Месяцев шесть спустя, сентябрь 2015 года 11 глава




– Мы… мы познакомились здесь два года назад на стажировке, которую я вела. Я преподаю, мой предмет – сценарные тексты. Вилли уже написал несколько сценариев для телевидения и хотел приступить к съемке короткометражек. У нас сразу все сложилось. После стажировки мы… мы стали встречаться.

Она застыла без движения, разглядывая свои покрытые синим лаком ногти.

– Убит… Это ужасно…

– Вы часто виделись?

– Поначалу да, но даже тогда все было не просто. Вилли ведь не парижанин и часто возвращался к себе в провинцию. Иногда на выходные я приезжала к нему в Фронтено, или же он мог нагрянуть в Париж. В результате не так уж много времени нам оставалось друг для друга. Но начиналось все очень сильно. Вилли был необычайно чувствителен, смех у него мог в мгновение ока смениться слезами. Артистическая натура, сами понимаете.

Шарко присел на стол напротив нее. Вот уже много лет он ни разу не заходил в учебный класс. Хоть они и находились сейчас в храме новейших технологий, ничто не изменилось: старые деревянные стулья, белая доска, типографские запахи.

– Значит, вы познакомились два года назад. Вы встречались… А неделю назад вы связались с отцом Вилли. Вы начали беспокоиться?

– В конце августа мне позвонил Вилли. Он хотел во что бы то ни стало увидеться, речь шла о его проекте, том… чертовом проекте, из‑за которого все пошло кувырком. Он собирался зайти ко мне, но так и не появился. Я все тянула со звонком его отцу, а нужно было решиться раньше.

– А что за проект?

– Вначале Вилли хотел отойти от сценария и сделать фильм скорее документальный, так как это хороший способ самому создать зрительный ряд. Написать, снять, смонтировать, держать в руках весь процесс от начала и до конца, без посредников, цензуры и того или другого зануды, который считает своим долгом указывать, что делать и как делать. Его привлекала самая откровенная чернуха, такая, которая иногда переходит грань, заигрывая с экстремальной документалистикой. Его любимыми лентами были «Ад каннибалов»[39], «Шизофрения» – австрийский фильм, который сейчас почти невозможно найти, абсолютно черный ужастик… Или же «Дипломная работа» Аменабара, который рассказывает о снаффах, то есть о заснятых реальных убийствах… Он хотел следовать тем же путем. Проникнуть в самые радикальные круги, о существовании которых Париж даже не подозревает, и снять о них такой документальный фильм, чтобы у зрителей кровь стыла в жилах.

– А под радикальными кругами вы подразумеваете…

– Садомазохизм, клубы полных психов, черная магия, сатанизм… И прочие отклонения в том же духе. Он хотел узнать, до чего могут дойти посвященные в такие дела. Ну, понимаете, жертвоприношения, ритуалы, все эти городские легенды – слухи о них ходят, но никто ничего не видел, хотя они должны существовать… Он снял маленькую квартирку в Париже, на улице Обервиль, чтобы почаще здесь бывать. В начале его поисков мы довольно много виделись, но потом… со временем все сошло на нет. В конце концов он дал мне понять, что лучше бы нам на этом остановиться.

– А вы знаете почему? Он рассказывал вам, что обнаружил?

– Нет, ничего. Знаете, сценаристы и режиссеры вечно боятся, как бы у них не украли их задумки. Вилли ничего не говорил мне о своих поисках, это была его секретная территория, и я относилась к этому с уважением. Но я прекрасно видела, что он нащупал нечто серьезное. Его усталость, исхудавший вид, татуировки, все более многочисленные и все более мрачные. И его возбуждение, огонь, пылавший в его глазах.

Шарко показал ей снимки с крестом, скарификациями, пирсингом. Она кивнула:

– Я их видела, но не в тот момент, тогда таких кошмаров у него на теле еще не было, это случилось позже, дайте мне закончить.

– Продолжайте, прошу вас.

– В один прекрасный день он порвал со мной одним махом, ничего не объясняя. Он не желал больше меня видеть. Но мне не удавалось перевернуть страницу, я была влюблена. Через два месяца после нашего разрыва я снова пришла на улицу Обервиль. Я хотела понять и даже – почему бы нет? – помочь ему, если он в этом нуждался. Я говорила себе… что все может начаться снова между нами, вы понимаете?

Шарко молча кивнул.

– Но в квартире жил кто‑то другой. Вилли переехал, не сказав мне ни слова. Номер его телефона поменялся. Но я не хотела сдаваться. Я завязала знакомство с его соседями в Фронтено и попросила сообщить мне, когда Вилли вернется в Бургундию. Я знала, что он еще бывает там, если ему нужно что‑то написать или просто подзарядиться: тот дом был для него источником живительной силы. Когда в августе он снова объявился, соседи меня предупредили, и я поехала.

– В августе, вы говорите. А число помните?

– Кажется… четвертое. Да, четвертое августа. В тот день Вилли заперся с компьютером у себя в кабинете. Он писал без остановки, полуголый, в одних трусах, накачавшись героином под завязку. Он очень похудел. Превратился в собственную тень, в призрак…

Она молча вгляделась в небо за окном, потом продолжила рассказ:

– А на спине у него были вырезаны те слова. Blood, Evil, Death … Кровь, дьявол, смерть… Какое извращение. И еще крест на подошве ноги, тот, что вы мне показывали… Этот «Pray Mev». Когда он меня увидел, то словно обезумел, все хотел удостовериться, что за мной не следили. И в глазах его бился страх. Настоящий страх, клянусь вам. Он дрожал, бредил. Я его не узнавала.

Шарко делал заметки, пока она утирала слезы бумажным платком. Кулом уже чуял навалившуюся на него опасность и укрылся в Бургундии, у родителей.

– Я старалась понять, хотела помочь, – повторяла Жюльетта. – Он сказал, что сбежал из Парижа, что вынужден прятаться. Что никто не должен знать про этот дом… Что он скоро все мне объяснит, расследование почти закончено, ему осталось лишь проверить одну зацепку, последнюю. И если все подтвердится, тогда… тогда мы столкнемся с чем‑то самым чудовищным, что только может существовать. И эта штука приведет мир к окончательной метаморфозе.

Метаморфоза. Рамирес тоже использовал это слово. Шарко впился глазами в ее губы, как мидия в скалу.

– Какую зацепку?

– Что‑то очень странное. Нет, впрямую он мне ничего не сказал, так и держал все в тайне, но я видела билеты на поезд и кучу статей про несчастный случай у него на столе…

– Какой несчастный случай?

– Это случилось в марте в «Океанополисе». Вы слышали об аквалангисте, который отдал себя на растерзание акулам?

Коп покачал головой. Она продолжила:

– Какой‑то тип лет сорока, аквалангист, нарочно разрезал себе ладонь в аквариуме центра и ждал там, в глубине, пока акулы разорвут его. По свидетельству очевидцев, он сохранял олимпийское спокойствие. Все случилось на глазах у публики. Мужчины, женщины, дети присутствовали при бойне. Некоторые даже засняли всю сцену от начала и до конца. Разные видео резни еще гуляют по Интернету, стоит только поискать. Я их просмотрела, это… неописуемо.

Шарко почувствовал, что нащупал связь: эта сцена напоминала ему что‑то своей композицией и драматургией, хотя он был уверен, что никогда не слышал о происшествии с акулами.

– Почему Вилли копался в этой истории? Представления не имею. Какое отношение она имеет к радикальным кругам Парижа, к сатанистам или другим группировкам экстремистов, о которых он пытался разузнать? И в чем заключалась та невероятная зацепка? Узнать уже невозможно.

В ее глазах читалось бесконечное сожаление.

– Это… это был последний раз, когда мы разговаривали. Если не считать его отчаянного звонка три недели назад… А сегодня пришли вы, чтобы…

Глубокий вдох позволил ей сдержать новый взрыв чувств. Шарко дал ей время прийти в себя, потом показал фотографию Рамиреса:

– Вы знаете этого человека?

– Нет.

– Он не рассказывал вам о значении слов «Pray Mev», которые были вытатуированы у него на ноге? О существовании группы сатанистов?

– Нет, нет. Говорю же: я ничего не знаю. С того момента, как Вилли присоединился к ним, он отгородился от всех, порвал все связи. Стал одиноким волком.

Коп не желал выпускать из пасти свою косточку. Он разложил перед ней другие фотографии: кабинета в доме в Фронтено.

– В ночь его смерти кто‑то взломал дверь и проник в дом его родителей. Когда двумя днями позже отец вернулся из Флориды, он заявил жандармам, что ничего существенного украдено не было, хотя в доме имелись ценные предметы. Посмотрите хорошенько. Не кажется ли вам, что кто‑то побывал в кабинете Вилли и что‑то оттуда забрал?

Она внимательно рассмотрела снимки, потом положила их перед собой:

– Вообще‑то, в его кабинете всегда царил беспорядок, может, и до такой степени. Но ведь именно оттуда Вилли вел свое расследование, а он был не самым организованным человекам. Хотя это не мешало ему четко представлять свою цель. Скорее всего, вы должны были найти там книги о сатанизме, возможно, подборку документов. И кстати, его компьютер у вас?

Шарко покачал головой.

– Я знаю, что он хранил все данные на удаленном сервере. Возможно, он закачал туда результаты своих поисков? В свое время он так и делал, еще на стажировке. Но это было два года назад и…

– И у вас есть адрес сервера?

– Думаю, да. Историю браузеров никогда не стирают. Конечно, целая вечность прошла, но… Дайте мне глянуть. Он сидел вон там, на том месте. Программное обеспечение у нас с тех пор не менялось…

Она подошла к указанному компьютеру и долго набирала команды на клавиатуре. Лицо ее скривилось.

– Да, вот она, в самых дебрях истории браузера. Я знаю имя пользователя, это wCoub1987, с заглавной «С». Но вот о пароле я представления не имею.

Шарко записал всю информацию в своем блокноте:

– Наши эксперты, наверно, сумеют все найти.

Он уже потянулся собрать фотографии, когда она вдруг положила ладонь на одну из них:

– Погодите. Картины… – Она указала на угол кабинета. – Когда я приезжала к нему в августе, там у стены стояли три или четыре странные картины, выстроенные в ряд. Теперь я вспомнила… Когда я спросила, что это и откуда он их взял, он велел не лезть в эти дела.

– А вы помните, что было на картинах?

– Я… я уже не могу точно сказать. Думаю… да, на одной из них женщина стояла перед крокодилом. А еще… отрезанные головы, развешенные по деревьям. И сделано довольно грубо, как наскальные рисунки.

У Шарко словно искра проскочила в мозгу: он понял, почему образ аквалангиста и акул показался ему знакомым. Он уже видел такого рода сцены – человек, бросающий вызов зверю, – несколькими днями раньше. Эти исчезнувшие картины – техники из Криминалистического учета подняли их из подвала Рамиреса.

Шарко встал и убрал свой блокнот:

– Мы вас вызовем в Управление. Расскажете все это в более официальном порядке, хорошо? И никому ничего не говорите, не звоните его отцу, мы только что сообщили ему о происшедшем.

Он вручил ей свою визитку, поблагодарил и вернулся к машине. Почему Рамирес выкрал эти картины? Что обнаружил тот парень?

Усевшись за руль, Шарко принялся искать видео бойни в Интернете и наконец выудил одно. Заставил себя не отводить глаза. Семь тысяч шестьсот девяносто восемь просмотров. Господи боже мой… Он насмотрелся ужасов за свою жизнь, но тут… человек, который позволяет акулам разорвать себя на куски… Что у него в голове переклинило? Почему он выбрал такой отвратительный способ умереть?

Выбитый из колеи, он пустился в обратный путь, направляясь на юг Парижа. По дороге он связался с отделом киберпреступности и передал информацию, полученную от молодой женщины. Следовало взломать пароль, и это могло занять некоторое время, но в результате дало бы доступ ко всем изысканиям Кулома. Едва он отсоединился, как раздался звонок. Николя…

– Франк, меня осенило, когда я смотрел метеопрогноз в час дня: города на карте Франции! Точки на карте! Думаю, я понял, для чего нужна была калька. Ты в Управлении?

– Нет, еду к Рамиресу. Надо проверить одну штуку. Я тут нарыл немало нового.

– Сейчас оденусь, заеду в бюро за калькой и присоединюсь к тебе у Рамиреса, там‑то все и осталось. Молись, чтобы я оказался не прав…

 

 

Стоя в гостиной Рамиреса и прижимая мобильник к уху, Шарко вытащил четыре картины из мусорного мешка и прислонил к стене. Он отвечал на новый звонок:

– Спасибо, что позвонил, Жак. Ну что?

– Я только что закончил беседовать с жандармами из Луана. Они были вдвоем в день, когда зафиксировали взлом. Про досье или бумаги, в которых идет речь о сатанистах или чем‑то подобном, они не знают ровно ничего. Но сдается мне, что в тот день, когда они составляли протокол о взломе, им и в голову не пришло внимательно присмотреться к тому, что находилось в кабинете. Я сообщил шефу, он как раз сейчас договаривается с жандармерией Дижона. Они возьмут на себя генетическую экспертизу по опознанию Вилли Кулома и начинают официальную процедуру обыска в той домине в Фронтено. Если там есть что найти, они найдут.

– Отлично. А очная ставка Мейер – Леяни дала что‑нибудь?

– Ничего нового. Рамирес приводил туда Мейер, чтобы нанести татуировки и скарификации, но татуировщик просто делал свою работу, и они уходили. Он никогда не слышал, чтобы Мейер подавала голос, Рамирес сам командовал. На этом точка. Привезли татуировщика к нам, чтобы он составил фоторобот того типа в очках, но ничего путного не получилось. Другими словами, дохлый номер, использовать его невозможно. Извини за плохие новости.

Еще одна ниточка с треском лопнула. Шарко повесил трубку и пригляделся к четырем картинам. Мрачные, тревожные творения, написанные оттенками красного, который постепенно переходил в черный. Жюльетта Делормо права: эта живопись напоминала ту, которую находят на стенах пещер. Он пригляделся к позе мужчины, стоящего лицом к готовому напасть хищнику, или к позе женщины, которая тянула обе руки к морде крокодила. На другом полотне человек падал с огромного дерева в самом сердце джунглей, но одна деталь шла вразрез с драматургией сцены: в момент, когда он вот‑вот должен был разбиться о землю, его лицо оставалось совершенно спокойным.

И на каждой картине – джунгли, животные в окружении мрачной декорации из развешенных голов… Люди в опасных ситуациях, но вроде бы не чувствующие никакой угрозы. Напротив, казалось, они эту опасность провоцировали или игнорировали, как тот аквалангист с акулами.

Полицейский внимательно всмотрелся в каждое полотно, коснулся следов кисти, и это прикосновение вызвало у него странное чувство. Инстинктивное отвращение. Он царапнул ногтем и поднес палец к носу. Ничем не пахло, но… Неужели это кровь? Нет, в некоторых местах черный цвет был слишком глубоким. Он вспомнил объяснения медэксперта относительно разницы между венозной и артериальной кровью: могла ли венозная кровь, лишенная кислорода, быть такой темной?

Он выпрямился и немного побродил по комнате, поглаживая рукой подбородок. Возможно ли, чтобы эти странные картины были написаны кровью? Он взял фотографию Рамиреса, позирующего перед собственным мотоциклом, и начал говорить сам с собой:

– Ну же, расскажи мне свою историю. От татуировщика к татуировщику, Вилли Кулом умудряется‑таки проникнуть в среду сатанистов и знакомится с тобой… Он хочет вместе с тобой погрузиться во тьму, но не говорит ни кто он такой в действительности, ни ради чего вошел в твой круг… Он втирается к тебе в доверие, и через несколько месяцев ты мало‑помалу вводишь его в клан «Pray Mev»… Ритуалы, скарификации… Черная магия? Профанации? Еще того хуже? Что вами движет, в чем цель? Похищать людей? Но зачем? Он знал про Летицию Шарлан? Дошел ли ты до того, что признался ему, кто ты на самом деле? Как бы то ни было, Вилли делает открытие, которое вынуждает его скрываться и заняться расследованием драмы в «Океанополисе»… Он на пределе, ему страшно, но он подбирается к истине. Какой истине?

Шарко направился к камину. Присел на корточки и застыл.

– Ты, конечно же, выяснил, что он собой представлял: тип, который появился среди вас только ради того, чтобы обнародовать сам факт вашего существования, сняв фильм или документальный сюжет. Он хочет вытащить вас на яркий свет божий. Ты его находишь, уж не знаю как, и вечером тридцать первого августа решаешь действовать. И что, ты похищаешь Кулома? Или подстраиваешь ему ловушку? Не важно. Ты связываешь его, запираешь в своем грузовике и двигаешься в сторону водонапорной башни… Почему в такую даль? Принимаешь меры предосторожности, да? На кошек в своем саду тебе плевать, ты знаешь, что немногим рискуешь, если тебя заловят. Но человеческое существо – совсем другой коленкор.

Он подошел к телевизору, вытащил дискеты с порнухой.

– Там ты его пытаешь. Нож, прижигание сигаретами гениталий… Ты хочешь, чтобы он выложил все, что знает, до последнего словечка. Но что именно он знает? Чего ты так боишься? После пыток ты извлекаешь артерию у него из руки, выкачиваешь кровь, психопат чертов. Не устроил ли ты себе кровопускание с одной стороны, чтобы ввести его гемоглобин с другой? Да? Но почему ты это делаешь? А дальше срабатывает присущая тебе осторожность, стремление не оставлять следов, и ты превращаешь его в анонима. Ты хочешь стереть его принадлежность к твоему клану… Потом уезжаешь. Признания, сделанные Вилли под пытками, приводят тебя в его дом в Фронтено, и ты там все подчищаешь. Я не ошибся, Рамирес?

Коп вернулся к картинам:

– Почему они так важны для тебя? В чем их тайна?

Следовало немедленно отправить их к научникам и попросить провести срочный анализ. Шарко заедет туда по дороге домой. Он сфотографировал полотна мобильником.

Скрип шин вывел его из задумчивости. Николя так резко рванул ручной тормоз, что, когда колеса замерли, машину еще немного пронесло вперед. Он выскочил из салона:

– Иди сюда!

Сжимая в руке кальку, капитан полиции направился к грузовичку и распахнул задние дверцы. Шарко подошел ближе: коллега казался взвинченным до крайности.

– Рамирес – ловкач, скрупулезный педант, все, что хочешь, но он ничем не отличается от любой извращенной мрази: ему необходимо сохранить следы всего, что он делал. Конечно же, отсюда и слезы в пробирках, но они еще и связаны с конкретными личностями. Эти личности где‑то находятся, живые или мертвые. И я думаю, что эта калька укажет нам, где именно.

Он залез в кузов фургончика:

– Он проводил в своем грузовике целые дни, разъезжая по всему департаменту от клиента к клиенту. Он здесь ел, здесь же наверняка отдыхал после обеда. Грузовичок – его второй дом.

Он указал на карту департамента Ивелин, висящую слева на внутренней переборке кузова:

– Я ее видел, когда возвращался сюда с Люси, чтобы найти вторую отметину от пули, но тогда у меня в голове не щелкнуло. А ведь все очевидно. Зачем бы типу, который пашет в Эсоне, вешать у себя карту Ивелина? Посмотри, Франк. Тут и пруды, и леса.

Теперь и до Шарко начало доходить. Николя развернул кальку и, чувствуя комок в горле, наложил ее на висящее изображение того же размера, зафиксировав с помощью скрепок, специально прицепленных к каждому углу карты, чтобы два листа совпали.

Тринадцать точек распределились по всему Ивелину, заняв свое точно определенное место среди зеленых массивов или водоемов. Всякий раз это был глухой угол, вдали от дорог и жилищ. Леса, озера, пруды.

– Уверен, мы их заполучили, – выдохнул Николя. – Все тринадцать. И судя по расположению, судьба им выпала незавидная.

Франк сел, прислонясь к ледяной переборке. На этот раз – никакого вранья или притворства. Только отвращение и усталость.

Значит, это никогда не кончится.

Смерть улыбалась им в этот момент и на пороге своего гостеприимного дома широко распахивала объятия: их ждали тринадцать гостей.

 

 

Они решили приступить к первым поискам на следующий день с самого утра и начать с той части регионального парка Верхнего Валле‑де‑Шеврез, где, судя по карте, имелись четыре пометки внутри периметра километров в десять. Первая из них была расположена прямо в середине пруда недалеко от деревни Шуазель, три другие находились севернее, в гуще леса. Карта Рамиреса была достаточно точной, чтобы очертить зоны поисков кругами в сотню метров диаметром.

После большого совещания накануне, когда каждый коп изложил всей группе результаты своих изысканий, Грегори Маньен получил монополию на все ресурсы, необходимые для проведения широкомасштабной операции. Полицейские, собаки, поисковое оборудование (в основном металлоискатели), ныряльщики…

В это осеннее воскресенье развертывание столь внушительных сил не осталось незамеченным. Местная пресса следовала по пятам, и, хотя полицейским было приказано не выдавать на данный момент никакой информации, сложно было солгать относительно причин подобной операции. Медийная волна должна была прокатиться по социальным сетям уже через несколько часов.

В семь десять утробный лай разнесся между стволами деревьев, как в утро большой охоты, в то время как ряды сапог мерно продвигались вперед, шагая в ногу. Если где‑нибудь имеются запахи негашеной извести или человеческих тел, бладхаунды с их сверхразвитым чутьем непременно обнаружат источник.

Пока Джая занималась близнецами и худо‑бедно управлялась с юным Янусом, Франк и Люси ждали на берегу пруда, засунув руки в карманы курток и доверху застегнув молнии. Белое солнце, перерезанное стволами деревьев, едва оторвалось от горизонта. Полотнища тумана стелились над серой поверхностью, под которой исчезали люди в неопреновых комбинезонах, утяжеленных баллонами с дыхательной смесью.

Люси Энебель следила за пузырьками воздуха, не говоря ни слова. Возможно, их команда с Орфевр, 36, вот‑вот обнаружит одно из худших преступлений последних лет. Тринадцать тел, спрятанные в лесах и озерах Ивелина, – возможные жертвы одного и того же палача. Тринадцать человек, которые исчезли однажды и никогда больше не давали знать о себе ни родственникам, ни друзьям. Их данные наверняка затерялись в картотеке среди десятков тысяч других. Тринадцать жертв, которых, видимо, не связали друг с другом ни одно расследование и ни один дознаватель.

Люси все никак не могла осознать, что именно она оказалась у истоков этой истории. Достаточно было одного звонка ее тети, чтобы все закрутилось, – так взмах крыльев бабочки в Англии вызывает цунами в Таиланде. Сколько еще времени Рамирес продолжал бы убивать, не будь того звонка? Сколько оказалось бы новых жертв? И поймали бы его однажды?

Она постоянно возвращалась мыслями к признаниям Франка, к жизням убийц, которые он отнял когда‑то. Она представила себя в подвале Рамиреса, один на один с ним, но только с ясным пониманием, сколько гнусностей тот натворил. С позиции силы, имея возможность нажать на спуск. Сделала бы она это при таких обстоятельствах, если бы у нее был выбор?

Лай усилился, смешавшись с отдаленными громкими голосами. Оба копа поняли, что их коллеги, углубившиеся в лес, что‑то нашли. Возможно, природа вернула первое тело.

Головы в масках показались на поверхности воды и поплыли в сторону полицейских. Ни пляж, ни берег не давали легкого доступа к пруду, окруженному стеной растительности высотой в метр. Один из ныряльщиков вытащил изо рта загубник:

– Там какой‑то тюк, но по виду здорово нагруженный. Поднять будет непросто.

Его коллеги расположились между ним и берегом, пока он оставался на месте, поддерживая их находку. Показался большой куль, перевязанный толстыми веревками и зеленой проволочной сеткой. Ныряльщики образовали цепочку и с помощью двух полицейских сумели подтянуть находку к берегу. Судя по илу и водорослям, облепившим пластик и связочный материал, лежала она в воде не со вчерашнего дня.

Они оттащили сверток подальше от воды, на свободное место, куда был доступ. Куча головастиков, попавших в ловушку, суетилась в складках пластика. Люси представила себе, как Рамирес обвязывает свою жертву, точно паук, запирает в фургоне, глубокой ночью прокрадывается в лес и сбрасывает ее на дно пруда.

Франк по телефону предупредил Маньена. Четверть часа спустя Леваллуа, Шене и два сотрудника из Криминалистического учета прибыли пешком, нагруженные оборудованием.

– Там сейчас тоже выкапывают, – бросил Жак. – Такой же пластиковый кожух, только без проволочной сетки, зарыт на метр под землей. Это Гияр, из команды Журлена, он тоже займется записями, тут и двоих будет мало, чтобы все зафиксировать. У меня такое ощущение, что мы вытащим на белый свет целое кладбище.

Щелкнул фотоаппарат. Один из техников кружил вокруг зловещего свертка и снимал под всеми углами, пока Жак отмечал полезную для следствия информацию: время, точное место, обстановку… Потом пришел черед осторожному вскрытию. Один из ныряльщиков отвернулся при виде клейкой массы, стиснутой между металлом и пластиком, которую запихнули под воду. Настоящая лужа из бесполой плоти.

– Не первой свежести, – пробормотал Шене, подходя ближе. – Совсем не первой.

Даже он поморщился. Если и случаются дни, о которых можно сказать, что они больше смахивают на ад кромешный, то этот был точно одним из них. Нервы у всех были натянуты до предела. К полудню пять тел в различной степени разложения снова увидели свет. В большинстве случаев Рамирес отмечал знаком перевернутого креста ствол ближайшего к захоронению дерева – трюк, позволявший ему найти нужное место, но зато и копам облегчивший поиски.

К трем часам дня количество тел выросло до восьми.

Люси, Франк и их напарники вытащили на свет божий девятый мешок в государственном лесу Марли‑ле‑Руа, недалеко от старинной средневековой крепости. Когда техники приступили к вскрытию, они обнаружили женское тело, изъеденное негашеной известью. Люси почувствовала, как у нее перехватило дыхание при виде колечка с бриллиантом, найденного под головой, которую Жак убрал в опечатанный мешок. Она отступила, едва не упала и бросилась в заросли, чтобы дать волю рвоте.

Отныне судьба Летиции была высечена в мраморе.

– Мы все очень устали, – выдохнул Франк с мрачным видом.

Николя глянул на Люси, которую выворачивало наизнанку.

– И это еще не кончилось.

Франк предложил Люси вернуться домой и передохнуть, но та настояла на том, что останется до конца. Она должна держать удар и не может постоянно исчезать. Так что они продолжили свой крестный путь. На протяжении дня количество журналистов, неотступно следовавших за ними по пятам, значительно увеличилось. Разумеется, приближаться им было запрещено, но они оставались рядом с машинами, фотографировали, расспрашивали гуляющих и местных жителей. И не собирались останавливаться на полдороге.

Команда Маньена в полном составе выкопала тринадцатый, и последний, труп в двадцать три ноль пять минут в лесу неподалеку от Базенкура, в самой северной части департамента. Галогеновые лампы пронзали ночь, терзая усталые лица копов, вымотанных шестнадцатью часами беспрерывных поисков. Вся группа и десяток других сотрудников окружили последнее тело, которое негашеная известь высушила до такой степени, что оно стало хрупким, как старый пергамент.

– Кончено, – выдохнул шеф, прислонясь к дереву. – Тринадцать тел…

В его голосе не было никакого воодушевления, только мрачное подтверждение факта. Это дело, которому он так радовался еще несколько дней назад, – последнее в его карьере! – превращалось в кошмар. У них имелись тела, имелся виновник, изуродованный в собственном подвале и убитый двумя пулями, пробившими по одной траектории его горло, но они ничего не понимали. Что за монстром был Рамирес? В чем причина многочисленных убийств? Куча вопросов, которые вынудят их вести расследование в обратном порядке. Вернуться во времени, чтобы продвинуться вперед.

– Я хочу, чтобы этим трупам хоть отчасти вернули человеческий облик, сколько бы времени на это ни ушло. Мы должны найти все тринадцать семей, чтобы они могли достойно носить траур. А для этого не мешало бы понять, что же произошло. Влезть в голову Рамиреса. Прошу вас удвоить усилия. Если сегодняшний вечер и принес повод для удовлетворения, то только один: эта мразь Рамирес никогда больше не убьет. Напомните мне поблагодарить PéBaCaSi, когда мы ее отловим.

Он бросил взгляд на журналистов, толпящихся поодаль:

– Ладно, я пошел кормить воронье…

 

Франк испытал потребность крепко обнять сыновей, когда поздно ночью вернулся домой. Как если бы его дети были громоотводом от всех напастей. Он начал с Жюля: осторожно вытащил его из кроватки и пристроил спать у себя на плече. И так и стоял, сгорбившись, над кроваткой. В темноте Люси подошла к Адриену и погладила его по щеке. Их разделяло только молчание – настоящий поток леденящей тьмы. Вытащив на свет все эти трупы, они оба увидели в черных глазницах Летиции отблеск своей лжи.

А пока они ласкали детей, четверо судебных медиков выкладывали в два ряда – из‑за отсутствия места – голые безымянные трупы в самом просторном зале для вскрытий Института судмедэкспертизы. Тела, выловленные из воды, остались в своих пластиковых упаковках, поскольку были нетранспортабельны. Первой задачей экспертов было постараться определить как можно точнее время смерти, чтобы реконструировать зловещую эпопею Жюльена Рамиреса и понять, где исток побоища. Потом, после проведения вскрытия, придет черед долгой и иногда безрезультатной идентификации. Маньен был прав: семьи ждали ответов.

В шесть часов двенадцать минут, почти через двадцать часов после первого взмаха лопаты, Поль Шене распределил тела между коллегами и одновременно с ними провел первый разрез скальпелем.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2023-01-03 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: