Шквальный ветер, пронесшийся по Перонне и ее окрестностям, стал причиной серьезного несчастного случая на площади Командан‑Луи‑Додр. В середине дня в пятницу, 8 марта 2013, около 16 часов, с крыши аптеки Бриду слетела черепица. Кароль Муртье, 35 лет, шла вместе с маленькой дочерью 4 лет, когда черепица с большой силой ударила ее по голове, оставив без сознания лежать на тротуаре. Медики подоспели несколькими минутами позже, и жертве была оказана первая помощь. Молодая женщина потеряла много крови и пришла в себя в тот момент, когда ее переносили в карету «скорой помощи». Она была немедленно доставлена в больничный центр Перонны. Ее дочь чудом осталась цела…
Люси набрала новую строку в поисковике: «Несчастный случай в Ивето, 18 января 2014». И снова получила результаты. На этот раз речь шла о рабочем, которому отрезало руку на фабрике по изготовлению лепешек и блинов. Происшествие ужасное, но, в общем и целом, обыденное.
Каждый раз несчастный случай… Чем объясняется интерес Кулома к этим драмам? Какая может быть связь между женщиной, раненной черепицей на севере, жестоко покалеченным рабочим в Сен‑Маритим и аквалангистом в Бресте, которого акулы разорвали в аквариуме?
Люси сделала кучу звонков и добралась до автора статьи от восемнадцатого января четырнадцатого года. Едва она заговорила об истории с отрезанной рукой, он ее перебил:
– Да, я прекрасно помню. Фредерик Рубенс, у него рука попала в станок, такое случается чаще, чем думают. Но на этом история с Рубенсом не закончилась, он снова появился в рубрике «Происшествия» в конце две тысячи четырнадцатого. Безрассудный поступок, который, увы, стал для него фатальным.
– Какой именно поступок?
– Он отправился пофлиртовать с пустотой на скалах Этрета, и как раз там, куда доступ был запрещен. Упал и, разумеется, разбился насмерть.
Шарко бодрым шагом вышел из лавки «Magic Tatoo» и сел в машину, где его ждал Николя. Прикрепил листок с адресом на приборную доску:
– Я знал, что уже видел это, когда мы приходили сюда в первый раз, она висела позади прилавка. Реклама типа, который наращивает клыки вампирам где‑то в районе Гут‑д’Ор. По словам Леяни, хозяин той лавки, некий Влад, специалист по боди‑арту, подкожным протезам и прочим штучкам, которые кого угодно сделают похожим на дракона. Он вроде бы единственный «художник» столицы, который по‑настоящему навострился вставлять клыки. Именно к нему наш татуировщик посылает клиентов, которым такое по вкусу. Если уж кого и расспрашивать о психах, принимающих себя за Дракулу, то именно его.
Николя тронулся с места и двинулся на север.
– Вампиры… Думаешь, такие типы нам и нужны? Парни, которые настолько свихнулись, чтобы пить или впрыскивать себе кровь во славу Брэма Стокера?[54]У Рамиреса, насколько я знаю, не было ни заточенных зубов, ни красного плаща.
– Мне тоже трудно вообразить орду вампиров, разгуливающих по улицам и бегущих от дольки чеснока. Но… – он глянул на анаграмму Pray Mev, – нельзя отбрасывать такой след. Связь с кровью в нашем расследовании слишком очевидна. Картины, переливания, тела, опустошенные до последней капли… И не стоит забывать, какую слабость Рамирес всегда питал к гемоглобину. Вспомни рассказ Мелани Мейер, как он мазался кровью или резал себе грудь. И что он пил собственную кровь с юных лет. Все так или иначе связано с вампиризмом.
– Как это – пил собственную кровь в молодости? Откуда такая информация?
Шарко захлестнуло ощущение, что на нем защелкнулся волчий капкан. Информацию он получил от Люси, а та – из бумаг, оставленных дядей.
– Не помню, кто мне об этом говорил. Паскаль… Или Люси. Да, Люси, мне кажется. Наверно, она заглянула в протоколы процесса две тысячи восьмого года.
– Мне хотелось бы быть в курсе такого рода деталей.
– Вчера ты полдня не в офисе сидел, а отыскивал отметину от пули в глубине подвала, должен тебе напомнить.
– И я ее нашел.
Молчание разделило их. Белланже уставился на дорогу самым мрачным своим взглядом. Шарко был весь в поту, сердце колотилось как бешеное, но он старался выглядеть спокойным. Он только что совершил вторую оплошность: не было никакой уверенности, что Робийяр уже получил копию протоколов, запрошенных из суда Бобиньи.
Бульвар Рошешуар, справа между домами мелькнула базилика Сакре‑Кёр, как кусочек грезы. Белланже ушел в свои мысли и пока оттуда не вернулся: вампиры, любители крови. Это на их счету тринадцать жертв? И где в этом уравнении место Мев Дюрюэль, женщины, оторванной от реальности и живущей взаперти на протяжении многих лет? Что за тайна крови, которая так волновала Вилли Кулома и привела его к смерти?
Бульвар Барбес с его вечными продавцами сигарет, торговцами контрафактом и прочей нелегальной коммерцией под расположенной поверху станцией метро. Мелкие правонарушения, все на поверхности, на виду и не слишком серьезные. А вот Франк и Николя блуждали в подземельях мира, столь глубоких, что туда не проникал ни один лучик надежды. В тех самых местах, где гнездились корни зла. Тени, за которыми они охотились, были иного масштаба.
Шато‑Руж… Кусок Африки, вырванный из родного континента. Экзотические рыбы на лотках пытались потеснить халяльное мясо. Пока Николя парковался на ближайшей частной стоянке, Шарко вышел и попытался срочно связаться с Люси. Автоответчик. Он оставил голосовое сообщение:
– Почему не отвечаешь на звонки, черт? Слушай внимательно: в разговоре с Николя я случайно обмолвился о самовампиризме Рамиреса. А ведь никто вроде не в курсе. Единственный способ отыграть назад – если ты добудешь протоколы окружного суда и сунешь туда нос. Тогда можно будет сказать, что ты просто поделилась со мной новыми данными. Вообще‑то, Паскаль должен был запросить досье, что он, надеюсь, уже сделал. Брось все, чем сейчас занята, и сосредоточься на этом. Сотри мое сообщение и пришли мне «ОК», когда закончишь. Все может взлететь на воздух, если у тебя не получится.
Он нажал отбой в тот момент, когда к нему подошел Николя. Оба в молчании шагали минут пять, пока не добрались до нужного адреса. Лавка была зажата между бульваром Барбес и рельсами Северного вокзала, на улице Дудовиль. Ни вывески, ни витрины. Дверь, окно с опущенными рольставнями. Вид старого, давным‑давно заброшенного магазина. Николя позвонил.
– Похоже, реклама ему не нужна.
Минуту спустя в проеме приотворенной двери показалась морда ящерицы, и это не было образным выражением: зеленый гребень, нарост на лбу и на уровне висков, оранжевые линзы, зрачки в форме двух вертикальных щелей. И язык, разрезанный вдоль на две части. Не теряя времени на пустую болтовню, коп сунул ему под нос свою карточку:
– Уголовная полиция.
– У меня бумажки в порядке, – буркнул Влад. – Идите вы на хрен.
Он собирался захлопнуть дверь, но Николя успел просунуть ногу и, двинув плечом, толкнул животное назад.
– Я сказал уголовная, а не налоговая. Мы сердитые парни. И оскорблять нас – не лучшее начало разговора.
Оба копа зашли внутрь и прикрыли за собой дверь, несмотря на протесты хозяина. Быстро огляделись. Женщина с бритым черепом ждала у стойки с разложенными на ней разными моделями заостренных железок. Вокруг царили чистота и порядок. Большая комната, облицованная кафелем, кресло, в задней части – хирургическое оборудование, различные витрины: тефлоновые имплантаты всех форм и цветов, гвозди, которым позавидовал бы любой плотник, крючки и скобки, назначение которых полицейские затруднялись себе представить.
Шарко обратился к клиентке.
– Выкатывайтесь. Вернетесь позже.
Она убралась без возражений. Николя подошел к самой большой витрине, где покоились модели линз, а главное – клыков, вставленных в челюсти, неотличимые от человеческих: «Классика, Сабля, Рога, Блейд, Раптор» … Надпись гласила: «Клыки ручной работы, изготовленные на основе зубного акрила самого высокого качества. Тонирование клыков под цвет вашей зубной эмали». В глубине – фотографии мужских и женских ртов, носителей этих зловещих накладок.
– Чего вы хотите, мать вашу? – проворчал Влад.
Шарко, который был на голову выше его, решил пойти напрямик. Он показал фотографию креста «Pray Mev»:
– Знакомо?
– Ни фига.
Полицейский вгляделся в него с недобрым ощущением, что обращается к холоднокровной рептилии. Потом повернул глянцевую карточку, на обороте которой написал VAMPYRE:
– А это?
Две щелки застыли на долю секунды. Более чем достаточно для Шарко, который, когда Влад заявил, что знать ничего не знает, схватил того за плечо и ткнул в витрину:
– Ты продаешь вампирские клыки и ничего не знаешь? Слушай меня хорошенько, ящер хренов…
И Франк привел классический набор аргументов, который срабатывал безотказно. Эти «художники» в большинстве своем знали законы – они часто заигрывали с нелегальщиной во время более чем болезненных хирургических вмешательств, – но они также знали, насколько зловредными могут быть копы. Николя внес свою долю: угроза закрытия лавочки, санитарный контроль, налоговая проверка. Загнанный в угол, хозяин в конце концов сдался:
– Что вы на самом деле хотите знать?
– Кто приходит к тебе вставлять такие клыки. Есть ли на сегодняшний день во Франции больные на всю голову, которые принимают себя за вампиров. Собираются ли они в шайки, где и как. Чего они хотят.
Влад навел порядок среди предметов, перевернутых довольно бесцеремонным вмешательством Шарко.
– Ну да, есть типы, которые приходят сюда, чтобы вставить себе клыки или провести модификацию тела. Для этого мой бизнес и существует, мать вашу! Для большинства это вопрос эстетики, вроде как художественная акция и любовь к пустым провокациям. Линзы, клыки… как знак принадлежности к племени. Никаких особых заморочек тут нет. Из какого пыльного чулана вы вылезли?
Он собрал гвозди со стойки и положил их обратно в витрину.
– Но я вам кое‑что расскажу, и вы от меня отстанете.
– Это уж нам судить.
– Иногда те, кто это делает, – парни, вышедшие из тюрьмы, самоубийцы, психи, типы, которым не во что больше верить или которые думают, что нынешняя система не для них. Мятежники, которые отказываются ходить по струнке и предпочитают жизнь в ночи.
– Сколько нового мы узнали.
Влад проигнорировал насмешку и протянул Шарко пару клыков «Сабли»:
– Они хотят именно такие протезы, заостренные и изогнутые. Эти клыки – как бы продолжение их индивидуальности, способ обозначить свое отличие, свой гнев, привлечь косые взгляды. И потом, это пугает. Представь, ты сталкиваешься с таким парнем где‑нибудь в переулке или видишь в соседнем кресле на сеансе в киношке? Они не хотят, чтобы их доставали. Но если вы обзавелись клыками, это еще не значит, что вы вампир, понимаете, что я хочу сказать?
– Но мы‑то хотим, чтобы ты рассказал нам о вампирах. С клыками или без.
– Сами подумайте: те, которым клыки без надобности, сюда и не придут. Я могу вам только о других рассказать. Вдобавок к клыкам они принимают и определенную культуру, с той или иной степенью преданности и самоотдачи. Вампиризм означает впустить в себя ночь, слушать Cradle of Filth [55], почитать графиню Батори и кайфовать от фильмов жестоких, грязных, на грани снаффа. Некоторые совершают паломничество в Румынию или даже на Карпаты по следам Дракулы. Они не спят в гробах, но ушли недалеко. Встречаются в садомазо‑клубах, иногда маленькими группами, потому что любят одни и те же выверты: экстремальный садомазо, скарификации. Существует и сеть вампирских сообществ, почти по всему миру. Это бизнес, и выглядит он довольно мило: вы можете купить причиндалы или поприсутствовать на вечеринке, где добровольцы дают себя подвешивать за крючки, имплантированные под кожу, но ничего более серьезного. Это и есть вампиризм. Немного походит на готов, просто такая форма поведения, жизни – быть маргиналом, но необязательно вести себя, как злобный монстр.
– А где тут использование человеческой крови?
Ящер покачал головой:
– О нет, нет. Такого больше не бывает, это из области фантастики. Городская легенда, если хотите. Вы же не верите, что своими имплантированными зубами они вцепятся в горло бедной юной девственницы? Да и девственниц сегодня почти не водится, они встречаются еще реже, чем вампиры!
Он издал странный смешок – что‑то вроде змеиного посвиста, – убирая клыки на место. Когда он повернулся, Николя надвинулся на него:
– Ты держишь нас за полных идиотов. Даем тебе десять секунд, чтобы забыть свой торговый треп и выдать на‑гора то, что нас интересует, иначе мы ухватим тебя за язык и немедленно оттащим, куда надо.
Ящер пошел на попятную. Николя увидел, как раздвоенный кончик его «наращивания» исчез за губами, а выражение лица изменилось.
– Послушайте, я…
– Пять секунд.
Тот направился к стойке, взял листок и написал на нем имя.
– Настоящие vampyres, те, которые пишутся через «у» и которых вы, похоже, ищете, ко мне не приходят, как я уже сказал. Им на фиг не нужны ни клыки, ни линзы. Я не знаю ни их, ни кто они. Можете трясти меня хоть до морковкиного заговенья, проверьте мою клиентскую базу, ничего вам не вытрясти. Эти типы всегда в тени. Когда много солнца, они исчезают.
Он протянул клочок бумаги Николя:
– Я ничем не могу вам помочь, но поговорите с Петером Фурмантелем. Вы копы, если мозги при вас, адрес найдете. Парень – журналист, он написал кучу книг об эзотерике. Лет пять‑шесть назад в Штатах он решил поинтересоваться тамошними кругами сатанистов и вампиристов. Но это плохо кончилось: они напали на него в Нью‑Йорке, сожгли ему лицо, чтобы неповадно было нос совать.
– Когда ты говоришь «они», ты имеешь в виду vampyres?
– Собственной персоной. Фурмантель провел больше трех месяцев в больнице, прежде чем вернуться во Францию. Должен предупредить: смотреть на него не кайф.
Николя сунул бумажку в карман:
– На тебя тоже смотреть не кайф. Вот тебе совет: смени прикид.
Перонна разворачивалась хороводом домов из красного кирпича, затерянных среди картофельных полей, под взмахом крыльев автострады А1. Люси направлялась по адресу, указанному в ее навигаторе. Перед отъездом она позвонила туда и узнала от матери, которая жила со своей дочерью, что Кароль Муртье парализована, и не из‑за падения черепицы, а после другого драматического происшествия: она поехала по встречной полосе автострады. Еще один бессмысленный поступок, подобный тому, что совершил аквалангист или рабочий, упавший со скалы. В сущности, по словам его жены, с которой Люси переговорила двумя часами раньше, мужчина с отрезанной рукой после несчастного случая стал бросать вызов смерти, пока с ней не встретился.
У той, кто открыла дверь Люси, лицо было серым, как небо севера. Генриетта Муртье.
– Заходите.
Обстановка была простой: бело‑черный, как коровья шкура, кафель, мебель под старину. Люси почувствовала вибрацию своего мобильника, взглянула: Шарко.
– Туда, пожалуйста, – бросила мать.
Из вежливости Люси не стала отвечать на звонок и прошла в гостиную. Кароль сидела в инвалидном кресле с накинутым на колени пледом. Женщина – на сегодняшний день ей было тридцать семь, но она казалась лет на десять старше – улыбнулась гостье:
– Проходите, садитесь, прошу вас. Мама, принесешь мадам кофе?
Люси пристроилась на краешек дивана.
– Мать сказала, что вы из полиции? И ведете следствие об исчезнувших людях? Это действительно ужасно, по всем каналам только о них и говорят.
Люси пустилась в объяснения, которые оставили ее собеседницу совершенно безразличной, и показала фотографию Вилли Кулома.
– Наше расследование касается и его тоже, это Вилли Кулом. Думаю, он приезжал к вам задать несколько вопросов?
– Нет. Никогда его не видела.
– Вы уверены? Может, вы разговаривали по телефону?
Кароль Муртье покачала головой. Вдова рабочего, упавшего со скалы, сказала то же самое: она не знала Вилли Кулома. Значит, молодой человек ездил только в Брест.
– Мы нашли у него странную фотографию, – продолжила Люси. – Внизу написаны сведения о вашем первом несчастном случае, там же упомянуты еще два. Даты, места и обстоятельства происшествий – все разные. И однако, выясняется нечто общее: через несколько недель, иногда через несколько месяцев после трагедии жизнь жертв переменилась. Они стали совершать бессмысленные поступки, которые привели к новым несчастным случаям или к…
– Смерти, – вздохнула Кароль. – Я полагаю, вы хотите узнать, как это началось? Как я перестала испытывать страх?
Значит, она, как и аквалангист, больше не чувствовала страха. Люси пригубила кофе. Мать вышла, тщательно прикрыв за собой дверь гостиной.
– Да. Расскажите мне, как произошла эта… перемена.
– Я работала уборщицей в детском саду. День был как любой другой, ни лучше ни хуже. Закончив, я всегда шла домой одной и той же дорогой через парк. В тот раз откуда‑то выскочил мужчина, приставил нож к моему горлу и потребовал сумку. Я очень хорошо помню, что он сказал: «Отдай сумку или порежу!» Но я только крепче в нее вцепилась. Я даже не закричала, нет, я не знаю, как вам объяснить, я… я не чувствовала ничего. Моя реакция выбила его из колеи, и, когда он увидел, что я не уступлю, он убежал. Вот… вот так это и началось. Когда я перестала чувствовать страх.
– Это произошло до или после случая с черепицей?
– Позже, намного позже. Я бы сказала… месяцев через пять‑шесть.
Люси записала в блокнот точную дату нападения.
– А происшествие с черепицей могло изменить ваше восприятие жизни?
– Вроде: «Мне выпал шанс спастись, теперь я по‑другому смотрю на жизнь; она стала многоцветнее»? Вовсе нет, наоборот. Могу вам точно сказать: когда в вас попадает черепица, которая едва не раскалывает ваш череп надвое, вы злитесь на весь свет, на метеопрогноз, на козлов, которые клали черепицу. Вы не говорите себе: «Как мне повезло».
– Понимаю. Итак, вы перестали чувствовать страх в тот вечер, в парке…
– Сначала я решила, что сработал рефлекс, ну, храбрость или сопротивление. Я… гордилась собой, что заставила того типа убежать. Но то же самое произошло, когда мама шла прямо передо мной и поскользнулась. Я ничего не почувствовала. Ни паники, ни испуга, ни малейшего выброса адреналина. Я просто помогла ей подняться, как поднимают оброненную вещь. Вот тут я и сказала себе: что‑то переменилось. Поначалу, когда я осознала, что меня ничто больше не пугает, я подумала, как это здорово. Само чувство просто исчезло из моей головы. Мне остался смех, грусть, гнев, все, что только можно представить, но не страх.
Люси подумала о картинах, написанных кровью, об их персонажах, беззаботных перед лицом опасности. Кароль Муртье указала подбородком на дымящуюся чашку:
– Сколько раз после этого я обжигала язык? Я прекрасно знала, что горячее жжется, но мне было плевать. Страх – он же инстинкт, рефлекс. И когда вы теряете этот инстинкт – все, что вас окружает, становится источником опасности. Но главная проблема – я больше не чувствовала и страха за других. Настоящая тревога охватила меня, когда дочка обожглась о газовую горелку и чуть не утонула в ванной, потому что я оставила ее одну. Если бы рядом не было моей матери…
Она грустно покачала головой:
– Трудно жить без страха. Вы же из полиции, вы‑то знаете. Без этого колючего кома в животе вы сами броситесь навстречу опасности. Именно этот ком и позволяет вам выжить.
– Расскажите об аварии.
Та глянула на свои мертвые ноги, тонкие и сухие, как палки от метлы.
– Это произошло в июне две тысячи четырнадцатого… В ту ночь я не нарочно выехала на встречку, но так и должно было случиться: я уже несколько месяцев не обращала внимания на дорожные указатели. Машин было мало, и когда я заметила, что еду по встречной, то просто сказала себе, что воспользуюсь следующим съездом. Я не думала о других, об опасности, которую я для них представляю. В конце концов я вмазалась в разделительное ограждение, потому что меня ослепили встречные фары, а вовсе не потому, что хотела избежать смерти. Я должна была погибнуть на месте… и так было бы лучше для всех.
– А до того, как произошла эта авария, вы не пытались понять? Не посоветовались с врачом, со специалистами?
– А как же, конечно… но я слишком долго тянула, мне нравилось, что я больше ничего не боюсь. По‑настоящему меня встряхнуло, когда социальные службы забрали дочь. Меня сочли безответственной, думали, что я так делаю нарочно, требовали, чтобы я лечилась. Я записалась на прием в больницу, хотела удостовериться, что падение черепицы не повредило мозг. Но у специалистов не было сомнений: удар не вызвал никакого травматизма. Я пошла к своему врачу, чтобы он заново провел все обследования, но он предпочел направить меня к психологу под тем же предлогом, который и вам пришел в голову: случай с черепицей, возможно, изменил что‑то внутри меня самой. Искажение сознания, другое отношение к жизни, ну и прочая хрень. Конец истории. Пустая потеря времени, а потом случилась авария…
Кофе был совершенно отвратный, но Люси и виду не подала.
– …Я оказалась в полной пустоте, но все изменилось около месяца назад: один молодой парижский ученый заинтересовался моим случаем. Мы по‑прежнему с ним на связи, а еще с нейрохирургом из Лилля. Скоро мне сделают операцию.
Люси почувствовала, как ее охватывает возбуждение:
– Операцию? Какую? И что за ученый?
– Это Джереми Гарит, специалист по мозгу и по страху. Его ввел в курс дела мой физиотерапевт, они знакомы. Гарит привез меня в Париж, чтобы сделать анализы и кучу сканирований. Там он обнаружил кое‑что не совсем нормальное. И поэтому… они в скором времени заглянут мне под череп.
Люси шагала по раскаленным углям. Наконец‑то начал вырисовываться след.
– А что именно ненормально?
Та подбородком указала на комод:
– Визитка Гарита лежит там, в вазочке. Он работает в каком‑то исследовательском центре в Париже. Поговорите с ним, он объяснит все это лучше, чем я.
Согласно данным, собранным Франком и Николя, журналист Петер Фурмантель долгое время жил в Соединенных Штатах и написал книги о поисках Грааля, колдунах, пророках, сектах поклонников Люцифера… а также детективы, не снискавшие особого успеха.
Теперь он жил на улице Меслей, в двух шагах от площади Республики, на последнем этаже дома, стоящего в глубине тупика. Копы гуськом поднялись наверх – Франк шел позади, бомбардируя посланиями Люси, которая так и не ответила ни на одну из его эсэмэсок. Часики тикали, и это, скорее всего, было последней остановкой, прежде чем они с Николя вернутся в Управление. Шарко весь извелся: где ее носит?
У мужчины в нацепленной на голову старой бейсболке «Доджерсов»[56]практически не было лица. От носа остались две дыры, уши и брови исчезли. Что до остального… Словно вся плоть съехала вниз, а глаза остались висеть в воздухе – два кусочка кобальта на выплеске лавы.
Полчаса назад копы предупредили о своем приходе по телефону. Фурмантель жил в окружении газет и книг, заполнявших все полки или сложенных в стопки по углам, на столах, на полу рядом со стульями. Включенный компьютер означал, что бывший журналист работал над новым литературным проектом.
– Я пишу документальную книгу о женщинах‑убийцах, – пояснил он, ведя их в гостиную. – Ничего слишком оригинального, но понемногу продается. Надо же что‑то класть в холодильник.
Он предложил им садиться:
– В свое время это я приходил к вам на разговор, а не вы ко мне. Чему обязан вашим визитом?
Приходилось вслушиваться, чтобы понять его, – язык, губы, нос, весь артикуляционный аппарат был перекручен. Полицейские объяснили причины своего появления, стараясь для начала ограничиваться самыми общими фразами: текущее расследование заставило их заинтересоваться сатанистскими, а главное – вампирическими кругами. Шарко упомянул своеобразное написание слова vampyre.
– Vampyres, – вздохнул журналист. – Им я обязан своим лицом.
Он предложил кофе, но полицейские отказались. Он налил себе чашку.
– Вы мне должны рассказать побольше, если хотите, чтобы я вам помог.
Николя решил ускорить дело. Он заговорил о вытатуированных на подошве крестах, о кровавых ритуалах у Рамиреса, о «Pray Mev», теле Вилли Кулома, найденном с опустошенными артериями. Зато он ни словом не упомянул о тринадцати телах. Журналист хранил непроницаемое выражение, хотя под обугленными кратерами угадывалось подергивание мускулов и нервов.
– Живописное у вас дельце. И вы думаете, что vampyres с этим связаны?
– Да, у нас есть все основания так полагать.
– Вам какой вариант – короткий или длинный?
– Содержательный, – ответил Шарко.
– Ясно… Чтобы понять, кто они в действительности такие, надо забыть все, что, как вам кажется, вы о них знаете, и внимательно перечитать Брэма Стокера. Он написал в «Дракуле», что «могущество вампира основано на том, что никто не верит в его существование». Именно этим свойством так дорожат vampyres. Буква «у» используется, чтобы обозначить свое отличие, разрыв с образом аристократа в черно‑красном плаще, который боится чеснока и зеркал.
Пока он отошел к шкафу, чтобы достать тоненькую папку, Шарко вспомнил о разбитых зеркалах – и в подвале у Рамиреса, и у Кулома.
– У меня не много осталось от моих изысканий, но это может вам помочь.
Он подтолкнул фотографии к полицейским. Пестрые фасады, молодые лица с изрытой оспинами кожей, черные, белые. Дредлоки, длинные кожаные плащи, раскрытые рты, из которых иногда торчали клыки. Гангстерский и тюремный запашок.
– Джамейка, в Куинсе, в часе езды от Манхэттена. Разные гетто со студиями тату, пирсинга и боди‑арта. Часто именно в такого рода заведениях все и начинается, происходит зарождение клана. Те, кого вы видите на снимке, молоды, круты, жестоки, родом из Бронкса, Куинса, Испанского Гарлема… Они порвали с обществом. Некоторые носят клыки и линзы, но большинство предпочитают скрытность: всего несколько скарификаций или татуировок, которые свидетельствуют об их принадлежности к клану. Клан становится их точкой опоры, средоточием привязанности, маяком в ночи их существования. Они отдают ему себя целиком.
Он ткнул пальцем в лицо на фотографии:
– Это Айс Пик, один из них. Долгие недели я искал подходы, встречался с ним на улицах Нью‑Йорка, пытался завоевать его доверие, и наконец он принял меня и взял под свое крыло. Конечно, он знал, что я журналист. Я не мог и не хотел притворяться, это стало бы еще опаснее, если бы меня раскрыли. Он ввел меня в свой круг, я включился в его образ жизни, их образ жизни, я погрузился с головой, смог прикоснуться к тому, что значит быть vampyre, пока… на меня не напали…
Франк просматривал снимки и передавал их Николя. Вилли Кулом питал, без сомнения, те же амбиции, что и этот журналист, но не пожелал признаться, что он собирает материал для фильма. Сначала он проник в среду сатанистов, а потом, возможно, обнаружил существование vampyres, затаившихся в их недрах, и решил любой ценой до них добраться. И добрался…
– Чем глубже вы погружаетесь в их мир, тем сильнее сгущается вокруг вас тьма того, что мы собой представляем. Ваши собственные сумерки. Vampyres стремятся к этой тьме, они выявляют ее. Я жил вместе с Айс Пиком, я следовал за членами его клана, не за всеми. Бывал на вечеринках, поначалу более‑менее сдержанных, потом погорячее, я даже присутствовал при интронизации нового члена, и поверьте, это сомнительное удовольствие. Но меня держали в стороне от всего, что должно было оставаться тайной и предназначалось только для vampyres.
– То есть?
– Ритуалы крови…
Слово было произнесено. Шарко вспомнил о вопросе, который Кулом задал Мев Дюрюэль: «В чем тайна крови?»
– Употребляли ли ее vampyres и почему? Если да, то откуда они ее брали? Моей целью было узнать это, получить ответы на вопросы, без которых весь репортаж летел к чертям. Но никто не желал отвечать, эта тема была самым большим табу, она вызывала гнев и несколько раз стоила мне «строгих предупреждений», как я их называл. Но однажды ночью во время вечеринки с обильной выпивкой мне удалось выудить у Айс Пика несколько признаний. Он заговорил… Он даже готов был показать мне, как далеко они готовы зайти, потому что, по его словам, я лишь плавал по верхам. Двумя днями позже он назначил мне встречу в одном квартале в Куинсе. Но в ту ночь он не пришел. А меня лишили лица…
Шарко и Белланже слушали, не говоря ни слова, пока Фурмантель втягивал свой кофе с неприятным сосущим звуком.
– Тело Айс Пика так и не нашли, наверняка его скелет гниет где‑то в сточной трубе. Что до расследования, оно далеко не пошло. Копы и носа не суют в Куинс. И потом, с какой стати какой‑то белый вроде меня шляется там среди ночи, если только не хочет покончить с жизнью?
Он вытер платком то, что осталось у него от губ.
– Вы спалитесь, если подберетесь слишком близко, и в фигуральном смысле, и в самом прямом… Эти vampyres действуют стаей, как волки, и подчиняются своему главарю. Волки среди людей, способные раствориться в толпе, стать невидимыми. В этом их сила. Они хищники. Да, настоящие хищники, вершина пищевой цепочки. Люди над людьми и законами.
Николя подумал о Рамиресе: он вполне вписывался в эту категорию. Бывший преступник, сделавшийся незаметным, мелкий предприниматель, вставший после тюрьмы на путь праведный, похититель слез и крови, автор множества невидимых преступлений.
– Что им так претит? – спросил Николя.
– Слабость, подчинение, послушное следование колее в нашем упорядоченном обществе. Нет, они не выступают против с пушкой в руке, но они отбрасывают все это и презирают. Они ненавидят нас всех – прессу, правительство, социальные нормы. Все, что не есть vampyre, в их глазах – вырождение. Они помышляют о лучшем мире, без нас, но при этом не создают политических или любых других партий, которые были бы слишком на виду. Они остаются приверженцами оккультных верований, сатанистских ритуалов, верят в пришествие эры Сатаны, некоторые практикуют черную магию, жертвоприношения животных. Они поклоняются дьяволу, любят ночь, сумерки, культивируют всякого рода отклонения, в том числе сексуальные. Для них нет никаких табу.
– Известно, кто они? Сколько их?
– Конечно нет. Возможно, сотня в Нью‑Йорке, объединенная в десяток кланов. А здесь, в Париже, я не знаю, но они тут, они существуют, рыскают, оставаясь частью нашей жизни и привычек. Они любят большие города, им там хорошо и привольно и легко сохранить свою анонимность. Особенно в ночных заведениях, где никто ни на кого не смотрит и сумеречные существа могут быть самими собой.
– Как к ним подобраться?
Шарко показалось, что он уловил некий эрзац улыбки на губах Фурмантеля.
– Начав снизу: студии татуировок, пирсинга. И следует искать лучших. Можете забыть про магазин клыков на Гут‑д’Ор, это коммерческое фуфло: настоящие vampyres там не появляются, слишком уж очевидно. А потом придется ползти вверх по сети, как это сделал я, что для вас, с вашей внешностью копов, будет очень непросто. Нужно знать коды, самому делать себе татуировки, втираться, проникать. Долгий труд, требующий умения внушать доверие, деликатности, и занять он может недели, а то и месяцы. Эти типы не доверяют никому.
Коп подумал о длинном пути, который прошел Вилли Кулом, чтобы проникнуть в группу. Он протянул снимок перевернутого креста.
– Татуировщика мы уже нашли и знаем, что новые члены приходили к нему, чтобы поставить отметку, – сказал Николя. – Мы думаем, что название их клана «Pray Mev» и что их человек пятнадцать. Анаграмма – Vampyre. Вам это что‑нибудь говорит?
– Мне очень жаль. Нетрудно догадаться, что я уже несколько лет как все это бросил.
– Расскажите, что Айс Пик говорил по поводу их отношения к крови.
– Кровь… Кровь связана с болью, и она же связана с удовольствием и сексом. В нашем воображении укус вампира, разумеется, имеет целью пропитание, но прежде всего он высвобождает чистую чувственность. Каждый раз, когда я присутствовал на оргиях и видел, как vampyres кусают своих партнеров, это делалось с целью раздвинуть рамки удовольствия и боли. Укушенные девушки испытывали жесточайший оргазм. Кровь была катализатором примитивных инстинктов, сексуальные партнеры становились словно… животные.
Перед глазами Шарко возникло это зрелище: Мелани Мейер уже дала ему общее представление, рассказывая о Рамиресе. Она на кровати, он размазывает по себе алую жидкость, и зубчатые наручники впиваются в плоть девушки, пока он ее оседлывает. Сплетенные тела, кровавые поцелуи, порезы…
– А некоторые из них ее пьют? Или доходят до того, что впрыскивают ее себе?
– Бывает по‑всякому. Существует несколько уровней, лично я выделил три. Сначала просто «пьющие кровь», которые будут использовать любые легальные пути, чтобы удовлетворить свои аппетиты. От куннилингуса в период месячных до игр с кровью: укусы во время полового акта, о чем я уже говорил, вылизывание кровавых узоров, нанесенных на тело, изготовление фильтров гемоглобина, добровольное нанесение ран. Айс Пик был из таких. У них нет настоящей зависимости от крови, они вполне могут обойтись и без нее. Затем идут фетишисты крови. Они более… опасны. Их сексуально возбуждает ее вкус, запах, вид или даже просто мысль о крови. Они сделают все, чтобы контактировать с ней. Будь то по работе, или в местах, которые они посещают, или благодаря связи с кем‑то. Их фиксация[57]на крови такова, что заполняет всю их жизнь и может толкнуть на преступление. Их можно найти в моргах, мясных лавках, бойнях, больницах, в центрах донорской крови. Некоторые доходят даже до сознательной кровопотери, лишь бы их госпитализировали и сделали им переливание. Способ, которым они пускают себе кровь, для врачей незаметен: они делают себе прокол под языком или в деснах… В самых экстремальных случаях они становятся печально известными убийцами, потому что переходят все пределы в своих кровавых фантазмах: Петер Кюртен, Джон Хэйг и многие другие… Некоторые из них общаются с vampyres, даже считают себя одними из них, но рассматриваться как таковые не могут, потому что эта сексуальная фиксация их разъедает… Но сами они обозначают себя как vampyres.
Шарко казалось, что он барахтается в самом сердце безумия. Он дал журналисту допить кофе и спросил:
– Ну а последняя категория?
– Элита vampyres, некоторым образом. Грааль. Кровезависимые. Для них впрыскивание жидкости, которая течет в наших жилах, является жизненной необходимостью, обойтись без нее они не могут. Это как вмазка героина. Они опасны и наиболее… неуравновешенны. Я так и не смог ни встретиться с ними, ни поприсутствовать на их «трапезе». Они стоят на самой вершине иерархии, защищают себя, скрываются и подумывают о более совершенном обществе, как и о радикальных способах к нему прийти. Они неуравновешенны, но и очень умны, раз уж способны удерживать клан в повиновении и заставлять адептов доходить до предела в их убеждениях. Если они спрыгнут с обрыва, все последуют за ними…
Николя наклонился вперед, зажав ладони между колен. Vampyres из «Pray Mev», безусловно, принадлежали к третьей категории.
– Мы сейчас говорим о человеческой крови?
– Стопроцентно.
– Как они ее добывают?
– Судя по тому, что мне рассказал Айс Пик, некоторые потребляют собственную кровь: они бритвой разрезают предплечья и способны при помощи катетера выкачать у себя двести пятьдесят миллиграммов зараз. Там, где вы видите мазохизм в самом чистом его проявлении, они видят акт силы и вампирских традиций. Но хотя тут я остаюсь в области предположений, большинство используют добровольных фетишистов, которых тянет к экстремальным ощущениям, или же подчинившихся, из которых они делают сексуальных партнеров.
– Нечто вроде резервуаров…
– Можно и так сказать. Головокружение, вызванное потерей крови, погружает этих добровольных доноров в состояние абсолютного сексуального наслаждения. Раз<