7 сентября 1953 года явилось основной вехой на моем пути к славе и богатству.
- Одежда в самом деле преображает человека, Сидней. Ты выглядишь просто великолепно в этом смокинге. - Моя матушка гордо вздохнула, когда прикалывала свежую гвоздику к лацкану моего пиджака. На ней самой было длинное кружевное шифоновое платье, ее плечи оттенял искусно вышитый корсаж. Все были красиво одеты. Мне давали подарки, деньги, устраивали в мою честь вечеринки. У меня голова шла кругом от возбуждения, которое сопровождало мою бар мицва - празднование моего тринадцатилетия - дня, когда еврейский мальчик становится мужчиной.
Я готовился к этому дню в течение последних пяти лет под руководством одного раввина, который был моим специальным бар мицва наставником. Я изучал древнееврейский, заучивал еврейские народные мелодии, запоминал отрывки из своей Хафторы и репетировал речь, с которой должен был выступить на английском языке.
Этот день должен был иметь особое духовное значение в моей жизни. Он венчал мое вступление в тот возраст, когда я становился сыном заповедей. Отныне я отвечал за их соблюдение. Но я не помню, чтобы так уж сильно думал в тот день о Боге. Все мои мысли были обращены ко мне самому, моему внешнему виду, моим подаркам, моей радости.
У нас дома всегда соблюдали еврейские праздники, для чего нередко выезжали в Нью-Йорк, чтобы отметить их вместе с родителями отца. Я терпеть не мог подобного рода "каникулы". Не любил долго ехать в машине или битком набитом поезде, подниматься на шестой этаж многоквартирного дома, где даже не было лифта, идти по темным коридорам, где воняло затхлым запахом еды, часами сидеть в синагоге и слушать проповедь на языке, который я все равно не понимал, участвовать в бесконечных ритуалах, которые ничего для меня не значили, терпеть поцелуи родственников и их вопросы, типа: "А как у тебя дела в школе?" или "Сидней, а ты помнишь своего дядю такого-то и такого?"
Во время этих родовых сборищ мои родители постоянно меня дергали: "Сидней, пожми руку своей кузине. Сидней, а ты поздоровался?" Я всегда со всеми здоровался, только делал я это так тихо, что никто меня не слышал, и мой отец постоянно ходил за мной, все больше раздражаясь. Теперь, вспоминая те годы, я понимаю, что отец любил меня и лишь пытался воспитать во мне хорошие манеры, но в то время мне доставляло несказанное наслаждение доводить его до белого каления.
Среди все этой скукоты были вещи, которых я однако с нетерпением ждал: сельтерская вода, которую разбрызгивали через специальную насадку, суп с мацой, картофельный кугель и выкуп, который я получал за то, что возвращал мацу.
Украсть мацу - пресный хлеб - из-под подушки, на которой сидел мой дед, для меня было самой важной частью празднования иудейской пасхи, церемонии, которая не могла закончиться, пока маца не возвращалась назад к деду. Уже стало частью традиции, что я требовал какое-то количество денег или подарок в качестве выкупа за возвращение мацы.
Однажды я заснул во время пасхальной церемонии. Молитвы и чтение Писаний длились обычно в течение многих часов. И вот уже к концу церемонии мой дядюшка Вилли разбудил меня и всунул мне в руки мацу, которую он украл за меня. Пока я раздумывал, какой подарок или сколько денег мне попросить в качестве выкупа, я допустил одну самоуверенную ошибку, а именно, помахал мацой перед лицом своего деда. Тот с необыкновенной скоростью выхватил ее из моих рук. В тот праздник я пришел к выводу, что нельзя открыто держать в руках мацу, когда находишься рядом с дедом.
Несмотря на то, что я ничего не понимал в этих праздниках, и они мало что для меня значили, я как-то странно гордился своим еврейским происхождением. Я знал, что родился евреем и что евреем умру, и готов был драться с кем угодно, кто бы посмел насмехаться над евреями.
Однако причина моих посещений синагоги была совсем иной. В синагогу я ходил вместе со своим отцом лишь по той простой причине, что я должен был это делать. Поклонение оставляло меня равнодушным. Единственное, что мне там нравилось, так это напитки.
Я верил, что Бог есть, но раввин описывал Его как некий огонь. А что хорошего такой Бог может мне сделать?
Это было слишком непонятным, далеким и абстрактным. Я не знал древнееврейского, и хоровые песнопения были для меня абсолютно бессмысленными. Кроме того, я быстро заметил то лицемерие, которое царило в синагоге.
Например, мы всегда парковали машину в двух кварталах от синагоги, чтобы никто не видел, что мы в выходные дни ездим на машине. Большинство других людей делало то же самое по той же самой причине. Однажды я случайно покрутил ключами от машины в синагоге. От взгляда отца я готов был провалиться сквозь землю. Я полностью его опозорил перед другими людьми.
В другой раз в синагоге у меня с головы на пол упала шапочка. Я правда этого не почувствовал, но это заметил мой отец.
- Где твоя шапочка? - зарычал он на меня.
Я потрогал голову и убедившись, что шапочки там и в самом деле нет, наклонился вниз, чтобы поднять ее с пола. Отец, наверное, готов был меня убить за то, что я стоял в синагоге с непокрытой головой. Его друг, стоявший по другую сторону от него, попытался его успокоить.
- Ничего страшного, Джек, - сказал он, положив руку на плечо отца. - Ну допустил мальчик маленькую ошибку, ну что тут такого? Оставь его в покое.
Я так перенервничал, что едва мог одеть шапочку. Неужели это и в правду было таким серьезным грехом - стоять с непокрытой головой в синагоге?
И еще, почему мои родственники и друзья курили в святые дни за квартал от синагоги, там, где их никто не видел, а потом, когда приходили в синагогу, делали вид, что воздерживаются от сигарет? В святые дни никто не должен зажигать огня ни под каким предлогом, поскольку зажигание огня считается работой.
К чему все это лицемерие? Зачем?
Я задавал некоторые из этих волновавших меня вопросов разным людям, но все они лишь пожимали плечами и ничего не отвечали, как если бы и сами ничего не знали. В общем, ответа я так ни от кого и не получил.
Лицемерие, которое я наблюдал у ортодоксальных евреев, полное противоречие между тем, чему они учили и как жили сами, возможно, помогло и мне дать разумное объяснение нечестности и лицемерию в своей собственной жизни.
После моей бар мицвы я уже больше не ходил в синагогу, кроме как по праздникам, пока гораздо позже я не понял ее истинного значения. Но это уже было после того, как я попал в ад и вернулся оттуда назад.
Моим первым шагом на пути к мировому признанию и миллиону долларов была работа разносчика газет в нашем квартале.
Когда я учился в средних классах, мне казалось, что почти в каждой газете, которую я брал, на самой первой странице была фотография скалящегося мальчика-газетчика. Реклама расписывала, какая это замечательная работа, что они всегда завоевывают различные призы и путешествуют по интересным местам. Другим козырем, как мне тогда казалось, было то, что за каждого нового подписчика они получали бесплатные купоны, которые можно было реализовать в магазинах Гуд хумор мен. Мысль о бесплатном мороженом была тем искушением, которому сложно было противостоять, и я не отстал от своих родителей, пока те не согласились подписать все необходимые бумаги, чтобы я мог начать свое первое в жизни бизнес-предприятие.
Я гордо разносил газеты в течение нескольких дней и сделал родителей, дядюшку и несколько близких соседей своими подписчиками. Затем однажды я проснулся дождливым утром. Мне было так тепло и уютно в постели, что вместо того, чтобы встать и идти разносить газеты, я изобразил, будто я вдруг ужасно заболел. Я так неистово кашлял, что моя мать и сестра принесли мне сироп от кашля, бутылку с горячей водой и настояли, чтобы самим разнести за меня газеты. Я же остался лежать в постели и читать комиксы. Мне так это понравилось, что после этого случая я стал достаточно часто симулировать болезнь и не только тогда, когда шел дождь, но и когда светило солнце. Моя мать и сестра Ширлей разносили за меня газеты, и даже когда они видели, что я симулирую, они не подавали вида. Ну, а выручку в карман клал, конечно же, я.
Когда я вырос, и стало как-то несолидно быть разносчиком газет, я пошел работать курьером к дядюшке Абу, который был владельцем часовой мастерской. Я любил своего дядюшку, и мне очень нравилось ходить по разным там аптекам и магазинам, брать у них часы, подлежащие ремонту, относить их дядюшке, чтобы тот их починил, и потом возвращать назад.
Первые две недели все было нормально. Мне нравилось носить с собой по городу дорогостоящие вещи. Но как-то раз, когда не надо было никуда идти, дядюшка вручил мне банку с чистящим средством и тряпку.
- Ты знаешь, Сидней, - сказал он, - раковина в мастерской сегодня просто кошмар. Почисти-ка ее, ладно? Я не мог поверить своим ушам. Я? Чистить раковину? Я посмотрел на запачканную раковину, возмущенный, что он попросил меня выполнить такую черную, грязную работу. Почему я? Любой мог бы вычистить раковину. Для меня, как курьера, разносившего дорогие часы, было ниже достоинства даже подумать о подобной работе.
Нехотя я посыпал грязную раковину зеленым порошком, потер ее немного тряпкой и смыл водой. Затем осторожно, двумя пальчиками взял мокрую и грязную тряпку и выбросил ее в ведро под раковиной поверх скомканных бумажных полотенец. После чего сел в дальнем углу мастерской, чтобы погрызть орешки и почитать целую пачку комиксов, которые я захватил с собой из дома, чтобы было чем заняться в перерывах между работой.
Не успел я открыть первую страницу, как услышал голос дядюшки:
- Сидней! Поди-ка сюда! Ты считаешь этот умывальник чистым?
- Да, - солгал я, глядя на то, каким грязным я его оставил.
- Ну тогда тебе надо проверить свои глаза, - сказал он возвращая мне банку с чистящим средством. - А теперь достань тряпку и почисти раковину снова, только на этот раз нормально.
Меня чуть не вырвало от того, что мне надо было выуживать эту паршивую тряпку из ведра и заново чистить раковину. Не думаю, чтобы это у меня получилось лучше, чем в первый раз, но уже тогда я твердо решил, что эту раковину я мою в первый и последний раз. Было уже почти пять часов, и я знал, что когда часы пробьют пять, я пойду домой и больше никогда не вернусь назад. Так я и сделал. Дождется дядюшка Аб, чтобы я ему еще чистил раковины!
Работая на первых двух работах, я заложил образец, которому впоследствии следовал достаточно долгое время, а именно: позволять другим делать за меня работу, когда она переставала быть легкой, не торопиться делать то, что от меня требовалось, выполнять лишь то, что нравится, самое интересное, то, что приносит признание других людей, и оставлять тяжелую, нудную и грязную работу кому-нибудь другому.
Глава 5. В самом центре
Я значительно вырос в собственных глазах, когда близко подружился с Джони Спилбергом. Джони был на пару лет старше меня, но я хорошо его знал, поскольку его мать и моя мать были лучшими подругами. У Джони были все достоинства, которых не хватало мне: он прекрасно танцевал, был ловким атлетом и имел хорошую репутацию среди женского пола. Джони был членом отделения Вилнера ассоциации AZA - еврейского братства, существовавшего в нашей школе. Он сказал мне как-то, что я тоже мог бы стать членом этой организации.
Я хотел стать ее членом, поскольку считал, что тогда у меня автоматически появятся новые друзья, я стану популярным и, конечно же, буду принимать участие во всех вечеринках AZA.
На первом же собрании, куда я был приглашен, мне пришлось стоять в центре круга, образованного членами братства, которые задавали мне кучу разных вопросов. Я старался давать достойные ответы, чтобы произвести впечатление человека знающего, в особенности, отвечая на вопрос, почему я желаю вступить в Вилнер. Я им выдал что-то очень возвышенное, мол много наслышан о такой всеми признанной организации, как Вилнер, и что хотел бы пополнить собой ее ряды, и что надеюсь внести достойный вклад и т. п. Это была чистой воды ложь, но они, казалось, остались удовлетворены ею. Я даже заметил, как у некоторых из них сами собой задрались носы, настолько они остались довольны моей лестью. Их улыбки заставили меня подумать, что они были довольны и мной. Но по мере того, как во мне росла уверенность, мои ответы начали давать сбои, и к следующему вопросу я оказался абсолютно не готов. Когда меня спросили, что я думаю о девушках, я оказался не в состоянии дать учтивый, гладкий и умный ответ. Я им ответил с наивностью второкурсника: "А что, все нормально".
Вся комната просто рухнула со смеху. Я вспыхнул миллионом оттенков красного и пурпурного цветов, что заставило их разделиться при принятии окончательного решения, но так или иначе я был принят в клуб.
Вспоминая, как они смеялись над моим ответом, я подумал - только подумал - а может мне стоит попробовать себя в шоу-бизнесе в качестве комедианта, подобно моему дядюшке Джею Джейсону, который работал в ряде ночных клубов.
У меня появилась одна возможность попробовать свои актерские способности, когда я поехал на свой первый съезд AZA в Ричмонде. Там мы играли в покер, рассказывали друг другу грязные анекдоты, а несколько ребят здорово набрались. Я тоже был под мухой, правда не так, чтобы сильно, но достаточно, чтобы чувствовать себя раскованно, и я сделал вид, будто был мертвецки пьян. Я шел, спотыкаясь, по лестнице, орал всякие глупости, падал и т. д. Мои новые друзья долго потом вспоминали, каким сумасбродным я был пьяный в Ричмонде, и я знал, что нахожусь на правильном пути.
АZА давала мне своего рода чувство безопасности и внешнего достоинства до конца школы. Я написал юмористическую сценку, которая имела большой успех, и в конце концов меня назначили даже на какую-то должность. Первый вкус успеха после множества неудач в моей жизни обнадеживал: я посчитал, что то, чего я не добился в школе, я обязательно добьюсь в колледже.
Летом, после того, как я окончил школу и еще не начал учиться на первом курсе Американского университета, я гостил у своей бабушки в Атлантик Сити, где работал на пляже продавцом в киоске. Там я понял, что у меня оказывается есть талант заставлять людей раскошеливаться. Моя растущая самоуверенность делала меня настолько взрослым, что ко мне однажды вечером подошла даже проститутка. Я шел от нее с трясущимися коленками, однако не забыл рассказать своим друзьям все в полнейших деталях, приукрасив их своим богатым воображением.
По тому виду, с которым они меня слушали, было совершенно ясно, что я начал подыматься в их глазах. Один из них сказал мне как-то наедине: "Ты знаешь, Сид, мы в свое в ремя считали тебя самой большой бестолочью в городе. Но ты изменился. Ты все больше ведешь себя, как нормальный парень." Я произвел на него впечатление и знал, что он всем будет об этом рассказывать. И поскольку я вырос в его глазах, я вырос и в своих также.
Еда почему-то вдруг перестала занимать столь важное место в моей жизни. Я наконец понял, что в жизни есть много гораздо более интересных вещей, чем просто все время набивать себе живот. Есть вечеринки, и девочки, и масса других внешкольных мероприятий. Это был совершенно новый мир для меня, и я находился в самом его центре.
Ожидая своей очереди, чтобы пройти собеседование в центре занятости Американского университета, я просмотрел несколько своих рекомендательных писем.
Первое письмо было от декана:
Господия Рот является серьезным, честным и приятным молодым человеком. У него общительный характер и вежливые скромные манеры. Обладает высоким интеллектуальным уровнем. Устойчив во взглядах, пользуется уважением... придерживается высоких морально-нравственных принципов. Рекомендуется на любую работу, к которой он с профессиональной и технической точек зрения пригоден.
Второе письмо было от одного из преподавателей:
Сидней является моим студентом и на своих занятиях зарекомендовал себя с самой положительной стороны. У меня была также возможность работать вместе с ним в студенческих организациях, где любую поручаемую работу он выполнял добросовестно и в срок. Честолюбив, гордится выполняемой работой, успешен во всех своих начинаниях.
И еще одно письмо:
Находился на руководящей должности в студенческом городке, пользуется авторитетом как среди студентов, так и преподавателей.
Читая эти рекомендации, я чувствовал, как каждая моя клеточка источает гордость. Я готов был похлопать сам себя по спине и поздравить за то, что прошел большой путь, будучи в свое время маменькиным сыночком-пухлячком, который не мог даже получить более-менее нормальную отметку без того, чтобы не списать, который во время конфликтов был не в состоянии даже сам себя защитить. Теперь же я был стройным, авторитетным, без пяти минут выпускником университета с основной специальностью по общественным связям. Весь мир лежал у моих ног.
Я выбрал общественные связи в качестве своей специализации еще когда учился на первом курсе, слабо представляя себе, что означает этот предмет, лишь потому, что кто-то сказал мне, что это самая легкая специализация. Тем не менее, это оказалось именно то, что мне было нужно. Мои собственные общественные связи значительно окрепли, мое имя было у декана в списке лучших студентов, я был председателем большой студенческой организации, моя общественная жизнь была в самом апогее, и мои родители купили мне новенький Шевроле в качестве награды за мои успехи. Но самое главное, на последнем курсе я получил стипендию Гловера.
Я стал, наверное, на десять футов выше, когда секретарь пригласила меня войти, и я широким шагом вошел в кабинет, чтобы пройти собеседование с представителем одной очень известной портовой фирмы Нью-Йорка. На мне был новый с иголочки костюм, туфли были начищены до зеркального блеска, кроме того я отлично загорел во Флориде, где провел каникулы перед своим последним семестром в университете, и плюс под мышкой я держал свои необыкновенные рекомендательные письма. Мне сказали, что работу в той фирме заполучить будет далеко не просто. Но я был уверен, что смогу это сделать, если только захочу.
Несколько позже начальник по вопросам трудоустройства сообщил результаты собеседования.
- Тебя не приняли, Сид. Жаль, конечно. Представитель фирмы сказал, что ты ведешь себя, будто весь мир тебе что-то должен. Он сказал, что ты, наверное, поменяешь две-три работы, прежде чем поймешь, что мир не вращается вокруг тебя.
Я был сражен этой новостью. Но я понимал, что мой собеседник внимательно наблюдает за моей реакцией, и потому лишь фыркнул что-то об их тупости, развернулся и ушел.
То, что тот человек сказал, еще окажется ошибкой века, Тем не менее я достаточно быстро оправился от этого шока, решив для себя, что у того человека просто что-то с головой. Он, наверное, завидовал, что я молод и что "все при мне", в то время как он катится под уклон, и у него уже все было позади. Он, наверное, возьмет на работу какого-нибудь старого хрыча, думал я, чтобы всегда чувствовать свое превосходство, услаждая этим свое собственное больное "я". Но то, что сам я именно этим и занимался, я знать не желал. Я был сам себе "господином".
После того, как я логично объяснил себе свой провал с Нью-Йоркской фирмой, мое чувство самоуверенности стало еще большим, чем когда-либо, и в конце концов, я нашел работу по специальности в сети универмагов в Рочестере, штата Нью-Йорк. Я распрощался со своими родителями и отправился зарабатывать свой миллион и покорять мир.
В течение первых нескольких дней все шло нормально на моей новой работе. Но потом в Рочестер приехал проверяющий просто посмотреть, как там идут дела. А именно в это время у нас в делах была запарка. Все в офисе срочно занимались сортировкой и сшиванием материалов, предназначенных для распространения.
В офисе этим занимались все, даже мой начальник и начальник моего начальника, чтобы выполнить работу в срок. Но меня подобное занятие абсолютно не прельщало, и потому, собрав несколько пакетов, я вернулся за свой стол и нашел более интересную работу, чтобы занять свое драгоценное время.
На следующей неделе мой непосредственный начальник вызвал меня к себе в кабинет. Он сказал безо всяких вступлений:
- Сид, помнишь, как на прошлой неделе все, кроме тебя, занимались сшиванием материалов?
- Да, - сказал я, с интересом ожидая, что он скажет дальше.
- Мне очень неприятно это делать, но мне дали указание тебя уволить.
В отличие от меня мой начальник всегда выполнял то, что ему говорили.
От возмущения у меня не нашлось слов. Это был тот же случай, что и с раковиной в мастерской моего дядюшки. Мой начальник понял, что я посчитал сшивание материалов грязной работой, которая была ниже моего достоинства. Я все-таки был Сид Рот, один из лучших выпускников Американского университета с такими замечательными верительными грамотами! Неужели они и в самом деле думали, что я буду заниматься сшиванием каких-то материалов? Любой ребенок безо всякого образования мог бы это сделать!
Не успел я подать заявление об уходе, как меня уволили. В универсальных магазинах Рочестера не было места для человека с моим отношением к делу. Итак, моя карьера началась с работы, на которой я не продержался и двух месяцев.
Я вспомнил слова того человека из портовой фирмы, что я поменяю две-три работы прежде чем пойму, что мир не вращается вокруг меня? Ха! Я им еще покажу.
Вернувшись домой, я заявил своим родителям, что уволился для того, чтобы продолжать свое образование на юридическом факультете университета имени Джорджа Вашингтона.
Честно говоря, я не хотел учиться на юриста, но мне надо было как-то спасать свое лицо, и это, мне казалось, был неплохой ход. Кроме того, профессия юриста, из того, что я знал, была достаточно прибыльной. Быть может, свой первый миллион я заработаю как Сид Рот, адвокат-поверенный.
Мой отец был просто счастлив. Он отвел меня в один из самых фешенебельных магазинов города и купил мне четыре новеньких костюма - в консервативном вкусе: с твердым воротником и в тонкую полоску - именно такие, какие носят молодые преуспевающие адвокаты. Я был самим олицетворением процветания. Мой отец всем рассказывал о том, как хорошо я учился в университете и вот теперь скоро стану богатым и процветающим адвокатом.
Только не все было так просто.
Учась в колледже, я заметил, что нет ничего такого, чего бы я не мог выучить, если много работал. Что же касалось моей новой учебы, то хотя я и выполнял более-менее все задания, однако уже чувствовал, что некоторые преподаватели поставили на мне крест. И поскольку я ясно предвидел, что все равно все идет к этому, я не стал дожидаться, пока меня выгонят, и сам перестал ходить на занятия. Я решил, что не стоит брать на себя труд ставить в известность руководство факультета о своих намерениях, хотя знал, что это было необходимо для того, чтобы получить компенсацию. Но в конце концов, за обучение платил не я, а мои родители.
Когда моя мать узнала, что я бросил занятия, она позвонила на факультет с требованием о компенсации, но было слишком поздно. Все сроки для выплаты уже прошли. Я же взял все свои новые дорогие книги по юриспруденции и сдал их за бесценок в букинистический магазин, размышляя о том, сколько было угроблено денег. Жаль. Одно утешало, что это были деньги родителей, а не мои.
Глава 6. Стоящее дело
Я хотел заняться чем-то более интересным, чем просто учиться, чем-то более шикарным. И самая увлекательная карьера, о которой я мог только мечтать, лежала в шоу-бизнесе. Учась в колледже, я провел несколько летних каникул подряд, развозя своего дядюшку-комедианта Джея Джейсона от одного представления к другому по всем курортам западного побережья. Шоу-бизнес был тогда у меня в крови. Кроме того, еще в колледже я сочинил несколько песенок и монологов. А потом, учась уже в школе, прикинулся пьяным, да так ловко, что это принесло мне всеобщее признание. Может мое место было в шоу-бизнесе?
Я отправился в Нью-Джерси, чтобы повидать там моего дядюшку, и спросить у него, не прочь ли он мне помочь.
- Ну, конечно, Сид, - с готовностью ответил он. - Талантов у тебя, правда, нет, но ты рожден настоящим режиссером. Кроме того, у тебя теперь есть степень в области общественных связей. Почему бы тебе не заняться поиском талантов. Я знаю одного приятеля, которому не помешает еще один помощник. Поначалу тебе не будут платить, но зато он покажет тебе всю свою кухню.
Он познакомил меня с Милс Миллардом, и началась моя новая работа. Я повсюду бегал в солнцезащитных очках, весь из себя, в общем, выглядел заправским голливудцем, даже больше, чем те люди, которые там жили.
В течение первых двух месяцев я ничего особенного не делал: печатал контракты, присутствовал на переговорах между артистами и Милс Миллардом, разъезжал на метро, развозя какие-то очень официальные бумаги. Все это во многом было похоже на мою работу у дядюшки Аба, только тогда я развозил часы. Однако мне казалось, что я занимаюсь чем-то очень серьезным. Я жил у дядюшки, так что мне не приходилось нести особо крупных расходов, кроме того, мне пообещали платить определенный процент от контрактов, которые я заключу.
Я повсюду ходил в поисках непризнанных талантов, мечтая "открыть" нового Элвиса Пресли и за короткое время заработать не один, а несколько миллионов. Я уже чувствовал запах успеха. Но где же он - этот талант? Я никак не мог найти ничего стоящего.
И вот однажды одной дождливой пятницей это случилось. Мы, собственно говоря, уже ничего не делали и собирались закрыться и разойтись по домам, как вдруг произошло то, о чем мы не смели даже мечтать. Было совершенно ясно, что человек, который зашел к нам в офис, был несомненно талантлив. Необыкновенно красивый молодой певец, восходящая звезда, он искал фирму, которая бы его представляла. Его контрактом владели какие-то родственники-гангстеры, которые оплачивали его расходы, платили какое-то жалование, а остальное брали себе. Все было нормально, пока его никто не знал, но теперь он стал так быстРотасти, что им потребовалась официальная представительная фирма, которая бы защищала его интересы, в то время как они бы отошли в тень. Он бы мог гораздо быстрее расти в этом случае, и мы все согласились, что самой подходящей фирмой для этого была та, куда он и пришел.
Его гангстеры не захотели придти к нам в офис, чтобы обговорить, как мы будем представлять интересы этого парня, но зато пригласили меня к себе на ужин, где бы мы могли все обсудить и подписать необходимые бумаги.
Я с Милсом сидел до полуночи, подготавливая все необходимые документы. Многое было еще неясно. Я даже не знал, куда мне завтра идти. Меня и Джима Броуди должны были подобрать на машине. Джим, так же как и я, занимался общественными связями. Он был моим другом, и в тот день просто случайно оказался в офисе, вот они и пригласили его вместе со мной. Мы ехали какими-то темными улочками, которые я никогда раньше не видел, и остановились перед мрачного вида зданием какой-то химчистки на весьма замусоренной улице. Химчистка была уже закрыта, но у одного из наших сопровождающих были ключи. Когда дверь открылась, сработала сигнализация, да так громко, что я чуть было не отдал концы от испуга. Я уже не чувствовал себя таким уверенным, классным парнем, хозяином положения, которым, как мне казалось, делали меня мой костюм и большие темные очки.
После того, как мы пробрались через длинные ряды развешенной на плечиках одежды - при этом я чуть не упал в обморок от запаха химии - мы очутились в яркой и тесной кухне, где полдесятка мужчин кричали друг на друга, суетились вокруг огромного котелка со спагетти и энергично жестикулировали.
Я учтиво всем кивнул, оставив свои темные очки на носу, держа глаза и уши открытыми, а рот закрытым. Я понимал, что не имеет смысла говорить о деле до тех пор, пока они немного не угомонятся.
Когда спагетти были готовы, кто-то подвинул мне стул, и мы все уселись за большой кухонный стол, накрытый красной клеенкой. Книги, бумаги, вазы с цветами, коробки с сигарами, шитье и прочая семейная утварь была убрана, чтобы уступить место большим тарелкам, полным дымящихся спагетти с нежным мясом и томатным соусом, - самого вкусного блюда, какое я когда-либо ел. Там даже были большие элегантные хлопчатобумажные салфетки, чтобы их заправить за воротник.
Склонившись над спагетти и горячим хлебом с хрустящей корочкой и дымящимся мякишем, я моментально забыл цель своего визита. Но в конце концов спагетти все-таки закончились, и мы отодвинулись от стола. Всем раздали сигары, разлили кофе и представили меня, как представителя фирмы, которая будет заниматься их певцом.
Вполне по-деловому я достал свой дипломат и начал вынимать оттуда различные бумаги, которые нам предстояло обсудить, а после - подписать, чтобы сделка приобрела юридическую силу. Не успел я достать все свои бумаги, как Джим Броуди открыл рот и начал говорить такое, что у меня отвисла челюсть.
- Вот вам мой совет, - начал он доверительным тоном, указывая тем самым, что собирается оказать им неоценимую услугу. - Не стоит вам связываться с этим Милс Миллардом. Да, он просто пустое место. У него гораздо больше людей уходит, чем приходит. Он самый никчемный режиссер, каких только свет видел. Никто у него никогда не подымался вверх.
Джим задумчиво посмотрел на свою сигару и потом произнес свой окончательный приговор:
- Контракт с Миллардом означает самый быстрый путь вниз. Любой дурак может это сделать сам без помощи Милларда и без того, чтобы платить ему за это проценты. Наконец он остановился, чтобы посмеяться над тем, какой бестолочью был мой босс. Какое-то время все остальные еще смотрели друг на друга, не совсем понимая, что происходит, но потом вдруг тоже загоготали. Похоже, они были очень довольны, что не допустили ошибки и не связались с таким субъектом, как тот, которого я представлял.
Я же просто сидел, весь дрожа, с бумагами в руках. Я был настолько обескуражен, что даже не знал, что сказать. Беда была в том, что я знал: Броуди действительно был прав. У нас и в самом деле не осталось ни одного таланта в фирме. И вероятнее всего, что мы загнали бы на самый низ и их певца.
Вдоволь насмеявшись, они обратились к Броуди со своими вопросами.
- Расскажи нам поподробнее обо всем этом. Ты можешь привести какие-либо доказательства? Скажем, ты можешь назвать кого-либо, кто уходит из вашей фирмы прямо сейчас? И с кем, как ты думаешь, мы должны подписать наш контракт?
У Джима были нужные ответы на все их вопросы, и они ему поверили. Меня же никто ни о чем не спрашивал. На меня просто никто не обращал никакого внимания, как если бы меня там и не было.
Я был рад, что на меня никто не смотрел. На моем лице не могли не отразиться внутренние страдания. Я знал, что все, что говорил Джим, было правдой; правдой с самого начала, с того самого дня, как я начал работать с Милсом, чтобы постигнуть азы его бизнеса. Но я продолжал себя обнадеживать, что мы найдем какого-нибудь по-настоящему талантливого человека, и все изменится. И вот теперь я видел, как все мои мечты - путешествовать с этим парнем по всему миру, ночевать в шикарных отелях на Майами, обедать с выдающимися личностями шоу-бизнеса - все эти планы шли коту под хвост. Можно было также забыть и о планах, как я буду тратить свои миллионы. Хуже всего было то, что никто даже не предложил отвезти меня домой. Я вышел на боковую улицу, прошел несколько кварталов до метро и потом сел на автобус до Тинека в Нью-Джерси, где жил мой дядюшка. Добравшись, наконец, домой, я снял с себя свой великолепный костюм и упал на кровать, полностью разбитый, безо всякой надежды, чувствуя себя на самом что ни есть дне мира.
На следующее утро мой бывший друг заявился как ни в чем не бывало в офис и положил руку на мое плечо, прежде чем я успел от нее освободиться.
- Знаешь, Сид, - сказал он, - ты в общем-то хороший парень. Но твое место не здесь. Ты даже не представляешь, какая это жестокая игра. Провалив твое дело, я оказал тебе большую услугу, потому что ты мне нравишься.
Спасибо, я прекрасно могу обойтись без такой дружбы. Мне нечего было ему сказать, да и незачем, он все и так прочел на моем лице. Больше я его не видел. Милс Миллард не очень-то и расстроился. "На одного больше - на одного меньше, подумаешь", - произнес он, когда я рассказал ему о том, что сделал Броуди. Он также особо не упрашивал и меня остаться, когда я ему сообщил, что возвращаюсь назад в Вашингтон. Я потерял три месяца, будучи не в состоянии даже обеспечить себя, не говоря уже о каком-то там миллионе долларов. Ни для меня, ни для кого другого не было никакой надежды, работая в агенстве Милса Милларда. Наверное, мое призвание где-то в другом месте - ждет-не-дождется, пока я наконец приду.
Глава 7. Мистер Класс
Я вернулся домой и снова стал жить с родителями. Это было непросто после того, как я почувствовал вкус самостоятельности, живя в Нью-Джерси. Но я как-то попри-терся к этому и снова пошел работать к своему дядюшке-часовщику Абу, на этот раз в качестве менеджера по продаже на его более 100 участках, розничной торговли. Это была временная и вынужденная мера. Мне просто надо было где-то быть, ожидая, когда подвернется что-либо стоящее. Только на этот раз у дядюшки был другой курьер, и меня уже больше никто не просил чистить раковины.
Я поддерживал тесный контакт с местным агентством по трудоустройству, куда я частенько заглядывал, чтобы почитать списки новых вакансий. Через несколько недель я познакомился с менеджером агентства, и однажды, после того, как я проработал на своего дядюшку уже четыре месяца, открылась вакансия в самом агентстве. Зарплата была больше, чем у дядюшки, терять мне, собственно говоря, было нечего, кроме того, работая в агентстве, у меня были бы все шансы заполучить самое лучшее место.
Примерно в это же время я переехал от своих родителей и начал жить на квартире вместе с Артом Кридсманом, моим приятелем по колледжу. Я думал, мои родители совсем сведут меня с ума. Как бы поздно я не возвращался домой, моя матушка всегда дожидалась меня, чтобы выпытать, где я был, с кем и что делал, понравилось мне там или нет и т. д. и т. п. Мне надо было срочно что-то делать. После того, как я переехал жить на квартиру, матушка по-прежнему часто названивала, но это уже было куда ни шло. Если я был не в настроении с ней разговаривать, я всегда мог сказать, что кто-то звонит в дверь, и что я перезвоню попозже.
Однажды вечером действительно кто-то позвонил. Мы с Артом сидели в зале, пили пиво и разговаривали, когда кто-то стал молотить в дверь, причем давая понять, что он не остановится до тех пор, пока его не впустят. Мы с Артом переглянулись, недоумевая, кто бы это мог быть, и потом он пошел к двери. Я на всякий случай тоже последовал за ним. Когда он лишь чуть-чуть приоткрыл дверь, она с треском вылетела у него из рук и ударилась о стену.
Чак Гофман в буквальном смысле влетел в комнату и плюхнулся на диван. Я знал Чака по колледжу, и он всегда мне казался каким-то нервным. Теперь же он выглядел совершенно запыхавшимся; не в состоянии произнести ни слова и казался до смерти чем-то напуганным. Арт принес ему пива, и он, немного успокоившись, начал говорить.
- Ничего хуже этого в моей жизни просто не было! - выпалил он на одном дыхании. - Не знаю, что мне с ней делать.
Он выглядел настолько взбудораженным, что я было подумал, что произошло нечто совершенно ужасное. Я уже представлял, что он убил кого-то, а тело запихал в багажник своей машины. И, наверное, теперь не знает, куда его деть, и беспокоится, найдет его полиция или нет. Но, как выяснилось, ничего такого ужасного не произошло.
Чак снимал комнату. Он заплатил хозяйке квартиры достаточно кругленькую сумму в качестве предоплаты. Когда было уже слишком поздно, он обнаружил, что хозяйка - алкоголичка, и что ее "дом" является слишком шумным для него. Однажды вечером Чак случайно услышал, как между хозяйкой и ее мужем произошла крупная ссора, во время которой они угрожали друг друга убить. Чак почему-то решил, что прежде, чем они убьют друг друга, они первым делом убьют его, и теперь он боялся вернуться назад, чтобы забрать свои вещи, не говоря уже о том, чтобы вернуть себе предоплат