— Хорошо, — удовлетворенно произнес Верхарн, вышагивая под платанами Гайд-Парка. — А теперь я поведаю вам тайну, которую никому не открывал прежде и обладателем которой я стал в пору, когда был на вершинах влияния и власти. Все спешили ко мне, кто с просьбой, кто с доносом, кто с информацией.
Стрижайло чутко внимал, предвкушая услышать факты, меняющие представления о новейшей русской истории. И не ошибся.
— Действующий генерал ФСБ, не стану называть его имя, передал мне удивительную информацию. Никита Хрущев, обуреваемый завистью к Сталину, боясь разоблачений массового террора на Украине, к которому был причастен, произнес свой знаменитый доклад на ХХ съезде партии, разоблачая «культ личности». Там же, на закрытом пленуме, потребовал вынести тело вождя из мавзолея и захоронить в обычной могиле. Приказ надо было выполнять. Но группа «чекистов», верных Сталину, нарушила указание Хрущева. В конструкторском бюро Королева был изготовлен специальный гроб, по технологиям межпланетного корабля. Сверхпрочная оболочка, режимы температуры и давления, а главное — источник радиоактивного излучения, убивающий все микроорганизмы, способные разрушить ткани тела. Этот гроб — уникальное изобретение нашей космонавтики. Человек может погрузиться в сон и десятки лет с остановленными функциями будет лететь в другие миры, пока ни поступит пробуждающий его сигнал…
— Я видел такой гроб, — воскликнул Стрижайло, вспоминая недавнее посещение магазинов Потрошкова. — Он сделан из титана, с маленьким иллюминатором из тугоплавкого горного хрусталя. С небольшими антеннами и нейтронными двигателями, меняющими траекторию гроба, то ли в Космосе, то ли в загробном мире, точно не знаю.
|
|
— Продолжаю рассказ, — сухо произнес Верхарн, не любивший, когда его перебивают. — Те же «чекисты», ответственные за погребение Сталина, вырыли у кремлевской стены могилу, а к ней подвели подземную трубу большого диаметра, якобы для удаления дренажных вод. Один конец трубы упирался в могилу, другой выходил из-под земли у Москвы-реки, в районе Васильевского спуска. Когда ночью состоялся вынос Сталина из мавзолея и титановый гроб с вождем был опущен в могилу и засыпан землей, никто из правительства не подозревал, что через час верные люди проникли по трубе в могилу и вынесли саркофаг. Протащили под Красной площадью до Васильевского спуска, там извлекли на поверхность. Погрузили на небольшую баржу, по Москве-реке спустили до Оки, а там и до Волги. Гроб проследовал по воде до Саратова, был перенесен на железнодорожный состав и через несколько дней тайно доставлен в Красноярск.
— Неужели Хрущев ничего не узнал? — дрожа от возбуждения, воскликнул Стрижайло.
— Говорят, когда узнал, то проник по трубе в могилу и там, под землей, ревел от гнева, проклинал «культ личности», грозил показать всем «кузькину мать». Но прошу вас, Мишель, не перебивайте меня. — Верхарн укоризненно посмотрел на Стрижайло, проходя под тенистым платаном, за которым виднелась ограда с пустынной, очищенной от автомобилей улицей. — В окрестностях Красноярска, на берегу Енисея, еще по приказу Сталина, был построен подземный город. Высечен в гранитном монолите, где работали реакторы, вырабатывали боевой плутоний, из которого создавались ядерные боеголовки. Туда, в отдаленную штольню секретного подземного города, был доставлен гроб с телом Сталина. Тщательно укрыт, под кодовым названием «изделие ИС-53», «Иосиф Сталин, год смерти 53-ий». Этот гроб пребывает там и поныне.
|
|
У Стрижайло кружилась голова. Он начинал понимать гениальный замысел Верхарна. Отталкиваясь от его, Стрижайло, скромной идеи, этот замысел превращался в космогонический проект.
— Партия «Сталин» должна провести свой учредительный съезд в Красноярске, в подземной штольне, у гроба вождя. Туда должны приехать из всех регионов учительницы — славистки — Маша Сталин, Катя Сталин, Сара Сталин, Фатима Сталин. Там, в качестве основного партийного документа, должна быть зачитана работа о языкознании и на ней принесена клятва верности «великому и могучему», не Советскому Союза, но «русскому языку». Съезд должен проходить, как праздник русской поэзии, где в гулком пространстве гранитной штольни зазвучат стихи великих русских поэтов, включая и Иосифа Бродского, за вычетом Евгения Евтушенко, чей антисталинизм вычеркивает его из списка поэтов, а его отвратительный стих «Наследники Сталина» писался сначала на идиш и лишь потом был переведен на косноязычно-русский…
Верхарн, знаток поэзии, учредитель премии «Трюфель», автор многих стихов, которые печатал под псевдонимом «Андрей Дементьев», был воплощением творческого гения. Он многого не договаривал, но Стрижайло угадывал между слов. Сталин, спасенный от тления, сохраненный в титановом саркофаге, подлежал воскрешению. «Пробуждающий сигнал» разбудит от сна дремлющего генералиссимуса, как поцелуй царевича разбудил спящую в хрустальном гробу царевну. На учредительном съезде партии «Сталин» молодые, патриотически настроенные лингвистки станут подходить к титановому саркофагу и целовать его своими молодыми прелестными устами, вовлекая в священнодействие все новые сонмы приверженцев. Когда сила и страсть этого непрерывного коллективного поцелуя достигнет своей воскресительной силы, Сталин очнется. Встанет из гроба в триумфальном белоснежном кителе с золотыми погонами генералиссимуса, с доброй улыбкой Отца, с мягким прищуром любящих глаз. Пустит ароматное колечко голубого дыма из ореховой трубки, подаренной ему на Тегеранской конференции Уинстоном Черчиллем. Неторопливо, с легким грузинским акцентом, поведает благоговеющим лингвисткам историю своей жизни, в которой было столько загадок, питавших мифологическое сознание современников.
|
|
Расскажет, был ли он сыном известного путешественника Пржевальского. Любил ли он, находясь в Туруханской ссылке, туземную красавицу, родившую ему сына, который впоследствии стал митрополитом и преуспел в сбережении православия. Правда ли, что, посылая в Мехико Меркадера, самолично осмотрел ледоруб и попросил отважного чекиста: «Бей наверняка. Чтоб не мучился». Правда ли, что «съезд победителей» закончился праздничным банкетом, где большинство делегатов, носивших табельное оружие, выпили лишку, перессорились и перестреляли друг друга. Верно ли, что Вышинский на процессах требовал помиловать Бухарина, Зиновьева, Каменева, но те, испытывая вину перед партией, сами настояли на смертном для себя приговоре. Верно ли, что Гитлер тайно побывал в Москве летом сорокового года, вместе со Сталиным они жили на Селигере, в рыбачьем домике, ловили судака и сазана, за ними ухаживала подруга Сталина Ева Баранова, которой увлекся Гитлер и тайно вывез в Германию, где она жила в «Вольфшанце» под именем Ева Браун. Что война между СССР и Германией явилась результатом этого похищения, чем напоминала Троянскую войну из-за прекрасной Елены. Правда ли, что, умирая в бункере Имперской канцелярии от яда, Ева Браун на русском языке прошептала: «Только тебя любила, Иосиф». Верно ли, что еврейский режиссер Михоэлс вырвался из рук оберегавших его «чекистов» и кинулся под американский «студебекер» с криком: «Виват, Америка!». Правда ли, что Сталин сам выбирал места для высотных зданий, которые были построены на фундаментах древних церквей и по сей день сберегают Москву от нечистой силы. Верно ли, что в последний день февраля 1953 года Хрущев побывал на кунцевской даче, где Сталин раскрыл ему свой великий план упразднения СССР и создания «империи русского языка», предполагавший роспуск партии, органов КГБ, открытие «железного занавеса», а также переименование всех крупных городов мира от Берлина и Варшавы, до Пекина и Ханоя, включая Москву, Новосибирск, Владивосток, которым будут присвоены имена великих русских писателей, — Пушкина, Лермонтова, Толстова, что превратит земной шар в культурное пространство русской литературы. И, наконец, правда ли, что Хрущев, ненавидящий литературу, узнав о грандиозной реформе, влил Сталину в бокал «хванчкары» ампулу стрихнина.
Все это пронеслось в голове Стрижайло. Политологическая затея с партией «Сталин», которая была им придумана с одной только целью, — «перекачать» деньги Верхарна в кассу КПРФ, — эта нехитрая затея приобрела вид вселенской мистерии, где не он, Стрижайло, а Верхарн был демиургом.
Так они гуляли по Гайд-Парку, среди великолепных газонов, где иногда попадались памятники великого имперского прошлого. Веллингтон, обнаженный, в античном шлеме, с коротким мечем, напоминавший Ахилла. Королева Виктория, в окружении вельмож, генералов и мореплавателей, с толстеньким, аппетитным капитаном Куком. Королевские артиллеристы, чьи батареи стреляли по Бомбею, Герату, Иоганесбургу и Севастополю. Стрижайло ликовал, — его план соединить Верхарна и Дышлова вполне удался. А коварная интрига, для которой в Лондон был вызвал Крес, должна была состояться вечером в отеле «Дорчестер».
Внезапно за чугунной решеткой, на пустынной улице раздался треск моторов. На сверкающих мотоциклах, с воспаленно мигающими оранжевыми огнями, с седоками, облаченными в черные комбинезоны и белоснежные шлемы, возник кортеж. В окружении мотоциклистов двигалась открытая золоченая карета, запряженная шестеркой лошадей. В карете восседали королева Елизавета и Президент России Ва-Ва. Карета была украшена барочной резьбой и позолотой. В хрустальных фонарях горели светильники. В золотых оглоблях гордо цокали холеные лошади в плюмажах из страусиных перьев. Форейтор был в мундире уланского полка викторианской эпохи. Хвосты лошадей были подвязаны розовым шелком. Такого же цвета лента украшала шляпу королевы. Такой же розовый шелковый бант красовался на рукаве русского гостя. Они беседовали, соблюдая этикет двора, не позволявший говорить о политике, а только о милых пустяках:
— А правда ли, Ваше Величество, — вопрошал Ва-Ва, — что гвардейцы почетного караула перед Букингемским дворцом набираются исключительно из евнухов, для сего в графстве Йоркшир устроена особая ферма, на которой юношам, при достижении совершеннолетия, отрезают яйца?
— Мой друг, — скромно улыбнулась королева, — это такая же правда, как и то, что в вашей Москве на крещение все военные, включая Министра обороны, забираются в прорубь и сидят там до посинения яиц.
— Мне кажется, вы чем-то озабочены, Ваше Величество, — чуткий к чужому горю произнес Ва-Ва.
— Есть чему огорчаться, мой друг. Принц Чарльз на глазах превращается в лошадь, пускай и породистую. Есть овес, спит стоя, а недавно явился во дворец босиком, и на ногах у него были подковы.
— Это странности незаурядной натуры. Его надо чаще выгуливать. Верю, что когда-нибудь он снова наденет ботинки.
Карета поравнялась с тем местом, где под платаном стояли Верхарн и Стрижайло. Верхарн и Ва-Ва увидали друг друга. Взгляды смертельных врагов встретились. Стрижайло видел, как между ними протянулся острый, как жало, луч. Накаляясь ненавистью, стал фиолетовым, ярко-красным, побелел, превратился в слепящую линию, словно лезвие боевого лазера. На мгновение между врагами оказался огромный платан. Лезвие перерезало шипящее дерево, и оно, дымясь, брызгая соком, повалилось с оглушительным треском. Президент Ва-Ва легко выскочил из кареты, изящно перепрыгнул чугунную изгородь, встал перед Верхарном:
— Милостивый государь, вы требовали сатисфакции, — я к вашим услугам. Выбор оружия и дистанция боя остается за вами.
— Сударь, как джентльмен, я уступаю вам право выбора, — с достоинством поклонился Верхарн.
— Ты, хуй собачий, хочешь превратить Россию в конфедерацию? Не бывать этому, жид проклятый!
— Ты, лесбиянка поганая, заразила СПИДом балерину Колобкову и хочешь, чтобы тебя называли «матушкой императрицей»? А керосиновую тряпку в манду не хочешь?
Они скинули обувь, облачились в кимоно, упругими жестами подтянули пояса, устремились один на другого.
Ва-Ва поднялся на мысок, повел упруго-вытянутой, с напряженными пальцами, ногой и нанес Верхарну боковой удар «маваси-кири», от которого у олигарха треснуло ребро, и потекла изо рта кровь. Хрипя от боли, Верхарн в прыжке развел ноги циркулем и разящим ударом «май-кири» хрястнул противника в грудь, отчего у Ва-Ва выпали из орбит глаза, повалила из ноздрей розовая пена. Тот превратился в размытый волчок и нанес пяткой калечащий, сокрушительный удар «ушира-кири» ненавистному олигарху, у которого лопнула печень и из ушей брызнула желтая жижа. Ответом был удар «ека-кири» в пах, где у Ва-Ва что-то жалобно треснуло, и раздался писк вылупляющегося птенца.
Президент Ва-Ва совершив кувырок, встал на колени и обстрелял Верхарна из пистолета «беретта», наполняя пространство летучими фонтанчиками гильз. Ответом была очередь из тяжелого «стечкина», от которой вокруг Ва-Ва взрыхлилась земля, словно прополз стремительный крот. Укрывшись за рухнувшим платаном, Ва-Ва шарахнул в Верхарна из гранатомета, отчего у статуи Веллингтона отскочила башка. Верхарн прицелился из «безоткатки» и разнес в прах памятник королевским артиллеристам, отчего Ва-Ва скрылся в известковой пыли.
Менялись виды оружия и дистанция боя. Они залезли в танки и били друг в друга прямой наводкой, пока не израсходовали боекомплект. Потом громили один другого из установок залпового огня, так что на Пикадили вылетели все стекла, а на Даунинг-стрит в «Форин офис» отказали сливные бачки. Завязался воздушный бой между «Ф-15», где засел Верхарн, и «СУ-27», которым управлял Ва-Ва. Оба катапультировали с подбитых машин, глядя, как горящие самолеты, продолжая стрелять, обрушились в Ла-Манш. Не добившись преимущества обычным оружием, они сбросили друг на друга атомные бомбы, а потом места взрывов посыпали спорами сибирской язвы. Обугленные, без рук и без ног, зараженные чумой и птичьим гриппом, страдая лейкемией, они превратились в две ненавидящие галактики. Стали сближаться из разных углов Вселенной. Катились, как два огненных колеса, пока ни столкнулись, превращаясь во вселенский взрыв. На месте взрыва образовалась гигантская «черная дыра», где погибло бесчисленное множество миров, и в бездне открылись «духи тьмы», из числа тех, что когда-то вылетели из подвала и вселились в душу Стрижайло.
Последний напрасно думал, что вселенская катастрофа навсегда поглотила соперников. Они выпали из растерзанного мироздания, превратившись в две лобковые вши, и продолжали сражаться, шевеля цепкими лапками.
Стрижайло и араб из Иностранного легиона рассматривали их у себя под ногами, где, едва заметные, похожие, словно две сестры, бились лобковые кровососы.
— Который из них наш? — спросил Стрижайло у телохранителя.
— Как бы не ошибиться, — ответил араб. Готовился ногтем раздавить отвратительную, напавшую на его господина тварь, но не умел отличить Верхарна.
Внезапно соперники восстали во весь рост, слегка потрепанные, задыхаясь, отряхивая с одежды пыль.
— За сим позвольте откланяться, — церемонно произнес Ва-Ва. — Сожалею, что не удалось окончить наш поединок.
— К вашим услугам, сударь, в любое время и в любом месте, — щелкнул каблуками Верхарн.
Президент Ва-Ва легко перескочил изгородь, занял место в золоченой карете рядом с королевой Елизаветой.
— О чем мы говорили, Ваше Величество?
— Вы спросили, почему у шотландских девушек грудь всегда несколько меньше, чем у английских.
— Должно быть, потому, что в неволе никто не достигает естественных размеров.
Карета укатила, звук мотоциклистов смолк. Улица постепенно заполнилась автомобилями, омнибусами. Верхарн утомленно сказал:
— Вечером мы встретимся в отеле «Дорчестер». Опять за свой счет придется ремонтировать сливные бачки в «Форин офис».
С этими словами он удалился, прикрываемый со спины преданным легионером.
Глава двенадцатая
Стрижайло, переполненный впечатлениями, вернулся в отель. Смотрел из окна, как пышно и солнечно зеленеет Гайд-Парк, темнеют стволы огромных летних платанов и среди них, по дорожке, гарцует лошадь с наездником. Разделся, упал в глубокую, как морская пучина, постель и забылся тревожным клубящимся сном, чувствуя, как во сне совершаются таинственные перемены, — его разум заворачивают в хрустящую фольгу и готовятся сунуть в бездонную духовку, где работает таймер, отсчитывая время, необходимое, чтобы зажарить и подать к столу его запеченный мозг.
Проснулся от больного удара сердца, — сумрачный номер, вечернее, забрызганное дождем окно с металлическим блеском фольги. И тревожное ощущение, — пока он спал, мир неузнаваемо изменился, в нем исчезло несколько поколений, и он один, без сверстников и знакомых, оказался в чужом и враждебном времени.
Оделся, спустился в холл, где протекала оживленная вечерняя жизнь. В ресторанные залы на ужин стекалась публика, играл негромкий скрипично-фортепьянный дуэт. К подъезду, в дожде и блеске, подкатывали автомобили. Привратники в цилиндрах кидались открывать дверцы, выпуская из машин достойного вида английских джентльменов, смуглолицых индусов в тюрбанах, арабских шейхов в белоснежных накидках, озабоченных и почему-то сутулых евреев в бархатных кипах. В диванной, за низкими столиками, пили кофе. В баре рыжеволосый, краснолицый, с выпученными глазами бармен, похожий на медную чеканку, артистично мешал коктейли. Верхарн возник по-английски точно, одетый небрежно, с изяществом, в черной рубашке без галстука, с золотым браслетом часов Jumping Hours, по которым то и дело отслеживал время в различных столицах мира, где в краткосрочных кредитах крутились его сумасшедшие деньги.
— Вы знаете, Мишель, здесь, в Лондоне случаются мгновенные изменения погоды. Из Атлантики вдруг налетят туман, дождь, дуновения тяжелого мрачного ветра, от которого сжимается сердце, и начинаются необъяснимые тоска и тревога. У англичан эта тоска называется «сплин». Я думаю, именно в такие тягостные, мистические дни Шекспир писал свои трагедии. В такие дни казнили короля Карла и Марию Стюарт. В такие дни Черчилль готовил свою знаменитую речь в Фултоне. Все наваждения английской истории и культуры объясняются этими прилетающими из преисподней порывами ветра. Вот и сейчас, мне так печально, так тревожно, Мишель, — они сидели в небольшой гостиной перед низким столиком, на который любезный слуга поставил две чашечки турецкого кофе и рюмочки коньяка. Гостиная была проходной, в обоих дверях появлялись и исчезали люди, шумели голоса, раздавалась негромкая музыка. — Это место в гостиной, от одних дверей к другим, я называю «русской тропой». Непрерывной чередой здесь проходят люди из России, которые являются, чтобы попросить у меня денег. Им нужны от меня только деньги. Никто не спросит, как я живу, что у меня на душе, о чем мои мечты и печали. Только деньги. Меня в эти сумрачные лондонские вечера, когда дует атлантический ветер, и где-то в Северном море начинают тонуть корабли, и прибрежные маяки гаснут в густом тумане, меня вдруг посещает прозрение, — что все мы будем убиты. Вы, я, они, приезжающие просить у меня деньги. Некоторых убью я. Некоторые убьют меня. И всех нас убьет кто-то третий, неведомый, насылающий этот мрачный туман. Сейчас они начнут появляться на «русской тропе», станут выпрашивать деньги, и я всем буду выписывать чек, как пропуск в ад.
Стрижайло испытал к нему мгновенную нежность, неизъяснимую печаль. Пережил их мучительное, непередаваемое сходство, делавшее их могущественными и всесильными, и одновременно обреченными и поверженными, отданными во власть неведомых исполинских сил, от которых примут свою смерть и погибель.
Его горькие размышления были прерваны появлением на «русской тропе» первого странника.
Он был узнаваем, — высокий, слегка оплывший, с большой, курчавой, несколько вкривь посаженной головой, настороженным взглядом умных, недоверчивых глаз. Предводитель партии мелких, заношенных до дыр, интеллигентов, в свое время отказавшихся заниматься наукой, строить космические корабли, совершать открытия в области полупроводников и лазеров и вкусивших «сладкий наркотик свободы». С тех пор в их лабораториях открылись кавказские шашлычные, их наукограды превратились в вещевые рынки, их советские костюмы истрепались до ниток, но и постаревшие, больные простатитом, они продолжали с обожанием слушать своего кудрявого витию, обещавшего «царство свободы». Теперь он шагал в интерьере лондонского отеля «Дорчестер», держа в руке сморщенное, прогнившее яблоко, — истлевший плод его наркотических фантазий. Присел на стульчик между Верхарном и Стрижайло. Не здороваясь, без обиняков, на птичьем языке заговорщиков, который давно был изучен агентами ФСБ, произнес:
— Один миллион. Стану президентом, отдам. За свободу нужно платить. Пуго платить отказался. И поплатился.
Верхарн извлек чековую книжку. Крохотной платиновой ручкой сделал росчерк. Вырвал голубоватый листок. Протянул просителю. Тот схватил и спрятал, будто склевал. Поднялся и, не простившись, ушел по-английски, оставив на столе подгнившее яблоко, из которого высунулась любопытная головка червя, завербованного ФСБ.
В дверях показался еще один пилигрим, ступивший на «русскую тропу». И он был известен Стрижайло, как паста «Бленд-а-мед» или средство от кариеса. С фатовским лицом любителя устриц и дорогих проституток, в изящном костюме от «Сен-Лорана» и в носках от «Ферре», он был калекой. У него не было левой руки, пустой рукав пиджака был подколот бриллиантовой булавкой. Зато правая рука была непомерно развита, бицепс и дельтовидная мышца раздували рукав. Кулак сжимал черную чугунную гантель, которая непрерывно работала, накачивая тело «правыми силами», что приводило к странной ассиметрии, — вся правая половина фигуры была совершенна, как у Аполлона, а левая являла вид жалкий, дистрофичный, как у узника Освенцима. Пилигрим присел, положив гантель на стол:
— Маковский просто сука. Обещал и не дал. Мы тебе помогали, помоги и ты. В Москве хорошая проститутка берет тысячу долларов за ночь. До чего довели страну. Дай штуку на выборы.
Верхарн с печальным лицом понтифика, выдающего индульгенцию, подписал чек. Передал просителю. Тот ловко высунул из заколотого рукава совершенно здоровую левую руку, схватил желанную бумажку и скрылся. Стрижайло осторожно тронул забытую гантель. Она оказалась легкой, из пенопласта, выкрашена черной краской. Скатилась со столика и бесшумно упала на пол.
На «тропе» появилась женщина. Тощая, с гибкой талией, ободранная, как весенняя кошка, поглядывала по сторонам шальными кошачьими глазами, в которых были неутолимая похоть, лживая обольстительность, страх получить палкой по гибкому хребту. Волосы были плохо вымыты, сквозь пудру розовели мелкие прыщики, а верхняя губа была раздвоена, обеими половинками приросла к носу. Эта «трегубость» еще больше придавала ей сходство с кошкой, хотя пахло от нее почему-то псиной.
— Помнишь, когда ты трахал меня в своем «мерседесе», я говорила тебе, что надо копать глубже, — обратилась она к Верхарну так, словно вчера еще, задрав ноги, лежала на заднем сидении «мерседеса». — Надо быть диггером, чтобы докопаться до кремлевских истин. Я докопалась. Дай пол-лимона на издание книжки.
Верхарн безропотно подписал чек. Женщина схватила недопитую чашечку кофе, опрокинула в рот, отчего раздвоенная губа обнажила маленькие острые зубки. Ушла, тонкая, пленительная, а казалось, что у столика повалялся огромный потный кобель.
Стрижайло следил за теми, кто один за другим появлялся на этой «муравьиной тропе», в поисках денег. Пытался понять, кто из просителей будет убит, а кто окажется засланным убийцей, держа под полой ледоруб, чтобы вонзить его в стеариновый череп Верхарна. Пока что все, кто входил и на минуту присаживался, несли на себе печать погибели. За каждым, когда он покидал гостиную, следовал ангел смерти, в фуражке с синим околышком, с пистолетом «ТТ» в руке.
Появился еще один странник с видом профессионального правдолюбца. Поминутно оглядывался, — не спешит ли навстречу камера НТВ, перед которой мог бы процитировать трактат о свободе, сочиненный им после подавления «коммунистического путча». В сгоревшем Доме Советов, он вальяжно сидел в обугленных креслах, среди кровавых бинтов и стреляных гильз, разглагольствуя о демократических ценностях. Сейчас он был в трауре, в застегнутом до горла пиджаке, похож на баптистского пастора. Держал в руках фарфоровую нашлепку с портретом Галины Старовойтовой, которую сколупнул с могилы. Подсел к Верхарну:
— Знаешь, мне сегодня снилась Галина. Она была в подвенечном платье с открытой грудью. Звала меня с собой. Сказала, что там, где она теперь проживает, ее сделали, наконец, министром обороны, и она присвоит мне звание «бригадного генерала». Не мог бы ты подкинуть миллиончика полтора, чтобы Россия окончательно стала либеральной?
Верхарн печально подписал чек. Передал траурному господину, который двумя руками засовывал драгоценную бумажку в подкладку пиджака, держа фарфоровый портрет Старовойтовой в зубах, но вместо лица убиенной мученицы с фарфора смотрело его собственное, благородное лицо с маленькой дырочкой во лбу.
Тропа, ведущая на «русскую Голгофу», не долго оставалась пустой. Возник нервический человек, во рту которого сверкала латунная блесна, нарядная «золотая рыбка». Крючок впился в нижнюю губу человека, блесна трепетала, от нее тянулась упругая леска. Проследив ее направление, Стрижайло обнаружил спиннинг, на который она наматывалась. Спиннинг находился в руках Верхарна. Тот вращал катушку, осторожно подтягивая к себе добычу, так чтобы та не сорвался, не ушла, виляя хвостом, в глубокий омут.
— «Приплыла к нему рыбка, спросила: «Чего тебе надобно старче?»» Если ты, Рой, и впрямь толкаешь меня к безумной затее баллотироваться в Президенты России, то, по крайней мере, выпиши миллиона два. Как жаль, что тогда, в Хасавюрте я попался на твой крючок. Ты думаешь, что я — акула политики, а я всего лишь копченый палтус, которым хорошо закусывать бочковое пиво.
Верхарн передал ему чек. Осторожно сматывал леску с катушки. Человек-Рыба, пританцовывая на удлинявшемся поводке, приблизился к дверям. Вильнул грациозно задом и исчез, утягивая в дождливый вечерний Лондон капроновую леску, — к набережной полноводной Темзы.
Упругой походкой горца в гостиную вошел чеченец, рыжий, зеленоглазый, с изящной бородкой, в элегантном костюме, неотличимый от европейца. Лишь несколько неуловимых деталей выдавало в нем эмиссара Масхадова, — труба гранатомета, небрежно лежащая на плече, и спутница, известная английская актриса, влюбленная без ума в романтического повстанца, который в обычные дни держал ее в яме, а сейчас, закутанную в паранджу, тянул за собой на веревке.
— Аллах акбар, — сказал он, присев за столик. — Все, что ты мне дал в прошлый раз, мы израсходовали на теракт в Моздоке. Мы готовим покушение на Ва-Ва, а это, сам понимаешь, дорогого стоит. Эта сучка, — он кивнул на замотанную в черную ткань фигуру. — Продала все свои драгоценности. Помоги обратиться в английский Парламент, может, дадут за нее выкуп?
Получив чек на три миллиона, чеченец поправил шелковый галстук, подтянул белую манжету с алмазом. Дернул веревку и увел безмолвную женщину к выходу, где служитель в цилиндре, открывая перед ним дверцу «бентли», произнес:
— Всего доброго, сэр.
Стрижайло испытывал необычайную тоску и печаль, словно в нем образовалась трещина, куда задувал холодный ветер Атлантики и уныло гудел. Все, кто здесь появлялся, будут убиты. Об этом вещал печальный ветер. О том же предупреждал унылый дух преисподней, сидевший у него на затылке, как шелковистый шерстяной зверек с перепончатыми мышиными крыльями. Тянул из прокушенной венки сладкую кровь, выдувая на чутком носике розовый пузырек.
Неожиданно он вздрогнул. В дверях гостиной появилась зыбкая, двоящаяся фигура, напоминавшая колеблемую водоросль, оторванную от подводного камня, вяло плывущую по течению. На бледном, без единой волосинки, лице скопца блуждала болезненная улыбка, словно ему только что причинили боль, и он жалел обидчиков, которые страдали столь сильно, что страдание вынуждало их делать зло. Это был Веролей, доверенное лицо Потрошкова, который привел Стрижайло в гольф-клуб «Морской конек», на свидание с могущественным шефом ФСБ. Его появление в гостиной лондонского отеля «Дорчестер» было необъяснимо, испугало Стрижайло. Веролей заплетающейся походкой, делая шаг вперед и два шага назад, ступил на «русскую тропу», приблизился и, не замечая Стрижайло, будто их не связывало знакомство, опустился на креслице рядом с Верхарном:
— Наш общий друг просил передать, что он контролирует ситуацию с отправкой в Лондон наемных убийц. По-прежнему по закрытым каналам он передает в Скотланд-Ярд информацию, которая позволила англичанам перехватить на прошлой неделе мнимого бизнесмена из «Альфа-банка», мнимую валютную проститутку по кличке «Минет», а также маньяка-писателя, не устающего описывать истязания граждан с помощью колющего предмета, которым было поручено совершить на вас покушение. У всех у них были изъяты ледорубы, изготовленные по заказу ФСБ на оборонном предприятии «Лед».
— Передайте нашему общему другу, что я ценю его усилия и умею быть благодарным, — ответил Верхарн.
— Еще он велел передать, что в работе биолаборатории наметился крупный прогресс. Наконец, удалось клонировать цесаревича с использованием костного вещества царских останков. Правда, пока что дофин имеет форму абсолютного шара, и его желеобразная консистенция заставляет ученых содержать его в водном растворе. Однако есть все указания на то, что наследник престола, в конце концов, обретет устойчивую форму, во время коронации будет изъят из сосуда и предстанет перед подданными абсолютно сухим.
— Нельзя ли уже теперь приставить к нему группу писателей из русского Пен-клуба, чтобы они начинали свою наставническую деятельность? Биоинженеры и инженеры человеческих душ вместе могут положить начало новому совершенному человечеству, как мечтал об этом замечательный лингвист Иосиф Сталин. В качестве главного наставника я бы рекомендовал Андрея Битова. Обтекаемость его прозы наилучшим образом соответствует сферической форме, в которой удалось синтезировать будущего конституционного монарха России.