Талиг готов на уступки. Пусть Агарис прекратит поддерживать Раканов и убедит их перебраться, скажем, в Алат к брату принцессы Матильды, которой отныне придется называть себя герцогиней. В ответ мы согласны открыть в Олларии и ряде других городов эсператистские храмы и разрешить тем, кто тайно исповедует эсператизм, делать это открыто.
А исповедуют его лишь огрызки Людей Чести и проныры, полвека назад поставившие на королеву Алису. Простой люд привык к олларианству, которое обходится верующим намного дешевле. Если господа Придды и Карлионы открыто примутся молиться по старинке, они выстроят между собой и простыми талигойцами очень высокий забор. Жаль, Штанцлер с Ее Величеством не попадутся на эту удочку, хотя… Его Высокопреосвященство улыбнулся:
– Мы не станем чинить препятствий никому, кто желает читать молитвы на гальтарском, а не на талиг, но будем преследовать, как двурушников и святотатцев, тех, кто станет зажигать свечи пред двумя алтарями.
– Это справедливо, – наклонил голову Оноре, – тот, кто верует, не должен предавать своей веры. Святой Престол запретит отпускать грехи тем, кто не провозгласит себя открыто сыном Истинной Церкви.
– Когда Раканы покинут Агарис?
– Святейший Эсперадор попросит об этом молодого Альдо и Матильду Алатскую, как только я привезу подписанный договор.
– Как только Раканы покинут Агарис, Его Величество огласит указ об открытии в Олларии храма… Вы сами можете избрать святого или праздник, коему будет посвящен храм, но в Талиге чтут святую Октавию.
– Я согласен, – просто сказал Оноре, – если две наши церкви прекратят вражду в праздник святой. Пусть Октавия Агарская станет Светлой Покровительницей храма в Олларии.
|
|
– Я предлагаю провести в канун праздника публичный диспут, – бедный Авнир, как он огорчится, когда поймет, что его познания не пригодятся, – и мы будем не обличать еретиков, но мириться с ними, в аббатстве Ноха сохранился зал теологических дискуссий. Мы можем начать с различий и доказать, что они не столь существенны.
– Это и в самом деле так, – улыбнулся Оноре. Неужели он и впрямь святой? Тогда как вышло, что он подчинил себе Эсперадора и навязал свою волю конклаву? – Я много размышлял о разнице меж догмами Истинной Церкви и основами олларианства и пришел к выводу, что они не столь велики. Чем дальше думаю, тем больше убеждаюсь, что разделяет нас мирское, а не горнее.
– Да, – Сильвестр чуть ли не в первый раз в жизни ломился в открытые ворота, это было удивительно странное чувство, – я полагаю, эсператистский целибат имеет сходную основу с институтом майоратов. Дробить церковную собственность было столь же опасно.
– Вы полагаете, диспут следует начать с обсуждения этих институтов?
Его Высокопреосвященство медленно покачал головой:
– Нет, тема целибата может показаться фривольной. Затронув ее, придется говорить о весьма неудобных для лиц нашего положения вещах. Лучше обсудить необходимость существования орденов. Я могу начать с того, что вычленение семи ипостасей Создателя является умалением Его и идолопоклонством.
– Тогда, – покачал головой Оноре, – я отвечу олларианцу олларианским же аргументом. Создатель слишком велик для человеческого разума, потому люди и поклоняются тому аспекту Создателя, который доступен их представлению и пониманию. Если вы ратуете за частную истину, то ордена этому критерию вполне соответствуют и всегда соответствовали, потому что Создатель милосерден и не требует от человека больше, чем тот способен дать.
|
|
– Не стану опровергать очевидное, – усмехнулся кардинал, – по крайней мере сейчас, но во время публичного спора я найду несколько контрдоводов. Жителям доброго города Олларии лучше не знать, что все решено. Пусть рассказывают детям и внукам, что присутствовали при великом примирении.
– Я не люблю лжи и притворства, – нет, он точно святой, какой ужас, – но ради великой цели готов скрыть наш договор. Сколько времени займет спор?
– Не меньше полутора часов, но не более двух с половиной. Излишне долгие проповеди утомляют паству. Итак, вы согласны? Мы обсудим существование орденов. В конце вы придете к выводу, что олларианская церковь по сути такой же орден, а я – что ордена призваны облегчить служение Создателю и понимание Его простым людям.
– И это именно так, – изрек Оноре. Их никто не слышал, кроме птиц и пчел, но от этого эсператистский епископ не стал менее серьезен. – Мы сделаем великое дело, примирив нашу паству. Это угодно Создателю и Свету.
Квентин Дорак полагал, что договор в первую очередь выгоден Талигу и его союзникам, но не счел нужным разубеждать гостя. Зачем? Оноре делает то, что велит его совесть, кардинал Талига то, что подсказывает разум, а в выигрыше остаются и Талиг, и Агарис.
Глава 2
Оллария
«Le Valet des Épées» & «Le Quatre des Coupes»
«Прошу Ваше Величество об аудиенции» … «Ваше Величество, умоляю о великой милости»… «Взываю к доброте Вашего Величества» …
|
|
Письмо не получалось. Вернее, оно получалось ужасно глупым. Обязательные обращения и обороты выглядели торжественно и верноподданно лишь до тех пор, пока Дик не представлял себе лицо Катари. Если она прочтет написанное по всем правилам письмо, то подумает, что Ричард Окделл – обычный блюдолиз. Сухие официальные фразы рвали ниточку, протянувшуюся между ним и Катариной Ариго, но королевам пишут именно так, по крайней мере, когда письмо проходит десяток чужих рук.
Ричард обмакнул перо в синие чернила и вывел «припадаю к стопам Вашего Величества». Слишком вольно! Что же делать? Юноша не сомневался, что эр Август не одобрит его решения забрать Айрис из Надора, но оставлять сестру с матерью невозможно. Он обещал и должен исполнить обещанное. Если б Айрис была мальчиком, ее можно было бы устроить пажом, хотя что за глупости! Будь она мальчиком, она бы отправилась в Лаик, когда они с Рокэ покидали Сагранну. Сестре осенью будет семнадцать, а она еще не имеет жениха…
Ричард отодвинул бумагу, пораженный пришедшей в голову мыслью. Дочь Повелителя Скал должны были просватать еще в детстве, но про жениха Айрис никто никогда не говорил. Через три-четыре года сестру назовут старой девой, и ей останется только выйти за Наля. Айрис нужно было вывезти в столицу еще в прошлом году, а ее держат взаперти. Как же это жестоко и несправедливо! Мать и Эйвон живут прошлым, а брат был слишком занят своими бедами, чтобы думать о чужих. Даже вернувшись в Надор, он думал о себе, а не о сестрах. Что ждет девочек, Дик понял только теперь.
Юноша постарался сосредоточиться на письме, но то, что у него выходило, совершенно не годилось для придворной канцелярии. Через два часа Ричард окончательно убедился, что ничего толкового не напишет. Оставалось либо довериться Штанцлеру, либо просить аббатису Монику о встрече с королевой, либо дожидаться Рокэ, но тот вернется не раньше чем к началу лета. Бедная Айрис! Ричард бездумно обвел глазами свою комнату и вспомнил маленькие окна и сырые толстые стены надорского замка.
Матушка гордится тем, что в гнезде Окделлов «все, как при Алане святом». Ричард раньше любил повторять эти слова, а сейчас понял, что это глупо. Глупо мерзнуть, когда можно согреться, глупо носить белье из деревенского полотна, ездить на плохих лошадях, разводить овец с короткой жесткой шерстью, пить кислое вино, и все только потому, что так делали предки. Предки много чего делали, но даже матушка не требует, чтобы капитан Рут носил двуручный меч и доспехи… Когда-то меч Раканов был лучшим оружием на свете, сейчас он годится только для того, чтобы висеть на стене. Прошлое – это прошлое, оно не должно путать ноги будущему. Именно так говорил господин Шабли, когда рассказывал об Эрнани святом, отказавшемся от старой веры и древней столицы.
Почему древний король это сделал? Ричард прекрасно помнил страшную историю о братьях Раканах, но в ней было слишком много неясностей. Эсператисты утверждают, что Раканы владели демонской силой, от которой открывший свое сердце истинной вере Эрнани отрекся. Это не помешало ему взять в новую столицу корону, жезл и меч, которым приписывали магические свойства. Тем не менее ни один из владык Раканов не рискнул их использовать, даже когда речь шла о его собственной жизни и существовании страны.
Позднее жезл был передан Эсперадору, и тот его принял, сделав символом духовной власти. Выходит, глава церкви польстился на демонское наследство? Да нет, все это сказки, никаких сил Раканов не было и нет, а реликвии всего лишь старые вещи, которые сейчас не кажутся даже красивыми.
Ричард невольно дотронулся до кольца с карасом, некогда украшавшим древний меч. Камень как камень. Ювелир, оправивший его, не заметил в нем ничего особенного, да ничего особенного и не было. Дик с тоской взглянул на недописанное письмо, скомкал лист, переоделся и, сам не зная зачем, отправился в город.
Приближающиеся праздники уже давали о себе знать – улицы были заполнены озабоченными горожанами, а торговцы орали еще громче, чем всегда. Среди оживленной толпы Ричард, как всегда, почувствовал себя деревенским увальнем – он, не успев привыкнуть к Олларии, снова от нее отвык. Горожане с улыбками расступались перед молодым человеком в цветах Первого маршала и с орденской цепью на шее. Эти улыбки и хорошая погода сделали свое дело – Дик почувствовал себя уютнее и начал подумывать о том, что неплохо бы заглянуть в какую-нибудь таверну и спросить стаканчик кэналлийского. Жаль, сейчас в столице нет никого из его друзей по Лаик, только Наль, изрядно поднадоевший во время дороги.
Надо написать Арно, Катершванцам и Альберто. Он вел себя по-свински, забыв о друзьях, а те могли решить, что Ричард Окделл, став оруженосцем Рокэ Алвы, зазнался. Ричард тронул висевший на поясе тяжелый кошелек. Он сейчас же пойдет к ювелиру и закажет подарки для друзей и для Айрис.
Мастер Бартолемью при виде Дика сплавил некрасивую горожанку средних лет худенькому помощнику и устремился навстречу гостю.
– Монсеньор! – остроносый ювелир радостно улыбнулся. – О, вижу, монсеньор носит кольцо. Он доволен работой?
– Очень. – Ричард в который раз позавидовал умению Рокэ заводить друзей среди простолюдинов и врагов среди знати. Юноша ужасно смущался, заговаривая и с теми, и с другими. – Спасибо большое. Я… – Дик схватился за кошелек, – я хочу заказать подарки для друзей и сестры.
– Я к услугам монсеньора, – и без того приветливый мастер превратился в сгусток сияния, – что монсеньор желает?
– Браслет невесты[24]и четыре мужских кольца, – только начав говорить, Дик понял, что ему нужно, – пусть все кольца будут такими же, как мое, но с разными монограммами.
– Господин помнит размеры?
Размеры? У Арно и Альберто пальцы тонкие и длинные, а вот братцы Катершванцы…
– Два кольца меньше моего, а два – больше и намного. И вот еще что… вы можете на тыльной стороне выгравировать одинаковый значок? И на моем тоже.
– О да, – кивнул ювелир. – Что угодно молодому господину?
– У вас есть перо и бумага?
– Как же иначе!
Получив желаемое, Ричард вдохновенно изобразил узор, подсмотренный в одной из книг Рокэ. Юноша не ожидал, что ему удастся с такой точностью скопировать сложный старинный рисунок, но у него получилось. Ювелир посмотрел на своего заказчика с неприкрытым уважением:
– У вас верный глаз и отменный вкус, сударь.
– Этот же узор сделайте на внутренней стороне браслета.
– Какие камни желаете?
– Карасы, но самые лучшие.
– Сколько у меня времени?
– Столько, сколько нужно для хорошей работы, – улыбнулся Ричард.
– О, я не задержу монсеньора ни одного лишнего дня. – Бартолемью отпер ящик бюро и разложил перед Ричардом множество колец и браслетов. – Прошу осмотреть эти перстни и указать подходящие по размерам. А здесь – образцы браслетов.
Ричард кивнул и принялся разглядывать изящные вещицы. С размерами он разобрался быстро, но что выбрать для Айри? Матушка, без сомнения, указала бы на четыре тонких обруча, скрепленных между собой в четырех местах, но Ричарду хотелось подарить сестре что-то знаменующее начало новой жизни – радостной и свободной. Глаза Дика раз за разом возвращались к плоскому кольцу, охватывающему три четверти запястья и застегивающемуся цепочками причудливого плетения, места крепления которых скрывали ограненные камни.
– Этот! – Ричард передал браслет мастеру.
– О! – ювелир закатил глаза. – Кэналлийская работа. Это сложно, но это красиво.
Кэналлийская! Дома будут вне себя, но Айри понравится. И потом, кто же виноват, что кэналлийцы и мориски лучшие ювелиры этого мира. И лучшие бойцы.
– Пусть сложно, – Ричард чувствовал себя словно перед боем, – я заплачу́.
– На заказ уйдет месяц и несколько дней, – объявил ювелир, делая какие-то записи, и добавил другим, неделовым тоном: – Монсеньор собирается в Ноху?
– В Ноху? – Ричарду припомнилось старое аббатство, серые плиты, кровь Эстебана, злой смех Ворона. – Зачем?
– Разве вы не слышали? К нам приехал агарисский проповедник, кое-кто его называет святым. Сегодня он будет спорить с кардиналом. Об этом столько говорят… А как злятся черноленточники.
Черноленточники? Святой из Агариса? Похоже, он не из Надора вернулся, а свалился с Луны.
– Я был в своих владениях, – лучше расспросить мастера, чем выказать себя дурнем перед тем же Вороном, – и вижу, в Олларии кое-что изменилось.
– Не то слово, – мастер Бартолемью обожал болтать с богатыми заказчиками, – все началось, когда епископом Олларии назначили Авнира. Он, может, и добродетельный, но уж больно злой. Его послушать, кто заговорил с еретиком – сам еретик. А как же дело? Как торговля? Где я золото буду брать? Камни?
У моего зятя три корабля, он полгода дома, полгода в чужих землях, есть-пить, покупать, продавать ему надо? Надо!.. Я так думаю, пусть Создатель после смерти решает, что с еретиками делать, а мы просто жить будем.
– А черноленточники, – напомнил Дик, – это кто?
– Это которые пошли в Лигу Святого Франциска. Пока только лают, но как бы кусать не начали! Вы как по улице пойдете, гляньте – у кого бант черный на плече, тот и есть лигист. С нашей улицы в лигу только рыжий Бернис вступил, но он из дурной семьи. Отец его к золоту медь добавлял, его из гильдии выставили, а сам Бернис, по слухам, краденым не гнушается. Авнир всем лигистам отпущение грехов дал, вот он к ним и подался, а по мне – лучше быть честным мастером.
Ричард заверил Бартолемью в том, что полностью разделяет его точку зрения, и вышел. Проделки пройдохи Берниса юношу не волновали, делать было решительно нечего, и Ричард повернул к Нохскому аббатству. Спор между Дораком и эсператистом – это, по меньшей мере, любопытно, это поможет убить время.
Интереса к богословию Луиза Арамона не испытывала никакого, но ей был нужен агарисский епископ. Дениза уверяла, что эсператистское благословение заставит Арамону оставить живых в покое, и Луиза выпросила у отца приглашение. Теперь вдова капитана восседала среди ученых мужей, которые пришли оценить доводы спорящих сторон, и дворян, собравшихся поразвлечься, и чувствовала себя ужасно глупо.
Женщин на балконе было мало, и Луиза сразу заметила роскошную черноволосую красавицу, чей нарочито скромный наряд приковывал внимание мужчин посильнее самого смелого платья. Двадцать лет назад вид прекрасной незнакомки вызвал бы у Луизы Кредон злые слезы, сейчас госпожа Арамона лишь усмехнулась. Чужая красота ее больше не оскорбляла, молодость ушла, а с ней и многие обиды. Воспользовавшись случаем, капитанша принялась рассматривать черное бархатное платье очаровательной дамы. Селине пошло бы такое же, но голубое, отороченное синими лентами.
Синее с черной отделкой было бы еще лучше, но для юной девушки это слишком смело. Синее и черное – цвета герцога Алва… Луиза сама себе не признавалась, что смертельно хочет снова увидеть некогда поразившего ее воображение красавца. Капитанша внимательно смотрела вниз, туда, где сидела самая высшая знать, но никого, похожего на Первого маршала Талига, там не было. Зато Луиза увидела отца – господин граф разговаривал с соседом – полным мужчиной с приятным лицом. Кто-то из Приддов?
– Сударыня, – шикарно одетый дворянин небольшого роста с необычайной учтивостью поклонился Луизе, – разрешите представиться. Барон Капуль-Гизайль. Я и моя супруга будем счастливы, если вы соблаговолите присоединиться к нам.
Женщина с удивлением взглянула на маленького барона, разряженного в желтое и коричневое. Капуль-Гизайль? Луиза где-то слышала эту фамилию, но не могла сразу припомнить, где.
– Я очень признательна за приглашение, но…
– Умоляю, ни слова больше! Наши места расположены гораздо удобнее, чем ваше, а моя супруга просто жаждет с вами познакомиться. Она не простит мне, если я не смогу вас уговорить. Если вы откажете, я встану на колени.
Если честно, перед Луизой на коленях стоял один– единственный человек, причем один-единственный раз. Это был просивший ее руки Арнольд Арамона. Вдова капитана улыбнулась господину Капуль-Гизайлю. Во-первых, потому, что барон ей нравился, а во-вторых, потому, что у нее были хорошие зубы.
– Сударь, я весьма признательна вам за приглашение, но вы ведь меня совсем не знаете.
– У моей супруги необыкновенное чутье, – сообщил барон, – она видит людей насквозь.
На это возразить было нечего, и Луиза позволила проводить себя к баронессе – той самой даме в черном, которую капитанша украдкой разглядывала.
– Дорогая, – с чувством произнес барон, – разреши тебе представить…
– Я – Луиза Арамона, вдова капитана Лаик.
– Я так рада, что вы приняли мое приглашение, – огромные черные глаза просияли. – Можете называть меня Марианна.
Марианна не лгала – она и впрямь была рада. Луиза опустилась в кресло рядом с красавицей, и та защебетала о предстоящем диспуте и о том, что Его Высокопреосвященство неожиданно заболел, и олларианскую церковь будет представлять епископ Олларии Авнир.
– Этот льет воду на мельницу агарисца, – со знанием дела заметил Капуль-Гизайль, – Его Преподобие знает Книгу Ожидания наизусть, но в логике он не силен.
– Ну, конечно же, дорогой, – улыбнулась Марианна, – живущий чужим умом теряется, когда сталкивается с тем, кто живет своим. Правда, мы не знаем, на что способен этот Оноре.
– Он считается хорошим ритором, – высокий дворянин с холодным лицом отвесил учтивый поклон баронессе и пренебрежительно кивнул ее супругу. – Марианна, вы обворожительны, как утренняя роза.
– Граф, – красавица мило потупила глаза, но Луизе показалось, что ее новая знакомая отнюдь не рада комплименту, – вы мне льстите. Разрешите представить вам госпожу Арамону. Я попросила ее составить мне компанию. Надеюсь, вы простите мне мою вольность и позволите мне остаться с милой Луизой. Тем более ваше положение предполагает, что вы займете место внизу.
Милая Луиза… Так ее вообще никто не называл, а с баронессой все понятно. За годы супружества капитанша изрядно поднаторела в чтении чужих мыслей. Красавица боялась графа и еще больше боялась это показать, ну а граф смотрел на баронессу, как кабан на яблоко. Вот Марианна и озаботилась, чтобы кресло рядом с ней было занято. Кресло, предназначенное графу. Луиза простодушно улыбнулась нежелательному кавалеру:
– Вы так любезны, сударь, так любезны…
Бледное лицо слегка качнулось вперед.
– Счастлив служить, сударыня. Марианна, я могу рассчитывать на то, что увижу вас на…
– Милый граф, – перебила госпожа Капуль-Гизайль, – вам следует занять свое место, сейчас начнется.
Марианна еще раз улыбнулась и повернулась к возвышению, на котором красовались две стоящие друг против друга кафедры. Луиза последовала ее примеру.
Агарисский проповедник и епископ Олларии уже заняли свои места. Эсператист в светло-серой сутане, на которой удивительно красиво выглядел белый эмалевый голубь, приветливо улыбался. Преподобный Авнир в черном одеянии хмурился и сверкал глазами, словно кот перед дракой. Луиза Арамона благочестиво опустила глаза, стараясь не выдать себя неподобающим смехом, но на нее никто не смотрел. Впрочем, она к этому привыкла.
Марианну Ричард узнал сразу же. Баронесса сидела на балконе между супругом и какой-то уродиной во вдовьем платье, а рядом возвышался граф Килеан-ур-Ломбах. Дик торопливо отвернулся и уставился на появившихся клириков. Последние месяцы Ричарду было не до воспоминаний, но теперь мысли юноши закружились вокруг женщины в черном платье. Эсператист и олларианец начали диспут, но Дик слушал вполуха. Если он нанесет Марианне визит, что будет дальше? Она его вежливо расспросит о войне и отправит домой или…
Ричард старался не думать о черноволосой баронессе, но воспоминания и воображение разбушевались вовсю. Эр Август, Эйвон, Наль, матушка были бы в ужасе, узнав, что волнует сына и наследника Эгмонта, но Ричард, хоть и смотрел на духовных особ, бессовестно думал о рассыпанных на золотистом ковре черешнях и чайной розе в вырезе платья. Немного портил настроение Килеан. Что, если он своего добился? Хотя тогда бы он остался рядом с Марианной. Юноша скосил глаза в сторону, отыскивая господина коменданта. Тот сидел в третьем ряду, глядя прямо перед собой.
Эр Август считал графа Килеана-ур-Ломбаха благородным человеком, но Дику он все равно не нравился. Граф, видимо почувствовав на себе чужой взгляд, зашевелился, и Дик торопливо уставился на Авнира, обвинявшего эсператистов в умалении Создателя и идолопоклонстве.
Агарисский проповедник слушал обличения, склонив голову к левому плечу. Он казался слегка удивленным, но выглядел довольно мирно. Зачем сюда пришла Марианна? Неужели ей интересны богословские споры, или баронессе понадобилось с кем-то встретиться? С Килеаном? Если она выйдет из Нохи одна, то… надо будет подойти и поздороваться. Это ни к чему не обязывает, они знакомы, он, как воспитанный человек, должен приветствовать даму и предложить ей свои услуги. Марианне идет черное, у нее такая белая кожа. Катари – ангел, на нее можно молиться, баронесса – совсем другая. Они не виделись почти год, что она помнит и помнит ли?
– Создав семь орденов, вы из безмерности Создателя выделили лишь семь аспектов. – Крик Авнира, сменивший тихий и спокойный голос Оноре, заставил Ричарда вздрогнуть. – Это есть умаление Создателя и является не чем иным, как идолопоклонством, что особо мерзостно.
Оноре встревоженно и удивленно взглянул на противника:
– Вы же сами утверждаете, что Создатель слишком велик для человеческого разума. Люди поклоняются тому аспекту Создателя, который доступен их представлению и пониманию. Если олларианская церковь ратует за частную истину, она не может отрицать такие ипостаси Создателя, как Милосердие, Чистота, Истина, Слава, Знание, Справедливость…
– Но мы не предписываем каждому человеку избирать одно из семи вместо множества! – Авнир сделал то, что в публичном диспуте почиталось недопустимым: перебил собеседника. – Мы не ставим рогаток на пути к Создателю! Вы замкнулись на магических числах, впав в чернокнижие. Что есть ваши символы и ритуалы, если не противное воле Создателя колдовство, идущее от демонов? Как смеете вы ограничивать творца Вселенной и дороги к Нему жалкой семеркой? Как смеете вы ограничивать служение Ему, насаждая каноны? Как смеете вы принуждать возносить молитвы Ему на чужом языке, подменяя идущие от сердца слова мерзкими заклятиями? Вы лишаете людей свободы выбора, свободы избрать свою дорогу к Создателю… Каждый должен идти к Нему своим путем, – вещал Авнир, – а утверждать иное – богохульство.
– Но люди слабы. – Агарисский проповедник казался Луизе несколько удивленным. Нет, его голос звучал уверенно, а приводимые доводы пересиливали аргументы противника, но в глазах была какая-то растерянность, словно у человека, который пришел в гости и оказался у закрытой двери. И все равно Оноре капитанше нравился, а епископ Олларии, мягко говоря, не очень.
Авнир и не думал слушать возражения, предпочитая приписывать сопернику то, чего тот не говорил, а затем яростно опровергать собственные выдумки, обвиняя агариссца во всех смертных грехах. Этим Преосвященный напоминал жену булочника из Кошоне. Курица вбила себе в голову, что у нее будет дочь, а когда родился мальчик, обвинила повитуху в том, что та за деньги подменила ребенка. Даже родимое пятно, такое же, как у почтенного булочника, не заставило дуру признать очевидное. Она принялась искать несуществующую мужнину любовницу и в конце концов добилась того, что супруг, устав от беспрерывных склок, завел-таки подружку на стороне.
Над Ортанс смеялся весь Кошоне, но что простительно лавочнице, недопустимо для второго человека олларианской церкви. Луиза не понимала, почему умный и предусмотрительный Сильвестр взял к себе такую дубину. Епископ Авнир был упрям и глуп, и он безнадежно проигрывал. Там, где олларианец пускался в крик и обличения, гость брал здравым смыслом и мягкой улыбкой.
– Оглянитесь, – Оноре сделал небольшую паузу, и женщина поймала себя на том, что едва не оглянулась, – слишком часто мы делаем не то, что хотим, и хотим не то, что делаем… Живи люди в милосердии, истине, знании, им не нужны были бы ни светские власти, ни пастыри духовные. Увы, мы, смертные, в большинстве своем нуждаемся в добром и сильном пастухе, что остановит стадо свое на краю трясины и темного леса, убережет от волков и дурной травы.
Луиза не сомневалась – Оноре сожалеет о людском несовершенстве, но не осуждает за него. К такому не страшно подойти и рассказать обо всем, даже об умершем, но не желающем лежать в могиле муже. Кто знает, вдруг эсператистский епископ не только отвадит Арнольда от семьи, но и упокоит его беспутную душу? Такой может.
– Да, есть те, кто может проторить к Создателю свой путь, – клирик улыбнулся слушателям, – и никакая сила земная не загородит их дороги, но слабым и неуверенным нужна помощь. Им нужны пределы, которые они могут осознать – чтобы их вера или же их сомнения не погубили их самих и все вокруг них. Ордена – не свидетельство несовершенства Создателя, но следствие падшей природы творения. Вспомните, как люди отпали от Создателя и многие века поклонялись демонам – и было среди них больше достойных, чем дурных, ведь по-настоящему злых людей почти и нет… И Церковь наша, Церковь Прощения, Милосердия и Ожидания – дочь прошлого падения и матерь будущего спасения, потому что без нее слабому трудно устоять на краю бездны…
Закончить гостю не дали. Авнир с бешено горящими глазами выбросил вперед руку, указывая на слегка опешившего эсператиста:
– Ты! Ты сам изобличил себя своими же устами. Вся ваша эсператистская параферналия – потакание человеческому злу и человеческой слабости, которая есть зло семикратное.
Все сомнения – зло! Все ошибки – плод злой воли, ибо только по злой воле может человек, творение Создателя, отклониться от замысла своего Творца, который есть источник всего и совершенное Добро. Несовершенство есть оскорбление Создателя, а оскорбление Создателя страшнейшее из всех зол! Его следует выжигать каленым железом, а не придумывать ему оправдания и делать для него костыли. Ибо Создатель – судья беспощадный и огонь пожирающий! И все, кто на волос отступил от него, ненавистны ему.
Луизе стало страшно. Она не была суеверной, но кричащий человек в черном казался предвестником беды. Капитанша сама была не прочь поорать на родичей, но ярость епископа Олларии была совсем иного рода. Теперь Луиза предпочла бы оказаться подальше от Нохского аббатства, но подняться и уйти посредине диспута было невежливо. Ее новые знакомые, без всякого сомнения, были людьми влиятельными и знатными. Пусть она понадобилась Марианне в качестве пугала, она стерпит. Нельзя до конца своих дней зависеть от прихоти матери, особенно если у тебя на шее пятеро…
Святая Октавия, она продолжает думать о Цилле как о живой. Плевать на Авнира, она прорвется к агарисскому епископу и выпросит у него эсперы для уцелевших детей. Луиза вцепилась руками в подлокотники и несколько раз вздохнула, заставляя себя успокоиться. Она не станет смотреть на Авнира, она пришла сюда не ради него.
– Нет ошибок, – казалось, орать громче невозможно, но олларианцу это удалось, – есть грехи малые и большие! Грешные подлежат суду! Нет прощения согрешившим и упорствующим! Нет прощения тем, кто оскорбил Создателя!
– Создатель – отец наш, – подался вперед Оноре. – Он любит нас, любит бескорыстно – и нет в мирах бескорыстнее любви, потому что Ему ничего не нужно от нас! – Первый раз за все время в голосе гостя послышался гнев. Видимо, с точки зрения ордена Милосердия худшего заблуждения нельзя было даже придумать. – Он сотворил нас не для себя, но для нас, для того, чтобы мы были. Он каждую секунду держит нас в бытии… не это ли свидетельство безграничности Его любви?
Он судия – потому что не терпит Зла, и Зло не терпит его. Но, вернувшись в этот мир и узрев, что дети Его сошли с праведного пути и поклонились демонам, разве разрушил Он сам мир? Он изгнал демонов и поразил их слуг, а людям даровал прощение и оставил великий дар – Церковь Ожидания. Наш Создатель, наш отец никогда не отвернется от нас. Это мы можем отвернуться от Него, закрыв свою душу и сердце. Это мы можем перестать любить Его, а Его любовь неизменна. Тот, кто отказывает Создателю в праве любить и прощать – ненавидит Его. Тот, кто утверждает, что Создателю ненавистны Его творения – враг Ему. Тот, кто отрицает Церковь, хранящую слово Его, – губитель душ и слуга Чужого, как бы он себя ни называл.