– Дикон, – тоненькие пальчики сжали руку брата, – Дикон, а что это Наль говорил о том, что Первый маршал… Он правда хочет на мне жениться?
Святой Алан! Этого еще не хватало…
Эр Рокэ советовал не забывать, кто является герцогом Окделлским, и был совершенно прав. Впрочем, он оказывался прав почти всегда.
Когда матушка покинула столовый покой, Ричард отвел Айрис в ее спальню, уложил, чуть ли не насильно напоил успокаивающей настойкой и сидел рядом, пока сестра не уснула. Именно тогда ему и пришла в голову мысль подняться в Гербовую башню. Если б не скандал за обеденным столом, Ричард нипочем не решился бы потребовать ключ от отцовских комнат, но тут в него словно сам Леворукий вселился. Дик прекрасно понимал, что дело кончится новой ссорой, но он устал молчать и соглашаться, и потом, его выходка отвлечет матушку от Айрис и Бьянко.
Что делать с лошадью, Ричард не представлял. Наль дал сто́ящий совет, но Айри не откажется от линарца даже на время. Но какова сестричка! Сказать «нет» в глаза матушке – такого себе не позволял никто. Брату остается лишь последовать примеру Айрис. Юноша разыскал домоправителя и не терпящим возражения тоном потребовал дать ключи от апартаментов в Гербовой башне.
Добряк Энтони дернулся было доложиться эрэа, но Ричард все тем же ровным голосом произнес:
– Энтони, ваше дело служить, а не думать.
Эту фразу, так же как и манеру, Ричард позаимствовал у своего эра, и она сработала безотказно. Домоправитель торопливо закивал и снял с пояса кольцо с двумя ключами. Ричард протянул руку и едва сдержал дрожь, почувствовав холод металла.
– Ужин подадите в Гербовую, мне нужны свечи, и пусть слуга затопит камины.
|
|
– Но… Эрэа Мирабелла не любит, когда тратят лишние дрова.
– А я не люблю мерзнуть, – отрезал Ричард.
Если Энтони и хотел что-то сказать, то передумал. Ричард, сжимая в руках ключи, не медленно, но и не быстро поднялся в башню. Когда в Надор вломились солдаты и чиновники судебной палаты, они перевернули покои герцога вверх дном и увезли все бумаги, которые смогли найти, и изрядное количество книг. После незваных гостей остались выдвинутые ящики, поднятые половицы, вскрытые шкатулки и оторванные панели.
Герцогиня Мирабелла привела в порядок разоренные комнаты, но жильцов они не дождались. Два раза в год в конце зимы и осенью под бдительным оком вдовствующей герцогини слуги вытирали скопившуюся пыль и мыли окна и полы, после чего двери вновь запирали. Детей в Гербовую башню не пускали, и Ричард почувствовал себя то ли святотатцем, то ли школяром, собравшимся стащить сласти из буфета ментора. Внизу послышался шорох – это мог быть слуга, но могла быть и матушка, которой наверняка донесли.
Ричард решительно повернул ключ. Замок был отменно смазан, хоть где-то в Надоре не пожалели масла. Дикон толкнул дверь и оказался в приемной. Ставни были плотно закрыты, пахло пылью и чем-то еще, кажется, застоявшимся дымком от курений. Ричард стоял, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Вспыхнувший желтый свет заставил юношу вздрогнуть.
– Эр Ричард, – голос Тэдди казался тонким и визгливым, – я принес свечи.
– Благодарю, – бросил Дик, научившийся от Ворона не только фехтованию, – затопи камины в кабинете и гостиной.
– Да, эр.
Кабинет, гостиная, спальня, личная библиотека… Везде одно и то же – пыль, холод, темнота. Здесь не живут и не собираются жить. Самое подходящее место для призраков, а может, и неподходящее, раз отец родному дому предпочел коридоры Лаик. Неужели призракам тоже не хочется возвращаться? Ричард с непонятной злостью дернул бархатные занавеси, взметнув тучу пыли и мелких сереньких бабочек. Им в этом полумертвом замке было хорошо. Им, но не людям.
|
|
Камин разгорелся довольно быстро, и комнату наполнил дым. Глаза у Дика заслезились, но чад еловых поленьев перебивал запах запустения и тоски, если тоска, разумеется, может пахнуть.
– Можете идти, Тэдди. Ужин подадите сюда.
– Да, эр…
Подчинился. Как просто заставить людей слушаться. Не думай, что они могут не исполнить приказания – и готово. А если сюда поднимется матушка? Что ж, рано или поздно им придется поговорить начистоту и о Надоре, и об Айрис, и о нем самом. Нынешний герцог Окделл не хочет сидеть в медвежьем углу и оплакивать то не знаю что. Он будет воевать, любить, пить вино, драться на шпагах, ездить на хороших лошадях. Он хочет жить, и он будет жить, и еще он спасет Айрис, потому что ее надо спасать. Молодая девушка не серая пыльная бабочка! Она не должна задыхаться среди стареющих, жаждущих мести людей.
Ричард еще раз медленно обошел апартаменты. Веками Повелители Скал обитали в Гербовой башне, но покои герцогинь были в другом крыле. Супруг спускался к супруге в дни, подходящие для зачатия, дабы исполнить свой долг. Когда-то прабабка Ричарда сама поднялась в Гербовую башню к мужу, это было расценено свекровью и золовками как вопиющее нарушение приличий. Ричард услышал об этом, став невольным свидетелем того, как матушка отчитывала Айрис, но лишь сейчас понял, что имелось в виду. При жизни отца Дику доводилось бывать в его кабинете, но не в спальне, которая скорее походила на кладовую.
|
|
Узкая кровать, застеленная одеялом из волчьих шкур, над ней барельеф – родовой вепрь на фоне скалы, по обе стороны от него висят два меча и кинжал. У изголовья кровати – столик, на котором лежит «Эсператия». Наверняка ее принесла матушка, ведь столичные чиновники вывезли все книги. Рядом с толстым томом – подсвечник с одинокой свечой и второй на каминной полке. В углу – подставка для одежды, дальше окно, забранное грубым витражом – все тот же вепрь. Спальня Повелителя Скал! Здесь ничего не менялось со времен Алана святого, внизу были хоть какие-то удобства, но герцог Окделл должен был жить в прошлом.
Кабинет. Четыре портрета – отца, матушки, деда и Алана святого, картина, изображающая Алана над трупом предателя Рамиро, несколько икон… Раньше здесь была только одна – святая Айрис.
Знакомый массивный стол, кресло, четыре стула, медвежья шкура у камина, пустые книжные полки. Ричард присел за стол, выдвинул ящики, благо замки были взломаны и не исправлены. В ящиках было пусто и пыльно. Пробежал маленький темный жучок, наверняка из тех, кто точит панели, Дик промешкал, и древоточец скрылся в щелке. Когда-то за этим столом сидел человек, который о чем-то думал, что-то чувствовал, за что-то боролся и от которого не осталось даже письма. Комнаты отца были пустыми и безликими, они ничего не могли рассказать о бывшем хозяине, словно он там и не жил. Словно его вообще не было!
Ричард поднялся и подошел к портрету Эгмонта Окделла. Художник работал в старинной манере – сплошной темный фон, старательно выписанная одежда и ничего не выражающее лицо. Бесстрастный человек в черном с золотом платье. Светло-русые волосы, серые глаза, бледное лицо северянина. Ни улыбки, ни грусти, ни вызова, ни жизни – ничего! Но отец был живым, он умел радоваться и грустить, с ним было тепло, даже если было холодно, почему же от него ничего не осталось? Художник был бездарен, книги и бумаги украли враги, а вдова закрыла ставни и заперла двери.
Неужели так исчезают все? Исчез Алан, исчез отец, исчезнет и он, Ричард, и от него останется даже не тень, а что-то плоское и никакое вроде этого портрета. Дик и раньше видел эту картину, но тогда она не оскорбляла, может быть потому, что никак не вязалась с очень спокойным светловолосым человеком, который сидел в том кресле, в котором теперь сидит его сын.
Юноша вспомнил о манере отца трогать правой рукой изнутри крышку стола. Герцог Эгмонт, задумавшись, часто так делал. Ричард провел пальцами по прохладному дереву и почти сразу наткнулся на какие-то неровности. На дубовой доске было что-то вырезано, скорее всего, клеймо мастера-мебельщика, но это «что-то» было единственным, не выставленным напоказ. Ричард взял свечу и скользнул под стол. Желтый огонек высветил вырезанный чем-то острым двойной вензель. Буква «А» сплеталась с буквой «Э», а рядом стояла дата «5-й день Весенних Молний 378 года». Надпись была старше Ричарда на три года, и сделать ее мог только отец, которому было тогда чуть больше, чем его сыну. Дик поднял свечу повыше и внимательно оглядел тыльную сторону стола. Ничего, только изъеденное жучком дерево. Что же случилось с молодым герцогом в тот далекий день? «Э» могло означать «Эгмонт», но «А»… Может быть, Алан? Конечно же! Пятый день Весенних Молний – день памяти святого Алана, а Эгмонт был одно лицо со своим великим предком, в этом сходились все.
В приемной что-то зашуршало, и Ричард торопливо вскочил. Не хватало, чтобы его видели сидящим на полу. И еще Дику отчего-то очень не хотелось, чтоб обнаруженный им маленький отцовский секрет стал известен кому-то еще.
– Дикон!
Наль! Можно было и догадаться, сейчас начнет воспитывать и жаловаться.
– Я тут!
– Дикон! – Кузен возник в дверях. Он изрядно запыхался – лестница была слишком крутой для его пуза.
– Что такое? – Сейчас начнет мирить его с матерью. Леворукий и его твари, скорей бы в Олларию!
– Бьянко… Понимаешь, я плохо разбираюсь в лошадях, но ему плохо. Я… Боюсь, его отравили.
– Закатные кошки! – Дикон бросился вниз, не заботясь о том, поспевает ли за ним кузен.
Матушка сказала, что найдет способ избавиться от «этой твари». Святой Алан, неужели она могла?! Лошади, они ведь больше, чем люди… Кто это сказал? Рокэ? Нет, Эмиль Савиньяк.
Наль сзади что-то кричал, но Дик не слышал, лихорадочно вспоминая, как лечили Моро, но мориск был ранен, а не отравлен.
Ричард опоздал. Айрис рыдала, уткнувшись лицом в спутанную серебристую гриву, а Дик топтался рядом, не зная, что говорить. Случившееся не укладывалось в голове.
– Слишком жестоко, – в дверце денника появился запыхавшийся Наль, – никогда не думал, что эрэа… То есть какое несчастье…
Наль не думал. Ричард тоже не думал, что матушка способна отравить лошадь, пусть и подаренную Вороном. Айрис подняла заплаканное лицо:
– Наль… Наль, ты думаешь, это… Это матушка?
– Нет, что ты! – кузен отчаянно замотал головой. – Эрэа Мирабелла никогда такого не сделает. Никогда! Она такая спокойная, такая справедливая.
– Справедливая? – тихо повторила Айрис, лаская белую гриву. – Справедливая…
Дик глядел на плачущую сестру и не мог ей ничем помочь. Он привез Бьянко для радости, а не для беды. Айрис редко плакала, наверное, потому, что в детстве от плача ей становилось плохо. Страх перед удушьем заставлял девочку сдерживать слезы.
– Айри, – юноша опустился на колени рядом с сестрой, – Айри, не надо… Ты не должна плакать, а то заболеешь. Пойдем отсюда…
– Я не хочу… Не могу, чтоб с него сдирали шкуру и подковы, – прошептала сестра.
– Обещаю тебе, Бьянко никто не тронет. Его похоронят на берегу. А ты, если хочешь, посадишь там цветы.
– Посажу… Серебристые ирисы. Это мои цветы, – она приподняла тяжелую мертвую голову и поцеловала в лоб. – Ричард, – сестра больше не плакала, покрасневшие глаза смотрели жестко и холодно, – я никогда не прощу матушке Бьянко. Никогда!
Дик растерялся. Нужно было спорить, уговаривать, мирить, а он не мог, потому что Айрис была права. То, что совершила мать, было безбожно. Можно убить человека, которого ненавидишь, но лошадь или ребенка… Юноша вновь перенесся в растревоженную криками и мечущимися факелами ночь, когда другой человек точно так же стоял на коленях над упавшим конем. Айрис и Бьянко, Рокэ и Моро…
– Ричард, – глаза Айрис вновь вскипели слезами, – забери меня отсюда! Я не хочу здесь оставаться. С ней…
– Айри, – Дик, сам того не замечая, заговорил с сестрой так, как Рокэ говорил с раненым Моро, – я не могу тебя забрать прямо сейчас, но…
– Постой, Ричард, – в голосе Наля зазвучала странная решимость, – Айрис… Я, конечно, понимаю. Я не прекрасный рыцарь… Я – толстый, я бедный… Я не герцог, я никогда не стану генералом… Но если ты не можешь здесь оставаться, я готов… То есть я могу… Выходи за меня замуж, я увезу тебя!
В любой другой момент вид кругленького, опрятного Наля, преклонившего колено посреди старой конюшни, был бы просто смешон, но только не сейчас. Айрис прекратила плакать и, отняв руки от лица, с удивлением взглянула на Реджинальда, словно увидев его впервые:
– Наль… Ты с ума сошел? Я…
– Нет… То есть да, сошел. – Наль, пыхтя, поднялся и принялся отряхивать прилипшие соломинки. Дику показалось, что у кузена трясутся губы. И это опять-таки было бы смешно, если бы все не было так плохо.
Наль не виноват, что он некрасив. Он добрый, умный, преданный, только Айрис за него не пойдет. Никогда.
– Наль, – Дик сам подивился своей горячности, – Айрис маленькая совсем… И потом, мы же родичи!
– Я все понимаю, – кузен уже справился с собой и улыбался, – просто ты просил меня позаботиться об Айрис. Ну, тогда, перед дуэлью, вот я и вообразил… Ты же знаешь, какой я обстоятельный.
– Ты – настоящий друг. – Дик готов был сквозь землю провалиться. Он и думать забыл о том злосчастном разговоре. Это же было так давно, еще до войны, а Наль вообразил себе невесть что.
– Да, – твердо сказал Наль, – вы с Айрис всегда можете на меня рассчитывать.
Айри вздохнула и опустила голову, Дик прекрасно знал эту ее привычку – когда сестренке было стыдно, она вела себя именно так.
– Понимаешь, – Айрис Окделл совсем по-детски шмыгнула носом, – я выйду замуж за того, кого люблю. Или умру.
– Мужем дочери Эгмонта Окделла будет лишь достойный. – Откуда матушка узнала? И зачем она пришла сюда? Наверняка ее вызвал старший конюх. – Айрис, отправляйтесь к себе и принимайтесь за работу. Я вечером навещу вас.
Сестра вздрогнула, но не ушла, а придвинулась поближе к Дику. Юноша почувствовал, что у него внутри все закипает. Это было опасно. Он не может, не должен перечить матери, огорчать ее. Ей пришлось столько пережить после смерти отца, она замерзла в своем горе, в своем желании отомстить…
– Эрэа Мирабелла, – залепетал Наль. – Мы… Мы не делали ничего такого… Айрис очень расстроила смерть лошади… Мы понимаем, это все случайность… Что-то попало в сено, это бывает…
– Если кто-то из конюхов уничтожил лошадь, присланную Вороном, – губы матушки сжались в одну линию, – я не намерена его наказывать. Простые люди оказались благороднее и совестливее моих собственных детей. К вам, Реджинальд, это не относится. Я знаю, что вы истинный Человек Чести.
– Эрэа Мирабелла, – кузена трясло, но он не сдавался, – Дик связан присягой оруженосца…
– Он дал ее по доброй воле, – глаза матушки сверкнули, – по доброй воле! Его никто не принуждал. Ради того, чтоб остаться в столице и вести праздную, беспорядочную жизнь, он предал память отца, предал дело всей его жизни и принял покровительство негодяя и предателя.
– Герцог Алва верен Талигу и своему королю, – Дик сам испугался вылетевших у него изо рта слов, но остановиться не мог. – Святой Алан, кто виноват, что Люди Чести струсили перед Дораком, а Ворон – нет?! Кто виноват, что Люди Чести приводят в Талиг иноземцев, а Ворон их бьет? Кто…
– Замолчи! – Она никогда еще так не кричала, а глаза… Эти красные точки вокруг них… Наверное, там что-то порвалось.
– Эрэа, – Наль попытался втиснуться между матерью и сыном, – эрэа, вам вредно волноваться. Дик всегда был и будет послушным сыном. Если вы прикажете, он останется в Надоре, он…
– Ах, вот как? – герцогиня придвинулась к сыну. Пожалуй, ни одна женщина не подходила к Дику ближе. Кроме Марианны. – Что ж, хорошо. Вот мы и проверим, чего стоит сыновняя покорность. Ричард, я готова вас простить, но вы не вернетесь к Ворону. Слышите? Вы останетесь здесь.
– Вы, матушка, сами отослали меня в Лаик и больше не можете мне приказывать! – Вот и все. У него нет отца, сейчас не будет и матери. – У меня есть эр, у меня есть король, моя верность и моя Честь принадлежат им. Повелители Скал держат слово. Я присягнул Рокэ Алве и Фердинанду Оллару, и я буду служить им.
– Эрэа, – Наль не оставлял попыток предотвратить неотвратимое, – Ричард уже теперь кавалер Талигойской Розы. Он станет генералом, отстроит Надор…
– В таком случае, – надменно произнесла вдовствующая герцогиня, – мне остается покинуть замок и поселиться в лесной хижине. Я буду нищенствовать, но я не стану жить с сыном, берущим про́клятые деньги.
– Эрэа…
– Не надо, Наль, – Ричард сжал плечо кузена, – я за себя как-нибудь сам отвечу. Святой Алан, мне плевать, кто по закону хозяин Надора! Пока я жив, матушка, этот замок – ваш, и вы можете делать в нем все, что хотите. С замком, но не со мной. Я – взрослый человек, у меня своя голова и своя дорога. Я не собираюсь ради старой вражды скормить Талиг гайифцам и гаунау.
– Еще одно слово, – лицо герцогини стало снежно-белым, – и я прокляну вас.
– А еще одна война, и вас с вашей ненавистью проклянет весь Талиг, – выкрикнул Дик.
Испуганный Наль бросился между ним и матерью, что-то бубня и нелепо размахивая руками, но Дик не вслушивался. Очень спокойным голосом он приказал седлать Сону. Наль все еще что-то плел. Матушка молчала, по щекам Айрис текли слезы. Ричард подошел к сестре и взял ее за руку:
– Не бойся, девочка. Через год я заберу тебя отсюда, и ты выйдешь замуж за того, за кого хочешь. Клянусь тебе. Матушка, я – герцог Окделл и Повелитель Скал, и я должен носить родовой знак. Я заберу его.
Ричард поклонился матери и вышел вон. Нужно было собраться, хотя у него так мало своих вещей.
– Дикон!
– Что тебе? – Дик был не слишком любезен, но кузена это не остановило. Толстяк задыхался, но был исполнен решимости.
– Я тебя одного не отпущу! Мы едем вместе!
Глава 10
Агарис
«La Dame des Bâtons» & «Le Un des Bâtons»
Робер с тоской оглядел ставший родным потолок, спихнул с груди Клемента, привычно тронул браслет Мэллит и потянулся за одеждой.
Чем же занять сегодняшний день? Пофехтовать с Альдо? Надо, а не хочется.
Бои с сюзереном доставляли Иноходцу сплошные расстройства. Альдо Ракан дрался отчаянно, обрушивая на противника град сильнейших ударов – принц вообще был очень сильным, но отразить его атаки было проще простого, сам же Альдо то и дело раскрывался. Робера и самого частенько заносило, но в сравнении с сюзереном Иноходец являл собой чудеса хладнокровия. Будь все всерьез, последний из Раканов был бы сто раз мертв, и это Эпинэ очень тревожило. Яд ядом, но догадайся Дорак подослать к Альдо бретера…
Сам Альдо на упреки отвечал, что в настоящем бою прикончит противника первым, ну в крайнем случае вторым ударом, и беспокоиться нечего. Поколебать уверенность принца в своих фехтовальных талантах Роберу не удавалось, тем более его теперешнего сюзерен и впрямь прикончил бы – лихорадка высосала из Эпинэ все силы, а возвращались они до безобразия медленно. От ран он и то оправился быстрее, а тут прошло пять месяцев, а у него то ноги дрожат, то холодный пот прошибает. Хорошо, хоть кошмары не снятся.
Мысль о том, что дело не в лихорадке, а в Агарисе, из которого нужно бежать, бежать и бежать, талигоец старался отогнать подальше. Равно как и ощущение, что с ним случилось что-то куда более мерзкое, чем кагетская зараза.
Откуда у него чувство, что он сотворил что-то постыдное? Он просто не мог успеть ничего натворить. Иноходец знал, что провалялся без сознания несколько дней. Последнее, что он помнил, были качающиеся пьяные звезды в окне и какой-то цокот, потом – провал и, наконец, золотые глаза Мэллит… Не в кровати же он безобразничал! Видать, в бреду ему привиделось что-то гадостное, что именно, он забыл, а осадок остался… Чудо, что он вообще добрался до Агариса, а не свалился в придорожной таверне. Без гоганской магии и крови Альдо он бы уже лежал на кладбище, а вместе с ним и его никому не нужная любовь, и одолевавшие его сомнения. Такой простенький выход! Но смерть – дама капризная, наследник рода Эпинэ ей явно не нравится, вот она и гоняет его, как может. Даже в сговор с Вороном вступила. Рокэ наверняка ее родич, иначе откуда у него такие глаза?
«Синий взгляд смерти»… Любопытно, откуда это пошло?
Об Алве думать не хотелось, вернее, не о самом Алве, а о том, что случилось в Сагранне. Не хотелось, но думалось. Может, от болезни, может, от безделья, Иноходец все время мыслями возвращался то в Кагету, то в Талиг. В кагетском зеркале даже восстание Эгмонта казалось каким-то кривым, если только он всю жизнь не смотрел в кривое зеркало и только сейчас начал соображать…
Матильда и Альдо – настоящие друзья, собственно говоря, у него, кроме них, и нет никого, но нынешние Раканы ни разу не были в Талиге. Альдо на троне Олларии?! Это нестрашно лишь потому, что невозможно. Сюзерен – замечательный друг, настоящий рыцарь и последний дурак, к тому же слепой, как сова средь бела дня. Что значит корона, тем более призрачная, в сравнении с любовью лучшей девушки этого мира…
От этой мысли оставалось полшага до следующей, которую Робер гнал с того самого мгновения, как открыл глаза и увидел Мэллит. Чтоб не додуматься – Леворукий знает до чего, Эпинэ вскочил и принялся торопливо одеваться. Клемент, только и ждавший этого момента, взгромоздился на стол и заверещал, напоминая, что пора завтракать.
Его Крысейшество то ли смирился с возвращением в Агарис, то ли то, что пугало всяких тварей, ушло. Правду сказать, Робер не верил, что причиной исхода родичей Клемента и лошадиных страхов был какой-то принесенный ветром запах. В Святом Граде творились отнюдь не святые дела, и это было еще одной причиной убраться отсюда куда подальше.
Иноходец пригладил волосы, очередной раз подумал, что поседевшую прядь надо лбом надо б закрасить, подхватил Клемента и вышел из спальни. Матильда уже сидела за столом в гордом одиночестве. Робер поцеловал принцессе руку и сел напротив, Клемент слез с хозяйского плеча и деловито направился к корзинке с хлебцами, которую давно почитал своей собственностью.
– А где Альдо? – Стол был просто замечательным, но последний раз Роберу хотелось есть в Кагете.
– Спит, – хмыкнула принцесса, – загулялся вчера. И тебе б пошляться не помешало бы, потом поздно будет.
Может, и не помешало, но врать женщинам он не умеет, а покупать чужую любовь не умеет еще больше.
– Успею еще. – Эпинэ пододвинул к себе тарелку с холодным мясом и пару раз ковырнул в ней ножом.
– Не нравишься ты мне, – постановила Матильда.
– Вот как? – попробовал пошутить Робер. – А я так надеялся на твою любовь.
– Обойдешься, – вдовствующая принцесса опрокинула бокал вина, – молодой еще. Подожди лет двадцать…
– Вот и подожду! Новости какие-нибудь есть?
Выпить, что ли? Странное дело, раньше ему в этом доме было легко, а теперь словно в воздухе натянули невидимые струны, касаться которых нельзя. Матильда иногда смотрит на него как-то странно. Может, он что-то ляпнул, когда был без сознания? Но что? Неужели про сговор с гоганами и клятву на крови? Людям Чести нельзя так клясться, об этом Робер слыхал еще в Эпинэ, хотя тогда не верил ни в чих, ни в сглаз, ни в вороний грай.
– Новости? – переспросила Матильда, поднимая бокал с вином. – Пока только старости, вот придет Хогберд, какие-то сплетни наверняка притащит.
Нет, с Матильдой все в порядке, это у него башка полна всякой дури…
Можно подумать, Роберу нужны новости. Он, пока с собой не разберется, не заметит, если на него балкон свалится, а до того, что творится, кошки знают где, ему и во-все дела нет. Себя со стороны не видно, но, когда до нее доходило, за кого она вышла замуж, ей тоже небо с тарелку казалось.
– Сударыня, – вошедшая Пакетта присела в подобии реверанса, что означало высшую степень потрясения, – к вам гонец из Алата!
Твою Кавалерию, этого еще не хватало! Неужели братец умер? А на избрании Эсперадора казался таким здоровым. Вообще такие осторожные слизняки живут по сто лет, разве что убил кто…
– Давай его сюда.
Пакетта вышла, Робер поднял глаза, Клемент продолжал грызть хлебец.
– Что-то серьезное?
Бедняга, ему везде гадости мерещатся, хотя с такой жизни хорошему не поверишь, а плохому запросто.
– Вряд ли. Разве что Альберт умер…
– Он был болен?
– Кто его знает. Робер, у меня родичей, кроме Альдо и тебя, нет.
– У меня тоже, – Эпинэ попробовал усмехнуться, – дед и мать больше в Рассветных Садах, чем на этом свете, да и вряд ли я их увижу.
Да, не похоже, чтоб Альдо въехал в Олларию на белом коне, что бы ни плел Хогберд. Мальчишкам придется пробивать себе дорогу в других краях…
– Ничего, – Матильда через силу улыбнулась, – лучше не иметь родни, чем иметь паршивую, а мне досталась именно такая.
– Да, – как-то бесцветно согласился Робер, – если бы я догадался утопить Альбина в болоте, он бы не сидел сейчас в Эпинэ…
– Ваше Высочество, – ох уж эта Пакетта, – к вам гонец из Алата от герцога Альберта.
Значит, жив, что и следовало ожидать. Такие всех переживут!
Гонец, молодой смазливый дворянин, очень мило преклонил колено:
– Сударыня! Я имел великую честь вручить вам послание моего герцога.
– Благодарю, – Матильда внимательно посмотрела на алатца.
– Гергей Лагаш…
Сын Ференца? Или внук? Не похож ни на одного из тех Лагашей, которых она знала, те красавцами не были, но походили на мужчин, а не на горняшек.
– Кем приходится вам барон Ференц Лагаш?
– Дедом…
– Вы на него не похожи. – Отчего-то это обстоятельство Матильду просто взбесило. У Ференца не могло быть такого раздушенного белокурого внука. Принцесса не сразу сообразила, что вся беда была в том, что Гергей изрядно смахивал на ее покойного супруга. Тот в юности был таким же хорошеньким.
– Давайте письмо!
Письмо было в роскошном футляре, украшенном родовым гербом Алати. Первый подарочек из дому Леворукий знает за сколько лет.
– Благодарю вас, сударь. Можете быть свободны.
– Мой герцог ждет ответа.
– Зайдите завтра.
Матильду никто никогда не называл негостеприимной, но сажать за стол это белобрысое создание она не собиралась. Впрочем, если внук Ференца и был обижен или удивлен, то не подал виду. Гергей Лагаш самочинно поцеловал край платья блудной сестрицы своего герцога, поклонился и вышел.
Принцесса бросила футляр на стол:
– Никогда не знаешь, откуда и кто на тебя свалится. И зачем это я им понадобилась?
– Там, наверное, написано, – Робер кивнул на футляр.
– Потом прочитаю, не хватало завтрак портить.
Завтрак и так был испорчен, но читать письма из дому лучше в одиночку и со стаканом касеры. Во всяком случае, письма от Альберта Алати.
Робер глянул на браслет Мэллит и вдруг решился. Он нанесет визит достославному из достославных и напрямую спросит и об этой штуке, и о том, что такое под ней спрятали.
Матильда, что бы она ни говорила, займется письмом от брата, Альдо будет спать еще часа три, так что время есть. Эпинэ заверил принцессу, что сыт по горло, водворил недовольного Клемента в спальню, опоясался шпагой и вышел в совершенно обычный город, живущий совершенно обычной жизнью. Странное дело, будущий Повелитель Молний умудрился полюбить чужую, беспорядочную, дикую Кагету, а от давшего ему приют Агариса его как мутило, так и мутит. Иноходец, сам не зная зачем, сделал крюк, десятой дорогой обходя обиталище «истинников», и вышел к «Оранжевой луне».
Посетителей по случаю утра было немного. Молодой гоган, сладко улыбаясь, провел гостя к окну и спросил, чего желает блистательный. Эпинэ заказал. Подручный достославного Жаймиоля сдержанно попросил подождать и исчез за занавесом. Робер ждал. В прошлый раз они условились, как с помощью заказа передать весточку достославному из достославных из любой принадлежавшей гоганам харчевни. «Высокая радуга» была ближе, но Эпинэ пришел в «Оранжевую луну», чтобы быть ближе к Мэллит. Он понимал, что это глупо и смешно, но глупой была вся его жизнь, просто раньше он этого не понимал.
Вернувшийся слуга провел талигойца в маленькую комнату с окнами во двор, где уже ждали завтрак и вино. И то, и другое были достойны короля. Есть не хотелось по-прежнему, и Робер налил себе «черной крови». Любимое вино Ворона, и как только гоганы его добывают? Через франимцев, надо полагать, хотя с Рокэ станется торговать с рыжими напрямую. Странно, что Талиг гоганские купцы обходят стороной, в эсператистском Агарисе их пруд пруди, а в стране, где никто ни к кому не пристает с проповедями, их и нет. Спросить, что ли, правнуков Кабиоховых, с чего это.
Самому Роберу было, в общем-то, все равно, кто как молится, хотя он, как и положено Человеку Чести, принадлежал двум церквям сразу. Вот простонародье, то от эсператизма отреклось с легкостью необыкновенной. Впрочем, если задуматься, ничего удивительного в этом не было. Обряды те же, а кому подчиняются клирики – королю или Эсперадору, прихожанам без разницы. Оллар умно придумал – почти ничего не меняя, поменял все. Узурпатор был великим королем, никуда не денешься, и с наследниками ему везло очень долго…
Занавес дрогнул, пропуская величественного старика в желто-черном. Робер сообразил, что это достославный Яинниоль, отец Жаймиоля. Закатные твари, у него в голове спуталось то, что ему рассказывали гоганы и Альдо, и слова Мэллит! Робер торопливо вскочил, больше всего боясь ненароком выдать девушку.
– Приветствую достославного, – имя Яинниоля ему вроде здесь не называли… В крайнем случае он мог забыть. После болезни.