— Я непременно передам ваши пожелания, — кивнул Веролей.
Стрижайло испытывал мучительное недоумение, таинственный страх, какой бывает во сне, когда идешь по зыбкой ряске, проваливаясь в глухую бездну. Веролей был таинственным вестником, явившимся с секретным посланием. Пославший его Потрошков был тем, кто озадачил Стрижайло грандиозным и губительным планом, в котором замышлялось погубление Дышлова, Маковского и Верхарна и сохранение Президента Ва-Ва. Теперь же открывалась тайная связь Потрошкова с Верхарном, чья ненависть к Президенту Ва-Ва была всемирно известна. Либо ненависть эта была мнимой, либо мнимой была преданность Потрошкова Президенту.
Стрижайло вдруг захотелось оказаться в своей московской квартире, открыть морозильник, извлечь замороженный взгляд, брошенный Потрошковым на Президента. Методом спектрального анализа, исследуя под электронным микроскопом мельчайшие сколы сосульки, открыть глубинную природу их отношений, истинный замысел Потрошкова, в который был включен и он, Стрижайло.
Дух его был смущен. Разум помутнен налетевшим на Британию норд-остом. В дождливой мгле туманного Лондона чудился зловещий подвох. Восхитительный и прозрачный замысел, который открылся ему, как прозрение, в храме священных товаров, среди электромобилей ХХI века, унитазов в виде мраморных античных голов, самшитовых двуспальных гробов с грелками и массажерами, — в этом ясном, продуманном замысле мерещился другой, потаенный, недоступный его разумению, привнесенный иным всемогущим разумом. Так в фильме «Блоу-ап» вездесущий фотограф, наивно озирающий мир сквозь просветленную оптику, вдруг обнаруживает в зарослях парка таинственное пятно, лунное свечение трупа. Увеличивая негатив, всматриваясь в сплетение кустов, видит покойника.
Это сравнение поразило его. Его план не принадлежал ему безраздельно. В нем сонно дремала личинка другого замысла. Созревало яичко, отложенное Потрошковым. Червячок, питаясь его, Стрижайло, энергией, сожрет изнутри его замысел, оставит изъеденный мертвый хитин.
— Еще наш общий знакомый просил передать, что денег на продолжение эксперимента не хватает. Хотя мировые цены на нефть неуклонно растут, а вместе с ними растут налоговые отчисления в бюджет, необходимы затраты на клонирование представителей новой элиты. Сделанные по эскизам художника Тишкова образцы «Человека-Печени», «Человека-Прямой-кишки» и «Человека-Хуя», потребовали непредвиденных затрат. Поэтому просьба, — если можно, немедленно перечислить пятнадцать миллионов долларов на счет чеченского банка «Джихад-интернейшнл», или, как в прошлый раз, в банк «Шахид-корпорейшен».
Верхарн кивнул. Черкнул платиновой ручкой, отрывая чек. Пока писал, Веролей медленно поднял руку, и Стрижайло, ужасаясь, увидел в его медленной руке ледоруб, сверкающее разящее жало, направленное на желто-стеариновый череп Верхарна. Стрижайло готов был кинуться, перехватить руку, отвести смертельный удар. Но ледоруб исчез, превратившись в блик света. Рука Веролея проследовала дальше и почесала оттопыренное ухо. Он принял чек и не прощаясь ушел, колеблясь, как оторванная сине-зеленая водоросль, светящаяся на океанской волне.
Стрижайло был потрясен. Снаружи отеля, где на черном асфальте сверкали огни машин, и служители в макинтошах приподнимали цилиндры, выпуская из салонов респектабельных джентльменов и дам, — в безлюдном, ночном Гайд-Парке, среди шумящих платанов лежит бездыханное тело. И надо подняться, покинуть гостиную, бежать, что есть мочи, в дождливый парк. Отыскать мертвеца, заглянуть в бело-голубое лицо с заостренным носом, выпуклыми веками. Опознать, пока он ни исчез, унеся с собой тайну смерти, своей собственной и всех предстоящих смертей.
Стрижайло увидел, как в дверях гостиной появился Крес. В просторном, вольном костюме, в котором плавало и дышало студенистое тело, он напоминал медузу, приодевшуюся в модных бутиках. Поводил по сторонам розовыми глазами, словно всплыл из вечерних глубин, отражая перламутровый закат. Углядел Верхарна, подплывая к нему, распространяя вокруг запах сладкого одеколона. Радостно произнес:
— Вообразите, прямо с самолета, в номере решил принять ванную. Лег в чудесную теплую воду, пустил небольшую струйку из крана и заснул. Только сейчас проснулся. Что бы это могло значить?
— Мы живем в эру водолея, — назидательно ответил Верхарн. — Вы по гороскопу рыба. Два этих знака предполагают в вашей жизни обилие воды. Паводок в Якутии, который смыл все ваши строительные объекты и сделал вас банкротом, — тому подтверждение. Наводнение в Краснодарском крае, после которого вы получили выгодные строительные подряды, лишь подчеркивает мою мысль. Что будете пить? Джин, виски, коньяк?
— Воду, пожалуйста.
Верхарн щелкнул в воздухе пальцами. К нему заспешили сразу два служителя в одинаковых малиновых сюртуках с медными геральдическими пуговицами. Один, цыганского вида, смугло-лиловый, с вислым фиолетовым носом. Другой, блондин с короткой стрижкой и безжалостно-яркими глазами вышибалы. В обоих Стрижайло узнал агентов ФСБ, сопровождавших Креса в самолете. Сейчас между Верхарном и Кресом состоится разговор о финансировании КПРФ. Этот разговор будет записан и снят портативной камерой, расположенной в одной из геральдических пуговиц. Пленки с записями доставят в Москву, покажут по телевидению, что приведет к дискредитации компартии. Обнаружит ее связь с олигархом-русофобом. Вскроет мнимость «левых», патриотических взглядов Дышлова. Таков был замысел Стрижайло, утвержденный и поддержанный Потрошковым.
Не следовало оставаться в гостиной, участвовать в переговорах Верхарна и Креса. Стрижайло поднялся, заглянул на минуту в номер, чтобы накинуть плащ. Прихватил длинный, остроконечный зонтик. Гонимый тревогой и страхом, вышел из отеля. Погрузился в черный, отсвечивающий ртутью и зеленью парк.
Деревья, тяжелые, сплошные, наполненные холодной влагой, угрюмо шумели, сыпали брызги. Трава газона жестко шелестела, хватала за ноги. Стрижайло, гонимый необъяснимой тревогой, шагал по парку, в котором таилась отгадка пугающей тайны. Лежал неопознанный, подброшенный Потрошковым труп. Этот труп надлежало найти по фосфорному, едва различимому свечению, какое источают голубоватые ядовитые грибы или болотные гнилушки.
Заговор, который Стрижайло плел вокруг Дышлова, Маковского и Верхарна, вдруг обнаружил загадочное содержание, не замышлявшееся в первоначальном проекте. Это неявное содержание сулило огромную опасность, вселяло страх. Сырой туман и пронзительный ветер Атлантики несли безумие, порождали головокружение и бред, и в этом бреду сквозила неясное предчувствие, пугающая догадка о возможной смерти, всех и его собственной. Он почти бежал, тыкая нераскрытым зонтом в газон, который казался топью, готовой его поглотить.
Далеко, сквозь стволы, что-то слабо забелело во тьме. Млечное, зыбкое, созданное из разбрызганной влаги, слоев холодного пара, завитков туманного бреда. Стрижайло устремился на свет. Парк расступился, и в рыбьей молоке, в столбах голубого света, возник Букингемский дворец. Он был нереален. Фасады были сгустками цветного тумана. Дворцовые окна были проблесками дождя. Решетки и резные ограды казались порождением бреда. Дворец парил над землей и смещался по ветру. Его нанесло, как морской мираж. Он зацепился за ветки завитками и цветными волокнами. Дунет ветер, и наваждение растает. Реальными, среди иллюзорных порталов и бронзовых пушек казались одни гвардейцы, в медвежьих шапках, красных мундирах, с мушкетами на плечах. Это были знаменитые евнухи из Йоркшира, где еще в юности их лишили семенников, используя для этого ножницы для стрижки овец. Впрочем, гульфики из лосиной кожи у них стояли торчком, что было не совсем характерно для евнухов.
Букингемский дворец и был трупом, затерявшимся в парке. Трупом великой империи, бредящей своим злополучным прошлым.
Он снова бежал под деревьями, вонзая в траву наконечник зонта. Тайна, которая начинала брезжить, заключалась в треугольнике отношений: «Верхарн — Президент — Потрошков». Чтобы разгадать опасную тайну, избежать смертельной угрозы, он должен был воспользоваться своим креативным даром. Призвать на помощь поселившихся в нем духов, чтобы те своей неземной прозорливостью, сверхчеловеческой проницательностью вскрыли лукавый замысел. Но духи не помогали. Превратились в скопище шелковистых зверьков, вцепившихся в его шею и горло острыми зубками. Висели, как бархатистый воротник. Пили его живые соки, насыщались его страданием, вкушали его страхи. Усиливали их, впрыскивая в прокусанные вены струйки яда, от которого кружилась голова, умножалось безумие. Он бежал по ночному парку, увешенный гирляндами пухленьких ушастых зверьков, сложивших за спиной кожаные перепонки.
«Как Потрошков, желая погубить Верхарна, оказался с ним связан династической идеей монархии? Как Потрошков, являясь слугой Президента, поддерживает дружбу с Верхарном, его лютым врагом? Как он, Стрижайло получил наказ Потрошкова сгубить Верхарна, если тот спонсирует лабораторию ФСБ? Как картины Тишкова, украшающие его, Стрижайло, квартиру, побуждают генетиков ФСБ конструировать новую элиту, в частности «Человека-Хуя»? И, наконец, что распирает гульфики королевских гвардейцев, если там поработали ножницы для стрижки йоркширских овец?» — эти и другие вопросы роились в безумной голове Стрижайло, требовали немедленных прозрений. Но «духи прозрений» обернулись летучими зверьками с влажными мордочками и черными, как смородина, глазками, вцепились в горло, тянули сладкую кровь. И он, еще недавно — вместилище «духов творчества», превратился в пещеру — обитель летучих мышей.
Он вырвался из черного парка и оказался в призрачном свете озаренных строений, в которых узнал Парламент и Вестминстерское аббатство, — изощренная готика, сталактиты шпилей и хрупких арок, цветные розетки витражей. На башне, чуть затуманенные, круглились часы «Биг Бена», — матовая луна с черными стрелками, графический циферблат. Часы казались млечно-озаренной воронкой, куда летели сгустки тумана, мелькали заостренные морды, перепончатые крылья. Проникали в зал заседания, усаживались в старинные кресла. Шло заседание Парламента с участием Пальмерстона, Дизраэли и Гладстона. У всех троих под сюртуками шевелились горбы, в которых, как в саквояжах, помещались сложенные крылья. Гладстон терся крыльями о спинку кресла, издавая хрустящий звук. У Пальмерстона прохудился сюртук, и выглянуло кожаное, с тугими перепонками крыло. Дизраэли рассуждал о посылке дополнительной эскадры в Индию для подавления волнений, гневно размахивал крыльями, похожими на два огромных зонта.
В соседнем Вестминстерском аббатстве, в свете багровых лампад, кельтские боги в облачении англиканских священников совершали каннибальский обряд, — поедали молодую монахиню. Бедняжка, обнаженная, лежала на сатанинском алтаре, кельтские боги подходили и, не касаясь руками, вгрызались в ее грудь и живот. Насытившись, покидали аббатство, летели в тумане над деревьями парка.
Стрижайло чувствовал проклятье империи, жуть англо-саксонской расы, наводнившей мир распадом и скверной, от которых по сей день от Нила до Кейптауна, от Бостона до Филиппин рождались рыжеволосые уродцы с белыми глазами палачей. Те же вареные глаза белели у изваяний Ричарда Львиное Сердце и Кромвеля, восседавших на бронзовых конях, а также у отвратительного памятника Черчиллю, — похожий на древесную жабу, премьер-министр прижимался спиной к огромному платану, весь забрызганный птичьим пометом.
Его окружали опасности. В магическом треугольнике: «Президент — Потрошков — Верхарн» таилась его погибель. Он был не в силах ее избежать, ибо не постиг ее суть. Суть была от него сокрыта, и вместо прозрения он был одержим безумием. Чувствовал, как сходит с ума, как гиблый атлантический туман набивается в его разум ядовитыми комьями. Упал на колени перед памятником Черчиллю и стал молиться «духам погибели», к которым, несомненно, принадлежал и Черчилль.
— Уинстон, Уинстон, что ждет меня впереди? Как мне избежать злой доли? — он молился нетопырям, заседавшим в Парламенте, умоляя вернуть ему силу прозрения. Молился людоедам в аббатстве, чтобы те открыли ему сокровенное будущее. «Духи погибели» должны были наградить его ясновидением, как наградили Шекспира, написавшего под их диктовку лучшие творения. — Уинстон, Уинстон, клянусь древесной жабой и крысой-альбиносом, что буду тайно отстаивать интересы англо-саксонской расы. Ответь, что ждет меня впереди? — он протягивал к памятнику умоляющие ладони, но в них упал сгусток лягушачьей икры. Стрижайло вскочил и в ужасе побежал.
Мчался по черному парку, сжимая в кулаке комок лягушечьей слизи, в котором гнездились мириады Черчиллей. Чувствовал, как в теплой ладони комок увеличивается, икринки с Черчиллями растут, готовы взорваться, выбросить в мир бессчетное количество лягушат, которые поскачут во все концы света, распространяя влияние англо-саксонской расы.
— Уинстон, Уинстон, пусть я уподоблюсь Шекспиру. Открой мне грядущее!
Он бежал среди огромных платанов, которые проливали на него холодную душистую влагу. Сбывалось пророчество, согласно которому истина откроется ему не раньше, чем «Бирнамский лес пойдет на Дунсинан». Ужасно затрещали стволы, отламываясь от корней. Блеснули в коре огромные щепки и трещины. Одно за другим деревья отламывались от комлей и начинали шагать, размахивая ветвями, высыпая из крон мокрых ошалелых ворон. Весь парк уходил мимо лодочной станции, к туманным огням бегущих автомобилей.
Прожектор на газоне освещал деревья голубыми лучами, в которых клубился туман и сыпался дождь. Вокруг огня, на мокрой траве сидели три ведьмы в ночных рубашках, растрепанные и ужасные, выставив под дождь голые плечи. Это были Мария Стюарт, принцесса Диана и Маргарет Тэтчер. С ужимками, мерзко гримасничая, они передавали друг другу труп мужчины, и каждая оскверняла его поцелуем. Разом исчезли, оставив ненамокшую траву, которая тут же начинала блестеть от дождя. «Земля, как и вода, рождает газы, и это были пузыри земли» — ошалело шептал Стрижайло, убегая от жуткого места.
Землекопы в скользких комбинезонах и пластмассовых касках долбили траншею, в которой обнажались какие-то трубы и кабели. Один посветил фонарем, извлек из глины мутный череп, постучал о подошву сапога, оббивая грязь:
— Бедный Йорик, — произнес землекоп, выкидывая череп под ноги пробегавшему Стрижайло, который спотыкнулся, пнул мутный шар, услышав костяной звук.
Зверьки-кровососы окружили его шею мягким воротником, аппетитно чмокали, сыто ворочали шелковистыми тельцами. Их яды проникали в кровь, рождая галлюцинации. Мимо, с громким топотом, разбрасывая из-под копыт траву, промчался тяжеловесный, закованный в латы конь. Ричард Львиное Сердце, со страшным оскалом, держал в руке отсеченную голову сарацина. Бритая наголо, лиловатая, с выпученными глазами, она принадлежала охраннику Верхарна, воину Иностранного легиона. Следом, безжалостный и упрямый, мчался Кромвель, ухватив за волосы отрубленную голову короля, которая, при ближайшем рассмотрении, оказалась головой Дышлова, с пуговицами глаз и морковкой носа. Раздался чавкающий липкий звук, — показалась огромная жаба, верхом на которой сидел Уинстон Черчилль, прижимая к груди младенца. Завернутый в белые пелены, недвижный, младенец был душой Стрижайло, которую после успенья демонический наездник нес в Ад.
Поскальзываясь на траве, в погоне за своей обреченной душой, Стрижайло помчался за Черчиллем, умоляя набегу: «Уинстон, Уинстон…»
Парк расступился, и он оказался на открытом месте, на пустом мосту через Темзу, соединявшем огненные кромки берегов, туманные рекламы, водянистые автомобильные фары. Словно колба с больной желтоватой спермой, светились часы «Биг Бена». Из мглистых кварталов, в дожде и туманном свете, возносилось в небо самое большое в Европе «чертово колесо». В этом колесе, как в чертеже Леонардо, расставив ноги и руки, был распят Пол Маккартни, — медленно вращался, становясь вверх ногами, и Лондон взирал на колесование великого музыканта. Странно и призрачно возвышался стеклянный, озаренный изнутри небоскреб, в форме кукурузного початка, который воспринимался жительницами Лондона, как самый большой в мире фаллос, — бездетные женщины стекались к нему, чтобы потереться о небоскреб животом, в надежде забеременеть.
Дождь припустился, хлестал ледяными струями, которые разбивались на асфальте моста, как падающие сосульки. Стрижайло раскрыл зонт, подставляя продрогшие плечи под перепончатый купол. Жутко и порывисто дунуло, превращая дождь в ледяные стрелы. Зонт наполнился подъемной силой. Стрижайло, ухватившись за костяной набалдашник, оторвался от моста и взмыл. Мчался на хрустящих спицах, на черных перепончатых крыльях. Темза внизу блестела, словно каток, отражая вмороженные огни. Из клубящихся небес вылетали остромордые нетопыри, складывали перепончатые крылья, устремлялись вниз. Пикировали к Темзе, ударяя остроконечными мордами в лед. Пробивали звездообразные лунки, уходили под воду, как черные бакланы, ныряющие за рыбой. Мимо Стрижайло пронесся Гладстон, сложил крылья птеродактиля, ринулся вниз, исчезая в Темзе. Следом спикировал Пальмерстон с пеликаньим носом, протыкая молодой лед, проваливаясь в пузырящуюся глубину. Дизраэли, словно дух преисподней, шумя кожаными парусами, распространяя запах паленой шерсти, кинулся вниз. Канул подо льдом, оставив отверстие в виде шестиконечной звезды.
Стрижайло, увлекаемый несметными стаями духов, сложил зонт, нацелился вниз отточенным наконечником и, не выпуская костяной набалдашник, устремился к Темзе. Удар был несильным, словно разбился хрупкий лед в бочке с водой. Осколки не больно царапнули по лицу, и он, из огромного ветряного неба, из ледяного дождя и ветра, оказался в банной горячей мгле с отсветами красных огней.
Это был Ад, разместившийся прямо под Лондоном. Попавшие в него души напоминали клиентов бани. Голые, застенчивые, топтались на пороге, пропуская вперед козлоногий обслуживающий персонал. Привратник Ада, вылитый телеведущий государственного канала РТР, сортировал прибывающие души по разным отсекам, выдавая каждому мыльце, терочку и памятку на немецком языке. Стрижайло был направлен в «Департамент политологии», в его русский подотдел.
Сильный толчок по голым ягодицам впихнул его в огромную залу. Под сводами каменной кладки стояли инструменты мучений, пыточные станки, в которые были «заряжены» известные в России политологи.
Над каждым склонился козлоголовый мучитель. Эффектно выставив волосатую ножку с копытцем, зачитывал политологу его прегрешения перед Господом и людьми. В этих списках значились бесчисленные обманы публики. Ложные прогнозы и неверные установки. Кражи денег, выделяемых на предвыборные кампании. Измена заказчику и перебегание к противнику. Сотрудничество сразу с обеими борющимися сторонами. Невежество и некомпетентность. Очернительство, стоящее порядочным людям репутации, а иногда и жизни. Вторжение в тайну интимных отношений. Создание общественной паники. Создание предпосылок для массового насилия. Оправдание кровавых событий в октябре 93-го года. Оправдание двух чеченских войн. Обман общественности, связанный с дефолтом. Обман избирателей в связи с фальсификациями результатов голосования. Обман по поводу болезни Ельцина. Обман вокруг финансовых афер «семьи». Обман во время взрывов в Москве и Волгодонске. А также отвратительный сговор во время еще предстоящих выборов на Украине, когда вся прожорливая, лукавая кодла политологов разделится на два лагеря. Одна половина пойдет помогать Ющенке, а другая Януковичу. Провалив все на свете, выставив Россию в идиотском свете, сойдутся на тайный банкет в гостинице «Балчуг», разделят баснословный барыш, нажрутся вусмерть, произнося бранные слова в адрес России и Президента Ва-Ва.
На железном стуле, прикованный по рукам и ногам, сидел политолог Марков. Палач в капюшоне хромированным зажимом раздвинул его жаркую пасть. Ухватив щипцами, вытянул до подбородка сизый, собачий язык. Вгонял в него огромный гвоздь, прибивая к дубовой колоде. Марков выпучил глаза, лишенный всякой возможности комментировать событие. Дергал прибитым языком, с которого уже не могла сорваться ни единая банальность.
По соседству, помещенный в бочку так, что из крышки высовывалась миловидная голова, политолог Никонов пытался вспомнить, сколько раз он менял точку зрения на сотрудничество России с Европой. Вспоминать ему мешали кипящие в бочке нечистоты, а также дознаватель в розовой маске олигофрена, который сжимал ему череп огромными клещами, теми, что выхватывают из горна раскаленный брусок. Клещи сдавливали миловидную головку, кости хрустели, из черепных швов выступал черный вар, а из открытого рта выползала красивая зеленоватая змейка.
Тут же пламенел сложенный из валунов очаг. Угли источали белый жар. Над углями вращался кремлевский политолог Глеб Павловский, подвешенный за пенис. Под тяжестью тела пенис утончался, вытягивался, становился тонким, как нить. Сочные ягодицы мученика приближались к углям, начинали румяниться, покрывались аппетитной корочкой. Два черта с рожками повязывали крахмальные салфетки, звенели столовыми приборами, требовали подлив и специй, готовясь полакомиться жареной человечиной.
Похожий на эфиопа палач засунул в задницу политологу Бунину кузнечные мехи, раздувал, что есть мочи. Бунин расширялся, превращался в огромный шар, потрескивал, занимая все пространство Ада, пока ни лопнул. Из него вылетело множество мух, крылатых муравьев, божьих коровок и молей. Летели, распространяя слухи о неизбежной победе на выборах «Союза правых сил».
Два клоуна, гремя бубенцами, протягивали политолога Радзиховского сквозь игольное ушко, превращая в длинную дратву. Тут же вдевали в кривую иглу и накладывали грубый шов на покойника, которому патологоанатом сделал вскрытие, обнаружив заворот кишок. Кишки стремились просочиться сквозь шов, Радзиховский их не пускал, отстаивая в нужном месте и в нужное время либеральные ценности.
Мускулистый работник в форме следователя ОГПУ орудовал с Сатаровым. Мял его, как пластилин. Распластывал на лавке. Ходил по нему сапогами, оставляя следы подковок. Сворачивал в валик. Мелко рассекал, как рассекают домашнюю лапшу. Снова скатывал в ком, вращая в огромных ладонях. Требовал признаний в создании ложной «национальной идеи России», которая была позаимствована у пигмеев Калахари, в результате чего средний рост россиянина уменьшился на двенадцать сантиметров. Сатаров отпирался, оговаривал политолога Цыпко, а неутомимый следователь отщипывал от него пластилиновые комочки, лепил из них осликов, козликов, верблюжат, придавая каждому забавное сходство с Сатаровым.
В центре Ада, в багровых отсветах, среди скрежета железа, хруста костей, истошных воплей, кипел огромный чан с расплавленным свинцом. Поверхность свинца бугрилась пузырями, дергалась металлической пенкой. По пояс в свинце стоял политолог Макиавелли, ужасный ликом, с рассыпанными волосами, жуткими бельмами. Подъемный крюк подцепил его за нижнюю челюсть, поддел из котла. Стало видно, что нижняя половина тела у него отсутствует, срезанная огнем. Он напоминал шахматную фигуру, с помощью которой чемпион мира Каспаров собирался выиграть чемпионат, намеченный на 2008 год.
На все это оторопело взирал Стрижайло, пока двое палачей в одеяниях папских нунциев ни схватили его под руки. Выкрикивая по латыни святотатства, поволокли к огромному деревянному винту, чтобы раздробить ему яйца. Он жалобно возопил, как смертельно раненный заяц. Очнулся на заднем сидении кэба, который в дожде подкатывал к отелю «Дорчестер». Без сил, в состоянии обморока, опираясь на сложенный зонт, вышел и направился к карусельным стеклянным дверям. Привратник, приподняв цилиндр, произнес:
— Добрый вечер, сэр!..
В отеле продолжалась вечерняя жизнь. Звучал оркестр. В людном баре было накурено до синевы. В гостиной, где час назад восседали Верхарн и Крес, теперь сидели другие люди, и лишь пенопластовая гантель, закатившаяся под столик, напоминала о череде недавних свиданий. Стрижайло присел и потребовал у служителя виски. Служитель был в фирменном малиновом сюртуке с геральдическими медными пуговицами и, по всей видимости, действительно работал в отеле, не чета тем двоим, что были подосланы ФСБ. Стрижайло продрог и вымок. Нес в себе образы Ада, которые могли показаться плодами безумных фантазий, если бы ни свежая царапина на руке, оставленная корочкой льда, когда он с зонтом протыкал замерзшую Темзу.
Он чувствовал себя пещерой, на сводах которой были начертаны картины ужасных мучений и в складках, вниз головой, висели гроздья ушастых нетопырей. Влил в себя стакан виски, который полыхнул рыжим пламенем, — не смыл, но еще ярче озарил ужасные фрески.
Существовало последнее и всегда помогавшее средство, спасавшее от адских помрачений, — женщины с их загадочной пластикой сфер и окружностей, в которые, по замыслу великого геометра, были заключены их груди, ягодицы, живот с обворожительным углублением пупка и восхитительным магическим треугольником, помещенным среди сдвинутых ног. Едва он подумал об этом, как в дверях, на «русской тропе» возникли две девушки, — брюнетка с черно-стеклянными до плеч волосами и золотая блондинка, чья высокая прическа напоминала сияющий слиток. Обе были свежи, умыты, глазасты и обаятельны. Были похожи на стюардесс, которые идут по салону и быстрым наметанным взглядом подмечают, у кого из мужчин не застегнута ширинка, тут же ловкими нежными пальцами исправляя оплошность.
— Красавицы, куда летим? — поинтересовался Стрижайло.
— К вам в номер, — отвечали барышни.
— Стоимость авиабилета?
— 600 долларов за каждое место.
— Приготовиться к взлету.
Прихватив намокший зонт, он повел очаровательных девушек в номер. Уже в лифте ощутил, как свежо и вкусно, снегом и медом, пахнут их тела. Усадил на диван, предоставив в распоряжение мини-бар, заставленный восхитительными бутылочками с джином, виски, коньяком, сухими винами, шампанским, холодными банками с тоником, пепси и соком. Обе гостьи стали осваивать коллекцию бара, ловко разрывая пакетики с арахисом и сладостями. А Стрижайло отправился в ванную, совлек с себя сырую одежду, пустил из крана сочную шумную воду и лег в теплую ванную, глядя, как покрываются серебристыми пузырьками его ноги, как теплый язык воды заливает дышащую грудь. Адская пещера по-прежнему пугала своими грубыми фресками, среди которых доминировал красный цвет, — распоротой плоти, черный — кипящей смолы, металлически-белый — расплавленного свинца. Дверь в ванную была приоткрыта, и он увидел, как гостьи, прикладывая к губам бутылочки с коньяком, появились в спальной, где был постелен ковер. Откинули пустые бутылочки и, встав на ковер, начали раздевать друг друга.
Совершали это радостно и невинно. Сняли друг с друга жакеты, красивыми жестами кинули на кровать. Перебирали тонкими пальчиками, расстегивая пуговички на легких блузках, из которых у брюнетки мягко выпали продолговатые, смуглые, с фиолетовыми окончаниями груди, а у блондинки затрепетали млечно-белые, с розовой мякотью шары. Распустили молнии на бедрах, одинаковыми змееобразными движениями освобождаясь от коротких юбок, оставаясь, — брюнетка в белых, отороченных кружевом трусах, блондинка — в нежно зеленых «бикини». Сбросили туфли, упруго переступая узкими стопами, пружиня пальцы. Синхронно, как парные танцовщицы, наклонились, освобождаясь от белого и нежно-зеленого. Брюнетка была смуглой, грациозной, с приподнятыми плечами, с тонкими полосками незагорелой кожи на груди и животе. Блондинка была шире в бедрах, с пышными плечами и шеей, вся нежно-золотистая, получившая свой загар на нудистском пляже.
Стрижайло, выглядывая из ванной, любовался этим целомудренным раздеванием. Испытывал не сладострастие, а освобождение и очищение. Темная энергия Ада отступала, вытесняемая прелестной грацией и обворожительной женственностью. Ему стало вольнее дышать, — бархатистые «летуны», перепончатые «ушаны», вампирические духи отваливались один за другим от его шеи, переставали мучить. Кровь, очищенная от ядов, стала полнее поступать в мозг. Ему показалось, что стало светлее, вода из крана стала серебристей, зеркало полыхнуло радугой, и две женщины в его спальной, распустив по плечам иссиня-черные и ярко-золотые волосы, стояли, окруженные сиянием.
Они осматривали одна другую изумленно, с восхищением, словно впервые увидали себе подобную. Не веря в чудо встречи, осторожно и нежно прикасались друг к другу, желая убедиться, что это не мираж, не плод восхищенного воображения. Ощупывали груди, сравнивали смуглые продолговатые формы одной с млечно-розовыми и округлыми — у другой. Приподымали грудь на ладони, приглашая полюбоваться. Блондинка не выдержала, поцеловала коричневый, с фиолетовым отливом экзотический плод, который ей предлагали. Брюнетка скользящей ладонью провела по животу подруги, касаясь золотистой полоски меха, словно приласкала пушистого зверька, притаившегося внизу живота.
Стрижайло созерцал этот волшебный, совершаемый для него обряд, которым усмирялись «духи Ада», стирались в душе ужасающие фрески, адские наскальные рисунки, магические заклинания, где пророчилась его погибель. Исчезло мутное, как плесень, изображение Букингемского дворца с мрачными евнухами Йоркшира, — улетело в туманы Атлантики, паря над водами и пугая сбившихся с пути моряков.
Блондинка опустилась на ковер, гибко выгибая спину, забрасывая на плечи желто-сияющие волосы. Была видна ее шея, мягкий подбородок, приоткрытые губы. Груди, как розовые шары, колыхались, упиравшиеся в ковер колени мягко скользили, ноги с полными икрами и узкими стопами попеременно поднимались, как если бы она нежилась в теплом приливе. Темноволосая подруга опустилась рядом, гладила ей спину, покрывала поцелуями всю длинную гибкую ложбинку, поддерживала смуглой ладонью розово-белую грудь. Приникла к ее бедрам, рассыпав черные стеклянные волосы, и два их тела, смуглое и млечное, скользили рядом, будто играли и ласкались два морских существа, окруженные сиянием.