– Лично мне передача об осиротевшей девочке и ее собаке показалась очень интересной, – заметила Энни, нарезая помидоры для салата.
– Возможно, но в любом случае она совершенно пустая и не имеет особого значения, – заметил я, выковыривая из ванночки кусочки льда для своего виски.
– Джим, а с чего ты взял, что ответы на вопросы в палате общин имеют большее значение? – неожиданно поинтересовалась она.
– С того, что вся передача была посвящена именно мне, – со свойственной мне скромностью ответил я. – Как‑никак, а я все‑таки премьер‑министр великой державы. Неужели, по‑твоему, это не должно впечатлять наши СМИ?
– Хватит и того, что это впечатляет тебя одного! – почему‑то скептически ухмыльнувшись, сказала моя жена.
Не понимаю, откуда у моей жены такое пренебрежительное отношение к действительно важному событию. Я попытался объяснить ей, что все это совсем не пустяки.
– Послушай, Энни, на самый представительный форум страны выносится судьбоносный вопрос о будущем обороноспособности Британии, и что же телевизионщики предлагают зрителям? Сладенький сиропчик типа «Лэсси, вернись домой!».
– Ну и что же вам удалось решить на этом самом представительном форуме страны?
Иногда моя жена задает на редкость нелепые вопросы. Что значит, удалось решить? Мы ничего и не пытались решить. Кто же доверит решение столь важных вопросов депутатам парламента?! Вся важность этих дебатов в том, что победителем из них вышел я! И думаю, наши СМИ просто обязаны адекватно освещать такого рода события. Мои избиратели должны знать своих героев. (После пяти месяцев пребывания в Номере 10 у Хэкера, похоже, начал развиваться явный комплекс библейского пророка Моисея. – Ред.) Я несколько раздраженно объяснил Энни, что журналисты живут в своем собственном, далеком от реальности мире, и предложил закончить разговор на эту тему.
Но Энни почему‑то очень хотелось его продолжить.
– А вот мне кажется, что девочка, потерявшая свою любимую собаку, куда более реальна, чем толпа взрослых‑переростков, с детским восторгом обменивающихся взаимными оскорблениями, – заявила она. – По‑моему, армия просто обязана сделать все возможное, чтобы спасти эту собаку!
Глупее не придумаешь! Тратить тысячи и тысячи фунтов на спецоперацию по спасению какой‑то престарелой собаки, когда точно такую же можно совершенно бесплатно взять в Лондонском приюте для бездомных животных? Детвора теряет своих собак и кошек чуть ли не каждый день. И что, армия должна их всех спасать? Все это не более, чем самая банальная сентиментальная дребедень.
Энни возразила, что я просто не понимаю естественных чувств простых людей.
– Вообще‑то я и сам тот самый простой человек, – с чувством превосходства заметил я.
– Интересно, с чего бы это?
На мне же лежит ответственность за контроль над расходованием государственных средств, неужели это так трудно понять?
– Энни, пойми, я не могу тратить деньги налогоплательщиков только для того, чтобы купить себе немного дешевой популярности!
– Но если популярность купить так легко, – язвительно спросила она, нанося удар ниже пояса, – то чем же тогда объяснить твой низкий рейтинг в общественных опросах?
По ее мнению, спасение собаки будет стоить каждому налогоплательщику всего какую‑то жалкую долю пенса, не говоря уж о том, что ради такого благородного дела они с удовольствием пойдут на это.
– В цивилизованном обществе надо уметь быть способным совершать поступки, которые не определяются только экономическими соображениями, – с неожиданным для нее пафосом добавила она.
Я предложил ей написать об этом докладную записку и направить ее в казначейство. Правда, там не очень‑то любят шутки подобного рода.
Июня
За свою долгую жизнь в большой политике мне приходилось видеть немало взлетов, падений и весьма неожиданных сюрпризов, но сегодня… с таким сюрпризом, как сегодня, боюсь, мне встречаться еще никогда не приходилось.
Ко мне пришел сэр Джефри Гастингс, директор «МИ‑5»[41]. Высокий человек с внешностью сенбернара, шаркающей походкой, печальными, вечно усталыми карими глазами и массивной, слегка отвисшей челюстью.
Бернард ввел его в кабинет, и я, поздоровавшись, пригласил сэра Джефри присесть. Он бросил выразительный взгляд на Бернарда. Я объяснил, что мой главный личный секретарь всегда присутствует на всех моих встречах.
– Только не в этот раз, господин премьер‑министр, – мягко, но твердо заявил он.
Чуть подумав, я вдруг вспомнил, что на самом деле Бернард не всегда присутствует на моих встречах, и кивком головы попросил его оставить нас одних. Когда он вышел, я обратил внимание, что мне не дали никаких материалов, касающихся этой встречи. Заметив мое недоумение, Гастингс сказал, что это было сделано по его личному распоряжению. Поскольку наш разговор, судя по всему, носил настолько секретный характер, что предназначался только для нас одних. Иными словами, никаких записей делать нельзя. Невероятно! Это в Уайтхолле, где все протоколируется? Все без исключения!
Теперь я уже буквально сгорал от нетерпения. Которое, должен признаться, через несколько минут было с лихвой вознаграждено.
– Мы только что получили некую информацию, – тихим журчащим голосом начал он.
Честно говоря, такое начало меня несколько озадачило.
– А разве это не то, для чего вы, собственно, существуете?
Он утвердительно кивнул головой.
– Вы знаете сэра Джона Хальстеда? – Я тоже кивнул. Хотя мы с ним лично никогда не были знакомы, в Британии все знают, что в шестидесятых именно он возглавлял «МИ‑5». – Так вот, в прошлом месяце сэр Хальстед умер, оставив нам в наследство свой личный архив. Мы начали его изучать и знаете что обнаружили? Что в пятидесятых и шестидесятых он регулярно передавал Москве секретнейшие государственные материалы!
Сначала я не поверил своим ушам. Глава «МИ‑5» – русский агент? Невероятно!
Джефри Гастингсу, похоже, самому было неудобно говорить мне такое. Ничего удивительного…
– А зачем, интересно, Хальстеду было оставлять свой архив «МИ‑5»? – спросил я.
– В своем завещании он определяет это, как неизбежный результат угрызений совести, хотя лично мне кажется, что это, скорее, э‑э‑э… нечто вроде посмертного злорадства. Лишний раз тыкнуть нас носом в… Короче говоря, показать всем и прежде всего нам, что он ушел непобежденным. Чудовищный удар!
– Еще какой чудовищный, – тяжелые мешки под глазами Джефри отвисли чуть ли не до середины щек…
– И сколько всего ему удалось передать русским? – обеспокоенно спросил я.
– Это не имеет особого значения, – не задумываясь, ответил Джефри. – Достаточно вспомнить Филби, Берджесса, Маклина, Бланта и Кернкросса[42], да и сколько еще точно таких же, которые десятилетиями продавали им наши секреты, так что случай с Хальстедом ничего не изменит.
– Тогда в чем же, собственно говоря, проблема? Если речь не идет о государственных тайнах, то к чему тогда весь этот сыр‑бор?
Как же я ошибался! Сэр Джефри Гастингс бросил на меня печальный взгляд. Более трагического лица мне давно не приходилось видеть.
– Все дело в том, – глубоко меланхоличным голосом объяснил он, – что Хальстед… один из нас!
– Один из нас?
Очевидно, заметив, что значимость этих слов до меня, видимо, не дошла, а если и дошла, то не полностью, Джефри, чуть подумав, добавил:
– Он ведь попал в «МИ‑5» прямо из Оксфорда. Провел всю свою сознательную жизнь на государственной службе. Так что теперь, если это просочится наружу, все те из нас, кто невольно оказался в сфере нашей деятельности благодаря его протекции или вовлечению, или кто много лет был знаком с ним, навсегда окажутся под унизительным колпаком подозрений…
Вот тут вся серьезность создавшегося положения дошла до меня более чем полностью.
– Понятно, – многозначительно протянул я, пристально глядя на него, как бы обвиняюще вопрошая. – Но ведь вы, полагаю, не русский агент, так? – Он бросил на меня такой ледяной взгляд, что я тут же поспешил заверить его в обратном. – Не обращайте внимания, это всего лишь шутка, не более. Но… вы же на самом деле не… – Поскольку он продолжал хранить упорное молчание, я понял: даже если мне удастся вытащить из него хоть какой‑либо ответ, полной ясности все равно не будет. Поэтому я снова повторил, что лично его никто не собирается считать русским агентом, но при этом также добавил, что чувства ответственности и долга вынуждают меня сделать этот прискорбный факт достоянием гласности. Как бы это ни было неприятно.
Он настоятельно попросил меня не делать этого. Сославшись на серьезнейшие последствия, связанные с нашей национальной безопасностью. Интересно, какие? Ведь, по его собственным словам, сама по себе эта информация не является важной. Однако Гастингс продолжал упорно настаивать на том, что хранить от врага в секрете, что мы не умеем хранить секреты, – это наша святая обязанность.
– Какой же это секрет, раз о нем и без нас знают все, кому не лень? – задал я риторический вопрос. – Вы же сами только что упомянули о Филби, Берджессе, Маклине, Бланте и Кернкроссе, разве нет? Разве они давным‑давно не поведали обо всем этом всему миру?
Но, как оказалось, под врагами Джефри имел в виду совсем не русских, а… прессу. Нашу собственную прессу!
– Когда в семидесятых мы проводили специальное внутреннее расследование по Джону Хальстеду, наши СМИ ухитрились раздуть из этого самый настоящий скандал. Припоминаете?
– Довольно смутно, – честно признался я.
– Тогда пресса позволяла себе огромное количество совершенно безответственных заявлений, ни на чем не основанных догадок и вводящих в заблуждение выводов, – с нескрываемой горечью в голосе напомнил мне Джефри.
– Вы хотите сказать, они намекали на то, что Хальстед был шпионом?
– Да.
– Но ведь он на самом деле был шпионом!
Джефри нетерпеливо дернул головой.
– Да, но им‑то это было неизвестно! Они вели себя на редкость нагло и безответственно. Просто кое‑какие из их нелепейших догадок оказались довольно точны, только и всего. В любом случае, проведенное расследование сняло с него все подозрения. Полностью и окончательно. Выдало ему, так сказать, чистую медицинскую карту. Впрочем, от их чересчур пристального внимания все‑таки ускользнули некоторые вполне очевидные вопросы и ответы. Так что… невольно вызывает сомнение…
Он произнес это настолько многозначительно, что у меня тоже появились невольные сомнения. Догадаться мне не удалось, поэтому пришлось попросить разъяснений.
– Сомнений насчет тех, кто с такой легкостью выдал ему эту чистую медицинскую карту. Не были ли они…
– Вы имеете в виду, простодушными? – спросил я и тут же понял, что сказал глупость. – О Господи! Неужели?… То есть, вы хотите сказать, тоже шпионами? – Он молча кивнул и беспомощно пожал плечами. – А кто возглавлял расследование? – поинтересовался я.
– Старый лорд Макивер. Но он практически все время болел.
– Болел? Чем именно?
– Чем именно? М‑м‑м… Скорее всего, это можно назвать возрастным слабоумием. Поэтому фактически оно проводилось под руководством исполнительного секретаря.
– Ну и кто был этим исполнительным секретарем?
Джефри Гастингс бросил на меня горестный взгляд, нервно посмотрел по сторонам и почему‑то извиняющимся тоном произнес:
– Кажется, сэр Хамфри Эплби.
– Значит, у вас есть все основания полагать, что он тоже работал на русских?
– Теоретически – да, господин премьер‑министр, но… но такое весьма маловероятно. В конце концов, он же один из нас!
– Равно как и Джон Хальстед, – напомнил я ему.
Отрицать очевидное он, естественно, и не подумал.
– В общем‑то… да. – Но затем добавил, что других доказательств не нашли. Во всяком случае, против Хамфри.
Я попытался собраться с мыслями.
– Кстати, а не мог он пытаться покрыть одного из нас… нет, одного из них… то есть, одного из вас?
По мнению Джефри, вероятность этого, конечно же, существовала. Правда, весьма отдаленная. Лично он в лояльности Хамфри нисколько не сомневается, и если уж его в чем‑то и можно обвинить, то только в чудовищной некомпетентности.
Неужели этого мало? Ведь речь идет о национальной безопасности! Я попросил Гастингса посоветовать мне, как поступить с Хамфри.
– Решать вам, господин премьер‑министр. Мы еще не просмотрели все материалы. Вы могли бы, например, начать специальное расследование по деятельности сэра Хамфри. Если, конечно, хотите.
А что, по‑моему, совсем неплохой вариант. Хотя при более детальном обсуждении этой перспективы оказалось, что Джефри имел в виду нечто иное.
– Только не на данном этапе, господин премьер‑министр. Это может повлечь за собой нежелательные утечки. Новые домыслы и безответственные заявления прессы нам сейчас совсем ни к чему.
– Даже если они совершенно случайно окажутся точными? – не без сарказма заметил я.
– Особенно если они окажутся точными, – охотно согласился Джефри. – Нет ничего хуже, чем точные, но безответственные, а иногда и крайне нелепые догадки наших журналистов. Что же касается сэра Хамфри, вы вполне можете предоставить ему временный отпуск, так сказать, «для приведения в порядок своего загородного садика», пока мы не закончим с оставшимися бумагами Хальстеда.
Мысль привлекательная, что и говорить. И, главное, здравая. Но… Хамфри, несмотря на все его недостатки, выполняет, причем иногда весьма успешно, довольно много важных функций. И, кроме того, он, как‑никак, секретарь Кабинета! Нет‑нет, пусть работает. Во всяком случае, до тех пор, пока его лояльность не будет поставлена под самые серьезные сомнения.
Джефри Гастингс только пожал плечами и протянул мне папку, на которой крупными буквами было написано: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕМЬЕР‑МИНИСТРА», и сказал, что я в любой момент могу предъявить сэру Хамфри содержащиеся в ней свидетельства и потребовать объяснений.
Допрашивать Хамфри? Ну нет, увольте.
– Джефри, если у вас против него нет по‑настоящему серьезных подозрений, то, может, нам лучше забыть обо всем этом? – предложил я.
– Что ж, решение, как всегда, за вами, господин премьер‑министр, – погребальным тоном пробормотал он. – Хотя, с другой стороны, если вы сейчас ничего не сделаете, а впоследствии вдруг выяснится, что сэр Хамфри… был… одним из них, то… все это может быть совсем неправильно понято. Не говоря уж о том, что, являясь секретарем Кабинета, он отвечает за координацию всех наших секретных служб. То есть от него нет секретов…
Мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Джефри поднялся со стула, разгладил свой мешковатый серый костюм в полоску и как бы в заключение сказал:
– Лично мне довольно трудно поверить в то, что один из нас был одним из них. Но если бы двое из нас были бы одним из них… – Он понял, что это логически невозможно и торопливо попытался исправиться: – Двумя из них, то тогда все из нас могли бы… могли бы…
Он сам себя загнал в угол и, безнадежно махнув рукой, направился к выходу.
– Значит, все из них? – бодро спросил я, провожая его до двери. – Благодарю вас, Джефри, вы мне сообщили очень много полезного.
Июня
В пятницу у меня не было времени поговорить с Хамфри – практически весь день был занят встречами, переговорами, срочной бумажной работой, но сегодня утром такая возможность мне наконец‑то представилась. Тем более, что мы с ним договорились о ней накануне.
Она была посвящена вопросу о предлагаемом мной сокращении оборонных расходов, поэтому я решил сначала провести встречу в соответствии с планом, а затем побеседовать с Хамфри в частном порядке.
Все последнее время я прилагал немало усилий, чтобы хоть как‑то оптимизировать наш оборонный бюджет. Но когда мне вроде бы удалось найти довольно простой способ сэкономить три миллиона фунтов, бонзы из МО заявили, что это не может быть сделано. И секретарь Кабинета их, конечно же, полностью поддерживает, уверяя меня, что любая экономия на обороне чревата самыми серьезными последствиями.
Самое забавное заключается в том, что одновременно они предлагают закрыть стомильную прибрежную полосу наших радарных станций. И я знаю, зачем и почему! Это действительно опасно, и, значит, я никогда на это не соглашусь! Зато мое предложение никому ничем не грозит: надо всего лишь начать использовать резервные запасы клубничного джема, накопленные в течение последних сорока трех лет, и на какое‑то время перестать делать новые.
Но Хамфри почему‑то никак не хотел понимать очевидного.
– Насколько мне известно, господин премьер‑министр, у армии нет клубничного джема. Его весь отдают нашему доблестному ВМФ.
Он прав. Но зато у армии есть семидесятидвухлетний запас мясных консервов. А у ВВС, хотя и нет клубничных озер и консервных гор, зато есть пятидесятишестилетний резерв тушеных бобов. Именно эту простую мысль я и пытаюсь, к сожалению, безуспешно, довести до секретаря Кабинета и нашего МО: пусть армия и ВВС едят клубничный джем ВМС, ВМС и ВВС – армейские мясные консервы, а армия и ВМФ – тушеные бобы ВВС. Тогда, если то же самое будет делаться и в отношении других продуктовых излишков, мы легко сможем экономить, по меньшей мере, три миллиона фунтов в год в течение ближайших четырех лет. И, по‑моему, вряд ли обороноспособность страны будет поставлена под угрозу, если солдаты будут есть клубничный джем военных моряков, а те – тушеные бобы летчиков!
Неожиданно для меня, у Бернарда появилось возражение.
– Тушеные бобы ВВС складированы в Восточной Англии, армейские мясные консервы – в Альдершоте, а клубничный джем моряков – недалеко от Розита. Поэтому перемещение, скажем, бобов из…
Я не дал ему договорить.
– Послушайте, Бернард, как вы считаете: если для наших вооруженных сил представляет проблему переместить из одного места Британии в другое несколько ящиков тушеных бобов, то смогут ли они перехватить управляемые ракеты?
Мой вопрос Бернарда явно озадачил.
– Но мы же не собираемся перехватывать ракеты тушеными бобами, так ведь? Для этого у нас есть специальные удлиненные штуки, которые…
Я жестом приказал ему замолчать. Тут Хамфри, хотя и неохотно, но все‑таки согласился, что переместить их в принципе, конечно же, можно, однако все это далеко не так просто.
– Административные издержки вполне могут перевесить возможные выгоды, господин премьер‑министр, – пожав плечами, резюмировал он.
Но ведь никто эти административные издержки никогда не подсчитывал! Почему? Да потому что нет нужды – они и без того прекрасно знают, что если захотят, то всегда смогут сделать так, чтобы эти издержки перевесили любые возможные выгоды.
Когда встреча уже подходила к концу, в кабинет, постучавшись, вошел наш посыльный – принес результаты последних общественных опросов. Плохие новости. Рейтинг опустился еще на три пункта. Нет, не правительства, а мой личный!
Что же я делаю не так? Хамфри считает, это лишний раз доказывает, что я все делаю именно так, как надо, поскольку почти все вроде бы правильные с точки зрения политической популярности действия, по его твердому убеждению, обычно заканчиваются управленческими катастрофами.
Неужели все это из‑за моих неудачных попыток добиться сокращений оборонных расходов? Нет, вряд ли. В британских супермаркетах и пивных барах такие вопросы не обсуждаются. Да и в центральной прессе главная тема сейчас – эта чертова шавка, которая умудрилась потеряться на артиллерийском полигоне! Может, мне лучше на время забыть об оборонной политике и переключиться на что‑то более актуальное? Например, на меры по спасению той собаки…
Наше совещание по основному вопросу подошло к концу. Правда, с нулевым результатом. Оставалось только переговорить с Хамфри с глазу на глаз. Насчет того самого деликатного дела… Поэтому я сказал своему главному личному секретарю, что нам с секретарем Кабинета надо обсудить несколько секретных вопросов, связанных с безопасностью, и кивнул в сторону двери.
– Вас не затруднит, Бернард?
Он послушно подошел к двери и… внезапно распахнул ее настежь! Затем внимательно осмотрел все вокруг, видимо, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Поняв, что он меня не так понял, я попросил его оставить нас одних.
Вид у него при этом был весьма подавленный, и нетрудно понять, почему: два раза в течение всего одного дня его просят покинуть помещение! Но, боюсь, ни у Джефри Гастингса, ни у меня не было иного выбора – не сообщать же ему, что сэр Хамфри, секретарь Кабинета, подозревается в серьезнейшем государственном преступлении!
После того, как Бернард вышел, мы минуты две молчали, так как я не знал, с чего начать разговор. Хамфри ждал, не проявляя никаких признаков нетерпения.
– Хамфри, – наконец‑то решился я. – Нам надо кое о чем поговорить. О чем‑то очень секретном.
И снова замолчал. Секретарь Кабинета сочувственно наклонился ко мне.
– Господин премьер‑министр, может, мне лучше выйти? – предложил он. – Так вам будет легче говорить.
– Это очень, очень серьезно, поверьте, – повторил я.
На его лице тоже появилось серьезное выражение.
– Очень серьезно и очень секретно?
Я утвердительно кивнул.
– Скажите, Хамфри, имя сэр Джон Хальстед вам что‑нибудь говорит?
– Само собой разумеется, господин премьер‑министр. Он умер не далее, как три недели назад. А десять лет назад был объектом специального расследования, связанного с утечкой секретной информации, проводить которое, собственно, пришлось вашему покорному слуге, поскольку старый лорд Макивер, к сожалению, впал в слабоумие.
Я поинтересовался, нашел ли он тогда что‑либо компрометирующее.
– Естественно, нет, – ответил он и довольно усмехнулся.
– Почему естественно нет? – спросил я.
– Ну, прежде всего, Джон Хальстед был одним из нас. Мы не один год были с ним добрыми друзьями. Во‑вторых, вся эта скандальная история была неимоверно раздута нашей падкой до сенсаций прессой. И в‑третьих, главная задача всех внутренних расследований, связанных с вопросами безопасности, – это постараться не найти никаких доказательств.
– Даже если под угрозой находится безопасность королевства?
Он рассмеялся. Искренним смехом.
– Господин премьер‑министр, когда возникает реальная угроза национальной безопасности, к делу подключают Специальный отдел. Внутренние расследования правительства нужны только для того, чтобы заткнуть рот прессе. Их единственная цель – дать премьер‑министру возможность встать перед парламентом и с чистой совестью сказать: «Мы провели полномасштабное расследование и не нашли никаких доказательств, подтверждающих указанные обвинения».
– Ну а, предположим, что‑нибудь подозрительное все‑таки обнаружится?
– Господин премьер‑министр, подозрительным может считаться все, практически все, что происходит с нашим правительством. Например, тот факт, что вы попросили вашего главного личного секретаря оставить нас одних для секретной беседы, вполне может рассматриваться, как подозрительный.
Сначала меня это, признаться, удивило, но потом я понял: он абсолютно прав! Тем более, что, по мнению Хамфри, все дело было не более чем «пустышкой», ловко использованной писаками с Флит‑стрит для смакования очередной скандальной сенсации.
Его поведение было настолько самоуверенным, что мне невольно представилось, как глупо он себя почувствует, когда узнает то, что известно мне. Что ж, посмотрим.
– Скажите, а случайно нет такой возможности, что сэр Джон Хальстед все‑таки передавал какую‑либо секретную информацию Москве? – осторожно начал я.
– Нет, это невозможно, – категорически возразил он. – Вне всякого сомнения!
– И вы готовы под этим утверждением подписаться? Даже ценой своей репутации?
– Без малейших колебаний.
Что ж, по‑моему, пора наносить решающий удар.
– Знаете, Хамфри, боюсь, мне все‑таки придется вам сказать, что сэр Хальстед шпионил в пользу Москвы, причем далеко не один год…
Секретарь Кабинета явно растерялся. Но ненадолго. Потому что тут же вызывающе произнес:
– Не верю! Кто мог предположить такое?
Я сочувственно ему улыбнулся.
– Кто?… Он сам. Оставил нам весь свой личный архив вместе с чистосердечным признанием. «МИ‑5» полностью все подтверждает.
Хамфри лишился дара речи. Почти в буквальном смысле. Таким я своего секретаря Кабинета еще никогда не видел. И, признаюсь, мне это доставило искреннее удовольствие. Затем он что‑то бессвязно залепетал, пытаясь произнести хоть что‑нибудь внятное, и, наконец, сказал:
– Но… Господи ты боже мой… То есть, я хочу сказать, он ведь был…
– Один из нас? – с готовностью помог я ему.
– Ну конечно же… – Он начал понемногу приходить в себя. – Да, но это, безусловно, вызывает множество вопросов…
– Безусловно, вызывает, – охотно согласился я с ним. – Поэтому вот вам первый из них. Почему, интересно, вы не задали ему этих самых вопросов? И почему, скажите на милость, ваше расследование так быстро и, главное, так легко его полностью оправдало?
До него наконец‑то дошло: мои вопросы касаются прежде всего лично его!
– Вы хотите сказать… Неужели… – снова растерянно залепетал он и смертельно побледнел.
Я заметил ему, что все это выглядит на редкость подозрительным, и заодно поинтересовался, почему он не провел расследование, как положено. Ведь, судя по данным секретного досье, того самого совершенно секретного досье, в распоряжении Хамфри были все свидетельства на удивление долгого пребывания Хальстеда в Югославии. А вскоре после его возвращения оттуда несколько наших агентов из «МИ‑5», работавших за железным занавесом, почему‑то были сразу же арестованы и бесследно исчезли.
Кроме того, в деле также фигурировала одна не совсем обычная переводчица, с которой сэр Хальстед проводил очень много времени. Я попросил Хамфри рассказать мне, что ему удалось про нее выяснить.
– Она оказалась русским агентом, и мы знали об этом. Русскими агентами являлись почти все югославские переводчики. Если, конечно, они не работали на ЦРУ.
– И вы даже не удосужились проследить ее дальнейшую судьбу?
– У меня было полно куда более важных дел!
Я обвиняюще посмотрел на него.
– Через три месяца после тех событий она переехала в Англию и поселилась в Оксфорде, всего в ста пятидесяти ярдах от дома сэра Джона Хальстеда. Они были добрыми соседями все последующие одиннадцать лет.
Хамфри был полностью деморализован. Хотя сдаваться, судя по всему, не собирался.
– Но за всем же не уследишь, все не проверишь, сами понимаете… К тому же, никогда не известно, что именно может стать известным. Ну а если вдруг возникают очень серьезные подозрения, то следует… то лучше всего…
Он почему‑то запнулся, но я помог ему закончить предложение.
– Провести соответствующее внутреннее расследование. Вы, кажется, это имели в виду?
Короче говоря, вся защита Хамфри сводилась к тому, что сэр Хальстед дал ему свое слово. Слово джентльмена. А слово джентльмена проверке не подлежит. Особенно если вы вместе учились в Оксфорде!
Я поинтересовался, проверял ли он Энтони Бланта.
– Но это же совершенно иное дело, – возразил он. – Ведь Блант закончил Кембридж!
Терпеливо выслушав все его не совсем внятные оправдания, я счел необходимым довести до его сведения, что данная проблема затрагивает не только покойного сэра Джона Хальстеда, но и ныне действующего секретаря Кабинета.
Мои слова повергли его в ужас.
– Но вы же не думаете… Вы просто не можете думать… То есть… Я же совершенно не говорю по‑русски. Ни единого слова!
– И тем не менее, вы должны признать, – прервал я его, – что все это выглядит, по меньшей мере, как некомпетентность или даже сговор. В любом случае…
Я намеренно оставил предложение незаконченным, поскольку его подтекст был и без того предельно ясен. Сэр Хамфри выглядел полностью убитым.
– Сговор? Господин премьер‑министр, я даю вам слово, что ни о каком сговоре не может быть и речи.
– Слово джентльмена? – не скрывая иронии, переспросил я.
– Естественно. Слово оксфордского джентльмена! – торопливо поправился он.
Лично меня это не очень устраивало, поэтому я как бы мимоходом поинтересовался, как поживает его любимый цветочный садик.
Он немного расслабился и даже начал с увлечением рассказывать мне о своих великолепных розах, но потом до него дошел весь скрытый смысл моего вроде бы невинного вопроса.
– Нет‑нет, господин премьер‑министр, все что угодно, только не отпуск по уходу за садиком, заклинаю вас! – взмолился он.
– А почему бы и нет?
– Потому что речь идет о моей репутации.