– Милая доченька! – сказала тетушка Сюэ. – Ты лучше ничего ему не рассказывай! Не надо его волновать. И так он из‑за барышни Линь чуть не умер. И если опять заболеет, не только тебе придется страдать, но и я останусь на старости лет без опоры!
– И я так думаю, – кивнула Баочай. – Поэтому стараюсь ему ничего не рассказывать.
Разговор их внезапно был прерван истошными криками Цзиньгуй:
– Мне больше жизнь не дорога! Все равно мой муж не вернется! Пойдем в суд! Нечего прятаться!
Страшная, со всклокоченными волосами, Цзиньгуй стала биться головой о дощатую перегородку.
У тетушки Сюэ от ужаса глаза полезли на лоб, она не могла вымолвить ни слова.
Хорошо, что Баочай была здесь и кое‑как сумела утихомирить Цзиньгуй.
– Сестра! – кричала Цзиньгуй. – Ты вышла замуж! Вы живете в мире и согласии, а я одна‑одинешенька, зачем мне беречь свое доброе имя?
Она вскочила и хотела бежать к своей матери, но служанки уговорили ее возвратиться. Частые припадки буйства Цзиньгуй так напугали Баоцинь, что та не решалась появляться ей на глаза.
Когда Сюэ Кэ был дома, Цзиньгуй пудрилась, румянилась, подводила брови, наряжалась, а проходя мимо комнат, в которых жил Сюэ Кэ, нарочито громко кашляла и спрашивала, кто дома. С Сюэ Кэ она жеманничала, болтала о разных пустяках, то сердилась, то смеялась. Служанки, завидев ее, разбегались, но она ничего не замечала и по совету Баочань думала лишь о том, как соблазнить Сюэ Кэ.
Сюэ Кэ же всячески ее избегал, но при встрече старался держаться любезно, опасаясь, как бы она не сыграла с ним злую шутку.
В своей слепой страсти Цзиньгуй терзалась сомнениями, искренна ли любезность Сюэ Кэ или он притворяется. Не давало покоя и еще одно обстоятельство: Сюэ Кэ частенько прибегал к услугам Сянлин – отдавал на хранение вещи, в стирку белье. Стоило Цзиньгуй застать их за разговором, как они тотчас умолкали и расходились. Цзиньгуй мучила жгучая ревность. Она хотела возненавидеть Сюэ Кэ, но не могла и всю свою ненависть перенесла на Сянлин. Однако боялась причинить девушке какой‑либо вред. Это могло оттолкнуть от нее Сюэ Кэ. Поэтому приходилось Цзиньгуй таить свою злобу в себе.
Однажды Баочань, хихикая, спросила у Цзиньгуй:
– Вы видели сейчас второго господина Сюэ Кэ?
– Не видела.
– Поистине он не заслуживает доверия, – продолжала Баочань. – Говорил, что не пьет, когда вы посылали ему вино, а тут смотрю, идет в покои вашей свекрови пьяненький, с красным лицом. Не верите – подождите его у ворот! Когда он будет возвращаться, перемолвитесь с ним словечком и сами убедитесь!
– Да он не скоро оттуда выйдет! – произнесла раздосадованная Цзиньгуй. – И о чем говорить с ним, если он не питает ко мне никаких чувств?
– Вы не правы, госпожа, – возразила Баочань. – Если он будет с вами любезен, мы будем отвечать тем же, а начнет грубить – подумаем, что делать!
Цзиньгуй послушалась Баочань и приказала ей доложить, когда появится Сюэ Кэ.
Баочань ушла, а Цзиньгуй села к зеркалу, подкрасила губы, накинула пестрый платок и нерешительно направилась к выходу, припоминая, все ли она сделала.
– Вы сегодня так веселы, второй господин! – услышала она голос Баочань. – Где же это вы пили вино?
Баочань говорила нарочито громко, чтобы Цзиньгуй слышала, и та не замедлила появиться.
Сюэ Кэ в это время говорил Баочань:
– Нынче у господина Чжана радостный день, и меня заставили выпить полчарки. Лицо до сих пор горит!
– Конечно, у чужих пить интереснее, чем у своих, – подхватила Цзиньгуй, появляясь в дверях.
Сюэ Кэ смутился и, приблизившись к ней, с улыбкой спросил:
– Как понимать ваши слова?
Баочань между тем незаметно скрылась в комнате.
Цзиньгуй хотела поддеть Сюэ Кэ, но, видя, как он растерянно заморгал глазами, отказалась от своего намерения. Надменность сменилась жалостью.
– Вы говорите, вас заставили выпить? – произнесла она.
– Ну конечно же, – отвечал Сюэ Кэ. – Да я и пить не умею.
– Это хорошо, что вы не пьете, – откликнулась Цзиньгуй, – а то напивались бы и скандалили, как ваш старший брат Сюэ Пань. Каково было бы вашей будущей жене? Жила бы она вдовой при живом муже! Как я!
Она исподтишка глянула на Сюэ Кэ и почувствовала, что краснеет.
Молодой человек догадался, к чему клонит Цзиньгуй, и решил ретироваться. Но Цзиньгуй схватила его за руку.
– Сестра! – вскричал Сюэ Кэ. – Вам следовало бы держаться поскромнее! – Он весь дрожал, а Цзиньгуй, отбросив всякий стыд, сказала:
– Прошу вас, зайдите ко мне, я хочу с вами поговорить по важному делу!
– Госпожа! Сянлин идет!
Цзиньгуй вздрогнула, обернулась к Баочань. Та заметила приближавшуюся Сянлин и поспешила предупредить госпожу.
Цзиньгуй испугалась, выпустила руку Сюэ Кэ, а тот не преминул поспешно скрыться.
Однако Сянлин, которой не могло и в голову подобное прийти, успела заметить, что Цзиньгуй тащит Сюэ Кэ к себе в комнату. С сильно бьющимся сердцем она повернула обратно, так и не навестив Баочань, к которой шла.
Цзиньгуй, напуганная и рассерженная, поглядела вслед удалявшемуся Сюэ Кэ и, бранясь, ушла в дом.
С этих пор она еще больше возненавидела Сянлин.
Баочай в это время была в комнатах матушки Цзя и там услышала от госпожи Ван, что Таньчунь собираются выдать замуж.
– Это сын нашего земляка, – сказала матушка Цзя. – Кстати, он бывал у нас в доме! И как это твой муж мне раньше ничего об этом не сказал!
– Так ведь и я не знала! – заметила госпожа Ван.
– Все это, конечно, хорошо, – проговорила матушка Цзя, – только дорога туда дальняя. И если Цзя Чжэна переведут в другое место, наша девочка окажется в одиночестве.
– Вряд ли его переведут. Ведь наши семьи служилые, – произнесла госпожа Ван. – Возможно, их переведут сюда или же мы туда переедем! Недаром говорят, листья падают ближе к корню! Начальство сватает, как ему откажешь?! Муж наверняка все решил, а к нам человека прислал совета спросить только приличия ради.
– Если вы оба согласны, тем лучше, – промолвила матушка Цзя. – Не знаю только, увижусь ли я когда‑нибудь с Таньчунь. Вряд ли она сумеет побывать дома раньше, чем через два‑три года.
У матушки Цзя по щекам покатились слезы.
– Девочки выросли, им пора замуж, – заметила госпожа Ван. – Выдашь дочь за местного чиновника, а кто поручится, что его не переведут в другое место?! Главное, чтобы дети счастливы были! Взять, к примеру, Инчунь! Живет совсем близко, а что толку! Вечно ссорится с мужем, дело доходит до того, что ее не кормят. А пошлем что‑нибудь, – не передают. От мужа одни упреки. Будто мы у них деньги взяли и не возвращаем. Родных навестить – и то не разрешают. Не видать нашей девочке счастья! Я соскучилась и недавно послала женщин навестить ее, но Инчунь к ним даже не вышла. Тогда они сами пошли к ней. Смотрят, девочка наша в легком старом платьишке, а день был холодный. Заплакала она, умолять стала: «Не рассказывайте дома, как я тут мучаюсь. Это мне наказание за грехи! И присылать ничего не надо, ни из одежды, ни из съестного, – все равно не передадут да еще поколотят за то, что я будто бы жалуюсь». Подумать только, что все происходит почти у нас на глазах. От этого еще тяжелее! А отец с матерью равнодушны к страданиям дочери! Поистине девочке живется хуже, чем нашей самой последней служанке! Но у Таньчунь, я думаю, муж будет хороший, раз мой супруг согласился на сватовство. Хочу попросить вас, почтенная госпожа, назначить несколько слуг и выбрать счастливый день, когда можно будет отправить Таньчунь к месту службы отца. Дело важное, и подготовиться надо тщательно, чтобы муж мой остался доволен.
– Твой муж решил, ты и распорядись! – приказала матушка Цзя. – Выбери счастливый день и отправь девочку!
– Слушаюсь, – отозвалась госпожа Ван.
Баочай, слышавшая разговор госпожи Ван с матушкой Цзя, не осмеливалась произнести ни слова и лишь с горечью думала: «Таньчунь – самая умная из барышень нашей семьи, а сейчас ее отдают замуж в дальнюю местность. Поистине все меньше и меньше остается в доме достойных людей».
Вскоре госпожа Ван попрощалась с матушкой Цзя и вышла из комнаты, Баочай последовала за ней и возвратилась к себе, но ни словом не обмолвилась Баоюю о том, что слышала. Заметив сидевшую в одиночестве Сижэнь с вышиванием в руках, Баочай рассказала ей о предстоящем замужестве Таньчунь, чем очень огорчила девушку.
Между тем наложница Чжао, прослышав, что Таньчунь выдают замуж, обрадовалась.
«Эта девчонка больше всех презирает меня! – думала она. – Даже матерью не считает. Я для нее хуже служанки! А вот о других заботится! Когда в доме распоряжалась она, Цзя Хуань шагу ступить не смел. Уедет – нам станет свободнее! Уважения от нее не дождешься, и я со спокойной совестью могу пожелать ей такой доли, как Инчунь».
Чжао побежала к Таньчунь сообщить новость.
– Барышня, – не без злорадства произнесла она, – вы теперь будете занимать высокое положение. Разумеется, у мужа вам будет лучше, чем дома, и вам надо поскорее переехать к нему! Я хоть вас и растила, но благодарности за это не видела. Всегда плохой была для вас. И все же я надеюсь, что вы обо мне не забудете!
Слушая ее болтовню, Таньчунь не отрывалась от вышиванья и не произносила ни слова.
Так и ушла наложница Чжао, сдерживая негодование.
Оставшись одна, Таньчунь рассердилась, затем рассмеялась, потом ей стало обидно до слез, и, чтобы рассеять печаль, она отправилась навестить Баоюя.
– Сестрица, я слышал, ты была возле сестрицы Линь до самой ее кончины, – произнес Баоюй, как только Таньчунь вошла. – Говорят, в момент ее смерти откуда‑то донеслись звуки музыки. Это, наверное, неспроста!
– Ты думаешь? – улыбнулась Таньчунь. – Впрочем, та ночь действительно была странной и музыка необычная, так что, возможно, ты прав!
Слова девушки лишь подкрепили догадки Баоюя. Ему припомнилось, как недавно, когда его собственная душа носилась где‑то далеко, ей повстречался человек, который сказал, что Дайюй при жизни была не такой, как все люди, и после смерти не превратилась в обычного духа. Конечно, размышлял он, Дайюй была небожительницей, сошедшей в мир людей по случаю какого‑то выдающегося события! И тут он подумал о Чан Э, которую когда‑то видел на сцене в одной из пьес.
Вскоре Таньчунь ушла. Баоюй упросил матушку Цзя прислать к нему Цзыцзюань.
Та ни за что не хотела идти, но матушка Цзя и госпожа Ван приказали. Цзыцзюань все время вздыхала и хмурилась, а когда Баоюй начинал спрашивать ее о Дайюй, отвечала грубо и резко. Но Баочай не сердилась – ее восхищала преданность Цзыцзюань покойной барышне.
Сюэянь хотя и показала себя старательной в день свадьбы Баоюя, но была не слишком смышленой, поэтому Баочай попросила матушку Цзя и госпожу Ван забрать девушку и выдать замуж за одного из слуг; теперь Сюэянь жила в доме мужа. Мамке Ван, кормилице Дайюй, вскоре предстояло сопровождать на юг гроб с телом умершей. Инъэр и другие служанки перешли в услужение к матушке Цзя.
Люди, находившиеся в услужении у Дайюй, постепенно уходили, и это не могло не печалить Баоюя. Единственным утешением была мысль о том, что Дайюй небожительница, сошедшая на землю и затем возвратившаяся в мир бессмертных.
Рассказывая Сижэнь о замужестве Таньчунь, Баочай старалась говорить как можно тише, но Баоюй все равно услышал, охнул и с рыданиями повалился на кан.
– Что с тобой? – воскликнули перепуганные девушки, бросаясь к нему.
Баоюя душили рыдания, и он не мог вымолвить ни слова. Наконец, овладев собой, он воскликнул:
– Жить стало невозможно! Сестры уходят одна за другой! Сестрица Линь сделалась небожительницей. Старшая сестра Юаньчунь умерла. Второй сестре Инчунь достался в мужья негодяй. Третья сестрица Таньчунь выходит замуж в дальние края, и мы с нею больше никогда не увидимся! Сестрица Сянъюнь тоже уезжает неизвестно куда; сестрица Сюэ Баоцинь помолвлена… Неужели ни одна из сестриц не останется дома? Как мне жить одному!
Сижэнь пыталась его утешить, но Баочай только рукой махнула:
– Не надо, я сама с ним поговорю. – И обратилась к Баоюю: – Ты, значит, хочешь, чтобы сестры весь век жили рядом с тобой и не выполнили главного своего предназначения в жизни? Шла бы речь о посторонних девушках, тебя еще можно было бы понять, мужчина есть мужчина. Но сестры?! Кстати, пока еще ни одну из них не выдали замуж в чужие края. Но даже случись такое, тебе пришлось бы смириться. Все решает отец! Неужели ты думаешь, что во всей Поднебесной ты один любишь своих сестер? Рассуждай и остальные как ты, я так и осталась бы в девицах. Учатся для того, чтобы стать мудрыми и просвещенными, а ты наоборот, – чем больше учишься, тем глупее становишься. По‑твоему, нам с Сижэнь надо разъехаться по домам, а ты соберешь всех сестер, и они будут о тебе заботиться.
Баоюй схватил за руки Баочай и Сижэнь и закричал:
– Я все понимаю! Но зачем так спешить? Могли бы это сделать, когда я превращусь в прах!
– Опять мелешь вздор! – Сижэнь торопливо зажала ему рот. – Только два дня, как ты почувствовал себя лучше, а у второй госпожи Баочай появился аппетит! Если она снова расстроится, пеняй на себя!
– Все это верно, – произнес Баоюй, – только на душе у меня тяжело.
Баочай промолчала и знаком велела Сижэнь дать юноше успокаивающее.
Сижэнь решила попросить Таньчунь, чтобы, уезжая, она попрощалась с Баоюем, и поделилась этой мыслью с Баочай.
– Нечего бояться! – возразила Баочай. – Через несколько дней он успокоится и все поймет. Я думаю, надо дать им возможность подольше поговорить. Третья барышня умна, сумеет убедить его не болтать всякий вздор.
Разговор был прерван приходом Юаньян. Ее прислала матушка Цзя передать Сижэнь, чтобы та уговорила Баоюя выбросить из головы всякие глупые мысли. Юаньян посидела немного и ушла.
Пора было готовить Таньчунь в дорогу. Приданое с ней не отправляли, но хлопот все равно было много. Матушка Цзя объявила Фэнцзе решение Цзя Чжэна и велела ей заняться сборами.
Если хотите знать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава сто первая
В саду Роскошных зрелищ бродит одинокая беспокойная душа;
в кумирне Осыпающей цветами гадательная пластинка предупреждает о необыкновенном событии
Итак, Фэнцзе возвратилась домой, позвала служанок и приказала немедленно приготовить все, что может понадобиться Таньчунь в дороге.
Вечером Фэнцзе взяла с собой Фэнъэр и двух девочек‑служанок, третьей велела нести фонарь и пошла навестить Таньчунь. Но едва вышли за ворота, Фэнцзе велела служанке с фонарем вернуться – в небе ярко светила луна.
Проходя мимо чайной, они услышали доносившиеся из окна странные звуки: не то бормотание, не то плач. Фэнцзе подумала, что это ропщут кем‑то обиженные старые служанки, и велела Сяохун зайти в чайную и как бы невзначай справиться, в чем дело.
Сама же Фэнцзе вместе с Фэнъэр подошла к воротам. Они не были заперты, лишь прикрыты, и двое слуг впустили их. Тени деревьев четко вырисовывались при ярком свете луны. Вокруг было пусто и безмолвно.
Но только Фэнцзе с Фэнъэр свернули на дорожку, ведущую к кабинету Осенней свежести, как налетел ветер, на землю посыпались листья. Сад наполнился шумом и шорохами, устроившиеся было на ночлег вспугнутые птицы с криками взмыли вверх.
Фэнцзе недавно выпила вина и разгорячилась, но сейчас ее стало знобить. Фэнъэр тоже поежилась:
– Ну и холод!
– Принеси мне безрукавку на беличьем меху! – приказала Фэнцзе. – Я буду ждать тебя у третьей барышни!
Фэнъэр обрадовалась, что и сама сможет одеться потеплее, и убежала.
Продолжая путь, Фэнцзе вдруг услышала за спиной шипение, словно кто‑то с шумом втягивал носом воздух, и обернулась. Волосы у нее встали дыбом: какое‑то черное существо тянулось к ней мордой со сверкающими, как фонари, глазами. От страха у Фэнцзе душа ушла в пятки, и она громко вскрикнула.
Но это оказалась всего‑навсего большая собака, которая, вильнув хвостом, взбежала на горку и уселась на задние лапы, словно приветствуя Фэнцзе.
У Фэнцзе от ужаса поджилки затряслись, и она со всех ног бросилась к кабинету Осенней свежести. Но едва обогнула горку, как ей померещилась чья‑то тень.
Наверное, какая‑нибудь из здешних служанок, – подумала Фэнцзе и крикнула:
– Кто это?
Ответа не последовало. Фэнцзе снова окликнула, тень не отозвалась, метнулась прочь и скрылась.
Вдруг Фэнцзе почудился за спиной чей‑то голос:
– Тетушка, неужели вы меня не узнали?
Фэнцзе стремительно обернулась и увидела красивую, изящно одетую женщину. Женщина показалась Фэнцзе знакомой, но она не могла вспомнить, где ее видела.
– Тетушка, вы, как и прежде, наслаждаетесь богатством и роскошью, – продолжала женщина. – Забыли мой наказ заботиться об укреплении благосостояния нашей семьи на многие годы!
Фэнцзе слушала ее, опустив голову.
– Ведь вы когда‑то меня любили, – продолжала женщина. – Как же могли забыть?
Наконец Фэнцзе вспомнила, что это – первая жена Цзя Жуна – госпожа Цинь Кэцин.
– Ай‑я‑я! – воскликнула она. – Ведь ты давно умерла! Как же ты здесь очутилась?!
Фэнцзе плюнула, чтобы отогнать наваждение, и собралась уходить. Но, ступив шаг, споткнулась о камень и упала. И тут она словно очнулась от сна и почувствовала, что вся покрыта холодным потом.
В это время подоспели служанки, и Фэнцзе, не желая давать пищу для сплетен, быстро поднялась и как ни в чем не бывало проговорила:
– Почему вы так долго? Дайте скорее одежду!
Фэнъэр подала одежду, а Сяохун подхватила Фэнцзе под руку, собираясь идти дальше.
– Давайте вернемся, – заторопилась Фэнцзе, – там все спят.
Цзя Лянь уже был дома, когда Фэнцзе пришла. Она заметила, что муж бледнее обычного, но, зная его характер, расспрашивать ни о чем не стала, разделась и легла спать.
Цзя Лянь поднялся во время пятой стражи и собрался к главному цензору Цю Шианю по служебным делам, но время было раннее, и он решил просмотреть вестник, присланный накануне.
Ведомство чинов сообщало, что государь распорядился найти на должность чжунлана достойного человека. Ведомство наказаний опубликовало сообщение генерал‑губернатора Юньнани Ван Чжуна о том, что поймано восемнадцать контрабандистов, провозивших через границу ружья и огневое зелье. Во главе шайки стоял Бао Инь – слуга гуна, Умиротворителя государства Цзя Хуа.
Задумавшись было, Цзя Лянь стал читать дальше.
Цыши[64]Ли Сяо из округа Сучжоу сообщал, что господа покровительствуют слугам, а те, пользуясь безнаказанностью, чинят беззакония, дело дошло до того, что один из них, некто Ши Фу, убил целомудренную женщину. На допросе он показал, что принадлежит к слугам господина Цзя Фаня.
Сообщение это вывело Цзя Ляня из состояния равновесия. Он стал читать дальше, но тут спохватился, что опоздает на свидание с Цю Шианем, и, даже не позавтракав, стал одеваться.
Пинъэр принесла чай. Цзя Лянь выпил два глотка, выбежал во двор, вскочил на коня и уехал.
Пинъэр стала убирать оставленную Цзя Лянем одежду; Фэнцзе поднялась было, но Пинъэр ей сказала:
– Госпожа, вы ночью почти не спали. Полежите немного! Я разотру вам спину.
Пинъэр взобралась на кан и принялась растирать Фэнцзе спину. Та задремала было, но ее разбудил плач Цяоцзе.
– Мамка Ли, ты что там делаешь? – окликнула няньку Пинъэр. – Успокой девочку. Тебе бы все дрыхнуть!
Нянька Ли проснулась и, ворча, отшлепала девочку.
– Чтоб ты подохла, чертовка! Орешь да орешь, словно мать хоронишь!
Старуха даже зубами скрипнула, но тут же спохватилась и начала ласково гладить девочку. Однако та еще громче расплакалась.
– Дрянь! – вскричала Фэнцзе. – Опять бьет ребенка! Пинъэр, поддай ей хорошенько, а Цяоцзе принеси сюда!
– Не сердитесь, госпожа, старуха не посмеет бить девочку! – произнесла Пинъэр. – Может, ненароком ее задела? Поколотить няньку можно, но ведь завтра пойдут сплетни, будто мы жестоко обращаемся с людьми!
Фэнцзе вздохнула и, помолчав, сказала:
– Погляди, на кого я похожа! Ведь если умру, некому будет позаботиться о девочке!
– Зачем так говорить, госпожа, – упрекнула ее Пинъэр. – С самого утра расстраиваете себя мыслями о смерти!
– Что ты понимаешь? – горько улыбнулась Фэнцзе. – Я давно знаю, что долго не протяну! За свои двадцать пять лет я столько всего натерпелась, что другому и во сне не приснится. Зато никогда ни в чем не знала отказа! Так что бог с ним, с долголетием.
Пинъэр чуть не расплакалась.
– Нечего притворяться! – усмехнулась Фэнцзе. – Вам моя смерть будет в радость. Вы все заодно! Я мешаю всем жить в мире и согласии! Зачем же вам такая колючка в глазу – а я жизнью не дорожу! Дочь жалко!
Пинъэр разрыдалась.
– Ладно, не реви! – оборвала ее Фэнцзе. – Не умерла же я пока! Сама первая подохнешь от слез!
– Вы так расстроили меня, госпожа! – воскликнула Пинъэр.
Вскоре Фэнцзе уснула. Но тут снаружи послышались шаги. Это вернулся Цзя Лянь. Он так и не повидался с Цю Шианем – тот уже отправился ко двору – и, раздосадованный, вернулся домой.
– Еще не вставали? – спросил Цзя Лянь прямо с порога.
– Нет, – отозвалась Пинъэр.
Цзя Лянь откинул дверную занавеску, вошел во внутреннюю комнату и воскликнул:
– Надо же! До сих пор дрыхнут!
Он потребовал чаю. Пинъэр налила. Чай оказался чуть теплым. Девочки‑служанки, как только Цзя Лянь уехал, снова улеглись спать и не успели ничего приготовить. Цзя Лянь в сердцах швырнул чашку на пол.
Фэнцзе проснулась вся в холодном поту и охнула, глядя округлившимися от ужаса глазами на рассвирепевшего Цзя Ляня и Пинъэр, подбиравшую с пола осколки чашки.
– Почему ты вернулся? – спросила Фэнцзе и, не получив ответа, повторила вопрос.
– А ты хотела, чтоб я не вернулся и околел где‑нибудь на дороге? – крикнул Цзя Лянь.
– Ну зачем так? – улыбнулась Фэнцзе. – Просто я удивилась, вот и спросила. Сердиться незачем!
– Не застал его, вот и вернулся, – проворчал Цзя Лянь.
– Наберись терпения! Завтра поедешь пораньше и застанешь.
– Что, у меня ноги казенные? – вскричал Цзя Лянь. – Мало своих хлопот, так еще чужие прибавились! И так вздохнуть некогда, минуты свободной нет! Тот, кому это нужно, знать ничего не знает, дома сидит. Пир собирается устроить в день своего рождения! Актеров пригласить! А я бегай за него!
Цзя Лянь плюнул с досады и напустился на Пинъэр.
От волнения у Фэнцзе пересохло в горле; она хотела возразить мужу, но почла за лучшее сдержаться и с улыбкой произнесла:
– Не надо кипятиться! С самого утра на меня накричал. Никто не велел тебе стараться ради чужих! Но раз уж взялся, терпи! Не понимаю, как можно думать о развлечениях, когда грозят неприятности!..
– Что зря болтать! – крикнул Цзя Лянь. – Сама у него и спроси!
– У кого? – изумилась Фэнцзе.
– У кого? У своего старшего братца!
– Так это ты о нем?
– А о ком же?
– Ну и что у него случилось, у моего братца? – спросила Фэнцзе.
– Будто слепая, сама не видишь!
– Право же, мне ничего не известно! Я человек неученый!
– Разумеется, неизвестно! – усмехнулся Цзя Лянь. – Не только тебе, но и госпоже, и тетушке тоже! Я постарался дело замять, чтобы дома не волновались, ты и так все время болеешь! Но история возмутительная! Не спроси ты, я не стал бы ничего говорить. Хороший у тебя брат, нечего сказать! Знаешь, как его прозвали?
– Откуда мне знать?
– Не знаешь? – вскричал Цзя Лянь. – Ван Жэнем его прозвали!
Фэнцзе прыснула со смеху.
– Так ведь он же Ван Жэнь и есть!
– Верно – Ван Жэнь! Только прозвище его пишут иероглифами «ван» – «забывать» и «жэнь» – «гуманность». Он и в самом деле забыл гуманность, долг и вообще все приличия!..
– Кто посмел так бессовестно очернить человека? – рассердилась Фэнцзе.
– Никто его не чернит, – возразил Цзя Лянь. – Сейчас я тебе расскажу кое‑что, тогда узнаешь, что собой представляет твой братец! Он, видите ли, задумал справить день рождения своему второму дяде Ван Цзытэну!
– Ай‑я! – воскликнула Фэнцзе. – В самом деле? А я все хотела спросить, не зимой ли день рождения второго дяди? Помню, Баоюй из года в год ездил к нему. Когда господина Цзя Чжэна повысили в чине, второй дядя Ван Цзытэн прислал труппу актеров. Я тогда сказала, что второй дядя скуп, не чета старшему, Ван Цзытэну, и живут они как кошка с собакой. А живи они дружно, разве отказался бы он помочь в устройстве похорон Ван Цзытэна?! Поэтому я и предложила в день его рождения послать труппу актеров, чтобы не остаться перед ним в долгу. Не могу понять, почему Ван Жэнь решил раньше времени устроить день рождения дяди.
– Ты, видно, все еще спишь и видишь сны! – ответил Цзя Лянь. – В первый же день по приезде в столицу твой брат Ван Жэнь под предлогом устройства похорон постарался захватить все состояние своего дяди Ван Цзытэна. Потому ничего и не сообщил нам. Боялся, как бы мы не помешали. Присвоил немало – несколько тысяч лянов серебра. Твой второй дядя заявил, что поступил он незаконно. Поняв тогда, что часть присвоенного придется вернуть, Ван Жэнь пошел на хитрость – решил устроить день рождения дяди, рассудив, что это обойдется куда дешевле. Бессовестный! Ему все равно, что подумают о нем родные и друзья!.. Но не из‑за этого я хлопочу. Дело в том, что цензор сообщил мне, будто у старшего дяди Ван Цзытэна остались долги. Это обнаружилось после его смерти. Их должны погасить младший брат Ван Цзышэн и племянник Ван Жэнь. Вот они и переполошились, попросили меня похлопотать. Я согласился, и то лишь потому, что они приходятся родственниками тебе и нашей госпоже. Встал нынче чуть свет и собрался к цензору, надеясь на его помощь, и на тебе – не застал. Бегаю, бегаю, а они веселятся! Ну как тут не рассердиться!
Наконец Фэнцзе поняла, что натворил Ван Жэнь, но не удержалась от упрека:
– Как бы то ни было, он сын твоего дяди. Кроме того, покойному дяде Ван Цзытэну и второму дяде Ван Цзытэну ты многим обязан. Что ни говори, а речь идет о нашей семье, поэтому я смиренно прошу тебя о помощи, не к чужим же мне обращаться, чтобы злорадствовали и за глаза поносили меня.
Слезы потекли из глаз Фэнцзе. Она сбросила одеяло, села на постели и начала одеваться.
– Зря ты так говоришь, – сразу смягчился Цзя Лянь. – Тебя я ни в чем не виню, но твой брат человек нехороший. А рассердился я из‑за того, что порядка нет в доме. Мне надо ехать, тебе нездоровится, а служанки спят! Не думаю, что у старших членов нашего рода хозяева встают раньше прислуги! А ты все служанкам спускаешь! Стоило мне слово сказать, как ты сразу вскочила! Уж не собираешься ли вместо этих лентяек сама мне прислуживать?! На что это похоже?
Фэнцзе успокоилась, перестала плакать.
– Все равно надо вставать, уже поздно, – проговорила она, – очень любезно с твоей стороны, что ты так стараешься помочь родственникам. Если что‑то удастся сделать, не только я – впрочем, я не в счет, – но и госпожа Ван обрадуется.
– Без тебя знаю! – буркнул Цзя Лянь. – Не учи!
– Госпожа, зачем вам так рано вставать? – вмешалась Пинъэр. – И вы, господин, хороши! Кто‑то вас рассердил, а вы на нас злость срываете! Разве госпожа для вас мало сделала? Разве когда‑нибудь отказала вам в помощи в трудный момент? Сколько раз приходили вы на готовенькое! А сейчас сделали какую‑то мелочь и расшумелись. Не стыдно?.. К тому же дело, о котором вы говорили, касается не только госпожи, но и всех родственников. Сердиться надо на нас за то, что поздно встаем, мы ваши служанки! А госпожа и так сил не жалеет, надрывается, от этого и заболела.
На глаза Пинъэр навернулись слезы.
Цзя Лянь, и без того расстроенный, не мог вынести всех этих упреков и сказал:
– Довольно! Госпожа сама за себя постоит, без тебя обойдется! Чужой я вам! Лучше бы мне умереть!
– Не говори так! – оборвала его Фэнцзе. – Неизвестно, что кого ждет! Скорее я умру, а не ты! И чем раньше, тем быстрее душа моя обретет покой.
Фэнцзе заплакала в голос, и Пинъэр снова пришлось ее утешать.
Уже совсем рассвело, и в комнату проникли солнечные лучи. Цзя Ляню надоело препираться, и он вышел.
Фэнцзе поднялась с постели и занялась утренним туалетом, как вдруг вошла девочка‑служанка госпожи Ван.
– Госпожа послала меня узнать, поедете ли вы сегодня к дядюшке. Если поедете, она просит взять с собой вторую госпожу Баочай.
Фэнцзе была расстроена разговором с мужем и очень досадовала, что некому заступиться за ее родных; кроме того, накануне в саду она натерпелась страху и сейчас чувствовала себя подавленной.
– Передай госпоже, – сказала она, – что я не могу поехать, дел много. Да и у дядюшки ничего интересного не будет. Пусть вторая госпожа Баочай, если хочет, едет одна!
После ухода служанки Фэнцзе закончила причесываться и вдруг подумала, что нужно дяде передать поклон, раз уж она сама к нему не едет. Кроме того, следовало позаботиться, чтобы Баочай хорошенько подготовилась к визиту, ведь она совсем еще молода. Фэнцзе повидалась с госпожой Ван, извинилась, что не может поехать, а затем отправилась к Баоюю.
Баоюй одетый лежал на кане и с безразличным видом наблюдал, как Баочай причесывается.