Маковский опустил большой палец вниз, отдавая приказ на «бомбометание». Корпус машины вздрогнул, облегченно прянул вверх. От него отделилась кубышка. «Малыш» раскрыл парашют, плавно устремился к земле. Там, где зеленело, где перламутрово и нежно туманилось, возникла слепящая вспышка, белый сочный пузырь. Стал подниматься вверх, выбрасывал косматые вихри, клубы раскаленного пара. Огромное, застилающее небо бельмо лопнуло, и в нем открылся рыжий громадный глаз. Жутко дрожал, мерцал беспощадным зрачком жестокой космической птицы. «Глаз, вопиющий в пустыни», сверкал над землей, превращая планету в пустыню, по которой из края в край несся металлический вопль.
Они шли по чудесному сосновому бору, и Стрижайло не знал, было ли то сном или явью. Стоял ли, окруженный деревьями, алюминиевый бомбардировщик с полустертой надписью «Энола Гей». Или он, Стрижайло, надышался в гостиной Маковского галлюциногенными запахами, что и породило виденья. Маковский, элегантный, спортивный, в джемпере, в джинсах, ступал по тропинке мягкими итальянскими туфлями. Беззаботно рассказывал:
— Эти реликтовые подмосковные сосны мы бережем, как зеницу ока. Их не касается топор дровосека. Каждая внесена в «национальную книгу сосен», каждой присвоено женское имя. Вот эта сосна — «Ирина», — он обнял золотистый ствол, нежно поцеловал кору, в которой, казалось, открылись алые губы, отвечая на поцелуй. — А эта сосна — «Антонина», — он провел ладонью по живому стволу, в котором на секунду открылась белая дышащая грудь.
Еще недавно технократ, футуролог, управляющий мегакомпьютером, сейчас Маковский был пантеистом, видел в каждом дереве бога, в каждом лесном цветке — дух земли.
— Здесь, в лесу, я устроил небольшой зоопарк под открытым небом, где собраны редкие виды животных, которых мы, под присмотром зоологов, спасаем от вымирания, стараемся получить от них потомство.
Стрижайло увидел прясла, окружающие просторные вольеры, терявшиеся в деревьях. В одном вольере расхаживали косматые бизоны, похожие на тех, что изображались на наскальных рисунках, — те же огромные тела, тупые морды, резные копыта. Среди взрослых, черно-бурых особей топтался малиновый, с розовым носом детеныш, подтверждая надежды на восстановление истребленного вида. В соседнем вольере разгуливали две антилопы с остроконечными витыми рогами, обитательницы африканской саванны. Самец пытался взгромоздиться на самку, бил в костистую спину копытами, промахивался мимо нервного короткого хвоста фиолетовым детородным органом, который одним своим размером не оставлял сомнений, что редкая разновидность будет сохранена и умножена. В следующем ограждении разгуливал страус с лысой пупырчатой шеей и надменно воздетой головой, с приспущенным плюмажем великолепных хвостовых перьев, из-под которых торчали мускулистые ноги известной балерины, уволенной за вес и размер из Большого театра. Второй страус сидел на гнезде, подслеповато поглядывая по сторонам, напоминая финансиста Ясина, высиживающего золотые яйца. В четвертом вольере бегали два огромных дикобраза, сердито фыркали, злобно бормотали. Натыкались один на другого, и тогда их иглы страшно расширялись, топорщились, дрожали непримиримой ненавистью. Они напоминали участников телепередачи «К барьеру», и если прислушаться к их фырканьям и чиханию, то можно было понять, что они матерятся.
— Здесь же, вдохновленные нашими зоологическими экспериментами, мы развиваем успех, — не скрывая гордости и самодовольства, Маковский указал на ограждение, за которым, на открытой поляне, стояли остроконечные чумы, вился дымок, несколько мужчин в оленьих шкурах были заняты ремеслами. Один вытапливал из мертвого тюленя густой желтый жир, смазывал себе лицо и волосы. Другой сшивал шкуры нерп, протыкал края иглой, сделанной из рыбьей кости, продергивал дратву, скрученную из оленьей жилки. Третий вырезал по белому моржовому бивню, покрывая его изображениями охоты и рыбной ловли. Тут же трудилась женщина с коричневым лицом и смоляными косицами, чистила песком огромный медный котел. Играли ребятишки, швыряя друг другу в глаза пригоршни песка, добывали трением огонь, норовили подложить тлеющий уголек под зад увлеченному косторезу.
— Компания «Глюкос» спонсирует несколько «либеральных» проектов, один из которых направлен на сохранение вымирающих народов севера. Депопуляция их столь стремительна, что мы вынуждены перевозить родительские пары из суровой северной тундры в Подмосковье. Здесь они живут под присмотром опытных диетологов, следящих за тем, чтобы в рационе питания присутствовали привычные для них компоненты, — мелко растертый ягель, рыбий клей, костяная мука. В начале, надо признаться, они плохо переносили жизнь в районе Барвихи, но потом не только привыкли, но и стали размножаться в неволе. Мы поим детенышей сливками Останкинского молочного комбината, добавляем в пищу целебные добавки Брынцалова. Детеныши развиваются столь стремительно, что на третий месяц после рождения начинают курить трубку, на пятый — свободно говорят по-английски, а на седьмой принимаются ходить и бегать. Окрепших детенышей самолетами мы доставляем на север и выпускаем в тундру, где они начинают жить и кормиться самостоятельно. Было несколько неудачных попыток поселить их в «Городе счастья», в великолепных квартирах, с пентхаузами и зимними садами. Увы, не приживаются, — начинают разводить костры на паркете, вялят на лестничных площадках рыбу, чего не выносят другие обитатели дома. В конце концов, когда зацветает тундра и прилетают лебеди, мы выпускаем их на свободу, давая с собой месячный запас пасты «Бленд-а-мед». Впрочем, один из них прижился в «Городе счастья». Он порвал с традиционной религией — шаманизмом, — перешел в иудаизм и теперь регулярно посещает синагогу на радость местного раввина, тоже, надо сказать, наполовину ханта.
Они миновали вольеры и вышли на опушку леса, где помещалось капище. Высился высокий, крытый шкурами чум. На шестах висели белый череп оленя, привязанная за лапы тушка полярной совы. Маковский остановился перед чумом, замер, словно коснулся прозрачной преграды. Его сильное, облаченное в джинсы и джемпер тело, напряглось, черты лица изменились. Вместо смуглой негроидности появилась загадочная желтизна монголоидности. Он скакнул на одну ногу, как если бы под другой оказалась мина. Отпрыгнул в сторону, выбирая безопасное место. Кинулся вперед, прошуршав по траве. Бросками ломал траекторию, выбирая сложный, одному ему ведомый путь, словно боялся натолкнуться на незримые лазерные лучи. Добрался до чума и нырнул в темный треугольный прогал.
Несколько минут его не было. Затем из прогала показался облаченный в шкуры шаман, в оленьих, расцвеченных пимах, в короткой, из серебристого меха безрукавке, с голыми руками, покрытыми синей ритуальной татуировкой. Лицо колдуна было закрыто маской из древесной коры с клыками росомахи, с раскрашенными гусиными перьями. В руках шамана бился и грохотал бубен из моржовой кожи, издавая глухие удары, как если бы в бубне билось ухающее сердце моржа.
Шаман выскочил на поляну, стал подпрыгивать, перескакивая с ноги на ногу, грохоча колдовским инструментом. Совершал обороты, приседал, скакал на одной ноге, крутился волчком, убыстряя движения, усиливая грохот и стон.
Стрижайло изумленно смотрел. Колдун завораживал. Удары бубна входили в ритм его собственного тела, которое стало вдруг содрогаться. Ноги топотали, ударяя о землю. Руки вздымались, совершая вращение. Это были ритмы его сотрясенного сердца, испуганных кровотоков, трепещущих внутренних органов. Бубен гремел, захватывал в свой колдовской резонанс окрестную природу, — течение рек и ручьев, шум ветра, колыхание вершин. Улетал в бестелесную пустоту, где парили светила, летали метеоры, проскальзывали орбиты невидимых планет. Это был проснувшийся дух камней, подземных минералов и руд, прозрачных лучей. Дух древесных чащоб, птичьих кликов, звериных стенаний. Вызванный грохотом бубна, дух управлял мирозданием, — зажигал и гасил светила, гнал в океане косяки стремительных рыб, топил корабли, стирал империи, уводил с насиженных мест народы, венчал на царства и умерщвлял сильных мира сего.
Стрижайло чувствовал, что кто-то, дремавший в нем, пробуждается, разбуженный бубном. Увеличивается и заполняет сосуды, вторгается в полости тела, проникает в глазницы, взбухает в полушариях мозга. Дух вырастал из него, становился огромным, а он сам уменьшался, оказывался в утробе духа, как малая личинка.
Стрижайло был шаманом, огромным, выше сосен. Скакал, облаченный в шкуры. Перепрыгивал с ноги на ногу. Колотил себя в грудь. Завывал под ритуальной маской. Два великана в шкурах скакали на поляне, и от их камланий в каждом камне открывались глаза, в каждом цветке шевелились губы, в каждом древесном стволе хохотала и визжала обнаженная женщина, плескались ее белые груди, рассыпались рыжие волосы.
Бубен смолк. Шаман нырнул в чум. Через минуту из-под шкур появился Маковский, утомленный, задыхающийся. Отряхивал с итальянского джемпера ворсинки оленьего меха.
— Я хотел убедиться, что нас связывает духовное родство. Убедился. Мы будем творчески и плодотворно работать. Я изложил вам суть моих представлений. Остальное додумаете сами. Скоро я отправляюсь на Север, на нефтяные поля, в «Города счастья». Приглашаю вас с собой. Там и продолжим обсуждение проекта. Мой охранник проводит вас к машине и передаст аванс на предварительные расходы. Остальное по завершении проекта.
Он протянул Стрижайло руку, сердечно пожал и направился к дворцу, не оглядываясь, тут же забывая о госте.
Появился инопланетный охранник с кожаной сумкой. Проводил до ворот, где поджидал «фольксваген». Протянул в салон сумку. Когда машина поехала, Стрижайло распустил молнию, — сумка была набита долларами. На вес их было тысяч сто.
Глава пятая
Уселся на заднем кресле «фольксвагена», у правой двери, так чтобы его мог видеть бдительный «Кот Базилио».
— Сейчас, Михаил Львович, протащили «аудио» на эвакуаторе. Лепешка! Банка для килек! Ну, ездят, — шофер пробовал завязать разговор, но мысли Стрижайло были об ином.
Возвращались в Москву. Рублевское шоссе швыряло навстречу весенние деревья, рекламные щиты, помпезные новостройки Крылатского. Мысли его были о недавнем визите, и рука ощупывала твердые бруски, распиравшие тонкую кожаную сумку. Необычные переживания, сопровождавшиеся наркотическими ароматами, откровенные высказывания, в которых присутствовали недомолвки, полет на «Б-29», с которого он наблюдал «оргазм новой, постхристианской эры», вольеры редких животных, в которых переселились души некоторых известных политиков, и, наконец, неистовый танец шамана под грохот вещего бубна, — все это убедило Стрижайло, что Маковский желает стать президентом. Для этого он хочет установить контроль над парламентом, присутствуя во всех политических партиях, включая коммунистов, которых впереди ждала несомненная победа на думских выборах. А затем, используя влияние партий, выиграть президентские выборы.
Это было увлекательно, фантастично, реально. Сулило огромные деньги, выплеск гигантских энергий, безграничное творчество. Было посильно только ему, лучшему политологу и фантасту, на которого неслучайно пал выбор могущественнейшего из олигархов, — футуролога «либерального будущего», шамана древней религии. Он, Стрижайло, работая одновременно с Дышловом и Маковским, сочетает их интересы. Сопоставит несопоставимое, соединит несоединимое, — «антилиберальных коммунистов» и «антикоммунистических либералов». Так в физическом мире высоких энергий соприкасаются материя и антиматерия, вещество и антивещество, порождая невиданной силы взрыв, освобождая океан энергии, которая, если ее точно направить, произведет неслыханные разрушения, сдвинет тектонические пласты политики, сметет прежние авторитеты и догмы, откроет путь самым смелым новациям. В недрах этого взрыва, среди политической неразберихи и хаоса, будет развернут проект «Президент Маковский». Новый взгляд на роль олигарха в русской истории. «Локомотив развития», созвучный чаяниям истосковавшегося по прогрессу народа. «Человеческий фактор», напоминающий о недавних коммунистических лозунгах. Мифологические «Города счастья», столь понятные мечтающей о рае православной душе. «Либеральная империя», утоляющая поруганную идеологию державников. «Национальная книга сосен», мечта экологов, философия пантеизма, созвучная глубинным языческим архетипам русского человека, который увидит в Маковском служителя Перуна или Сварога.
Он мчался по Кутузовскому проспекту, среди памятников былого величия, — Триумфальной арки, Бородинской панорамы, Поклонной горы, вовлекая эти немеркнущие символы славы в свое новое творчество. Его фантазия рождала тексты интернет-докладов, идеи философских симпозиумов, замыслы газетных и телевизионных дискуссий. Он моделировал тайные встречи Дышлова и Маковского, методы внедрение сторонников «Глюкоса» в депутатскую фракцию коммунистов. Вершиной этой стомерной работы, — из пиар-компаний, денежных вливаний, перевербовки политиков, нейтрализации спецслужб, — венцом этого увлекательного, обращенного к народу творчества станет мьюзикл. Ослепительный, с зажигательными танцами, захватывающими песнями, завораживающими декорациями, — «Город счастья».
Он сидел в несущемся «фольксвагене» среди светофоров, реклам, бесчисленных вспышек и блесков, но его восхищенный разум создавал мьюзикл, играл его на самой престижной, кремлевской сцене.
Первое действие — московская средняя школа, где учится скромный еврейский мальчик Мак. В то время, как его одноклассники курят в туалетах, уезжают с девицами на загородные пикники, поют под гитару дурацкие туристические песни, мечтатель Мак, презирая дискотеки и уроки военной подготовки, грезит о «Городе счастья». Там все любят друг друга, дома напоминают «летающие тарелки», в райских вольерах соседствуют волки и антилопы, бизоны и львы, дети северных народов ханты и манси учатся читать по книге Шолом-Алейхема. Эти мечты Мак воплощает в рисунках, где синим карандашом рисует сказочные города. Внезапно появляются марширующие шеренги, то ли нацисты, то ли войска НКВД. Звучит «Хорст Вессель», и «Вместо сердца пламенный мотор». Боевики набрасываются на Мака, жестоко избивают, разрывают рисунки с дивными голубыми городами.
Второе действие — комсомольский лагерь на берегу Черного моря, где юноша Мак знакомится с прекрасной аргентинской девушкой Глюкос, племянницей Че Гевары. Они влюбляются друг в друга, вместе хотят посвятить жизни избавлению человечества от бедности, несправедливости, смертельных болезней. Мак рассказывает Глюкос о своих «голубых городах». Они вместе из сырого песка возводят на морском берегу фантастические башни, великолепные дворцы, лучезарные храмы. Он целует ее, она отдается ему среди этих райских «городов любви». Но внезапно налетает буря, чудовищная морская волна падает на песчаный город, уносит Глюкос. Мак кидается в пучину, хочет спасти любимую девушку. Но она, увы, утонула. Он выносит ее из моря, кладет прекрасное бездыханное тело там, где еще недавно был их «райский город».
Действие третье — Мак понимает, что «Город счастья» можно построить только кропотливым трудом. В память о безвременно ушедшей возлюбленной он открывает кооператив «Глюкос», с помощью которого устанавливает в избах русских крестьян тайваньские компьютеры, связывая вологодскую и костромскую глухомань с мировой цивилизацией. Этот созидательный процесс прерывает путч ГКЧП, во время которого танки маршала Язова давят ветхие избы и хрупкие компьютеры. Мак, оказавшись в центре путча, спасает Президента Ельцина, за которым гонятся жестокие «чекисты». Мак помещает Президента в багажник своего старенького «форда» и вывозит из окружения под носом «гэкачепистских» ищеек. Благодарный Ельцин, вылезая из багажника, целует Мака, дарит нефтяные поля Сибири и назначает своим тайным преемником, о чем и говорит со знаменитого танка.
Действие четвертое — Мак, владелец компании «Глюкос» обходит свои северные нефтяные владенья. Повсюду царят разруха, упадок, — поваленные буровые, рухнувшие дома. Из развалин, на свет его фонарика, выходят одичавшие люди, уродливые алкоголики, аморальные преступники. Хотят его растерзать, сделать из него строганину. Он не боится угроз, проповедует им свою мечту о «Городе счастья». Говорит, что вместе, объединенные в корпорацию, исповедуя либеральные ценности, они построят среди полярной тьмы хрустальный город, о котором мечтала аргентинская девушка Глюкос. Вдохновленные его мечтой, аборигены отрекаются от пороков, избирают «свободный труд свободно собравшихся людей». Бригады строителей и нефтяников восстанавливают разрушенную цивилизацию Севера. Мак выбирает из местных хантов наиболее продвинутых и делает их православным священником, муфтием и раввином. Приходит старый шаман. Он поверил Маку и хочет открыть ему место, где залегает самая лучшая в мире нефть. Ударяет в бубен, бьет ногой в поросшую ягелем тундру. Из земли вырывается нефтяной фонтан. Летит в небеса, наполняя небо восхитительным салютом, преображая черную нефть в хрустальный светоносный «Город счастья».
Пятое действие — выборы Президента России. Проходят дебаты между прежним Президентом, выходцем из спецслужб, и Маком, на чьей стороне симпатии большинства избирателей. Дебаты протекают в формате телепередачи «К барьеру». На стороне действующего Президента — офицеры ФСБ, скинхеды, «охотнорядцы», юмористы, певицы из «Фабрики звезд». На стороне Мака — молодые банкиры, цвет интеллигенции, нежные еврейские девушки, правозащитники и «солдатские матери», чьи сыновья никогда не служили в армии. Дебаты ведет известный судья собачьих боев, безрукий и безногий, у которого бультерьеры и члены ЛДПР отгрызли конечности. Дебаты проходят с блеском, противники кидают друг в друга помидоры, пакеты с майонезом, кремовые торты. Казалось, Мак, под натиском спецслужб, начинает уступать. Но тут мистически является душа аргентинской девушки Глюкос, надевает на голову действующего Президента ведро с заварным кремом, и победа достается Маку.
Действие шестое — «Город счастья», воплощенная мечта Мака. Хрустальный купол защищает город от лютой полярной ночи. Счастливые люди гуляют среди цветущих деревьев, хотя по другую сторону купола минус 30 градусов. Начинается празднество. Батюшка, муфтий и раввин служат общий экуменический молебен. Молебен сменяется танцем восьми шаманов. Облаченные в шкуры, в масках с клыками росомахи, они скачут, бью в бубны, созывают ударами все население города, всех счастливых и свободных людей. Внезапно удары бубна смолкают. Шаманы сбрасывают шкуры, и все видят, что это «восьмерка» крупнейших мировых лидеров, приехавших в «Город счастья», и среди них Президент России Мак. Он улыбается дорогим гостям, дарит им ценные подарки из Алмазного фонда, и все поют «Оду либеральных ценностей». Повсюду в небе сверкают эмблемы «Глюкос», горит, выложенное алмазными звездами, волшебное слово «либерализм».
«Фольксваген» проносился по Драгомиловской, и эти последние сцены мюзикла были столь явны, что Стрижайло слышал чудесные мелодии, сочиненные сэром Элтоном Джоном, видел костюмы, сшитые в домах высокой моды Сен-Лорана и Гуччи, восхищался декорациями, написанными по эскизам Михаила Шемякина. Его творческое возбуждение было столь велико, что хотелось немедленно, самому, сделать несколько эскизов.
Он приказал шоферу остановиться у художественного салона. Вошел в магазин, где набору кистей и красок мог бы позавидовать любой импрессионист. Не долго раздумывая, купил несколько кистей для гуаши и темперы. Выбрал коробку, в которую были уложены алюминиевые тюбики, перепоясанные цветными наклейками. Вдыхал вкусный, пряный, стоцветный запах, какой источает лужайка на холсте Ренуара, куда на весенний пикник собрались подвыпившие художники и их полуобнаженные натурщицы. Вернулся в машину, собираясь ехать домой.
Но возбуждение, которое он испытывал, было такого свойства, что мешало немедленно приступить к рисованию. В ушах все еще звучал магический бубен, с которым выскочил из чума Маковский. Ноги и руки хранили слабую дрожь, словно повторяли скачки и кружения, которые он совершал на поляне. Языческий дух, разбуженный камланиями, до сих пор не уснул, — утратил свой исполинский рост, сжался, вернулся в утробу, но существовал там, как крохотный косматый шаман, продолжая пляски, ударяя изнутри в стенки живота шерстяными пимами, издавая едва различимые удары бубна. Этот демон подлежал укрощению. Его следовало изгнать из возбужденного тела. Вытопить из всех пор. Очистить плоть, если не молитвой, то горячей сауной, огненным паром, контрастным душем, когда розовое накаленное тело погружается в голубую прохладу бассейна.
Заветный номер журнала «Рандеву» был тут же, в машине, в кармане сиденья. Стрижайло перелистывал клетчатые, разноцветные страницы, пока ни отыскал адрес сауны, находящейся в районе Плющихи. Звонок по сотовому телефону подтвердил, что сауна в этот час оставалась свободной. Тюбики с краской и цветная палитра журнала содержали одну и ту же стихию цвета, предвещали гедонические наслаждения и творчество. Он сложил их вместе, приказал шоферу вести его в сауну, и когда вышел перед аккуратным, без опознавательных знаков строением, то, повинуясь внутреннему голосу, — голосу недремлющего демона, — прихватил с собой в сауну журнал и краски.
Его встретил, судя по виду, спортсмен, огромный, квадратный, с бритой шишковатой головой, с глазами вышибалы, банщика и работорговца. В комнатке, откуда он появился, виднелось еще две подобных головы, и у Стрижайло возникла веселая мысль, что он оказался в логове преступной группировки, но ему ничто не грозит, как не грозит воробью, поселившемуся в гнезде орла. Парень смотрел на него взглядом предупредительного слуги и хозяина застенка.
— Два часа к вашим услугам. Мыло, шампунь на месте, — он протянул волосатую лапу с бицепсом по направлению к двери, откуда сочились влажные струйки банных благовоний. — Больше ничего не желаете?
— Бутылку французского вина, фрукты, шоколад можете принести? — это спросил не Стрижайло, а его устами — маленький, оживленный колдун, который из чрева прислушивался к диалогу.
— Нет проблем, — произнес банщик, — Девочек не желаете?
— Ассортимент? — колдун-малютка не думал засыпать, но, напротив, оживлялся все больше, настроенный на шалость.
— По вкусу. Что бы хотели?
Весельчак топотал внутри у Стрижайло маленькими когтистыми лапками, похожий на уморительную обезьянку. Стрижайло почувствовал, как он сделал забавный кувырок, оттолкнувшись упругими пяточками, и вновь приземлился на дне желудка, саданув коготками:
— Рост — сто семьдесят, грудь — четвертый, талия — шестьдесят пять. Блондинка.
— По каталогу посмотрим, доставим. Что еще?
— Потребностей больше нет.
— С легким паром.
Банщик-тяжеловес отворил заветную дверь, впуская Стрижайло в заведение.
В просторном помещении, занимая всю площадь, застыл литой, лазурный бассейн, создавая восхитительную прохладу и странную гулкую акустику, где каждый вздох порождал чуть слышное эхо. У кафельной кромки бассейна стояли ложе, круглый столик и несколько шезлонгов. В комнате для отдыха утомленные жаром клиенты могли подремать на широких лежаках, накрытых белыми простынями. Одна застекленная дверь вела в кафельную душевую с набором флаконов и мыльниц. Другая, непрозрачно-стеклянная, вела в парилку и, казалось, слабо звенела, накаленная изнутри нестерпимым жаром.
Все нравилось Стрижайло, все отвечало вкусам и намерениям недремлющего демона, озиравшего из темной утробы прелестный уголок. Разделся, совлекая одежду с крупного, ухоженного тела, с рельефными мускулами, начинавшими слегка заплывать необременительной полнотой, — злоупотребление вкусной едой, избыточной неподвижностью, временным отсутствием интеллектуальных и нервных перегрузок, которые скоро вернутся и сожгут излишние калории, возвратят его облику нервическую страстность и экспансивность. Рассматривал в высокое зеркало свое красивое, слегка надменное лицо, гладкие каштановые волосы, коричневые влажные глаза с блестящими точками смеха, плотоядные губы с дрожащими уголками, готовыми раздвинуться в насмешливой улыбке. Этот облик приятного, отлично сложенного, лишенного одежд господина скрывал загадочную сущность, поселившуюся в нем в виде крохотного эмбриона, дремлющей личинки, сонного червячка. Этот зародыш вдруг просыпался, начинал стремительно развиваться, принимал в утробе всевозможные формы. Рвался наружу, управляя поступками и страстями захваченной им плоти. Являлся источником побед и успехов, экстравагантных прозрений и неутомимого творчества, что и делало Стрижайло одним из самых оригинальных политологов, увеличивало его влияние, вело к вершинам успеха. Стрижайло не тяготился своей постоянной беременностью, доверял вселившемуся духу, подчинялся его капризам и прихотям. Был коконом, в котором нашла приют загадочная, экзотическая куколка. Был женщиной, которая вынашивала таинственный плод. Был дуплом, где свила гнездо мистическая, залетевшая птица.
Услышал упругие негромкие шаги. Выглянул, — банщик с грацией дрессированного гризли косолапо приблизился к столу. Поставил поднос, сгружая с него бутылку вина, два бокала, вазу с виноградом, тарелку с плиткой шоколада. Удалился, а Стрижайло прислушался к внутреннему голосу, который радовался, хихикал, по-птичьи верещал. Принадлежал маленькому дурашливому скомороху, в которого превратилась обезьянка, нацепив на голову красный колпачок, рубаху с длиннющими рукавами, увешанную бубенцами. Скоморох пританцовывал, корчил смешные рожицы, позвякивал бубенцами, ударяя в стенки утробы загнутыми шутовскими чувяками.
«Стадия обезьянки» сменилась «стадией скомороха», что соответствовало последовательности, в какой менял свои обличия дух-оборотень. Стрижайло снова услышал звуки, на этот раз звонкие, цокающие по кафелю, какие возникают от соприкосновения с плиткой острых каблуков, под сильной женской ногой.
— Кто там? Войдите! — голосом веселого шута и забавника произнес Стрижайло. Выступил из комнаты во всей своей великолепной наготе. Навстречу шла девушка весеннего вида, в синей юбке, белой целомудренной блузке, с милым лицом гимназистки, невинно и застенчиво отбрасывая за плечо золотистую прядь. На голове была трогательная девичья шляпка с букетиком фиолетовых матерчатых цветов, что придавало ей сходство с барышней дореволюционной поры. Заметив это, скоморох совершил в утробе сальто-мортале, скинулся через плечо и превратился в маленького Ивана Бунина, — сухого, с желчным лицом эмигранта, в мягкой шляпе, с ореховой тростью, того, что заканчивал эротический цикл «Темные аллеи», как раз собираясь писать «Смарагд». Было видно, что Бунину нравится барышня, напоминает ему прототип, с которым встречался в номерах арбатской гостиницы.
— Добрый день, сударыня. Пожалуйте. Чем обязан? — галантно раскланиваясь, Стрижайло чуть выставил босую ногу, как если бы так встречал когда-то молодой писатель влюбленных в него курсисток. Именно к этому побуждала Стрижайло «стадия Бунина», которую переживал дух утробы.
— Пришла, чтобы скрасить ваше одиночество. Вдруг подумала, что вам не хочется быть одному, — ответ был прост, чуть насмешлив, выдавал в барышне способность к импровизации, психологическую подвижность. Маленький Иван Бунин вдруг преобразился в Сократа, лобастого, лысого, в ветхой тоге, того, что спустился по каменной лестнице из Афин в Пирей и вел беседу с софистом. Восхвалял возраст почтенной старости, когда мужчину, наконец, оставляют похоти, и он незамутненно наслаждается красотой мысли, розовым мрамором акрополя, морской лазурью, по которой скользит галеон. Так же бескорыстно, не испытывая вожделения, Стрижайло любовался гостьей, отмечая вкус, с каким был подобран ее туалет.
— Видно, вы общительны и радушны. Природа наделила вас не только миловидностью, но и способностью легкого общения. Поверьте, это редкий дар. — Стрижайло хотел казаться галантным кавалером, ибо именно в такого кавалера превратился его внутренний демон. Стал похож на спикера Совета Федерации Сергея Миронова, — лупоглазый, настырный, щетинистый, с темпераментом терьера, верноподданно вздрагивающий при имени Президента, жадно, голодными глазами, провожающий всякую юбку, будто в нее обернуты не женские ноги, а обрезки собачьей колбасы. «Стадия спикера», — так обозначался этот выразительный, но быстро проходящий момент.
— Я привыкла общаться, — сказала девушка, — Работала учительницей в младших классах. Преподавала рисование. К каждому ребенку нужно было найти подход.
— Мужчины, с которыми вам теперь приходится общаться, — тоже дети. Иногда дурные, глупые, злые, но все равно — дети.
— Вы очень интересный, содержательный человек, — произнесла девушка, оглядывая Стрижайло, как барышни оглядывают мраморную статую в «Летнем саду», ища на ней и не находя фиговый лист.
За время этого краткого диалога неутомимый и неугомонный дух пробовал множество ролей, менял множество обличий, словно в желудке у Стрижайло находилась костюмерная, которой умело пользовался крохотный оборотень. Последовательно принимал образ монаха вновь открытой Соловецкой обители, маршала Жукова в период наступления на Зееловские высоты, премьера Великобритании Дизраэли, вождя курдов Оджалана. Проделав все эти головокружительные трансформации, он превратился, наконец, в лидера компартии Дышлова, напоминавшего снеговика. Будто там, на банкете у Семиженова, весь мороженый торт с марципанами и шоколадом достался Стрижайло и не таял все это время в желудке.
— Ну что ж, — по-простому, снижая уровень разговора, сказал Стрижайло. — Раздевайся. Давай-ка попаримся. Говорят, в баньке парок в самый раз.
Она мило улыбнулась, удалилась в комнату. Сквозь открытую дверь, глядя в лазурную глубину бассейна, Стрижайло слышал, как нежно цокнули упавшие на пол туфельки, зашуршала одежда. Через несколько минут на пороге появилась девушка, стройная, с узкой талией, овальными, как у виолончели бедрами, приподнятыми, сохранившими сферичность грудями, серебристыми подмышками, которые она обнажила, забрасывая за плечи распущенные волосы. Стояла, сжав колени, будто стискивала бедрами золотистого котенка. Улыбалась, позволяя любоваться собой. Восхищение Стрижайло было восторгом внутреннего демона, который перескочил из «стадии Дышлова» в «стадию Жванецкого», — маленький толстопузик растопырил в чреве короткие ножки, заглядывал в рукопись, поднимая от бумажки глаза, переводя их на девушку. Толстенькие щечки раздулись, и он издал опустошающий его звук: «Пуфф!». Стрижайло воспроизвел этот звук восхищения, тихо ахнув: