Введение
деперсонализационном расстройстве (DPD),
Это история психического состояния, затрагивающего миллионы людей во всем мире — но мало кто знает его имя: деперсонализация.
Время от времени каждый чувствует себя «вне реальности». Это может произойти после травматичного события, в новой и незнакомой среде, периоды сильного стресса. Деперсонализация работает как защитный механизм организма для того, чтобы дистанцировать сознание от неприятных обстоятельств. Но иногда этот механизм начинает сбоить.
Людям с деперсонализацией внутренний и окружающий мир кажется странным и нереальным на протяжении долгого времени. Они чувствуют себя отстраненными от самих себя, не могут испытать чувства, которые раньше казались само собой разумеющимся. На протяжении многих лет они, подчас бесплодно, ищут ответ на вопрос — что со мной происходит?
Деперсонализация может быть временной или хронической. Она может появиться наряду с другими психическими расстройствами или полностью сама по себе. Ее считают третьим по распространенности в мире психическим расстройством после депрессии и тревоги, однако обычный психиатр скорее всего почти ничего не слышал о ней.
Представьте себе размышление без чувства, лишенное эмоциональной связи с прошлым или настоящим. Вы осознаете мысли, проносящиеся в голове, наблюдаете за собой, испытывая только одну эмоцию — страх потерять рассудок. Пустота, отсутствие чувств, наносят сильный ущерб внутренней жизни людей с деперсонализацией — но внешне они могут казаться совершенно нормальными, даже даже хорошо организованными. Они знают, что с ними что-то не так, но они могут не знать, что это такое — и часто маскируют внутренние проблемы благополучным фасадом. Что же это? Какие могут быть причины? Как это лечить?
Feeling Unreal — результат бесчисленных часов, потраченных на поиск ответов на вопросы, которые так долго ускользали от нас.
Путь к пониманию
Век исследования
Деперсонализация — это невроз доброжелательного и умного человека, который хочет чтобы им восхищались
— австрийский невролог Пауль Шильдер, 1939
Страдающие деперсонализацией сталкиваются с немалыми препятствиями, пытаясь узнать больше об этом состоянии. Те, кто борется с раком, диабетом, депрессией или биполярным расстройством, легко могут найти множество источников информации. С деперсонализацией совсем не так.
Медицинских исследований на эту тему десятки, но использование только одного наугад может привести к неправильной интерпретации состояния. Например, очень субъективный комментарий Пауля Шильдера, открывающий эту главу, сегодня не назвать особенно полезным.Посещение врача, незнакомого со всей литературой или, по крайней мере, недавно опубликованными исследованиями, может быть в равной степени безрезультатным, а иногда и вредным.
В этой главе дается обзор векового становления нашего понимания деперсонализированного расстройства (DpD). Благодаря неспешному, но не прерывавшемуся изучению пациентов и опубликованным результатам, устоялись основные симптомы деперсонализации. Другие же симптомы периодически отодвигались на задний план, чтобы затем вновь привлечь внимание ученых. Некоторые иследования до сих пор провоцируют дискуссии, некоторые ведут к выводам, которые сегодня признаются как ложные. Тем не менее, несмотря на разницу мнений, некоторые аспекты этого заболевания не вызывают сомнений.
Впервые деперсонализация как уникальное расстройство встречается у венгерского отоларинголога Мориса Кришабера, который в 1873 году первым рассмотрел деперсонализационное расстройство как «церебрально-сердечную» недостаточность ("cerebro-cardiac" malfunction,) и у психиатра Людовика Дугаса, которому приписывают авторство термина «деперсонализация». Помимо историй болезни пациентов, которых они наблюдали, Дугас и Кришабер извлекали информацию из знаний и рассказов и, вероятно, предрассудков, различных европейских врачей, философов и интеллектуалов. Несмотря на различия между современной медициной и практикой девятнадцатого века, многие из самых ранних наблюдений остаются в силе с небольшими изменениями, в основном, потому что описанное пациентами, остатся таким же на сегодняшний день.
Теории сенсорных искажений
Записи пациентов, страдающих от «мышления без чувств», отрешенности, частичного или полного отсутствия чувств, начали накапливаться в медицинских кругах уже в 1840-х годах. Спустя тридцать лет Кришабер описал 38 пациентов, проявляющих смесь тревоги, безразличия и депрессии. Более трети из этих пациентов жаловались на запутанные и неприятные умственные переживания, связанные с потерей чувства реальности. Кришабер предположил, что эти чувства были результатом патологических изменений в сенсорной системе тела. Согласно Кришаберу, множественные сенсорные искажения приводят к переживаниям самоотчуждения.
«Один пациент говорит нам, что он чувствует, что он уже сам не свой, другой, что он потерял осознание себя», — писал Кришабер. Хотя термин «деперсонализация» начал использоваться только 26 лет спустя Дугасом, в 1872 году записи Кришабера стали первым настоящим научным исследованием опыта растройства деперсонализации.
Другой выдающийся теоретик Теодюль Рибо соглашался с теорией сенсорных искажений, когда рассказывал о пациентах, описывающих чувство «отделенности от мира» или ощущение, будто их тела были обернуты изолирующим материалом, который встал между ними и внешним миром. По мнению Рибо в основе этих переживаний лежат физиологические аномалии, влияющие на коэнестезию»[телесные ощущения]. ( КОЭНЕСТЕЗИЯ (греч. со (т) — общность, взаимодействие, aisthesis— ощущение, чувство) — нарушение соматопсихики, относящееся к расстройствам общего чувства тела. Сопровождается ощущением неясного тотального физического неблагополучия или недомогания, сочетается с сенестопатиями (см.) и сенестезиями (см.). https://www.psychiatry.ru/lib/1/book/22/chapter/39
Гипотеза Кришабера позже была оспорена другими крупными фигурами в психологии девятнадцатого века — такими как Дугас и Пьер Жане. Жане отметил, что многие пациенты с явной сенсорной патологией — двойным зрением (диплопия) или нейросифилисом — не жаловались на какие-либо ощущения нереальности, в то время как многие пациенты, страдающие от деперсонализации, на самом деле были совершенно здоровы с точки зрения сенсорной систеы.
Дугас писал о пациенте, чей собственный голос звучал ему чуждо:
Хотя он знает, что это его голос, это не дает ему ощущение, что он принадлежит ему… Это также относится к действиям, кроме разговора… Каждый раз когда он перемещается, он не может поверить, что это происходит с ним… Ситуация, при которой личность чувствует, что его действия странные и не поддаются собственному контролю я буду называть отчуждением личности или деперсонализацией.
Дугас видел деперсонализацию как размытие границ между тем, что Блез Паскаль столетием раньше определял как два отдельных элемента нашего существа: “живой ум и автоматон (механизм, прообраз робота в современном понимании — прим. КРОТ)”. Деперсонализация делает все наши волевые поступки автоматическими.
“Поведение при деперсонализации не только кажется автоматическим, оно таковым и является”, — писал Дугас — “Под автоматизмом я имею в виду любое поведение, при котором личность чувствует себя равнодушной и чужой, и которая действует не думая и не желая, как это может происходить в состояниях полного отвлечения или отсутствия разума”. Частоупотребимый термин «апатия» отмечает эмоциональное безразличие и является одной из отличительных черт людей с деперсонализацией. Это не решение быть равнодушным или бесчувственным. Это происходит автоматически и непредсказуемо.
«Деперсонализация — это не беспочвенная иллюзия», — заключил Дугас — «Это форма апатии. Поскольку личность — это та часть человека, которая реагирует и чувствует, а не та, что только думает или действует, апатию можно по-настоящему считать потерей человека».
Память, правда или ложь
Мыслителей девятнадцатого века также занимала идея ложных воспоминаний. Вполне логично, что загадочная деперсонализация встала в один ряд с популярными в то время теориями, вокруг феноменов «дежавю» (буквально означающих «уже виденное») и «жамевю» («никогда не виденное»). Сначала Дугас полагал, что существование деперсонализации свидетельствует, дежавю — это форма «раздвоенного сознания», как тогда называли расщепление личности. Дугас изменил свое мнение, присмотревшись к деперсонализации. Тем не менее, убедительные сходства между странными явлениями, такими как гипнотическое внушение, сновидение, дежавю и деперсонализация, долго удерживали эти загадки разума в одном и том же пространстве, покуда исследователи наблюдали, делали заметки и пытались определить их возможную связь. В тоже время они понимали, что в феномене деперсонализации есть нечто уникальное.
Пьер Жане, который, как отмечалось ранее, оспаривал теорию сенсорных искажений, хорошо известен введением слов «диссоциация» и «подсознание», в психологическую терминологию. Он приписал «истерию», в девятнадцатом веке (позже известную как «конверсионное расстройство», когда психологический конфликт проявляется в виде какой-то телесной дисфункции таких как истерический паралич или слепота) к расстройствам в балансе «психической энергии» и «психическом напряжении» — использование слова «психическое» в этом случае просто означает психологическое, относящееся к сознанию. Жане считал, что деперсонализация является проявлением «психастении» — устаревшим термином для любого неспецифического состояния, отмеченного фобиями, навязчивыми идеями, импульсивными желаниями или чрезмерным беспокойством.
Конечно, фобии, навязчивые идеи и чрезмерное беспокойство часто сопровождают деперсонализацию или провоцируют ее. Но Жане также подчеркнул наличие чувства неудовлетворенности, опыта неполноценности, которые многие эксперты нашли хорошо представленными в источнике для наблюдений Дугаса — дневнике Фредерика Амьеля. «Чувство деперсонализации характеризуется тем, что пациент воспринимает себя как неполноценного, несчастливого человека», — заявляет Джанет.
Это чувство неполноценности является неотъемлемой частью опыта деперсонализации с точки зрения того, что вы не синхронизированы с самим собой. Это может быть также побочным чувством, связанным с размышлениями о том, какой жизнь «была раньше» или «какой должна быть», которые возникают у людей давно живущих с деперсонализацией. В журнале Амьеля наглядно изображаются оба эти отношения. В целом, теории Жане привели к сдвигу в консенсусе относительно деперсонализации. Жане считал, что всякая психическая деятельность делится на первичную и вторичную. Первичная психическая деятельность охватывала все, что было вызвано внешними стимулами — от коленного рефлекса до воспоминаний. Вторичная психическая деятельность — эхо первичных актов. Придавая первичным “впечатлениями от жизни” (l'impression de vie) ощущение яркости, вторичное эхо создает иллюзию непрерывного потока психической активности: «тысячи резонансов, образованных вторичными действия, наполняют человека в паузах во между внешними раздражителями и создают впечатление, что он никогда не бывает пустым». Разрыв между этими первичными и вторичными процессами может привести к симптомам деперсонализации. Пускай формулировки Жане отличаются от принятых сегодня, его теория остается удивительно современной.
Дальнейшие исследования
С наступлением двадцатого века все существующие теории деперсонализации по-прежнему казались недостаточно адекватными — слишком много особенностей этого состояния оставались необъяснимыми. Деперсонализацию начали рассматривать с точки зрения нарушения процессов в мозге, которые вызывает соотнесения себя с ощущениями — с выходом из строя чувства того, что "переживания принадлежат мне"
В 1930-ые, знаменитая статья гейдельбергского психиатра Вильгельма Майер-Гросса «О деперсонализации» рассматривала теории, истории болезни и спекуляции вокруг деперсонализации в попытке выяснить природу расстройства. Майер-Гросс впервые выделил различие между деперсонализацией и дереализацией — двумя проявлениями того, что, вероятно, является одним и тем же расстройством. Большая часть утверждений Майер-Гросс, неоднократно цитировалась другими писателями в последующие десятилетия, вплоть до настоящего времени. Майер-Гросс считал, что деперсонализация является выражением «предварительно сформированного функционального отклика» мозга, аналогично бреду, эпилепсии или кататонии. Он оставил пояснение для теоретиков, которые сосредоточились на изолированных симптомах расстройстве — усиленном самонаблюдении, потери эмоциональной реакции или ухудшении памяти:
“Это характерная форма реакции центрального органа, которая может быть продиктована разными причинами… Трудность описания своего состояния привычным языком, нарушение сравнения, сохранение синдрома при полного понимании его парадоксальной природы — все это указывает на нечто большее, чем только связи в мозге. Такое нарушение не может быть объяснено потерей маленького колеса из часового механизма.
Майер-Гросс записал еще одно важное наблюдение, которое, может быть важным для людей, помнящих точный момент начала их деперсонализации, особенно когда триггером была марихуана или какой-то другой наркотик: «деперсонализация и дереализация часто появляются внезапно, без предупреждения. Пациент, спокойно сидящий у камина, сбивается с толку от острой атаки тревоги. В некоторых случаях она исчезает на короткое время, только чтобы снова появиться и, наконец, остаться с ним».
Эта внезапная болезнь, приходящая казалось бы из ниоткуда, появлялась не только в медицинских хрониках, но и в литературе и философии. До книги Майер-Гросса, вышедшей 1935 году, подобный приступ паники описан в классической работе Уильяма Джеймса «Многообразие религиозного опыта», опубликованной в 1902 году. В главе, озаглавленной «Больная душа», Джеймс передает слова французского писателя, которого охватила паника, способная вызвать хроническую деперсонализацию:
Однажды вечером я зашел за чем-то в уборную. Внезапно, без предупреждения, меня охватил ужасный страх, который, казалось, вырос из темноты: я испугался самого себя. Так же внезапно в уме моем возник образ несчастного эпилептика, которого я видел в одной больнице: это был совсем молодой человек, черноволосый, с зеленоватым цветом кожи, – совершенный идиот. Он сидел целый день неподвижно на скамье у стены, с поднятыми до подбородка коленями, с головы до ног окутанный рубашкой из сурового холста, составлявшей его единственную одежду… Этот образ слился с моим ужасом. Этот страшный человек – это я, – по крайней мере, я могу им стать — подумал я. Ничто из того, что у меня есть, не спасет меня от подобной участи, если пробьет мой час, как он пробил для него". Я чувствовал отвращение и ужас перед ним. И так ясно сознавал, что между ним и мной разница только во времени! Что-то растаяло в моей груди, и я превратился в дрожащую массу страха. С тех пор весь мир изменился в моих глазах.
Для кого-то Джеймс описывает с необычайной точностью момент, обозначающий начало их собственной деперсонализации. Необъяснимая паника, которую пытается объяснить писатель, выходит далеко за рамки клишированных описаний потеющих ладоней или учащенного сердцебиения, связанного со стихийными паническими атаками или повышенной тревожностью. В ее основе лежит уверенность в неминуемом безумии, которая охватывает человека с началом приступа.
Хотя Джеймс не говорит нам, что произошло с этим человеком, упоминание этого опыта в "Больной душе" кажется особенно уместным. Люди с деперсонализацией, которые иногда говорят, что они "потеряли свою душу", вполне могут вспомнить эпизод, подобный этому, когда их душа ушла.
Джеймс более детально описывает чувства деперсонализации и нереальности в главе под названием “Реальность невидимого”, где он пишет: “ Чувству реального, как всякому другому положительному состоянию сознания, соответствует отрицательное состояние: чувство ирреального. Есть люди, которые хорошо знают его — порой мы слышим их жалобы”. Опираясь на другие источники, он позже пишет про французскую поэтессу Луизу Аккерман, которая писала в Pensees d'un e solitaire: “Когда я вижу себя окруженной существами столь же эфемерным и непостижимым, как я сама, и все наполнено чистыми фантазиями, я испытываю странное чувство нахождения во сне. Мне кажется, что я любила и страдала, и вскоре должна умереть во сне. Мои последние слова будут, ‘Это был сон.’ ” Это ощущение нереальности происходящего, — комментирует Джеймс, — “может стать ежедневно раздражающей болью и даже привести к суициду”.
Джеймс не предлагает никакого лечения. В конечном счете, он был убежден в том, что деперсонализация основывается на некоторых церебральных дисфункциях. Майер-Гросс не видел смысла в психоаналитических попытках лечения этого состояния: «Писатели используют гипотезы о нарциссизме, концентрации психики на либидо и т.д.», — писал он — «Мне было трудно выудить какую-либо плодотворную идею из таких предположений или из предположений психоаналитиков о деперсонализации. Разногласия между ними обескураживают». Это не мешало психологам предлагать новые теории на протяжении десятилетий. Но Майер-Гросс пришел к выводу, что деперсонализацию следует рассматривать как физиологическое расстройство, или «неспецифический предварительно сформированный функциональный отклик мозга». Большая часть предположений Майера-Гросса выдержала испытание временем, хотя сегодняшние мысли опираются как на физические, так и на психологические объяснения, с пониманием того факта, что они не обязательно противоречат друг другу.
Психологические теории
Психоаналитики создавали свои собственные теории о происхождении деперсонализации на протяжении многих лет. Большинство сходилось в одном: деперсонализация проявляется в качестве защитного механизма. Наша цель состоит в том, чтобы проиллюстрировать разнообразие и богатство теорий — вам не обязательно соглашаться с ними. Даже если у них есть недостатки, или они вообще не применимы ко всем пациентам, эти психологические теории все же могут дать нам представление о процессах деперсонализации у отдельных пациентов. Понятно, что многие размышления направлены на то, что многие люди, в том числе врачи, давно воспринимают как непонятное состояние, или как часть какого-то другого расстройства.
Фрейду было что сказать о деперсонализации после того, как он испытал интенсивную, пускай и мимолетную дереализацию, наблюдая Акрополь. Когда он проанализировал свой опыт в 80-летнем возрасте, в знаменитом письме Ромену Роллану, Фрейд писал: “Эти дереализации — замечательные явления, которые до сих пор мало понятны… Эти явления должны наблюдаться в двух формах: субъект чувствует либо часть реальности, либо то, что он сам себе кажется странным. В последнем случае мы говорим о “деперсонализации”; дереализации и деперсонализации тесно связаны”. Фрейд добавляет, “если в таких известных явлениях как fausse reconnaissance (ложное узнавание вследствие ошибки воспоминания — прим. пер), deja vu, deja raconte (ранее уже рассказанное — мнимое ощущение повторения чего-либо впервые кому-то сообщаемого — прим. пер.) и прочих иллюзиях мы стремимся закрепить нечто, как принадлежащее нашему эго, то в рамках дереализации мы обеспокоены тем, чтобы оставить нечто вне нас”.
Фрейд считает "наивно мистическими" и непсихологические попытки объяснить deja vu трактуются, как свидетельство прошлой жизни. "Деперсонализация приводит нас к необычному состоянию "двойного сознания", которое более правильно описывается как "раздвоение личности", — добавляет он.
Фрейд также ссылался на защитные механизмы деперсонализации, когда писал о чувствах нереальности в случае «Человека-волка». Это один из самых сложных и подробных рассказов Фрейда о психотерапевтическом процессе. Центральной фигурой этой истории был богатый молодой русский человек, который искал помощь, потому что чувствовал некую «пелену» между собой и реальностью. Это чувство сопровождалось сильным страхом перед волками. Хотя в тексте мало говорится о его конкретных симптомах, упоминание о «пелене» действительно звучит как симптом деперсонализации. История разворачивается вокруг сна, который мужчина видел в детстве. Он видел белых волков, сидевших на дереве, которые смотрели на него, наблюдая через открытое окно. Раннее детство мужчины было богатым материалом для его врача. Он либо на самом деле, либо в своем воображении, вошел к своим родителям, занимающимся сексом; старшая сестра насильно ласкала его гениталии и, зная о его страхе перед волками, продолжала его мучить, периодически показывая изображения этих животных.
Подробный анализ Фрейда был разбит на разные этапы событий, которые произошли с молодым человеком до пяти лет. Методично и глубоко исследуя воспоминания мужчины, Фрейд смог построить понятие "инфантильный невроз", которое в то время (1918) оспаривалось другими аналитиками, такими как Адлер и Юнг.
В конце концов, мужчина, видимо, поправился, отчасти из-за работы с Фрейдом, и, возможно, как отмечал сам Фрейд, потому что он лишился богатства и семьи после революции 1917 года, что смягчило его застарелое чувство вины.
В конечном счете Фрейд знал, что еще многое предстоит изучить в области деперсонализации/дереализации. Он истолковал свою собственную интенсивную дереализацию перед Акрополем как защиту своего разума от вины, которую он чувствовал из-за своего успеха перед умершим в неизвестности отцом.
Хотя утверждения Фрейда о деперсонализации были ограничены, его последователи часто пытались объяснить это состояние в контексте своих теорий, в частности структурную теорию разума, которая разделяет психику на три части: ид, эго и суперэго. Эго — это понятие самого себя, посредника между ид, примитивной частью Я, содержащей все наши импульсы, и суперэго — нашей совестью.
Один из подходов к пониманию деперсонализации заключался в том, чтобы сосредоточиться на эго, или «я», и на том, насколько в человеке присутствует осознание себя личностью. В такой структуре деперсонализация была связана с плохо интегрированным эго, возникшим в результате наличия и активации конфликтных и неадекватно интегрированных частей себя (известных как частичные идентификаторы или самопредставления). Это объясняет более высокую частоту диссоциативных переживаний среди подростков, например, когда развитие идентичности еще не закончилось. Действительно, деперсонализации часто начинаются в подростковом возрасте. Возможно, это должно развить чувство объединения относительно хорошо интегрированного чувства самости.
Хотя среди психодинамических авторов нет единой теории, большинство воспринимает деперсонализацию как защиту от множества негативных чувств, конфликтов или переживаний, когда более адаптивные механизмы защиты личности терпят неудачу. «Механизм защиты» — еще один сложный термин, который по-прежнему вызывает споры в отношении диссоциации. Большинство современных теоретиков, вероятно, согласятся с тем, что диссоциация — это больше, чем механизм защиты (бессознательный способ обработки внутреннего конфликта); напротив, диссоциация — это субъективно пережитое самосознание или состояние бытия.
Иногда подобные утверждения могут оказаться верными для человека с деперсонализацией, который может столкнуться с ними в поисках ответов или при посещении психолога. Отдельные замечания устарели, но некоторые все еще представляют интерес. Например, Пауль Шильдер в известной статье о лечении деперсонализации заявил: «Я склонен подчеркнуть тот факт, что пациентом с деперсонализацией очень восхищались его родители за его интеллектуальные и физические таланты. Большое количество восхищения и эротического интереса сопровождало ребенка с детства. Он ожидает, что этот эротический приток должен быть непрерывным. Результат такого отношения родителей не будет отличаться от пренебрежительного отношения”.
В своих первоначальных терминах эта формулировка довольно устарела, но переведенная на более современный язык она может быть полезна. Далее Шильдер говорит, что родительское отношение к тому, чтобы ребенок рассматривался как «экспонат», а не полноценный человек, в конечном итоге приводит к глубокой неудовлетворенности. Первоначальная самооценка, вытекающая из отождествления личности с родительским отношением, в конечном итоге будет сопровождаться эмоциональной пустотой, хотя интеллект останется неповрежденным, и человек может казаться вполне нормальным или даже успешным для других. Опять же, в более современных терминах приходит в голову эмоциональное пренебрежение и его пагубное влияние на развитие самого себя — человек, который никогда не был знаком с другими, никогда не узнает самого себя.
Шильдеру было что сказать и о самоанализирующем компоненте деперсонализации: «Все пациенты с деперсонализацией непрерывно наблюдают себя с большим рвением; они сравнивают свою нынешнюю разделенность (с самим собой) с единством с самим собой в прошлом. Самонаблюдение является навязчивым состоянием для этих пациентов. Тенденция к самонаблюдению постоянно отвергает тенденцию жить».
Шильдер сделал несколько проницательных замечаний относительно роботизированного состояния при деперсонализации, которую он назвал «отрицанием переживания». Он говорит,
В очевидных случаях пациенты жалуются, что у них больше нет их собственного “я”, но есть ощущения роботизированности, марионетки. Им кажется что действие совершается не ими, а происходит автоматически. При этом, природа их телесных ощущений остается неизменной. Отсутствие изображений в памяти - это не потеря образов, а скорее подавление существующих воспоминаний. Такие пациенты борются, защищаются от своего восприятия; они отрицают внутри себя весь свой опыт и мешают себе полностью испытывать что-либо.
Тем не менее, многие пациенты могут оставаться способными к большим достижениям, которые, однако, воспринимаются как подделка, без более глубокого осмысления — часть ложного, образного “я”.
Другие психологи, до и после Шильдера, либо соглашались с его взглядами, делая акцент на эгопсихологических теориях, или изобретали новые теории. В 1940 году, Фриц Виттельс, рассматривал деперсонализацию как результат отождествления с большим количеством фантомных образов (неинтегрированных идентификаций), эго неспособно принять ни один из образов как реальное «я» в связи с неодобрением суперэго каждым из них. По аналогии психолог Эдит Джекобсон заинтересовалась деперсонализацией после изучения женщин-заключенных, которые испытывали деперсонализацию в заключении во время Второй мировой войны. В комментарии 1959 года она заявила, что деперсонализация всегда представляет собой попытку разрешить нарциссический конфликт, и она рассматривала деперсонализацию как борьбу между противоречивыми идентификациями. Неприемлемые идентификации защищаются от разубеждения и отрицания этих нежелательных частей самого себя, и эти сдвиги между различными конфликтующими идентификациями приводят к чувству деперсонализации.
Другой психолог, Чарльз Сарлин, также определял деперсонализацию как защиту против конфликтующих эго идентификаций. Он говорил, что это расстройство может произойти, когда разногласие между отцом и матерью начинает пропускаться личностью через себя как две конфликтующие стороны детского эго. Борьба между одновременной враждебной идентификацией с обоими родителями может привести к потере личности.
Джейкоб Арлоу, один из лучших теоретиков по эгопсихологии, соглашался с мыслью, что деперсонализация представляет собой результат внутрипсихического конфликта, “в котором эго используется, более или менее неудачным способом, защищаясь от тревоги. Раскол в эго, который приводит к диссоциации между “переживающим я” и “наблюдающим я”, происходит в интересах защиты. По его мнению, деперсонализация сводится к конкретному набору реакций эго перед лицом опасности. Эти реакции состоят из разделения на “участвующее я” и “наблюдающее я” — опасность, имеющая отношение к “участвующему я” может быть отдалена от “наблюдающего я”. Арлоу, который всегда писал о дежавю и искажениях в ощущении времени, в 1960-х говорил, что деперсонализация и дереализация представляют собой “диссоциацию непосредственного опыта от самонаблюдения”.
Арлоу придерживался мнения, что существенное изменение эго в деперсонализации представляет собой диссоциацию двух функций эго, которые обычно соединяются: функция самонаблюдения и функция переживания или участия. В деперсонализации, по его словам, “участвующее я” частично, но не полностью, отвергается. Пациент все еще может поддерживать некоторое чувство связи и некоторое чувство самоопределенности.
Арлоу был одним из немногих психологов, который коснулся темы сходства между сновидением и деперсонализацией. Действительно, ощущение, будто всё во сне является одной из наиболее распространенных жалоб среди пациентов. В сновидении видны две характеристики деперсонализации, чувства нереальности и раскол чувства себя в “наблюдающем я” и “участвующем я”.
Все эти психологические гипотезы последовали за высказыванием Майера-Гросса в 1935 году, что такие теории лишены каких-либо «плодотворных» идей. Разумеется, человек, который может проследить свою деперсонализацию до определенного события, казалось бы лишенного значимого психологического содержания (например, курения марихуаны), не будет интересоваться укоренившимися психологическими причинами. Напротив, чрезмерная убежденность в "очевидной"причине может затмить более тонкую, но мощную динамику, которая может спровоцировать неконтролируемые психологические процессы. В этом смысле первоначальное убеждение человека в том, что его или ее деперсонализация, или любой другой симптом не обусловлены конкретными психологическими процессами, не следует воспринимать всерьез, прежде чем тщательно изучить.