Их направили в кабинеты на втором этаже. За пять минут, что они здесь разгуливали, они не увидели ни одного животного, ни снаружи, ни внутри, но все равно здесь стоял явный запах смерти и страха. Шарко чувствовал, что Робийяру не по себе. Несмотря на свои сто десять кило мускулов, его коллега питался молочными протеинами, рыбой и соей. Никто никогда не видел, чтобы он ел стейк, и он всегда выкручивался, чтобы не присутствовать на вскрытиях.
– Если ты не выносишь вида трупов, можешь подождать снаружи, я сам разберусь с девицей.
– Не волнуйся, все будет нормально.
Представились они в лаконичной манере: полиции необходимо допросить Мелани Мейер по делу, имеющему уголовный характер. При виде налитых мышц Робийяра и на редкость нерасполагающего лица Шарко, Реми Марльер, завпроизводством, грузный мужик с бородой и повадками рыбака в открытом море, не оказал никакого сопротивления: он готов был немедленно вызвать Мелани, но полицейские предпочли явиться к ней лично и сыграть на эффекте неожиданности.
– Отлично. Сегодня она занята на эвисцерации[29].
– А какой она работник? Вы ее хорошо знаете?
– Мало что могу о ней сказать. Не из болтушек. Уже… Да, уже пять лет здесь работает. Приходит всегда вовремя. Делает свое дело, берется за работу, от которой все отказываются, – кровь и внутренности, – остается на ночные смены и никогда не просила никакой прибавки. Идеальная служащая. В последнее время несколько раз приболела, и я ей велел немного сбавить темп. Она бледненькая и не то чтобы в теле – это меньшее, что можно сказать.
Марльер протянул им две желтые каски:
– Извините, но у нас это обязательно, даже для вас.
Обрядившись на манер персонажей «Плеймобиля», они двинулись по коридорам. Открывающиеся двери, тамбур, холод, хлещущий по лицу, как струя льдинок. Они шли над множеством разных залов, вдоль прямоугольной галереи с панорамным обзором. Шарко мельком увидел свиней, выстроенных друг за другом на ленточном конвейере. Забой электрошокером… Шарнирная стрела, которая поднимает оглушенное тело и переносит его над решетками… Кровопускание… Отправка… Животное уносят пластиковые ленты и отправляют к другим машинам, чтобы вскрыть, разделать, придать товарный вид, транспортировать, выложить на прилавки, купить, съесть с тарелки в виде барбекю, гриля, в салате или на сковородке, в забегаловке или звездном ресторане… Следующее…
Самым ужасным был не этот круговорот смерти и даже не жестокость самого действия – в отличие от Робийяра, Шарко не имел ничего против хорошего куска мяса, – а работники в белых халатах, скопище желтых касок, усталые движения, доведенные до автоматизма, а ведь они отнимали сотни жизней в день. Настоящие эксперты‑патологоанатомы в индустрии питания, некоторые из них иногда слетали с катушек и начинали истязать животных – извращенные герои заснятых сцен, взрывающих Интернет.
Он посмотрел на мощный поток красной лавы, бурлящий под решетками, – множество литров в секунду – и невольно вспомнил о жертве из водонапорной башни: ее обескровили, как зарезанное животное.
Они снова спустились и очутились в огромном зале, где вяло продвигалась вереница подвешенных туш. Ножи в руках трех человек в масках сверкали в лучах ламп, вскрывая животы и вспарывая плоть с почти балетным изяществом. Звук разрезания, разрыва – из тех, которые невозможно вынести, как скрип мела по доске – среди рокота машин. Падение кишок, требухи, желудков в баки, которые тоже передвигались на хорошо смазанных колесах, пока облегченные туши продолжали свой путь в другом направлении к новой судьбе. Как говорится, «лучше свинки нет скотинки».
Они не успели и звука издать, как один из трех работников с ножами вдруг кинулся бежать вдоль рельсов. Баки с потрохами разлетались с его дороги. Шарко и Робийяр выхватили оружие:
– Не двигаться!
При виде пистолетов другие рабочие заорали и забегали, как переполошившиеся насекомые. Силуэт уже исчезал за одной из дверей. Франк скинул каску и рванул вдогонку. Поскользнувшись, он чуть не растянулся в разлитой крови. Пластиковые ленты хлестали его прямо по лицу, он нагнул голову, как бык, и помчался вперед. Мейер ловко перескакивала через разделочные столы и ленты конвейера, отпихивая туши, которые колыхались, как боксерские груши. Несмотря на свой маленький рост, она мощным ударом плеча снесла рабочего, попавшегося ей по дороге.
Шарко увертывался, хватаясь за что придется, полный ожесточения и гнева. Он гнался за ней по асфальту парковки, задыхаясь, когда она уже карабкалась по решетке, но сумел ухватить ее за ногу и резко дернул на себя. Девушка упала на узкий травяной газон, и коп навалился на нее всем своим весом, чтобы она не вырвалась. Быстро глянул через плечо: Робийяр еще не подоспел. Не церемонясь, он перевернул молодую женщину, которая уставилась на него испуганными черными глазами, глубокими, как пустые глазницы свиней.
И Шарко овладела уверенность, что она его не знает.
– Я ничего не сделала.
Он снова повернул ее, как блин, и надел браслеты:
– Я тоже.
Никакой реакции на голос. Отлично. Он мог совершенно спокойно переходить к следующему этапу:
– Пятница, двадцать пятое сентября, десять часов сорок восемь минут. С этого момента ты задержана.
Лаборатория токсикологии и наркотических веществ делила помещения с Институтом судебно‑медицинской экспертизы на площади Маза, вдоль набережной Рапе. Через эти стены проходило все, что только могли прислать полицейские службы: наркотики, нелегальная продукция, биологические материалы, прядки волос, образцы крови. Редкие криминалистические расследования обходились без помощи ищеек, способных по анализу ваших волос сказать, какие именно наркотические вещества вы принимали полгода назад и в течение какого времени. Ничто не могло ускользнуть от их бдительного ока и от чутья их приборов.
Прежде чем отправиться туда, Люси и Николя воспользовались случаем заглянуть к Шене, который получил первые данные от патологоанатома: двенадцать ран из двадцати одной были уже изучены, и выяснилось, что все они нанесены посмертно. Что касается пиявок, помещенных в разрезы, они предварительно насытились кровью животного, а не человека; породу животного еще предстояло определить. Для Николя было очевидно, что речь шла о кошачьей крови, имея в виду находки в саду. А значит, Люси оказалась права: все сводилось к инсценировке, устроенной после смерти, чтобы их обмануть.
Оставалось понять, почему Джек действовал подобным образом.
– И еще одно, что я хотел бы вам сказать, пока вы здесь, – добавил Шене. – Это касается мозга Рамиреса, который я разрезал на тонкие пласты. Кажется, есть крошечная область, расположенная в височных долях, где наблюдается аномалия.
– А в чем заключается эта аномалия?
– Область пористая, словно изъеденная. Но я не специалист по мозгу и ничего добавить не могу без углубленных исследований в лаборатории. Тут широкое поле для предположений. Возможно, Рамирес страдал нейродегенеративным заболеванием, или это инфекция, или какая‑нибудь онкология. Опять‑таки буду держать вас в курсе, но, честно говоря, скорее всего, это займет немало времени. Анализы накапливаются, наши лаборатории не резиновые, и выяснение, чем именно болел тот тип перед тем, как умереть, не является главным приоритетом для патологоанатома.
– И все же постарайся не забыть…
Полицейские поблагодарили и перешли в другое помещение. Теперь они стояли перед химическим столом, загроможденным бинокулярами, стеклянными пластинками, колбами и разноцветными жидкостями. Химик, возвышавшийся рядом, Анжель Виго был двухметровой жердью с чуть сутулой спиной из‑за привычки наклоняться над пробирками и микроскопами. На нем был халат, застегнутый до самой шеи, как если бы он носил корсет или смирительную рубашку, белые кроссовки и маленькие круглые очки в стиле Стива Джобса.
Люси смотрела на штатив с тринадцатью пробирками, найденными у Рамиреса. Слезы… Она спросила себя, сколько времени нужно плакать, чтобы заполнить их одну за другой. Сколько слез пролила Летиция, прикованная к батарее отопления, и при каких обстоятельствах? Потому что она была уверена еще до того, как специалист открыл рот: эти слезы принадлежали девушке с колечком в носу.
Виго взял одну из пробирок и вручил Николя:
– Я подумал, что лучше бы вам приехать, потому что… это необычно – то, что я должен вам объяснить, и априори очень серьезно. Я никогда еще не встречался с подобным случаем. Обычно мы проводим анализы крови, волос, шерстинок. Но слез – впервые.
Николя посмотрел на прозрачную жидкость. Что может быть более интимным, чем слезы? Он вспомнил тайник, устроенный на втором этаже. Секретное местечко. Кому принадлежит содержимое стеклянных трубочек?
– Следует знать, что слезы насыщены химическими соединениями. Хлористый натрий, энзимы, липиды, протеины и даже гормоны, такие как лейцин, пролактин… Короче, они несут в себе настоящий микрокосм нашего существования, всего прожитого. Они могут рассказать нам свою историю. На сегодняшний день мы способны различить три типа слез: слезы базальные, рефлекторные и эмоциональные. Уловили?
Оба копа пожали плечами. Это означало и да и нет.
– Базальные слезы – самые обычные, они вырабатываются организмом для увлажнения глаз. Рефлекторные слезы предназначаются для защиты глаза от внешних воздействий, например ветра, холода, постороннего предмета… Что до эмоциональных слез – они вызываются эмоциями, нет смысла уточнять: грустью, смехом, разочарованием… Мы все с этим знакомы. И именно такие слезы нас в данном случае интересуют.
Он протянул им книгу страниц в сто:
– Рискую вас удивить, но это не официальный отчет и не научный труд, а альбом фотографий, сделанных современной американской художницей Роуз‑Линн Фишер. Она специализируется на макро‑ и микрофотографиях и старается сделать видимыми, через изображение, различные физические проявления, обычно почти неуловимые. Такие как эмоции… Три или четыре года назад у нее была выставка во Дворце Токио[30] «Topography of Tears», «Топография слез». Потрясающе. Фишер долгие годы изучала сотни слез различного происхождения, свои собственные и своих близких, посредством оптического микроскопа. Она их фотографировала, выставляла в разных музеях современного искусства, она даже выпустила про них книгу, ту самую, что вы держите в руках. Как я вам сказал, в ней нет ничего научного, но эта книга – библия для тех, кто желает с точностью определить, каково происхождение слез в этих пробирках.
Николя полистал книгу, Люси заглядывала сбоку. Снимки были действительно художественными и похожи на города из графита, на фракталы[31]или безумные переплетения металлических деталей. Настоящая аэросъемка внутренней территории, миниатюрного мира, несущего биологическое начало. Слезы надежды походили на пятна Роршаха, а пролитые после резки лука выглядели как кружево. Каждая фотография отражала отдельный мир, порожденный конкретной ситуацией, пережитой эмоцией. Люси спросила себя: а на что были похожи ее собственные слезы в ночь смерти Рамиреса?
– Чему соответствуют слезы в пробирках? – спросила она.
Ученый забрал книгу у них из рук и перевернул несколько страниц. Указал пальцем на фотографию, которая занимала весь разворот:
– Одна‑единственная эмоция: боль.
Люси представила себе Рамиреса, пытающего Летицию и собирающего слезы, катящиеся у нее из уголков глаз. Виго изъял стеклянную трубочку из пальцев Николя и поставил ее на место.
– В каждой пробирке от тридцати до пятидесяти миллилитров, что дает нам разброс от тысячи до тысячи пятисот слезинок. Те, кто их пролил, должны были плакать часами, чтобы заполнить пробирки до такого уровня.
– Те, – повторил Николя. – Это женщины или мужчины?
Виго поджал губы, закрыл книгу и положил ее на стол. Со вздохом посмотрел на штатив с пробирками:
– Тринадцать склянок. Тринадцать совершенно различных химических составов. Эти слезы принадлежат тринадцати разным людям, в чем я совершенно уверен. Мужчины, женщины, молодые, старые? Невозможно определить. Единственное, что есть общего у этих пробирок: они были наполнены болью в чистом виде.
Пока Люси, не шевелясь, смотрела на стеклянные трубочки, Николя переваривал услышанное. Тринадцать… У нее не укладывалось в голове. Каким номером была Летиция? Совершил ли Жюльен Рамирес еще двенадцать похищений? Пытал ли он и убил ли этих людей? Безумные, невероятные предположения, даже для копа, закаленного работой на Орфевр, 36.
Николя думал о фреске, нарисованной на стене у Рамиреса. О насечках на его теле. В глубине души он не желал в это верить, но сегодня ему пришлось столкнуться с мерзкой реальностью: тринадцать человеческих существ были унесены дьяволами…
– Можно определить их ДНК?
– Этим я и собираюсь сейчас заняться, только уже в генетической лаборатории. Но не питаю особых надежд. ДНК содержится в ядре клеток, а в слезах их обычно нет, как и в моче. Хотя вполне возможно, что они захватили с собой немного генетического материала, когда скатывались, или же это сделал тот, кто их собирал. Надеюсь, нам повезет, и мы обнаружим мельчайшие чешуйки кожи в некоторых пробирках, которые позволят восстановить характеристики ДНК. В любом случае я буду держать вас в курсе, разумеется.
Он пожал им руки:
– Удачи вам! У меня такое ощущение, что она вам понадобится.
Оказавшись снаружи, Николя обошел здание и встал лицом к Сене, скрестив руки и скрежеща зубами. Он отчаянно нуждался в дозе кокса. Уставившись на волны, он сосредоточился на плеске воды, чтобы вернуть себе спокойствие.
– Когда Камилла умерла, я… я чувствовал, что ничего ужасней уже быть не может. То, что они с ней сделали… это выходило далеко за рамки того, на что способен человек. Сегодня у меня ощущение, что ту же пластинку поставили с начала, что все пошло по новой. Тринадцать человек… Тринадцать, ты хоть отдаешь себе отчет? Где они, все эти люди? И почему? Почему?
Он наподдал ногой по гравию, выбив тучу мелких камешков.
– Рамирес мертв, он жертва, но мне кажется, он и есть монстр. Он собирал слезы тех, кто попадал ему в руки, их самую интимную, самую драгоценную составляющую. Что творилось в голове у этого психа?
Он почувствовал легкую грусть, глядя на проходящую баржу, скользящую по реке.
– Я завидую тем ребятам на барже. Их беспечности, свободе. Думаешь, они счастливы на своей посудине? Думаешь, живя на воде, они отрезаны от всего дерьма, которое их окружает?
– Они платят налоги, как и все.
Николя подумал над ответом и вернулся на твердую почву.
– В подвале было огромное количество мешков с негашеной известью, куда больше, чем нужно, чтобы хоронить кошек. Нас это должно было насторожить. И потом, та фреска, дьяволы, лица, полные ужаса… Это были они, те люди. Рамирес их увековечил, нарисовав и сделав себе насечки в виде черточек на груди в честь каждого из них. Как трофеи. Тела где‑то лежат, на шесть футов под землей.
– Мы ни в чем не уверены.
– А я убежден. Как и в том, что он бы продолжил, если бы Джек его не остановил. Сколько мерзавцев вроде него ускользают? Мне трудно, Люси. Мне трудно представить себе, что он заставил их перенести. Он стоял лицом к ним, когда они плакали от боли. Он отобрал у них слезы и бережно хранил их, чтобы дрочить от воспоминаний. А хуже всего – он мог быть не один.
– Ты думаешь о тех дьяволах на картине?
– Три дьявола, да, и ампалланг на его члене, который указывает на принадлежность к клану, к «Pray Mev». И вспомни, как он был осторожен, никакого подключения к Интернету, анонимная телефонная карта… А если Рамирес действовал не в одиночку, а с одним или несколькими сообщниками? А если за этими слезами есть что‑то еще? Я должен понять, что произошло. И прижать того или тех гадов, которые за этим стоят. Ради Камиллы, понимаешь?
– Мы команда, Николя. Мы все хотим одного и того же.
– Не так сильно, как я. О нет, можешь поверить, не так сильно, как я.
Звонок мобильника Люси положил конец их разговору. Она отошла, чтобы ответить Франку.
– Это я. Ты можешь говорить?
– Николя неподалеку, но могу.
– Тогда слушай меня хорошенько. Мы взяли девицу.
– Господи. Как вы…
– Молчи, потом поговорим. Робийяр ждет меня в машине, мы везем ее на Орфевр. Она видела меня и слышала мой голос, но ноль реакции. Значит, она уже сбежала, когда я появился в ту ночь у Рамиреса. Но вот ты не должна с ней пересекаться, – возможно, вы обе были в доме в один и тот же момент. Пусть Николя привезет тебя на Орфевр, а потом сошлись на проблему с детьми, я не хочу, чтобы ты там показывалась. Мы будем допрашивать ее в кабинете Маньена, он уехал в Дижон и не объявится раньше вечера. Повесив трубку, скажи Николя, что мы выудили рыбку и что тебе позвонили из детского сада из‑за Жюля. У него температура. Я пошел.
– Погоди…
Но он уже дал отбой. Люси сделала глубокий вдох и подошла к Николя, который смотрел на нее вопросительно.
– Это был Франк. Девушка у них.
Николя снялся с места и решительным шагом направился к машине.
Мелани Мейер потребовала не адвоката, а врача. Шарко и Николя терпеливо ждали у двери одной из камер для задержанных, которые располагались в конце коридора, в дюжине метров от их кабинетов. Франк в молчании разглядывал молодую женщину через плексигласовое окно – бледную, худую, похожую на настоящий труп. С бегающими глазами, она дрожала перед врачом из срочной медико‑судебной службы.
Николя осмотрел Шарко с головы до пяток:
– А как же твой костюм для торжественных случаев? Никогда тебя без него не видел после задержаний, даже если тебе приходилось заезжать домой. Да еще рубашка на тебе просто срам. Что это?
– Собачьи лапы. Больше ты меня в том костюме не увидишь, швы на брюках в конце концов лопнули. С возрастом немного набираешь вес, и не всегда там, где хотелось бы. Но это не беда, как говорит Люси, он был совсем уж старым.
Николя кивнул и глянул на выходящего медика.
– Я подпишу вам бумагу с разрешением на задержание. Физически она не очень в форме, но выдержит. А вот с психологической точки зрения у этой молодой женщины явно проблемы. Послушать ее, так она на антидепрессантах, и я охотно верю, учитывая, как ее трясет. Вроде бы она давно страдает анемией, из‑за чего несколько раз лежала в больнице. Я проверю. Говорит, что ничего не сделала и ее должны отпустить.
– Конечно. Мы подадим ей выпечку и немного шампанского.
– Приглядывайте за ней. Если оставите больше чем на двадцать четыре часа, я проверю, все ли в порядке.
Когда врач отбыл, Николя зашел и крепко взял ее за руку:
– Мы о тебе позаботимся.
Он отвел ее в кабинет Маньена и силком усадил на стул. Шарко чувствовал, что Николя готов взорваться и нервы у него на пределе. Он затворил за ними дверь и включил магнитофон.
– Знаешь, почему ты здесь? – спросил Николя.
Втянув голову в плечи, она затрясла ею, не разжимая губ. Запястье ее левой руки обвивало кольцо коричневых струпьев. По всей видимости, следы наручников с зубами, как у пираньи.
– Я понимаю, – продолжил Николя. – Столько есть тем для разговора, что ты задаешься вопросом, о чем именно пойдет речь. Давай усложню тебе жизнь: ты задержана в рамках расследования, ведущегося по факту умышленного убийства некоего Жюльена Рамиреса. А теперь скажу проще, на случай, если ты не все поняла: ты в полном дерьме.
Он начал кружить вокруг нее. Медленно.
– Будем действовать по порядку. На самом деле в данный момент слесарь взламывает дверь твоей квартиры вместе с одним из моих коллег, типом, смахивающим на бульдозер. Если там есть что найти, лучше скажи нам заранее, пока он не вернулся, идет?
Вместо ответа она только еще больше сжалась. Николя открыл досье на столе и бросил ей несколько фотографий. И заставил ее как следует рассмотреть труп Рамиреса. Она отвернула голову со слезами на глазах.
– Вижу, ты его узнала. Твоего приятеля нашли в паршивом виде. Пуля в горле, двадцать одна рана, и внутри каждой резвились пиявки. Неплохой подарочек, без которого мы, копы, вполне бы обошлись. Можешь нам объяснить?
Долгое молчание, которое оба полицейских решили не прерывать. Допрос должен войти в свой ритм. В конце концов она заговорит, пусть в час по чайной ложке.
– Это ужасно, но… это не я… Я ничего не сделала, клянусь.
Николя присел перед ней и крепко сжал ее нижнюю челюсть, так, что казалось, будто кости сейчас раскрошатся, как яичная скорлупа.
– А с бойни ты сбежала, потому что ничего не сделала?
– Я не должна была, знаю, но… я испугалась.
– И то правда, как нас не испугаться, особенно моего коллегу со здоровыми мускулами, – бросил Шарко, стоящий слева. – Давай короче, цыпа. То, что ты забрала десять кошек, которых нашли закопанными в саду у Рамиреса, допустим, это не важно. То, что развлекаешься, зажигая свечи и поклоняясь Сатане с пентаклями и прочей хренью, – не проблема. А вот то, что ты была у своего приятеля дома в ночь, когда его прикончили, и ничего никому не сказала, уже проблема. Мы возьмем пробу твоей ДНК и меньше чем через двадцать четыре часа получим подтверждение, что ты была в его койке и именно с тобой у него был сексуальный контакт перед тем, как он сыграл в ящик. Ты его убила?
Она разглядывала две темные полосы на рубашке полицейского, прежде чем посмотреть ему в глаза:
– Нет! Я бы никогда такого не сделала!
– Если не ты, то кто?
Шарко не мог заставить себя смотреть на нее иначе как на птенца, выпавшего из гнезда. Ее мучнистая бледность, татуировки на руках и у основания шеи – маленький черный лебедь с распахнутыми крыльями. По краям ноздрей и вокруг губ виднелись следы пирсингов, которые она, конечно же, снимала на работе, чтобы потребитель не сломал себе зуб, откусив от сосиски. Еще он заметил порезы на запястьях и чуть выше, на предплечье. Умышленные? Попытка самоубийства? Извращенные игры с Рамиресом?
– Женщина. Это была женщина.
У Франка возникло ощущение, что большой вентиль провернулся у него под ногами и туда вытекает вся его кровь, как у животных на бойне. В эту конкретную секунду его охватило желание обхватить ее горло и сжимать, сжимать… Николя выпрямился – в отличие от Шарко, который, напротив, присел:
– Объясни.
– В тот вечер мы с Жюльеном были в его спальне. Он приковал меня одной рукой к кровати, а другой… Ну, вы понимаете…
– Да, кажется, догадываемся.
– В первый раз он услышал, как кто‑то стучит во входную дверь, было около половины одиннадцатого. Он пошел в ванную, чтобы выглянуть в окно. Ничего не увидел, темно было, но, кажется, там была женщина, у нее что‑то случилось с машиной. Он не стал открывать. Помню, он сказал что‑то вроде: «Нашла где ломаться, дура».
Франк вытер каплю пота, попавшую в глаз. Он потел, словно его поджаривали на вертеле. А еще Николя стоит прямо над ним…
– Дальше?
– Мы… мы опять стали трахаться. Потом… потом… я не знаю, это случилось минут через пять‑десять. Кто‑то зашел в дом со стороны фасада. Жюльен схватил ствол, который был спрятан в стенном шкафу. Я и не знала, что он… что он держит дома оружие.
Николя сунул ей под нос фотографию «Хеклер‑Кох P30»:
– Вроде этого?
– Да, может быть, откуда мне знать, темно было, говорю же. Он тихонько спустился. И оставил меня прикованной к кровати, а я не шевелилась, так было страшно. А потом… Вот тогда я услышала крики. Женские. Может, той женщины, которая стучалась в дверь десятью минутами раньше, не знаю. Они… они как будто дрались. А потом выстрел.
Она застыла, уставившись в пустоту, затем поднесла руки к вискам. Сердце Шарко билось так сильно, что вздулась сонная артерия. И пот заливал брови.
– Мне удалось дотянуться до ключа от наручников. И я выскочила в окно со шмотками под мышкой, даже один башмак потеряла. И бежала через лес, долго. Потом… потом я вышла на дорогу, и один водитель привез меня домой. У меня нога и запястье были в крови… Тот тип, у меня его карточка осталась, он сказал, чтобы я позвонила, если он понадобится. Карточка у меня в квартире, можете проверить. Я не вру.
Она уставилась в пол, уткнувшись лбом в ладони, и замолчала.
– Сколько выстрелов ты слышала? – спросил Николя.
– Один… Только один.
Первый выстрел, с PéBaCaSi, – подумал коп. Тот самый, отметину от которого он безуспешно искал.
– Ты знаешь, где он был сделан? В гостиной? На кухне? В подвале?
– Я… я не знаю… Я в жизни не слышала выстрелов.
– По‑твоему, кто стрелял? Женщина или он?
– Она. По той простой причине, что Жюльен так больше и не поднялся в спальню. А я прям закаменела, боялась шевельнуться и зашуметь. У меня минут пять‑десять ушло, чтобы подтянуть кровать и чтобы она не скрипела, достать ключ и освободиться от этих гребаных наручников.
– А женщина – как она вошла?
– Вот этого я и не понимаю. Жюльен, он был скорее параноиком, всегда запирался на два оборота. А я не слышала, чтобы стекло разбилось. Наверняка у той женщины был ключ.
– Ты ее видела? Слышала?
Она покачала головой:
– Нет.
Шарко не выказал своего облегчения и продолжил перекрестный огонь вопросов:
– А что она сделала дальше?
– Не могу сказать… Думаю, она вышла из дома. Последнее, что я слышала до того, как сбежать, был телефонный звонок. Помню точное время, потому что у меня был радиобудильник перед носом: он показывал двадцать два пятьдесят семь. И звонок был не как у мобильника Жюльена.
Вагнер, «Полет валькирий», наверняка прогремел во всю мощь в доме Рамиреса. Все копы на этаже знали, как звонит мобильник Люси. Шарко с гримасой выпрямился и взглянул на Николя:
– Ногу свело.
Он не врал, лодыжку жгло как огнем, но физическая боль была ничто по сравнению с тем, что он в этот момент чувствовал. Конец его жизни мог наступить здесь и сейчас. И жизни Люси, и детей. Достаточно будет ей назвать Вагнера.
– Ты весь в поту, если плохо себя чувствуешь, лучше выйди, – предложил Николя.
Шарко, хромая, отошел и присел на край стола с таким ощущением, что его тело сейчас развалится на мелкие кусочки. Он вытер лоб рукавом рубашки:
– Сейчас пройдет.
Белланже занял его место напротив молодой женщины:
– Ты говоришь, звонок. Какой?
– Да не могу я сказать точно. Помню, я еще подумала, что где‑то уже такое слышала, то ли по радио, то ли по телику… когда какой‑то фильм смотрела. Но… это все, что я помню, и даже мелодия из головы выветрилась. Может, когда‑нибудь вспомню.
«Апокалипсис сегодня»[32], подумал Шарко так отчетливо, что ему показалось, будто его слышал весь мир. Никогда еще название фильма не звучало столь точно. Эта дремучая кретинка все забыла, и ее дырявая память только что на какое‑то время спасла ему жизнь.
– Почему ты не сообщила в полицию?
– Я испугалась! Я боялась копов, боялась, что она меня найдет и убьет тоже! Я ведь с Жюльеном и знакома‑то толком не была и не знала, во что он вляпался. Мы только трахались время от времени, и все.
– Ты трахалась время от времени… А насчет закопанных кошек, за которыми именно ты ходила в Центр защиты, ты, наверно, тоже не в курсе?
Молчание, рот на замке. Она шмыгнула носом и потерла его тыльной стороной ладони, не отвечая.
– Откуда нам знать, что ты все это не выдумала? А если та женщина – это ты и была? А если это ты его прикончила и все подстроила, чтобы на тебя не подумали?
– Никогда бы я ничего такого не сделала. Никогда.
Николя поднес к ее глазам фотографии жертвы из водонапорной башни:
– Кто это?
Она с ужасом посмотрела на снимки. По ее щекам катились слезы.
– Я… я не знаю…
На этот раз она разрыдалась вовсю, и больше полицейским не удалось вытянуть из нее ни слова. Николя принес ей стакан воды, пытаясь удостовериться, что она не притворяется. Они часто сталкивались с великолепными лжецами, и девицу следовало немного встряхнуть. Она выпила большими глотками, между двумя всхлипами. Потребовалось четверть часа, чтобы она перестала икать. Капитан полиции пристроился в кресле по другую сторону стола, Франк остался стоять. Эта история со звонком заставила его пережить худшие моменты в жизни. Он предоставил Николя вести допрос.
– Мы не сделаем тебе ничего плохого, мы здесь не для этого. Мы только стараемся добраться до истины. Ты убила Жюльена Рамиреса?
– Нет!
– Вернемся к убийству в водонапорной башне… Зачем понадобились пытки? Почему мужик, с которым ты спала, выпустил из человека всю кровь в таком мрачном месте?
– Не знаю и поверить не могу… Мне ничего такого и в голову не могло прийти. С Жюльеном мы виделись время от времени. Знаю, конечно, была та история с кошками. Но… Это он меня за ними посылал в Центр.
– А пиявки для чего?
Она пожала плечами:
– Не знаю…
Яростным движением Николя смел бумаги со стола шефа. Листки разлетелись во все стороны.
– Вечно ты ничего не знаешь! Клянусь, ты прекратишь над нами издеваться!
Николя рванул стул Мейер так, что та едва не упала. Шарко положил руку на запястье коллеги: тот зашел слишком далеко. Они выпрямились, как две кобры, лицом к лицу. Белланже высвободил руку и снова повернулся к подозреваемой:
– Повторяю: зачем понадобилась эта пакость – пиявки?
Мейер опустила глаза:
– Не знаю, я не вру. Однажды я спустилась в подвал, хотя Жюльен не хотел, чтобы я туда ходила без приглашения. Я слышала, как кошка мяукает, словно младенец. И там я увидела Жюльена, он… он собирал что‑то с пиявок, которых снимал с кошки. Какую‑то жидкость. Не кровь. Может, слизь, не знаю. Он наливал это в маленькие бутылочки.