присягнули на верность Николаю еще в семь часов утра 14 декабря, после чего сенаторы разъехались по домам. так что заставлять передать власть Временному революционному правительству было практически некого.
В 11 часов утра на Сенатскую площадь вышли лейб-гвардии Московский полк, лейб-гвардии Гренадерский полк, а затем — часть Морского гвардейского экипажа, группа офицеров других полков и сочувствующих штатских.
Мятежники стояли неподвижно, выстроившись в каре.
К площади подтягивались верные императору войска.
Николай послал на переговоры с мятежниками героя Отечественной войны, любимца солдат, генерала Милорадовича (1771—1825 гг.). Из опасения, как бы он не уговорил солдат оставить чуждую им затею, Каховский выстрелил в генерала из пистолета, после чего смертельно ранил командира Гренадерского полка полковника Стюрлера.
Когда Милорадовича отнесли в подъезд ближайшего дома, он спросил хирурга, извлекшего из его груди пулю: «Ну что? Пистолетная или ружейная?» Хирург ответил: «Пистолетная». Милорадович облегченно улыбнулся и сказал: «Я так и знал: солдат не стал бы стрелять в меня». Через несколько часов он умер.
Миссия митрополита Серафима, пришедшего усовестить мятежников, также не увенчалась успехом.
Тогда, уже в три часа дня, по приказу императора мятежников атаковала конная гвардия, но из-за гололедицы и массированного ружейного огня атака не имела успеха. И лишь после этого по восставшим ударила картечью орудийная батарея.
Мятежники бросились бежать по невскому льду, который раскалывался от ударов артиллерийских ядер.
И лишь один полк продолжал неподвижно стоять на обезлюдевшей площади. Император Николай Первый подошел к строю солдат и крикнул: «На колени!» Солдаты повиновались, после чего он приказал им вернуться в казармы.
Ну, а затем было следствие, затем — суд и кара. Суд приговорил к смертной казни через повешение 36 человек, но император оставил в этом списке лишь пятерых. Остальные мятежники были осуждены на длительные сроки лишения свободы и ссылку в Сибирь. Разумеется, все офицеры из их числа были разжалованы, а из солдат, участвовавших в мятеже, был составлен сводный полк, который отправился на границу с Персией, где вскоре начались военные действия.
13 июля 1826 года были повешены главные мятежники: Пестель, Рылеев, Каховский, Бестужев-Рюмин и Муравьев-Апостол.
Таким вот образом закончилась эта игра в войну за народное благоденствие.
КСТАТИ:
Декабрист Александр Одоевский, выходя тем роковым утром из квартиры Рылеева, чтобы направиться на Сенатскую площадь, воскликнул: «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!»
Ну и умирали бы сами, коль была охота, но окружающие тут при чем? А тех командиров полков, которые вывели солдат на площадь, пользуясь своей безграничной властью, следовало бы не причислять к героям, а предать анафеме, как наиболее циничных злодеев.
КСТАТИ:
«Испорченному уму кажется ничтожным то, что позволено, и душа такого человека, охваченная заблуждением, считает достойным лишь противозаконное действие. Иное ее не удовлетворяет.»
Гай Петроний Арбитр
В тот же период времени во Франции активно действуют ячейки тайного революционного «Общества карбонариев», которое поставило перед собой целью свержение монархии Бурбонов. Что делать после такого свержения, многие из карбонариев четкого представления не имели. Некоторые из них, будучи бонапартистами, хотели бы видеть на престоле сына Наполеона, а другие не могли назвать какую-то конкретную кандидатуру, но высказывали пожелание заменить королевскую династию Бурбонов династией Орлеанов. Встречались среди карбонариев и республиканцы, но и они не имели четкого представления о конечной цели своих притязаний.
В 1824 году умирает Людовик XVIII, сменивший Наполеона, и власть переходит к его брату Карлу X (1757—1836 гг.), приверженцу идеи абсолютной монархии.
Свое правление сей достойный муж начал с издания взрывоопасного закона о суровых наказаниях (вплоть до смертной казни) за недостойное поведение в отношении предметов религиозного культа (!).
Второй его закон был посвящен выплате бывшим эмигрантам денежного возмещения в сумме около миллиарда франков, что само по себе, может быть, и справедливо, но этот миллиард надо же было где-то взять, а вот об этом новый король как-то не подумал…
Следствием такой мудрой политики стал первый в истории Франции экономический кризис, сменившийся депрессией.
Король отправляет в отставку правительство конституционных монархистов и поручает формирование нового кабинета министров князю Полиньяку, известному своими ультрароялистскими убеждениями. Вскоре увидели свет сразу шесть королевских указов, прозванных «ордонансами Полиньяка», согласно которым распускалась палата депутатов, сокращались списки избирателей, закрывались ряд газет и журналов и т.п.
Это было расценено как попытка государственного переворота с целью возвращения абсолютизма. Крупная буржуазия нахмурилась и сказала: «Можно».
27 июля 1830 года в Париже произошло вооруженное восстание.
29 июля толпа захватила многострадальный Тюильрийский дворец и подняла над ним триколор конца XVIII века.
Карл X отрекся от престола в пользу своего внука и эмигрировал в Англию.
А 30 июля собрание депутатов распущенной палаты вынесло решение вручить бразды правления герцогу Луи Филиппу Орлеанскому (1773—1850 гг.), который 7 августа того же года был провозглашен королем Франции.
Вскоре была принята новая конституция, которая предусматривала расширение круга полномочий депутатов, введение местного самоуправления, снижение имущественного ценза для избирателей, запрещение католическому духовенству приобретать недвижимое имущество и т.п.
Во Франции установилась буржуазная монархия. Король Луи-Филипп, крупнейший финансист и лесовладелец, возглавил пришедшую к власти финансовую аристократию, которая наконец-то обрела то, к чему шла так долго и за что пролила столько крови. Чужой.
КСТАТИ:
«Кот в перчатках мышь не поймает».
Бенджамин Франклин
Через 18 лет Париж снова лихорадило.
Экономический кризис, безработица, инфляция породили брожение умов, а оно, в свою очередь, — уличные беспорядки, умело направляемые и руководимые теми, кому это было выгодно, в данном случае — буржуазии среднего звена.
22 февраля 1848 года начались массовые демонстрации на улицах Парижа, на следующий день там возникли баррикады, а еще через сутки король Луи Филипп отрекся от престола и бежал в добрую старую Англию.
Толпы бурно ликовали по этому поводу, затем — традиция есть традиция — захватили дворец Тюильри, похитили оттуда королевский трон и со всей возможной торжественностью сожгли его на площади Бастилии. Этим они, конечно, разрешили все свои проблемы, надо полагать…
Было создано Временное правительство, которое провозгласило Францию республикой.
Первым декретом этого правительства был тот, который гарантировал право на труд.
Честно говоря, меня всегда приводило в недоумение (мягко говоря) это понятие «право на труд». Человек, проявивший себя бездарным и недобросовестным преподавателем, вследствие чего уволенный из данного учебного заведения, может, конечно, устроиться в другое учебное заведение, если его захотят туда принять на работу, но требовать, чтобы его обеспечили работой по специальности, — деструктивная затея всех бездарных и недобросовестных, которая, безусловно, встретит поддержку широких масс ввиду их качественного состава…
Еще одно опасное нововведение революционного правительства — создание вооруженной опоры своей власти в виде так называемой «Мобильной гвардии» (как они, однако, любят слово «гвардия», имеющее к ним такое же отношение, как, скажем, слово «культура»), набранной из бродяг, нищих и уголовников, 24 батальона по тысяче представителей социального дна в каждом.
Эти самые «мобили» были поставлены в привилегированное положение, совсем как всамделишная гвардия. М-да… Скажи, из кого набрана твоя гвардия, и я скажу, что ты вполне достоин ее…
КСТАТИ:
«Об этом человеке известно только, что он не сидел в тюрьме, но почему не сидел — неизвестно».
Марк Твен
А вскоре, 23 июня того же года, началось новое восстание в Париже. Ситуация была достаточно серьезной для того, чтобы применить для подавления этого восстания артиллерию, так как ни «мобили», ни регулярная армия не были в состоянии навести элементарный порядок на улицах столицы.
После окончательного подавления этого восстания было расстреляно 11 тысяч его активных участников согласно приговорам военно-полевых судов. Четыре с половиной тысячи были сосланы в заморские колонии на каторжные работы.
В ноябре было созвано Учредительное собрание, которое приняло Конституцию Второй республики, где уже не гарантировалось право на труд, но провозглашались гражданские права и свободы. Кроме того вводилась небывалая ранее во Франции должность президента республики.
В ноябре 1848 года первым президентом был избран Шарль Луи Наполеон Бонапарт (1808—1873 гг.), племянник Наполеона I.
Французское легкомыслие просто поразительно! Неужели так трудно было зафиксировать в сознании то, что человека с такой фамилией нельзя избирать президентом, памятуя о его дядюшке, который некоторое время пребывал в должности Первого консула, и что из этого получилось…
Как и следовало ожидать, этот Бонапарт оказался достойным преемником своего родственника: 2 декабря 1851 года он совершил государственный переворот и после формального плебисцита провозгласил себя императором Наполеоном III. Так начался период французской истории, названный Второй империей. Ну как тут не вспомнить несравненного Монтеня! «Не достигнув желаемого, они сделали вид, что желали достигнутого». Лучше не скажешь!
1848 год можно назвать «годом революций».
27 февраля массовые волнения начались в соседнем с Францией германском Бадене на тему свободы печати, собраний, введении суда присяжных и созыва общегерманского парламента (понятное дело, кому-то очень хотелось править объединенной Германией).
Так же развивались события в небольших государствах Западной и Юго-Западной Германии.
В марте начались беспорядки в Пруссии, где Берлин стал ареной баррикадных боев, после чего было созвано Учредительное собрание, которое должно было принять Конституцию.
В мае 1848 года во Франкфурте-на-Майне начал свою работу общегерманский парламент, но, как всякое искусственно созданное образование, он проявлял себя лишь в формально-условной сфере, например, приняв общегерманскую имперскую Конституцию при отсутствии германской империи как таковой и, соответственно, каких бы то ни было центральных органов власти, о которых шла речь в этом утопическом произведении.
12 января 1848 года началась революция в Палермо. Вскоре она охватила всю Сицилию. Здесь были свои особенности бытия, которые со временем кое-кому стали неприемлемы, а потому этот «кое-кто» решил их изменить, взволновав народные массы и пообещав им взять на себя все их грехи. Этим «кое-кем» на Сицилии была мафия.
В тот период Истории сицилийская мафия была исключительно сельским явлением, так как её интересы замыкались на деревне. Обширные земельные владения, так называемые латифундии, принадлежали сицилийским дворянам и представляли собой сферу, в которой процветал самый долговечный в истории Европы феодальный режим.
Удаленность от центральной власти и большие масштабы этих земельных владений породили множество проблем, самой большой из которых был разбой, который на Сицилии, как, впрочем, и во всей Италии того времени, был привычным бытовым явлением, к которому все давно адаптировались и воспринимали как необходимое зло. Разбойники в основном крали скот и захватывали заложников с целью получения выкупа. Полиция при этом беспомощно разводила руками. Единственной силой, способной в этих условиях поддерживать хотя бы видимость законного порядка, была мафия.
Мафия, выполняя обязанности блюстителя порядка, действовала в двух направлениях. С одной стороны, она сдерживала бандитов, но не уничтожала их, чтобы бароны не перестали их бояться, а с другой стороны, она постепенно присваивала имущество баронов, которые не в состоянии были защищать его от бандитов.
К середине XIX века большинство баронов переехало в города, оставив свои имения на попечение управляющих, которые должны были поддерживать порядок и взимать арендную плату. Разумеется, все эти управляющие были членами мафии, которая установила свой порядок и террор, выжимая из крестьян гораздо больше, чем этого могли добиться бароны.
И вот наступило время, когда правящие страной Бурбоны стали восприниматься мафией как досадная помеха, и эта помеха была устранена. Под давлением «народа», то есть масс, управляемых сицилийской мафией, королевские войска вынуждены были покинуть остров.
Такая вот народная революция.
Известие о революции в Вене вызвало мощные антиавстрийские выступления в Ломбардии и Венецианской областей.
Австрийцы покинули и Ломбардию, и Венецию, и Милан, и Парму, и ряд других городов.
В разгар этих событий вернулся из эмиграции герой борьбы за независимость Италии Джузеппе Гарибальди (1807—1882 гг.), который стал душой революции. Мафия, достаточно тонко чувствуя, откуда и куда дует ветер, оказала Гарибальди решительную поддержку, разумно рассудив, что лучше грабить свой народ самой, чем питаться крохами со стола чужаков-оккупантов.
На гребне этой волны король Пьемонта Карл Альберт (1798—1849 гг.) объявил войну Австрии. Пьемонтцам оказали существенную помощь отряды Джузеппе Гарибальди, но этой поддержки оказалось недостаточно, и война закончилась полной победой австрийских войск.
В то же время вспыхнуло восстание в Риме, вследствие чего Папа Пий IX вынужден был бежать из города и искать пристанища в Неаполитанском королевстве. Эти события, конечно же, не обошлись без участия Гарибальди.
Однако очень скоро все возвратилось на свои места. Итальянские революции подавила своими силами Австрия, а вот революция в Венгрии потребовала вмешательства российского императора Николая Первого, который по просьбе молодого австрийского императора Франца Иосифа Первого (1830—1916 гг.) ввел туда 100-тысячную армию.
Одним из наиболее зримых последствий Австрийской революции было преобразование Австрийской империи в двуединое государство под названием «Австро-Венгрия». Только и всего…
КСТАТИ:
«Человек всегда надеется на то, что ему следовало бы вспоминать, и вечно вспоминает то, на что ему следовало бы надеяться».
Серен Кьеркегор
И почему-то не держит в памяти драгоценнейший опыт предыдущих поколений, повторяя их ошибки с упорством маньяка.
1870 год. Франция. Воинственная внешняя и неуклюжая внутренняя политики Наполеона III привели страну к очередному кризису. Из-за совершенно нелепых, надуманных да к тому же еще и спровоцированных германским канцлером Отто фон Бисмарком (1815—1898 гг.) разногласий между Францией и Пруссией началась война, к которой объявившие ее французы не просто не были готовы, а вообще не имели ни материальных, ни человеческих ресурсов даже для поддержания внутреннего порядка в стране.
Что говорить, если военный министр в своем докладе правительству называл численность вооруженных сил, составляющую 1 200 000, а в действительности эта цифра составила всего 250 000!
Та же ситуация наблюдалась и со снабжением армии, и с организацией лазаретов и т.д.
Естественно, немецкая армия очень скоро разгромила французскую, а после решающего сражения под городом Седан заставила ее капитулировать, предварительно потеряв пленными 83 тысячи солдат и офицеров во главе с императором Наполеоном III.
Когда об этом узнали в Париже, там начались волнения, и 4 сентября 1870 года Законодательное собрание и правительство Наполеона III самораспустилось. Императрица Евгения и ее сторонники бежали в Англию.
Франция в третий раз за свою историю стала республикой.
Временное правительство, как водится, разразилось громкими заявлениями о светлом будущем, о чести нации и о необходимости потуже затянуть ремни. А тем временем германская армия двинулась на Париж и взяла его в жесткое кольцо осады.
При этом продолжалась оккупация французской территории, вызвавшая мощное движение сопротивления, которое действовало гораздо оперативнее и решительнее парижских политиканов, рассуждающих о чести нации и грядущих победах.
В осажденном Париже ощущалась нехватка продовольствия. Из-за отсутствия дров парижане рубили деревья на бульварах. Думается, что даже если бы и существовали запасы дров, деревья все равно бы рубили, потому что их можно было рубить. Определенная часть населения любой страны непременно предпочтет бесплатный вариант платному, не вдаваясь в проблемы экологии или сохранности городского хозяйства. Мало того, благополучные и вполне добропорядочные с виду граждане, убедившись в гарантированной безнаказанности, очень даже рьяно мародерничают в оставленных войсками и полицией городах, и перед занявшими город оккупантами встает непростая проблема пресечения мародерского ажиотажа.
При всем этом в Париже процветала спекуляция хлебом на фоне начинающегося голода, а власти ничего не предпринимали для сдерживания этого процесса. В подобных случаях следует забывать о принципах свободной торговли, о законах рынка и т.п. и людей, столь цинично наживающихся на горе ближних, вешать на фонарных столбах, прицепив на грудь каждого мерзавца лист фанеры с надписью: «Он спекулировал хлебом».
То же самое следует производить и с чиновниками, злоупотребляющими служебным положением.
Парижские власти ничего подобного не позволяли себе, чем вызвали вполне справедливое негодование горожан, не раз пытавшихся навести порядок собственными силами.
Вконец растерянное правительство 28 января 1871 года подписало перемирие с немцами, по условиям которого Париж должен был капитулировать, регулярная армия — сдаться в плен, а правительство — выплатить победителю контрибуцию.
Подписанный в феврале мирный договор был совершенно издевательским, даже учитывая безответственное поведение Франции как державы. Теперь Франция обязывалась в трехлетний срок выплатить Пруссии 5 миллиардов франков контрибуции и отдать две свои провинции — Эльзас и Лотарингию.
Дорого же обошлось это безмозглое объявление войны немцам…
КСТАТИ:
«Если кажется, что люди как будто отличаются от неразумных тварей тем, что они построили города, что у них есть государство, власть и руководители, то это не аргумент: ведь и муравьи и пчелы имеют все это».
Андерс Цельсий
Новое французское правительство, возглавляемое Адольфом Тьером (1797—1877 гг.), согласилось и на временную оккупацию Парижа немцами, и на ликвидацию республиканского строя, и на роспуск Национальной гвардии, что не могло не вызвать агрессивной реакции широких масс.
Тогда Тьер не нашел ничего лучшего, чем приказать Национальной гвардии добровольно разоружиться. Этот приказ вызвал восстание.
Тьер и верные ему части регулярной армии покинули Париж, избрав Версаль своим плацдармом.
А в Париже был избран Совет Коммуны, который объявил себя органом высшей власти.
Он объявил о роспуске регулярной армии и замене ее вооруженным народом (по-итальянски — «милицией»). Не требуется очень богатого воображения, чтобы представить себе этот вооруженный беспредел. Народ есть народ, а вот армия есть армия, и смешивать эти понятия можно только при очень большом желании ввергнуть страну в пучину беззакония.
Зарплаты чиновника и рабочего уравнивались.